Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XXXII, посвящена главным образом одному интересному разговору и не менее интересным последствиям, к которым он привел.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XXXII, посвящена главным образом одному интересному разговору и не менее интересным последствиям, к которым он привел. (старая орфография)

ГЛАВА XXXII
посвящена главным образом одному интересному разговору и не менее интересным последствиям, к которым он привел.

-- Наконец-то Лондон! - вскричал Николай, сбрасывая с себя плащ и принимаясь будит Смайка, который спал сладким сном. - Я уже думал, что мы никогда не приедем.

-- Гм... кажстя, вы не можете пожаловаться, чтобы вас тихо везли, - заметил кучер, оглядываясь на него с недовольным лицом.

-- Да, да, я это знаю, но мне очень хотелось поскорее приехать; должно быть, оттого дорога и показалась мне такой длинной.

-- Да, ужь если с такой животиной, как мои кони, дорога показалась вам длинной, значит, вам очень хотелось приехать.

И, разрешившись этой сентенцией, кучер для вящшей вразумительности своих слов размахнулся бичем и смазал по икрам мальчишку, бежавшого по дороге.

Дилижанс покатился по шумным, многочисленным, суетливым улицам Лондона между двух длинных рядов ярко светящихся фонарей. Там и сям, затмевая огни фонарей, падали на дорогу разноцветные лучи из окон аптек, вырывались целые снопы света из окон магазинов, где за стеклом сверкали драгоценные каменья, переливались всеми цветами радуги, шел и бархат, манили взор самые тонкия лакомства, и всевозможные предметы роскоши, сменяя друг друга и поражая своим блеском и обилием.

Безконечной лентой тянулись пешеходы, теснясь и толкая друг друга, стремись все вперед и вперед и как будто даже не замечая всех богатств, разсыпанных кругом. Экипажи всех фасонов и величин двигались одной сплошной массой, точно река, усиливая общий гам своим несмолкаемым грохотом.

Любопытно было наблюдать с империала несущагося дилижанса эту быструю смену бесконечно разнообразных предметов: словно какая-то дикая процессия призраков мчалась вам навстречу. Товары со всех концов света, склады роскошных нарядов, горы всего, что только может раззадорить пресыщенный аппетит и придать новый вкус никогда не прекращающимся, приевшимся пирам: посуда чеканного золота и серебра, изящнейших форм вазы, блюда и кубки, ружья, шпаги, пистолеты и другия патентованные орудия истребления, кресла на колесах, костыли и всевозможные приборы для калек, приданое для новорожденных, лекарства для больных, гробы для умерших, кладбища для погребенных, - все это смешалось, перепуталось и, мелькая мимо, как будто отплясывало дикий танец тех фантастических фигур, что изображены на известной картине старого голландского живописца, и с тою же суровою моралью для равнодушной, безпечной толпы.

Да и в самой этой толпе было не мало такого, что придавало глубокий, новый смысл всей панораме. Яркий свет, вырывавшийся из окон ювелира, выставляя во всем блеске разложенные в и их сокровища, озарял развевающиеся лохмотья уличных певцов. Бедные, изможденные лица склонялись над вкусными яствами, соблазнительно выглядывавшими из-за витрин; голодные глаза смотрели на все это изобилие, охраняемое лишь тонкой пластинкой стекла, которая была для них железной стеной. Полуголые, дрожащия фигуры останавливались перед китайскими шелками и затканными золотом индийскими тканями. В квартире гробовщика праздновались крестины. Траурный герб, вывешенный на стене роскошного дома богача, приостановил работу ремонтировавших его штукатуров. Жизнь и смерть шли рука об руку. Богатство и бедность стояли бок о бок. Обжорство и голод равняли всех, укладывая в могилу.

Да, то был Лондон. В этом убедилась даже неугомонная старуха-провинциалка, попутчица Николая, которая еще за две мили до Кингстона высунулась в окно дилижанса и кричала, кондуктору, что наверно они уже давно проехали Лондон и он забыл ее высадить.

