Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XL. Николай влюбляется и выбирает себе посредника, старания которого увенчиваются полным успехом, за исключением одного незначительного обстоятельства.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XL. Николай влюбляется и выбирает себе посредника, старания которого увенчиваются полным успехом, за исключением одного незначительного обстоятельства. (старая орфография)

ГЛАВА XL.
Николай влюбляется и выбирает себе посредника, старания которого увенчиваются полным успехом, за исключением одного незначительного обстоятельства.

Вырвавшись из когтей своего старинного мучителя, Смайк не нуждался ни в каких понуканиях, чтобы призвать на помощь всю свою силу и энергию. Не теряя ни минуты на. выбор дороги, не размышляя о том, приближается он к своему дому или удаляется от него, бедняга пустился бежать и бежал с поразительный для него быстротой и неутомимостью. Страх окрылял его, и ему чудилось, что столь хорошо ему знакомый голос Сквирса присоединяется к крикам разсвирепевших преследователей, которых рисовало разстроенное воображение бедного мальчика. Они гнались за ним по пятам, то оставая, то вновь нагоняя его, смотря по тому, начинал ли он надеяться или бояться. Еще долго после того, как он убедился, что все эти звуки были лишь порождением его разгоряченной фантазии, он продолжал свой изступленный бег, который не могли остановить ни усталость, ни слабость. Покрытый пылью и измученный, он остановился и оглянулся только тогда, когда ночная тень, упавшая на безмолвную загородную дорогу, и звездное небо, разстилавшееся над ним, напомнили ему о быстром полете времени и вернули его к сознанию действительности.

Тишина и спокойствие, царили кругом. Только громадное зарево, вдали окрашивавшее багровым цветом один край темного неба, показывало близость большого города. По обе стороны дороги тянулись пустынные поля, разделенные рвами и изгородями, через которые он перескакивать и перелезал в своем поспешном бегстве. Было поздно. Смайкь был уверен, что его следов нельзя было увидеть в такой темноте и что, если ему оставалась надежда спастись и вернуться домой, он мог сделать это только теперь, под покровом надвигающейся ночи. При всем своем убожестве и несмотря на то, что в данную минуту его ослепил страх, он понемногу сообразил все это. Прежде всего ему пришла в голову ребяческая мысль сделать обход в десять или двенадцать миль, чтобы только миновать Лондон, потому что он боялся, что, проходя по лондонским улицам, он может встретиться со своим врагом; но, уступая более здравым соображениям, он повернул обратно и направился в Лондон по большой дороге почти так же быстро, как и тогда, когда бежал из временного местопребывания мистера Сквирса.

В тот час, когда он вошел в западную часть города, почти все магазины были уже закрыты. Толпы гуляющих, высыпавших на улуцу после знойного дня освежиться и подышать воздухом, уже разошлись и вернулись к своим пенатам; оставалось только несколько человек фланеров, да и те уже расходились по домам. Но народу было все-таки еще достаточно для того, чтобы указывать путь беглецу, и в конце концов он очутился у дверей дома, где обитал Ньюмэн Ногс.

Весь этот вечер Ньюмэн искал по всем улицам, переулкам и закоулкам столицы того, кто теперь стучался в его дверь, в то время как Николай производил свои не менее неудачные поиски в другой части города. Грустный и утомленный сидел Ньюмэн за своим скудным ужином, когда до ушей его донесся робкий стук в наружную дверь. Состояние напряженного ожидания заставляло его чутко прислушиваться к малейшему шороху; услыхав этот стук, он стремглав сбежал с лестницы и увидел, наконец, желанного гостя. С радостным криком, не говоря ни слога, втащил он его к себе на чердак, запер дверь на ключ, приготовив большую кружку джину пополам с водой и, приставив ее к губам Смайка, как приставляют ложку микстуры к губам больного ребенка, лаконически приказал ему выпить все до капли.

Ньюмэн сильно смутился, увидев, что Смайк только помочил губы в драгоценной микстуре его приготовления. Тяжело вздохнув о такой слабости своего друга, он поднял уже кружку, чтобы приложиться к ней самому, когда Смайк заговорил. Рука Ньюмэна остановилась на полдороге и он застыль в недоумении, с кружкой около рта.

