Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XXXV. Смайк знакомится с мистрисс Никкльби и Кет. Николай также заводит новые знакомства. Для семьи настают, повидимому, ясные дни.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XXXV. Смайк знакомится с мистрисс Никкльби и Кет. Николай также заводит новые знакомства. Для семьи настают, повидимому, ясные дни. (старая орфография)

ГЛАВА XXXV.
Смайк знакомится с мистрисс Никкльби и Кет. Николай также заводит новые знакомства. Для семьи настают, повидимому, ясные дни.

Устроив мать и сестру в квартире добродушной портретистки и удостоверившись, что жизни сэра Мельбери Гока не угрожает никакой опасности, Николай вспомнил о Смайке, который, позавтракав с Ньюмэном Ногсом, остался в его каморке в довольно унылом и тревожном состоянии духа ждать дальнейших известий о своем покровителе.

"Так как теперь, куда бы ни забросила нас судьба и что бы ни ждало нас впереди, он всегда будет членом нашей семьи, то надо представить его им обеим но всем правилам вежливости, - размышлял Николай. - А думаю, оне примут его ласково, если не ради его самого (хотя, я надеюсь, что он им понравится), то во всяком случае ради меня".

Николай говорил "оне", но опасения его сосредоточивались только на одной особе. В Кет он не сомневался, но он хорошо знал особенности характера своей матери и был далеко не уверен, что Смайк попадет в милость к мистрисс Никкльби.

"Впрочем, она, наверно, полюбит его, когда узнает, какое это доброе, преданное существо, - думал Николай уже по дороге к Смайку, - а она это скоро узнает, следовательно, искус его будет недолог".

-- А я уже боялся, что вы опять попали в беду, - говорил Смайк, с восторгом встречая друга, - Время тянулось так долго, что я начинал думать, уж не пропали ли вы совсем.

-- Пропал? Ну, нет, будь покоен, ты не отделаешься от меня так легко, - весело сказал Николай. - Я еще не один раз выплыву на поверхность, и чем сильнее будет толчек, погрузивший меня в глубину, тем быстрее я вынырну. Но слушай, Смайк, я пришел за тобой. Идем домой!

-- Домой? - пролепетал Смайк, робея и невольно попятившись.

-- Ну, да, домой, - и Николай взял его за руку. - Идем же!

-- Домой!.. Когда-то я так об этом мечтах, мечтал много лет, дни и ночи. Я томился, страдал, изнывал от тоски, а теперь...

-- А теперь? - повторил Николай, заглядывая ему в лицо ласковым взглядом. - Что же теперь, дружище?

-- Теперь я не хочу домой. Теперь я хочу только никогда не разставаться с вами. Я не променяю вас ни на какой дом, кроме... кроме одного. Я не доживу до старости, но если, умирая, я буду знать, что ваша рука закроет мне глаза, что когда-нибудь, в теплый летний день, когда все в природе живет и радуется, вы придете ко мне на могилу и улыбнетесь мне вашей доброй улыбкой, я уйду в этот дом спокойно, почти без сожалений.

-- Зачем думать о таких грустных вещах, мой мальчик, если, как ты сам говоришь, тебе хорошо живется со мной?

-- Затем, что я не такой, как другие, лучше мне умереть, - проговорил Смайк печально. - Если меня забудут, я этого не узнаю. На кладбище все равны, а здесь, на земле, у меня нет ровни. Я - жалкое существо, обиженное природой, но я это понимаю.

-- Ты глупенький мальчик и большой фантазер, - сказал ему весело Николай. - Что, дождался?.. Ну, полно, развеселись. Нельзя являться в дамское общество с таким постным лицом. Что о тебе подумает моя хорошенькая сестренка, о которой ты так часто разспрашивал меня?.. Ну, идем же, Смайк. В Иоркшире ты был такой светский, я просто не узнаю тебя. Стыдись! Стыдись!

Смайк, наконец, улыбнулся.

-- Когда я говорю "домой", - продолжал Николай, - я разумею мой дом, который стал теперь и твоим. Если бы слово "дом" в моем представлении означало определенное пространство земли, ограниченное четырьмя стенами и крышей, видит Бог, я затруднился бы сказать, где именно находится мой дом. Но, говоря о своем доме, я разумею любое место на свете, где, за неимением лучшого, живут в данный момент те, кого я люблю, и будь это место сараем или цыганской палаткой, я и тогда буду звать его тем же милым именем. А пока скажу тебе одно: теперешний мой дом не поразит тебя ни великолепием, ни грандиозными размерами, так что ты напрасно боишься.

С этими словами Николай подхватил под руку своего друга и, не переставая болтать в том же духе, потащил его к мисс Ла-Криви, обращая по дороге его внимание на всевозможные интересные вещи, чтобы не дать ему времени задуматься.

-- Кет, - сказал Николай, входя в комнату, где сестра его сидела одна, - вот мой товарищ по путешествию и верный друг, о котором я столько раз тебе говорил.