Николай взял номер для себя и для Смайка в той гостинице, где останавливался дилижанс, и, не медля ни минуты, отправился на квартиру Ньюмэна Ногса. Он едва владел собой от нетерпения и тревоги, возраставших в нем с каждой секундой.

В каморке Ньюмэна топился камин и горела свеча. Пол был чисто выметен, в комнате прибрано, на столе стоял ужин. Все было так мило и уютно, как только может быт в такой убогой клетушке; все говорило о нежной заботливости, о внимании хозяина к дорогим гостям, но самого хозяина, не было.

-- Не знаете ли, когда мистер Ногс вернется домой? - спросил Николай жилица-соседа, постучавшись к нему.

-- А, мистер Джонсон! - сказал Кроуль, выползая из своей комнаты. - Добро пожаловать, сэр. Какой у вас свежий вид! Вот никогда бы не поверил...

-- Простите, - перебил его Николай, - пожалуйста ответьте на мой вопрос: мне очень нужно знать, когда, вернется мистер Ногс.

-- О, у него какое-то сложное дело; он вернется не раньше двенадцати часов. Ему, знаете, очень не хотелось идти, но что будешь делать! Он, впрочем, просил вам передать, чтобы вы не дожидались его с ужином и вообще располагались, как дома, а мне велел вас развлекать, что я и исполню со всем моим удовольствием.

И, в доказательство своей полной готовности сделал все от него зависящее, чтобы гости не скучали, мистер Кроуль подсел к накрытому столу, наложил себе полную тарелку говядины и принялся жевать, приглашая Николая и Смайка последовать его примеру.

Но Николай был так огорчен своей неудачей и так волновался, что и подумать не мог об еде. Он усадил Смайка за стол, а сам ушел, не слушая мистера Кроуля (который убеждал его с полным ртом, что было бы гораздо лучше, еслибь он остался поужинать) и строго наказав Смайку задержать Ньюмэна, когда тот вернется.

Как и предвидела мисс Ла-Криви, Николай отправился прямо к ней. Не застав ее дома, он сначала колебался, идти ли ему к матери: ему очень не хотелось быть причиной размолвки между нею и Ральфом. Но уверенность, что Ньюмэн не вытребовал бы его в Лондон, если бы не было серьезных причин, делавших необходимым его присутствие дома, заставила его решиться. Он повернул в восточную часть города и зашагал скорым шагом.

-- Мистрисс Никкльби нет дома, - сказала ему служанка, - и она вернется не раньше полуночи, а может быть, и позже. Мисс Никкльби, кажется, здорова, но теперь она не живет дома и редко бывает у нас. - Служанка не могла сказать, где живет Кет, но наверно знала, что не у г-жи Манталини.

С бьющимся сердцем, страшась готовой на него обрушиться неведомой беды, Николае воротился к Ньюмэну. Тот еще не приходил. Нечего было и ждать его раньше двенадцати часов. Нельзя ли послать за ним, попросить его придти хоть на минутку, или доставить ему записку, на которую он мог бы ответить на словах?- Но и это оказывалось неисполнимым. Ньюмэн был не в Гольден-Скаере; вероятно, его отправили с поручением куда-нибудь далеко.

на месте. Мысль эта нелепая, он это сам понимал, но не мог ее побороть. Наконец, он вскочил, надел шляпу и вышел.

На этот раз он повернул к Вест-Энду и принялся колесить на улицам ускоренным шагом, волнуемый всевозможными опасениями и предчувствиями, с которыми он не мог совладать. Он зашел в Гайд-Парк, безлюдный и безмолвны и в эту пору дня, и зашагал еще быстрее, точно надеясь оставить позади свои мысли. Но здесь, где посторонние предметы не развлекали его внимания, эти мысли преследовали его еще неотступнее, и над всеми преобладала одна: должно быть беда, постигшая его семью, так ужасна, что ему боятся о ней сообщить. Снова и снова вставал перед ним все тот же вопрос: что же такое, наконец, могло случиться? Он ходил до изнеможении, но ни на иоту не подвинулся в решении этого вопроса, и когда он вышел из парка, его недоумение и тревога только возрасли.