Смешно было смотреть, как жестикулировал мистер Ногс и как менялось его лицо, пока Смайк рассказывал историю своих злоключений. Прежде всего он вытер губы обратной стороной руки - подготовительная церемония для того, чтобы опорожнить кружку, - но когда Смайк произнес имя Сквирса, он отдернул кружку это рта и засунул ее куда-то под мышку, выпучив глаза в припадке удивления. Когда дело дошло до побоев в карете, он поставил кружку на стол и, не в силах совладать со своим волнением, принялся бегать по комнате своей ковыляющей походкой, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться внимательнее. Когда на сцену явился Джон Броуди, он медленно опустился на кресло, стал потирать себе колени, действуя руками все быстрее и быстрее по мере того, как возрастал интерес рассказа, и наконец залился громким хохотом. Затем он спросил с большим интересом, есть ли основании подозревать, что Джон Броуди подрался со Сквирсом!

-- Нет, едва ли, - отвечал Смайк. - Я думаю, что он заметил мое изчезновение, когда я был уже далеко.

Ньюмэн с видом самого искренняго огорчения почесал себе голову, поднес к губам кружку и принялся смаковать её содержимое, кровожадно улыбаясь из-за её краев.

-- Вы останетесь здесь... вы устали, измучились... А я пойду к ним сообщить о вашем возвращении. Вы причинили им не. мало безпокойства. Мистер Николай...

-- Да благословит его Бог!

-- Аминь. Мистер Николай, говорю я, не имел ни минутки спокойной весь день, точно так же как старая леди и мисс Никкльби.

-- Нет, нет! Неужели и она думала обо мне? Неужели думала? она, она! Не говорите мне этого, если это неправда!

-- Конечно, правда. Она так же добра, как и прекрасна собой, - сказал Ньюмэн.

-- Да, да, вы правы! - с восторгом подхватил Смайк.

-- Так грациозна, так мила!

-- Да, да!

-- Так простодушна, так благородна!

Ньюмэн в своем энтузиазме собирался продолжать в том же духе, как вдруг, случайно бросил взгляд на своего собеседника, он увидел, что тот закрыл лицо руками и крупные слезы текут у него между пальцев.

А за минуту перед тем эти самые глаза, теперь орошенные слезами, сияли каким-то необыкновенным, особенным блеском и все черты этого лица совершенно преобразились под влиянием горячого чувства.

это чувствует... так должно было быть... Это напоминает ему его несчастья... О, я хорошо это знаю... гм...

Ворчливый тон, каким Ньюмэн бормотал эти безсвязные речи, ясно показывал, что ему были вовсе не по душе те чувства, которые внушили их ему. Несколько минут он просидел в глубоком раздумьи, глядя на Смайка с таким безпокойством и жалостью, что было очевидно, как тонко он понимает его и как горячо сочувствует его горю.

В конце концов он повторил свое предложение, чтобы Смайк остался у него ночевать, а что тем временем он, Ногс, отправится в коттедж, чтобы успокоить все семейство на его счет. Но Смайк не хотел и слышать об этом, желая как можно скорее увидеть своих друзей, и потому они вышли вместе. На дворе была уже поздняя ночь, и Смайк, утомленные своим длинным походом, с трудом ковылял за своим спутником. Солнце уже с час как появилось на горизонте, когда они достигли, наконец, цели своего пути.

Николай всю ночь не смыкал глаз, измышляя самые невероятные способы к отысканию своего пропавшого друга. Услышав знакомые голоса, он мигом выскочил из кровати и радостно приветствовал прибывших гостей. Все трое так громко говорили, высказывая свое негодование по адресу Сквирса и поздравляя друг друга с счастливым исходом дела, что скоро все обитатели коттеджа были на ногах, и Смайк получил самый радушный прием не только от Кет, но и от самой мистрисс Никкльби, не замедлившей уверить его в своей неизменной дружбе и вечном покровительстве. При этом достойная леди была так любезна, что рассказала для увеселения общества вообще, для собственного развлечения в частности, одну интересную историю, которую она читала в какой-то книге, но в какой именно, не могла припомнить. Дело в ней шло о каком-то удивительном побеге из тюрьмы, название которой рассказчица тоже забыла. Побег был совершен офицером, имя которого совершенно улетучилось из её памяти, и офицер этот совершил преступление, о котором у нея осталось лишь весьма смутное воспоминание.