нежным голосом о том, как ей хотелось с ним познакомиться после всего, что она слышала о нем от брата, и как она благодарна ему за дружескую поддержку, которую он оказывал Николаю в трудные дня, бедный юноша совсем растерялся и не знал, смеяться ему или плакать. Кое-как, прерывающимся голосом, он ответил ей, однако, что Николай - единственный его друг и что он, Смайк, готов положить за него жизнь. Когда же Кет, с отличавшим ее тонким чутьем, сделала вид, что не замечает его замешательства, он быстро оправился и очень скоро почувствовал себя как дома.

Затем явилась мисс Ла-Криви, и ей представили гостя. Мисс Ла-Криви была тоже очень мила и необыкновенно много болтала, сначала не со Смайком, которого это могло только смутить еще больше, а с Николаем и его сестрой. Но потом она стала изредка обращаться и к Смайку: спросила его, знает ли он толк в живописи и похож ли на его взгляд её портрет, тот, что висит в углу, на стене, спросила, не находит ли он, что портрет много выиграл бы, если бы она изобразила себя десятью годами моложе, и не склоняется ли он вообще к тому мнению, что молодые девушки лучше старых не только на портретах, но и в натуре. Все эти и тому подобные шутливые вопросы предлагались так добродушно и весело, что Смайк невольно подумал, что никогда еще он не видел такой милой старушки. Положительно она была даже лучше мистрисс Грудден из труппы мистера Винцента Кромльса, хотя и та была славная, а болтала, пожалуй, еще больше и уж во всяком случае громче, чем эта.

Но вот дверь опять отворилась, и в комнату вошла дама в трауре. Николай нежно поцеловал эту даму, назвав ее "мамой", и подвел ее к Смайку, который встал при её появлении.

-- Мама, вы всегда были добрая, вы никогда не отказывались придти на помощь несчастному, - сказало Николай, - и я уверен, что вы полюбите его.

-- Каждый из твоих друзей, мой милый, - отвечала мистрисс Никкльби, пронизывая своего нового знакомого испытающим взором и вкладывая в свой поклон больше величия, чем того, повидимому, требовали обстоятельства, - каждый из твоих друзей имеет права на мою дружбу (что, разумеется, вполне естественно и в порядке вещей), и само собой, что для меня большое удовольствие познакомиться с человеком, в котором ты принимаешь участие. В этом не может быть никакого сомнения, ни малейшого, смешно даже и спорить об этом. Но в то же время, мой друг, и не могу не сказать, как я часто говорила и твоему милому, бедному отцу, когда он приводил своих знакомых к обеду, а в доме нечего было есть, я не могу не сказать: господа, придите вы днем раньше (впрочем, нет, годом раньше, так будет вернее в данном случае), мы лучше бы вас угостили.

Сделав это заявление, мистрисс Никкльби повернулась к дочери и осведомились у нея громким шепотом, будет ли этот господин ночевать у них.

-- Потому что, моя милочка, если он останется ночевать, я положительно не придумаю, куда мы его положим, положительно не придумаю, - прибавила почтенная дама.

Кет грациозно к ней наклонилась и, не обнаруживая никаких признаков досады, шепнула ей на ухо несколько слов.

-- Ах, Кет, моя милая, как ты меня щекочешь, - вскрикнула мистрисс Никкльби, отпрянув назад. - Ну, да, голубушка, я это понимаю не хуже тебя; напрасно ты мне говоришь. То же самое я уже сказала Николаю и повторяю: я очень рада... Ах, Николай, а, ты и не сказал мне, как зовут твоего друга, - прибавила она, поворачиваясь к гостю уже не с таким замороженным видом, какой она было напустила на себя ради первого знакомства.

-- Его зовут Смайк, мама, - отвечал Николай.

Никто не предвидел, какой эффект произведет это известие. Не успело имя Смайк коснуться ушей мистрисс Никкльби, как она упала на стул и залилась слезами.

-- Что такое? В чем дело? - закричал Николай, бросаясь к ней.

-- Смайк, это так похоже на Пайк, - рыдала мистрисс Никкльби, - звучит совершенно, как Пайк... Ох, не говорите со мной, я сейчас оправлюсь!

Проделав все симптомы медленного удушения во всех его фазах, отпив с пол-ложечки воды из полного стакана, а остальное вылив на себя, мистрисс Никкльби в самом деле оправилась и, слабо улыбнувшись, объявила, что она и сама понимает, какое это ребячество и как она глупа.