Он почти ничего не ел с ранняго утра и теперь, после усиленной ходьбы, совсем ослабел. Когда, повернув назад, к квартире Ньюмэна, он, еле волоча ноги, тащился по одной из тех улиц, что проходят между Парк-Лэном и Бонд-Стритом, ему попался по дороге богатый ресторан. Он машинально остановился. "Должно быть здесь очень высокия цены, - подумал он, - но стакан вина с бисквитом не разорят даже меня. Разве зайти? Или не стоит?"

Он прошел было мимо, но потом взглянул на длинный ряд фонарей, тянувшийся впереди, подумал, как долго еще придется идти, и оттого ли, что он это подумал, оттого ли, что он был в том настроении, когда человек всего легче поддается первому побуждению, или оттого, что его тянуло к этому ресторану какое-то страпное, безотчетное чувство, которое он затруднился бы определить, - он повернулся назад и вошел.

Зал ресторана был обставлен роскошно. На стенах - богатейшие французские обои с золоченым карнизом изящного рисунка, на полу - великолепный ковер. Два больших зеркала - одно над камином, другое, от потолка до самого пола, на противоположной стене, повторяли ли Безконечности эту красивую обстановку, удесятеряя общий эффект. За отдельным столом, у камина, сидела шумная компания из четырех человек; кроме них было еще только двое обедавших, - оба пожилые люди, сидевшие порознь.

Все это Николай охватил одним взглядом, как это бывает со всяким из нас, когда мы попадаем в новое место. Выбрав свободный столик но соседству с четырьмя молодыми людьми, он сел спиною к ним и, в ожидании минуты, когда ему можно будет спросить себе вина, т. е. когда трактирный слуга и один из пожилых джентльменов разрешат спорный вопрос о цене какой-то закуски, проставленной на карточке неправильно по мнению джентльмена, взял газету и стал читать, хотя почти засыпал от усталости.

Но не прочел он и двадцати строк, как вздрогнул и очнулся, пораженный: он услышал имя сестры. "Маленькая Кет Никкльби" - таковы были слова, долетевшия до него. Он поднял голову и увидел в зеркале, висевшем напротив, что двое из членов веселой компании встали из-за стола и стоят перед камином. "Это сказал один из них", подумал Николай. С негодованием он ждал не услышит ли продолжения, ибо тон первых слов был далеко непочтительный, да и наружность субъекта, которому, как он предполагал, принадлежали эти слона, была наружность пошлого фата.

Господин этот стоял спиной к камину (и позу его, и лицо Николай видел в зеркале, не оборачиваясь к нему) и разговаривал с другим джентльменом, значительно моложе его. Тот был к шляпе, стоял лицом к огню, против зеркала, и поправлял воротнички. Они говорили шепотом, разражаясь по временам громким смехом, но Николай, как ни прислушивался, не мог больше уловить ничего похожого на слова, которые привлекли его внимание.

Наконец оба собеседника, уселись на свои места. Компания приказала подать себе вина, и сделалась еще шумливее в проявлениях своего веселья. Но до Николая не долетало больше ни одного знакомого имени, и он начал уже приходить к убеждению, что то, что ему послышалось, было просто созданием его возбужденной фантазии, превратившей какие-нибудь другия, сходные но звуку, слова в милое имя, наполнявшее все его мысли.

"Но замечательная вещь, что мне послышалась такая длинная фраза, - подумал он. - Если бы еще Кет или Кет Никкльби, а то маленькая Кет Никкльби. Очень странно!"

Нить его мыслей оборвалась, потому что в эту минуту ему подали вино. Он выпил залпом полный стакан и взялся опять за газету. Вдруг знакомый голос прокричал у него за спиной.

-- За здоровье маленькой Никкльби!

-- Я не ошибся, - пробормотал Николай, роняя газету. - И это сказал тот самый господин, про которого я раньше подумал.