-- Это у нас семейная слабость, так что меня нельзя особенно винить. - прибавила достойная леди. - Твоя бабушка, Кет, была совершенно такая же, как две капли воды. Малейшее волнение, малейшая неожиданность, и она мгновенно падала в обморок. В ранней молодости, когда она не была еще замужем, с нею был такой случай (она часто рассказывала мне о нем). Как-то раз идет она по Оксфордской улице, заворачивает за угол, и вдруг натыкается на собственного своего куафера, который бежал со всех ног, спасаясь, словно как от медведя. И, поверишь ли, довольно было такой неожиданной встречи, чтобы она свалилась без чувств. Впрочем, постой... - мистрисс Никкльби приостановилась, что-то соображая, - я не уверена, так ли я сказала. Уж и не знаю хорошенько, кто от кого убегал, парикмахер ли от медведя, или медведь от парикмахера... Решительно не могу вспомнить. Знаю только, что парикмахер быль очень красивый мужчина и по манерам настоящий джентльмэн. Впрочем, это не идет к делу.

Как только мистрисс Никкльби увлеклась своими воспоминаниями, расположение её духа заметно улучшилось и мало-помалу она перешла к другим анекдотам, замечательным, как и первый, именно тем, что все они "не шли к делу".

-- Николай, ведь мистер Смайк, кажется, из Иоркшира? - спросила мистрисс Никкльби, когда они отобедали и после того, как она некоторое время молчала.

-- Да, мама, - отвечал Николай. - А вы, я вижу, не забыли его печальной истории.

-- Конечно, нет. Разве ее можно забыть?.. Да, печальная, поистине печальная история... А не случалось ли вам когда-нибудь, мистер Смайк, обедать у Гримбльсов, из Гримбль-Голла? Это тоже в Иоркшире, где-то в северной его части. Большой гордец, этот сэр Томас Гримбл. У него шесть взрослых дочерей, прелестные девушки, и лучший парк во всем графстве.

-- Ах, мама, неужто вы воображаете, что иоркширская знать удостаивает своими приглашениями несчастных отверженцев какой-то жалкой школы? - сказал Николай.

-- Не понимало, мой друг, что ты видишь в этом такого необыкновенного, - возразила мистрисс Никкльби. - Я знаю, что когда я была в школе, мне приходилось, по крайней мере, четыре раза в году бывать у Гоукинсов в Таунтон-Вэле, а Гоукинсы в свойстве с Гримблями, только гораздо их богаче, так что, как видишь, такия вещи случаются иногда.

мистером Сламмонсом, что она объяснила замечательным сходством этих двух имен, так как оба начинались на С и в обоих была буква М. Но если этот пункт мог еще оставаться под сомнением, зато не было никакого сомнения в том, что мистрисс Никкльби нашла в Смайке превосходного слушателя. Это последнее обстоятельство много способствовало взаимному сближению хозяйки и гостя, и в результате мистрисс Никкльби выразила свое высокое одобрение манерам и характеру Смайка.

Маленький кружок прожил в самых приятных и мирных отношениях до утра понедельника. В этот день Николай за время удалился, чтобы серьезно обдумать положение своих дел и по возможности решить, что ему предпринять, чтобы быть в состоянии поддерживать существование тех, кто находился в такой полной зависимости от его изобретательности и энергии.

Не один раз он вспомнил о мистере Кромльсе, но хотя Кет и знала историю его сближения с этим джентльмэном, мать не имела о ней никакого понятия, и Николай предвидел тысячу возражений с её стороны, когда она узнает, что он решил зарабатывать свой хлеб на подмостках. Но были и более серьезные причины, мешавшия ему вернуться на сцену. Независимо от того соображения, что заработок, который могла дать ему сцена, был скуден и неверен, независимо от внутренняго его убеждения, что он никогда не может разсчитывать выдвинуться на этом поприще, хотя бы даже в качестве провинциального актера, он понимал, что было немыслимо таскать за собою сестру из города в город, из одного графства в другое, отрезав ее от всякого общества, кроме общества людей, с которыми ему понсволе придется якшаться почти без возможности выбора. "Нет, это не годится, - сказал себе Николай, покачав головой, - надо придумать что-нибудь другое".

Но гораздо легче было придти к такому решению, чем осуществить его на деле. Что мог придумать юноша, у которого все знание света сводилось к его короткому личному опыту, юноша, наделенный изрядной дозой стремительности и дерзкой отваги, с его скудным запасом денег и еще более скудным запасом друзей? "Э, была не была! Попытаю я еще раз счастья в справочной конторе", - решил Николай.

Быстро шагая по улице, он сам смеялся над собой, ибо за какую-нибудь минуту перед тем он мысленно бранил себя за эту самую стремительность. Но хоть он и смеялся над собой, это не заставило его отказаться от принятого решения, и он бодро шел вперед, рисуя себе, но мере приближения к цели, все возможные и невозможные случаи пристроиться и считая себя (вероятно, не без основания) большим счастливцем в том смысле, что природа наделила его таким сангвиническим, живым темпераментом.

Контора нисколько не изменилась с тех пор, как он был там в последний раз; даже в окне, за двумя-тремя исключениями, красовались те самые объявления, какие он видел и раньше: все те же безупречные хозяева и хозяйки, ищущие добродетельных слуг; все те же добродетельные слуги, жаждущие попасть к безупречным хозяевам; все те же великолепные поместья, в высокой степени выгодные для помещения капиталов; все те же несметные капиталы, предлагаемые для вклада к поместья, - короче говоря, все те же разнообразные предложения для людей, стремящихся разбогатеть. И если до сих пор не находилось желающих воспользоваться такими заманчивыми предложениями, это служило лишь поразительными доказательством высокого преуспеяния нации.

Пока Николай стоял перед окном, просматривая объявления, у того же окна остановился какой-то пожилой джентльмэн. Перебегая взглядом по строкам объявлений, в надежде, не встретится ли что-нибудь подходящее, Николай мельком увидел фигуру этого джентльмэна и невольно отвел глаза от окна, чтобы хорошенько его разсмотреть.

Это был плотный старик в длиннополом синем пальто свободного покроя и без особенных претензий на талию. Его крепкия ноги были облечены в суконные брюки и высокия штиблеты, а голову прикрывала низенькая широкополая белая шляпа, какие носят богатые прасолы. Пальто было застегнуто до самого подбородка, и этот двойной, с ямочки мы, подбородок покоился на складках белого галстуха, не из тех высоких, туго накрахмаленных, апоплексических галстухов, какие выдумала современная мода, а просторного, старомодного, мягкого белого галстуха, в котором можно лечь спать, выспаться и проснуться не почувствовав себя ни на волос хуже. Но что больше всего поразило Николая, так это взгляд старого джентльмэна: ни у кого еще он не видел такого живого, ясного, честного, веселого взгляда. А старик стоял себе, поглядывая на окно, заложив одну руку за борт своего пальто, а другою перебирая старомодную золотую цепочку от часов. Голова его слегка склонилась на бок, а шляпа сидела и совсем на боку (впрочем, это была, очевидно, случайность, а не обыкновенная его манера носить головной убор); при этом в уголках его рта играла такая приятная улыбка и все его веселое старческое лицо дышало такою смесью простодушия и лукавого юмора, доброты и здравого смысла, что Николай готов был простоять тут до вечера, любуясь им и позабыв, что на свете существуют такия неприятные вещи, как злость, сварливость и кислые лица.

Но ему скоро пришлось отказаться от этого удовольствия, ибо хотя старик и не замечал, что он служит предметом наблюдений, он случайно перехватил взгляд Николая, и молодой человек, боясь показаться назойливым, поскорее отвел глаза. Но незнакомец продолжал стоять, просматривая объявления, и Николай не мог удержаться, чтобы не взглянуть на него еще раз. Положительно было что-то притягивающее в оригинальной, чтобы не сказать чудаковатой наружности этого старика, и Николай с наслаждением смотрел на него. А раз это было так, то неудивительно, что старый джентльмэн неоднократно ловил его на месте преступления. И всякий раз Николай конфузился и краснел. Уж если говорить всю правду, у него давно мелькала мысль: "А что, если этот старик ищет для себя писца или секретаря?", и, сознавая за собой такую мысль, он боялся, что ее могут прочесть.

Вся эта комическая сцена заняла гораздо меньше времени, чем мне понадобилось, чтобы описать ее. В ту минуту, когда незнакомец собирался уже отойти, Николай опять поймал его взгляд и, окончательно растерявшись, пробормотал какое-то извинение.

-- Не безпокойтесь, пожалуйста не безпокойтесь, я ничуть не обиделся, - сказал пожилой джентльмэн.

Это было сказано так чистосердечно, голос говорившого до такой степени соответствовал всему его облику и в тоне было столько радушия, что Николай совсем расхрабрился.

-- Сколько тут блестящих предложений, сэр! - проговорил он с полуулыбкой, показав рукой на окно.

-- Да, многие из алчущих и жаждущих заработка возлагали надежды на эти бумажки,--отозвался старый джентльмэн. - Бедные люди!

С этими словами он пошел бы прочь, но, заметив, что Николай хочет что-то казать, добродушно убавил шагу, видимо желая его ободрить. После минутного колебания (как это часто бывает с людьми, когда, случайно встретившись на улице и обменявшись поклоном, они не знают, остановиться ли и заговорить или разойтись) Николай очутился возле старика.

-- Вы, кажется, хотели что-то сказать, молодой человек?..

-- Да... впрочем, ничего особенного. Я начинал было надеяться... т. е. я было подумал, хочу я сказать, что, может быть, просматривая эти объявления, вы имели в виду какую-нибудь определенную цель.

-- Да? Какую же цель имел я в виду, какую? - спросил незнакомец, лукаво поглядывая на молодого человека. - Уж не подумали ли вы, что я ищу занятий? Не это ли вы подумали, а?

Николай покачал головой.

-- Ха, ха, ха! - расхохотался пожилой джентльмен, потирая руки так энергично, как будто мыл их мылом. - Впрочем, мысль во всяком случае весьма естественная, когда видишь человека, который пялит глаза на объявления. То же самое я подымал о вас, честное слово!

-- Что же, вы были недалеки от истины, сэр, - сказал Николай.