-- Справедливое возражение, что за нее нельзя пить подонками, было принято, - продолжал тот же голос. - Итак, первые бокалы из новой бутылки в её честь. Здоровье Кет Никкльби, господа!

-- Здоровье Кет Никкльби! - подхватили остальные трое, и бокалы в один миг опустели.

Больно почувствовав всю небрежную легкость тона, которым было названо имя его сестры, и безцеремонную наглость этих господ, осмелившихся произносить его в публичном месте, Николай буквально закипел гневом. Но он обуздал себя нечеловеческим усилием воли и даже не повернул головы.

-- Злая девчонка! - говорил между тем тот же голос. - Настоящая Никкльби, достойная племянница своего дядюшки Ральфа. Разыгрывает недотрогу, чтобы набить себе цену, совершенно как он! Ральфу ведь то же надо покланяться, прежде чем добьешься чего-нибудь от него. Правда, деньги покажутся тогда вдвое милее, но зато и условия будут вдвойне тяжелы, потому что ты потерял терпение, а он нет. Адски ловкая тактика, что и говорить!

-- Адски ловкая тактика.! - повторили два голоса из троих.

В этот момент два пожилые господина, сидевшие за отдельными столиками, один за другим поднялись уходить. Пока они выходили, Николай сидел как на горячих угольях от страха, что они не дадут ему разслышать что будет сказано дальше. Но, на его счастье, разговор оборвался на минуту; зато как только старики ушли, он возобновился с еще большей непринужденностью.

-- Боюсь, уж не приревновала ли ее старуха и не заперла ли под замок. Клянусь Богом, оно похоже на то, - сказал самый младший из четырех собеседников.

-- Ну, что же? Если оне поссорятся и малютка переедет жить к матери, тем лучше для нас, - отвечал на это первый. - С той-то я сделаю все, что захочу. Она верит каждому моему слову.

-- А ведь и правда, чорт возьми! - подхватил молодой. - Ха, ха, ха! Старая дура.

Два голоса, все время звучавшие в унисон, подхватили этот хохот, и все четверо принялись издеваться над мистрисс Никкльби. Николай весь вспыхнул от ярости, но и на этот раз сдержался: он твердо решил дослушать до конца.

Нет надобности повторять, что он услышал. Услышал он довольно. По мере того, как вино развязывало языки, он узнавал, какого сорта господа сидят перед ним, узнал, какие замыслы имеют они на его сестру, узнал всю низость поведения Ральфа и почему понадобилось его, Николая, присутствие в Лондоне. Он услышал все это и еще кое-что. Он слышал, как издевались над страданиями его сестры, над её добродетелью, приписывая её скромность низким разсчетам. Он слышал, как нечистые уста грязнили её имя, как ее делали предметом вольных речей, пошлых пари и разных непристойных шуток.

собою настолько, что мог подойти к этим нахалам и заговорить.

-- Позвольте мне сказать вам несколько слов, - начал он. Слова с трудом выходили из пересохшого горла.

-- Мне? - переспросил с удивлением сэр Мельбери Гок, окидывая его презрительным взглядом.

-- Да, вам, - отвечал Николай, едва выговаривая, до такой степени душил его гнев

-- Таинственный незнакомец, честное слово! воскликнул сэр Мельбери, оглянувшись на своих собутыльников и поднося к губам бокал.

-- Согласны вы выслушать меня или не согласны? - спросил сурово Николай.

Сэр Мельбери приподнял голову от бокала и небрежно попросил его изложить свое дело, или отойти от стола.

Николай достал из кармана свою визитную карточку и бросил ему.

-- Вот, сэр, эта карточка объяснит вам, что мне от вас нужно, - сказал он.

Выражение удивления и некоторого замешательства промелькнуло на лице сэра Мельбери, когда он прочел фамилию Николая, но он сейчас же овладел собой и, перебросив карточку сидевшему напротив лорду Верисофту, взял зубочистку из стоявшого перед ним стакана, и как и и в чем не бывало принялся ковырять в зубах.