Николай поклонился и, пожелав ему доброго утра, повернулся и пошел было прочь.

-- Постойте! - окликнул его незнакомец и, сделав ему знак следовать за собой, свернул в переулок, где было удобнее разговаривать. - Скажите правду, вы не шутили?

-- Нет, - отвечал Николай. - Ваше доброе лицо и ласковое обращение, так непохожия на то, что мне доводилось видеть раньше, вырвали у меня признание, какого я ни за что не сделал бы незнакомому человеку в этой лондонской пустыне.

-- Пустыня? Да., да, действительно пустыня... Пустыней была она когда-то и для меня, - проговорил старик, оживляясь. - Я пришел сюда босиком и никогда не забывал этого, благодарение Богу. Он обнажил голову, и лицо его приняло торжественное выражение. Но объясните мне толком, в чем дело. Как... как вы до этого дошли? Тут он положил руку на плечо Николаю, и они пошли рядом. - Должно быть, вы... Что это? - воскликнул он вдруг, дотрагиваясь пальцем до рукава его черного платья. - Вы в трауре. По ком?

-- По отце, - ответил Николай.

-- А-а... Да, да, - быстро заговорил пожилой джентльмен, - лишиться отца - тяжелая это вещь для юноши, очень тяжелая... Есть мать?

Николай только вздохнул.

-- Может быть, братья, сестры?

-- Одна сестра.

-- Бедняжка, бедняжка!.. Учились вы где-нибудь? - продолжал старик, с жалостью заглядывая в лицо своему юному спутнику.

-- Да, я получил порядочное образование, - отвечал Николай.

-- Вот это хорошо. Образование - великая вещь, великая вещь! Я не получил никакого и тем больше ценю его в других... Да, это хорошо, что вы учились, очень хорошо... Ну, разскажите же мне еще что-нибудь о себе. Разскажите мне все. Я не из праздного любопытства... нет, нет, не бойтесь!

В манере, с какою были сказаны эти слова, было столько искренняго участия и такое полное пренебрежение к условным преградам между людьми, что Николай не мог устоять. Нет ничего заразительнее откровенности для человека с здоровой душой, и Николай мгновенно заразился. Откинув всякую сдержанность, он рассказал свою недлинную историю в её главных чертах, опустив только имена и стараясь как можно меньше распространяться о поступке дяди с Кет. Старик выслушал его очень внимательно и, когда он кончил, взял его под руку и сказал с жаром:

-- Ни слова больше, ни слова! Идемте со мной. Не будем терять времени.

Он потащил Николая назад, на Оксфордскую улицу, - остановил омнибус, который шел в Сити, втолкнул в него молодого человека, а потом сел и сам.

Так как он был, повидимому, в сильнейшей ажитации и всякий раз, как Николай пробовал заговорить, останавливал его своим: "Ни слова больше, мой милый, ни слова, ни под каким видом!", то молодой человек счел за лучшее замолчать. Так они и доехали до Сити, не обменявшись ни словом, и чем дальше они ехали, тем больше Николай терялся в догадках, спрашивая себя, чем же кончится его приключение.

Когда они поровнялись с банком, пожилой джентльмен выскочил с замечательной живостью, снова подхватил под руку Николая и повлек его сначала вдоль Треднидл-Стрита, а потом какими-то переулками направо, пока они не вышли, наконец, на тихий и тенистый маленький сквер. Здесь незнакомец направил свои стопы к одному дому, самому старинному и чистенькому из всех. На дверях этого дома стояла надпись: "Братья Чирибль", и Николай, заглянув мимоходом на адресы тюков, лежавших во дворе, решил, что братья Чирибль ведут торговлю с Германией.

Пройдя через складочный магазин, являвший все признаки полнейшого процветания фирмы, мистер Чирибль (Николай догадался, что это был сам хозяин, по тем почтительным поклонам, какими встречали его все приказчики, мимо которых спи проходили) - мистер Чирибль привел своего спутника в маленькую контору, перегороженную стеклянной переборкой и напоминавшую стеклянную шкатулку. Здесь, на высоком табурете сидел круглолицый, толстенький, старенький клерк в серебряных очках и с напудренной головой, такой чистенький и прилизанный, точно его посадили в эту стекляную шкатулку, как только она была сделана, накрыли крышкой, да так и не выпускали с тех пор.

-- Тим, мои брат у себя? - спросил этого клерка мистер Чирибль таким же ласковым голосом, каким он говорил и с Николаем.

-- У себя, сэр, - отвечал толстенький клерк, обращая свои очки на принципала, а глаза на Николая. - С ним сидит мистер Триммерс.

-- Он собирает подписку в пользу вдовы и детей одного рабочого, убитого в Ост-Индских доках сегодня по-утру. Попал под бочку с сахаром, сжр, до смерти задавило.

-- Хороший человек мистер Триммерс, добрая душа! - проговорил с жаром мистер Чирибль. - Я очень обязан мистеру Триммерсу. Это один из наших лучших друзей. Благодаря ему, мы узнаем много такого, чего никогда не узнали бы без него. Я очень, очень обязан мистеру Триммерсу. И мистер Чирибль принялся потирать руки от полноты чувств.

Как раз в эту минуту за стекляной перегородкой показался сам мистер Триммерс, уже уходивший. Мистер Чирибль бросился ему навстречу и схватил его за руку.

-- Спасибо вам, Триммерс, тысячу раз спасибо! Вы настоящий друг, настоящий друг, честное слово! - говорил мистер Чирибль, увлекая его в угол, чтобы их не могли слышать. - Много ли детей осталось после этого человека и сколько пожертвовал брат Нэд?

-- Шестеро детей, - отвечал Триммерс. - Ваш брат подписался на двадцать фунтов.

-- Брат Нэд молодчина, да и вы тоже, Триммерс. Тут мистер Чирибль схватил его за обе руки и принялся немилосердно трясти их. Запишите и от моего имени двадцать фунтов... Впрочем, постойте на минутку. Не будем выставляться вперед. Запишите десять фунтов от меня и десять от Тима Линкинвотера. Тим, чек на двадцать фунтов мистеру Триммерсу. Благослови вас Бог, Триммерс. Заходите как-нибудь на неделе отобедать с нами. Вы найдете за столом готовый прибор, вы ведь знаете, как мы вам рады всегда. Прощайте, милейший... Тим, что же чек от Линкинвотера?.. Задавило бочкой... шестеро ребят!.. Ах, Боже мой, Боже!

И, не переставая болтать в этом духе, чтобы не дать времени своему приятелю что-нибудь возразить против размеров его пожертвования, мистер Чирибль подвел Николая, удивленного и растроганного всем, что он тут видел и слышал, к полуотворенной двери в соседнюю комнату.

-- Братец Нэд, - сказал мистер Чирибль, легонько постучавшись и нагибаясь, чтобы прислушаться, - ты занят, мой друг? Можешь уделить мне минутку?

-- Братец Чарльз, - отвечал из-за двери чей-то голос, до такой степени похожий на голос только-что говорившого, что Николай вздрогнул от неожиданности, - братец Чарльз, разве можно об этом спрашивать? Входи, конечно, входи!

И они вошли. Каково же было удивление Николая, когда навстречу им поднялся другой пожилой джентльмен, совершенный двойникь мистера Чарльза: то же лицо, та же фигура, такие же сюртук, жилет и галстух, такия же брюки и штиблеты и даже такая точно белая шляпа, только эта шляпа висела на стене.

Пока братья обменивались горячим рукопожатием, причем у обоих лица сияли самой искренней братской любовью (которая так восхитительна в детях, а в стариках невыразимо трогает посторонняго зрителя), Николай заметил, что второй старичок был повыше и потолще брата; это, да еще некоторая медлительность в походке и движениях, вот и все различие между ними, какое можно было уловить. Никто, я думаю, не усумнился бы ни на минуту, что эти братья - близнецы.

-- Братец Нэд, - сказал мистер Чарльз Чирибль, притворяя за собой дверь, - вот это мой молодой друг, которому надо помочь. Мы прежде наведем о нем справки (это необходимо сделать ради обеих сторон) и если то, что он рассказывал мне о себе, подтвердится, в чем я совершенно уверен, мы поможем ему, мы поможем ему, братец Нэд.

-- Раз ты находишь это нужным, мой друг, то и довольно, - отвечал братец Нэд. - И если ты так уверен в этом молодом человеке, то, по моему, не нужно никаких справок. Мы поможем ему. В чем он нуждается? Что можно для него сделать?.. Где же Тим Линкинвотер? Пусть придет сюда.

Надо заметить, что оба брата говорили быстро и с азартом; при этом у обоих не хватало одних и тех же зубов, вследствие чего они пришепетывали совершенно на один лад.

-- Я позову Тима Линкливотера, - повторил братец Нэд.

-- Постой, постой! - проговорил братец Чарльз, отводя его в сторону. - У меня есть один план, мой милый, чудеснейший план. Наш Тим стареется, братец Нэд, а Тим был нам верным слугой, и мне кажется, что маленькая пенсия, которую мы выдаем его матери и сестре, и скромный памятник, поставленный нами его бедному покойному брату, - недостаточная награда за его верную службу.

-- Конечно, нет, конечно, нет! - подхватил братец Нэд. - Мы далеко не вознаградили всех его услуг.

-- Что, если бы мы могли облегчить его труд, - продолжал приятель Николая, - уговорить его ездить на дачу, ну, хоть три раза в неделю, подышать чистым воздухом? Он мог бы и ночевать там; это легко устроить: надо только, чтобы его занятия начинались часом позднее. Если бы нам удалось это обделать, ведь наш старик Тим, пожалуй, помолодел бы опять, а он года на три постарше нас с тобой.. Ты только представь, себе, братец, старик Тим - опять юноша! А, Боже мой, я помню его совсем маленьким мальчиком! И ты тоже? Ха, ха, ха! Бедный Тим! Бедный Тим!