-- Скажете вы мне ваше имя и адрес? - спросил Николай, бледнея по мере тою, как разгорался его гнев.

-- Нет, не скажу, - отвечали ему.

-- Если между вами есть порядочный человек, господа, - сказал тогда Николай, обводя взглядом присутствующих и с трудом шевеля своими побелевшими губами, - он скажет мне, как зовут этого господина и где он живет.

Ему ответило гробовое молчание.

-- Я брат молодой леди, о которой здесь говорилось, - продолжал он, - и я объявляю во всеуслышание, что этот господин - низкий лжец и трус. Если у него есть друг между вами, пусть он ему посоветует не позорить себя этими подлыми попытками скрыть свое имя. Оне безполезны: я не отстану от него, пока не узнаю.

Сэр Мельбери бросил на него презрительный взгляд и сказал, обращаясь к приятелям:

-- Пускай себе болтает на здоровье! Я не даю объяснений людям его звания. Пускай говорит хоть всю ночь и благодарит свою хорошенькую сестру, если ему не проломят головы за его дерзость.

-- Вы негодяй без чести и совести, и я разславлю вас на весь свет! - прокричал Николай. - Я узнаю, кто вы; я прослежу вас до вашей квартиры, ходите по улицам хоть до утра!

Рука сэра Мельбери невольно сжала графин, и одну минуту казалось, что он вот-вот запустит им в голову своего обидчика. Но он только налил вина в свой бокал и язвительно разсмеялся

Николай отошел, сел лицом к их столу и, кликну в слугу, стал с ним расплачиваться.

-- Знаете вы, как фамилия этого господина? - спросил он его, не понижая голоса и показывая пальцем на сэра Мельбери.

Сэр Мельбери опять захохотал, и два голоса, неизменно ему вторившие, поддержали его и на этот раз, хотя гораздо слабее.

-- Как их фамилия, сэр? - откликнулся лакеи, мигом смекнув, в чем его выгода., и вкладывая в тон своего ответа ровно такую дозу непочтительности, какую мог себе позволить, не рискуя получить по физиономии. - Нет, сэр, не знаю.

-- Эй, вы! - крикнул ему сэр Мельбери, когда он отошел. - Знаете вы, как фамилия этого господина?

-- Так вот она, - можете прочесть, - и сэр Мельбери швырнул лакею карточку Николая. - А когда запомните, бросьте в печку этот кусок картона.

Лакей осклабился, взглянул с некоторым сомнением на Николая и весьма дипломатично разрешил щекотливый вопрос об участи карточки, засунув ее за зеркало над камином. Покончив с этим делом, он скромно удалился.

По тону голоса, каким заговорил со своим приятелем младший из членов компании, было очевидно, что он не одобряет его образа действий и уговаривает его уступить требованию Николая. Но сэр Мельбери, бывший порядочно навеселе. повидимому, заупрямился. Он очень скоро заставил замолкать своего слабодушного молодого друга и затем, так, по крайней мере, показалось Николаю, хотя слов он не. слышал, потребовал, чтобы его оставили одного, желая, вероятно, избавиться от дружеских наставлений. И действительно, немного погодя молодой человек и двое других, говоривших всегда в один голос, встали из-за стола и ушли, оставив своего приятеля вдвоем с Николаем.

Легко себе представить, каким черепашьим шагом должны были ползти минуты для человека в положении Николая. Нельзя также сказать, чтобы монотонное тиканье стенных часов и пронзительный звон колокольчика, отбивавшого в них четверти, сокращали для него эти минуты. Тем не менее он терпеливо высиживал свое, а против него, на прежнем своем месте, сидел, развалясь, сэр Мельбери Гок. Протянув ноги на подушку соседняго стула и небрежно бросив на колени платок, он допивал свой кларет с невозмутимо равнодушным видом.