-- Но прежде выслушай, братец Нэд, что я тебе разскажу о моемь молодом друге, - продолжал мистер Чарльз. - Садись и слушай, - и он торопливо поставил два стула по бокам Николая. - Лучше я сам тебе разскажу, а то молодой человек из скромности будет конфузиться. Он образованный юноша, Над, и мне кажется, не следует заставлять его повторять всю свою историю сначала, как будто мы сомневаемся в нем. Нет, это не годится, нет, нет!

-- Нет, нет! - повторил другой брат серьезно, кивая головой.--Ты прав, мой друг, ты прав.

-- Он поправит меня, если я ошибусь, - продолжал приятель Николая. Но как бы я ни рассказал, я знаю, братец Нэд, мой рассказ глубоко тебя тронет; он напомнит тебе те времена, когда мы с тобой были безприютными мальчиками и зарабатывали наши первые гроши в этом огромном городе.

Близнецы молча пожали друг другу руку, и мистер Чарльз с отличавшей его простотой, рассказал то, что он слышал от Николая. Последовавшие за этим переговоры были довольно продолжительны, а когда они кончились, в соседней комнате между мистером Нэдом и Тимом Линкинвотером началось другое совещание секретного характера и почти такое же длинное. Николай был так растроган (надеюсь, мы не уроним его в глазах читателя, сознавшись в этом факте), что после своей беседы с двумя братьями рыдал, как дитя, и мог только махать рукой в ответ на новые доказательства их доброты и участия.

адрес и зайдет к нему сегодня же вечером в восемь часов. Покончив с этим делом. Тим протер и надел свои очки, приготовляясь выслушать то, что еще имели сообщить ему братья.

-- Тим, - начал братец Чарльз, - вы верно уже догадались, что мы намерены взять этого молодого джентльмена в контору.

Тут братец Над заметил, что Тим уже все знает и вполне одобряет такое решение, а Тим кивнул головой в подтверждение этих слов, выпрямился и принял такой важный вид, что стал казаться еще толще. Затем наступило гробовое молчание.

-- Только ужь как хотите я не намерен являться в контору часом позднее, - выпалил вдруг Тим самым решительным тоном. - Не хочу я дышать чистым воздухом и не намерен ночевать на даче. И ни на какую дачу я не поеду. Очень нужна мне ваша дача! Вот выдумали!

-- Чорт бы побрал ваше упрямство, Тим Линкинвотер, - сказал братец Чарльз, поглядывая на своего старого клерка без малейшей искорки гнева, с сияющим, добрым лицом. - Чорт бы побрал ваше упрямство, Тим! Ну, что вы хотите этим доказать?

когда я в первый раз засел за книги братьев Чирибль. Все эти годы каждое утро (кроме воскресных дней) ровно в девять часов я отпирал несгораемый шкап и каждый вечер в половине одиннадцатого (кроме тех дней, когда получалась иностранная почта и когда я кончал в сорок минут двенадцатого) я обходил весь дом со свечей и смотрел, хорошо ли заперты двери и погашены ли огни. Все эти годы и спал в задней комнате верхняго этажа, ни одной ночи не ночевал в другом месте. Там у меня, на окне, посредине, стоит все тот же ящик с резедой и все те же четыре цветочных горшка, по два с каждого боку, которые я привез с собой, когда переехал сюда. Нет в целом мире, я это всегда говорил я всегда повторю, нет в целом мире другого такого сквера, как наш. Я знаю, что нет, - повторил Тим с внезапным приливом энергии и строго оглянулся кругом. - Для дела ли, для развлечения ли, в зимнюю или в летнюю пору, он одинаково хорош; ничего подобного вы нигде не найдете. Нет во всей Англии родника с такой чистой водой, как наш насос, что во дворе у ворог. Нет во всей Англии такого великолепного вида, как вид из моего окна. У меня еще усы не выросли, когда я любовался им изо дня в день, и, надеюсь, могу об этом судить. Сорок четыре года я жил в этой комнате, - прибавил Тик дрогнувшим голосом, - и если это не представит никаких особенных неудобств, если это не нарушит хода дел фирмы, я прошу, чтобы мне позволили и умереть в ней.

-- Чорт возьми, Тим Линкинвотер! Как вы смеете говорить о смерти! - закричали близнецы, громко сморкаясь.

-- Вот только это я и хотел вам сказать, мистер Эдвин и мистер Чарльз, - проговорил Тим, выпрямляясь с еще более внушительным видом. - Я знаю, вы давно замышляете посадить меня на пенсию: вы не в первый раз заводите об этом речь; но, с вашего позволения, пусть это будет и в последний. Покончим с этим вопросом раз навсегда.

С этими словами Тим Линкинвотер торжественно вышел из комнаты и заперся в своей стеклянной шкатулке с видом человека, который сказал свое слово и твердо решился не дат себя обойти.