Так просидели они в полном молчании около часу. Николай сказал бы, что прошло по меньшей мере три часа, если бы не слышал, что колокольчик прозвонил только четыре раза. Раза два он в гневном нетерпении поднимал голову, но сэр Мельбери сидел в той же позе, изредка поднося к губам свой бокал и обводя стены разсеянным взглядом, как будто и не замечал, что перед ним сидит живой человек.

Наконец он зевнул, потянулся и встал, потом спокойно подошел к зеркалу, оглянул себя с головы до ног, повернулся и удостоил Николая долгим презрительным взглядом. Николай от всего сердца ответил ему тем же. Сэр Мельбери пожал плечами, чуть-чуть улыбнулся, позвонил и приказал вошедшему лакею подать ему пальто. Лакей исполнил приказание и услужило распахнув дверь.

Сэр Мельбери, безпечно посвистывая, сделал несколько турок по комнате, остановился у стола допить свой последний бокал, который он налил за несколько минут перед тем, потом еще раз прошелся, надел свою шляпу, поправил ее перед зеркалом, натянул перчатки и, наконец, не спеша, направился к выходу. Николай, в котором все клокотало от ярости, сорвался с места и бросился следом за ним, и не успела захлопнуться за сэром Мельбери наружная дверь, как оба уже стояли на улице рядом.

У подъезда ожидал кабриолет. Увидев сэра Мельбери, грум отстегнул фартук и взял лошадь под уздцы.

-- Скажете вы мне, кто вы такой? - спросил Николай сдержанным голосом.

-- Нет, не скажу, - отвечал сэр Мельбери резко, подкрепляя свой отказ грубым ругательством.

-- Попробуйте, и вас отстегают кнутом, - был хладнокровный ответ.

-- Вы подлец! - сказал Николай.

-- А вы, должно быть, уличный мальчишка, судя по вашим манерам.

-- Я сын джентльмена, равный вам по рождению и воспитанию, а во всем остальном я стою выше вас. Повторяю вам: мисс Никкльби моя сестра. Ответите вы мне или нет за ваше недостойное, скотское поведение?

-- Не советую вам рисковать! - закричал Николай, вскакивая за ним на подножку и хватаясь за вожжи. - Помните, ему теперь не сдержать лошади. Вы не уедете! Вы не уедете, клянусь, пока не скажете, мне, кто вы такой!

Грум не знал, что ему делать: породистая, горячая лошадь рвалась вперед с такой силой, что он едва ее сдерживал.

-- Пусти, тебе говорят! - прогремел его барин.

Слуга повиновался. Лошадь взвилась на дыбы и понеслась так стремительно, что, казалось, она разобьет вдребезги экипаж. Но Николай, потеряв всякое сознание опасности, да и всего на свете, кроме бушевавшей в нем язрости, стоял на подножке и не выпускал из рук вожжей.

-- Нет!

-- Нет!

С последним словомь Николая сэр Мельбери перехватил за середину свой длинный хлыст и принялся неистово колотить его по голове и по плечам. Все это произошло гораздо быстрее, чем можно передать словами. Николай сталь защищаться, и хлыст сломался во время борьбы. Николаю удалось завладеть его тяжелой рукояткой; он размахнулся и раскроил своему противнику лицо от глаза до подбородка. Он видел кровавый рубец, почувствовал, что лошадь понеслась бешеным галопом, в глазах у него заплясали тысячи искр; его с силой отбросило в сторону, и он рухнулся на земь.

дорогу. Взглянув вперед, он увидел, что люди в испуге кидаются в стороны, что кабриолет мчится но тротуару с ужасающей быстротой, потом услышал крик, падение чего-то тяжелого, звон разбитого стекла... Затем толпа сомкнулась, и больше он уже ничего не видел и не слышал.

О нем теперь забыли: общее внимание было поглощено человеком, сидевшим в экипаже. Основательно разсудив, что в его положении было бы безумием напоминать о себе, он свернул в ближайший переулок и поспешно направился к извозничьей бирже Он почувствовал, что шатается, как пьяный, и решил взять извозчика, и тут только заметил, что по лицу его и по груди течет кровь.