Братья переглянулись и сконфуженно закашлялись, не находя слов.

Нэд, и если он не подчинится добром, делать нечего, будем действовать силой.

-- Верно, мой друг, совершенно верно, - подтвердил братец Нэд, кивая головой с таким видом, как будто он давно уже решил этот вопрос. - Если он не послушается резонов мы все таки сделаем по своему на зло ему! Надо же, наконец, заставить его признать наш авторитет. Мы поссоримся с ним, братец Чарльз, коли на то пошло.

-- А что ж, и поссоримся. Если нужно, мы сумеем поссориться с стариком Тимом... Однако, Нэд, мы задерживаем нашего молодого друга, а дома его ждут матушка и сестра, может быть, безпокоятся о нем. Итак, молодой человек, простимся пока и... тише, тише, осторожнее, тут сундук стоят... Нет, нет, ничего, ничего, ничего!.. Ступайте себе с Богом... Тут поворот, осторожнее, и...

Продолжая сыпать этими и тому подобными безсвязными фразами, чтобы остановить излияния Николая, братья проводили его до наружных дверей, раз двадцать пожав ему руку по дороге и притворяясь весьма неудачно (бедняки были плохими актерами), что они не замечают обуревавших его чувств.

А сердце юноши было до такой степени переполнено радостью и признательностью, что он не сразу отважился выйти на улицу; ему нужно было сначала успокоиться. И когда, наконец, постояв в темном углу под воротами и овладев собой, он вышел, ему мелькнули в окно лица двух близнецов, заглядывавших исподтишка в стекляную шкатулку, очевидно, в нерешимости, повести ли им немедленно свою аттаку на непреклонного Тима или отложить ее до более удобного времени.

и пророчества были высказаны по этому поводу, ибо это только затянуло бы наш рассказ, мало подвинув к цели. Достаточно будет сказать, что мистер Тим Линкнивотер явился аккуратно в назначенный час, что при всех своих странностях и при том, отличавшем его, ревнивом отношении к интересам хозяев, которое, казалось бы, должно было побудить его возстать против слишком широкой их щедрости, он представил им самый благоприятный отчет о семье Николая и что на другой же день Николай был назначен на вакантную должность в конторе братьев Чирибль с годовым окладом в 120 фунтов стерлингов.

полагаешь, братец Нэд?

-- Зачем дешевле? Пусть даром берут, - отвечал братец Нэд - Мы богатые люди, и стыдно нам брать деньги при таких обстоятельствах. Где же Тимь Линкинвотер?.. Решено, братец Чарльз, мы отдадимь им домик безплатно.

-- А не лучше ли будет назначить пока хоть небольшою плату, братец? - возразил мягко другой. - Эти помогло бы им, знаешь, сохранить привычку к умеренности и избавило бы их от тяжелого чувства сознавать себя облагодегельетвованными. Ну, скажем пятнадцать, двадцать фунтов, и если деньги будут выплачиваться аккуратно, мы всегда можем возместить им эту издержку каким-нибудь другим путем. Я могу, например, ссудить им малую толику на меблировку по секрету от тебя, а ты по секрету от меня тоже дашь кое-что, и если молодой человек будет работать исправно (а он будет, я в этом ни на минуту не сомневаюсь), ссуда всегда может превратиться в подарок. Не будем спешить, братец Нэд: полегоньку, шаг за шагом, так-то лучше. Не надо слишком наседать на них с одолжениями, а? Что ты на это скажешь, мой друг?

Разумеется, братец Нэд скрепил это предложение, и не только словом, но и делом. Не прошло и недели, как Николай окончательно водворился на новом месте в конторе, а мистрис Никкльби с Кет - в своей новой квартирке, - все трое радостные, счастливые, полные новых надежд и новых планов на будущее.

то неведомо откуда взявшийся котел для воды, то ключ от приемной, каким-то таинственным образом очутившийся в пустой кадке. Сегодня в одной комнате появились вдруг кисейные занавески, завтра в другой - какая-нибудь изящная штора, и все это делалось точно по щучьему веленью, неизвестно, как и когда. Потом приехала в омнибусе мисс Ла-Криви и объявила, что будет им помогать и прогостит денька два. И она в самом деле помогала: бегала по всему дому с засученными рукавами, поминутно теряла очень маленький бумажный сверток с гвоздями и очень большой молоток, падала со всех лестниц и больно ушибалась. Много хлопотала и мистрисс Никкльби, без умолку болтавшая и делавшая иногда кое-что, но не часто. Больше всех работали Кет, везде поспевавшая, хоть её и не было слышно, и Смайк, превративший садик в настоящее чудо красоты и вкуса. А Николай всем помогал понемножку и всех подбодрял. И опять в семье поселились мир и веселье, и каждое скромное удовольствие, каждый час общих семейных собраний носил тот отпечаток глубокой радости, какой придают им только миновавшия разлука и горе.

Короче говоря, бедняки Никкльби были дружны и счастливы, а богач Никкльби - одинок и несчастен.