Сперва Николай заподозрил участие своего дядюшки в этой смелой попытке похищения Смайка, которая чуть было не кончилась полной удачей. Но по зрелом размышлении он решил, что вся честь этого подвига должна быть приписана самому мистеру Сквирсу. Чтобы окончательно утвердиться в своем предположении, он положил сходить к Джону Броуди и хорошенько разузнать от него все детали, а пока отправился на место своих обычных занятий, строя по дороге тысячи планов, основанных на самых строгих законах и имеющих целью наказать содержателя иоркширского пансиона, как он того стоил. Но, к сожалению, все эти планы были совершенно невыполнимы.

-- Славное нынче утро, мистер Линкинвотер! Как хорошо быть в деревне! - сказал Николай, входя в комнату.

-- А, что вы мне толкуете про деревню? Посмотрите-ка лучше, готова погода в Лондоне, э? - отвечал Тим.

-- Но это не мешает ей быть еще лучше за городом.

-- Лучше! - вскричал с негодованием Тим Линкинвотер. - Посмотрели бы вы из окна моей спальни!

-- Посмотрели бы вы из моего окна, - улыбаясь, возразил Николай.

-- Ба, ба, не говорите мне об этом! Деревня! (Бау-Стрит казался Тиму настоящей деревней). Глупости! В деревне, это правда, вы можете всегда достать свежия яйца и цветы. Но ведь и я могу каждое утро до завтрака купить свежих яиц на Леденгольском рынке. Что же касается цветов, то поднимитесь только по лестнице, и вы услышите запах моей резеды. Или посмотрите на махровую гвоздику на окне чердака в номере шестом, на дворе.

-- Махровая гвоздика в номере шестом, на дворе?

-- Да, там, хоть она и цветет в разбитом горшке. Там цвели еще желтые гиацинты в... во вы будете смеяться.

-- Смеяться? Над чем?

-- Над тем, что они цвели в банках из под ваксы.

-- Я не нахожу в этом ничего смешного.

Тим серьезно посмотрел на Николая; повидимому, тон по следних слов так его ободрил, что он собирался пуститься в откровенности по поводу гвоздики и гиацинтов. Затем он засунул за ухо перо, которое только что очинил, щелкнул ножичком, закрывая его, и сказал:

-- Видите ли, мистер Никкльби, эти цветы принадлежат одному бедному больному и горбатому мальчику; они составляют единственное развлечение и отраду его печального существования. Постойте, сколько лет прошло с тех пор, как я впервые увидел этого ребенка ковыляющим на костылях? - в раздумай продолжал Тим. - Да, да, это было не так давно. Для другого было бы даже очень недавно, но для него... для него это большой срок. Знаете, ужасно грустно смотреть на ребенка, который отрезан своим недугом от веселых товарищей и может только глазами следить за их играми. Сколько раз, когда я смотрело на него, у меня ныло сердце, и слезы просились из глаз!

-- Это потому, что у вас доброе сердце: только добрый, отзывчивый человек может отрываться даже от своих занятий и делать такия наблюдения... Так вы сказали....

-- Что эти цветы принадлежат бедному больному мальчику, вот и все. Когда погода хороша, он кое-как поднимается с кровати, садится у окна и целый день смотрит на свои цветы и ухаживает за ними. Раньше мы с ним только кланялись друг другу, а потом начали разговаривать. Прежде, когда я здоровался с ним и спрашивал, как он себя чувствует, он, бывало, старался улыбнуться и говорил: "Лучше". Теперь он только кивает головой и еще ниже наклоняется к своим цветам. Как должно быть скучно целые месяцы, целые годы смотреть на водосточные трубы, на соседния крыши да на пробегающия облака! К счастью, он терпелив.

-- Разве при нем нет никого, кто бы присматривал за ним и развлекал бы его? - спросил Николай.

-- Кажется, с ним живет его отец; бывают и еще какие-то люди, но, по видимому, никто не интересуется бедным калекой. Я часто спрашивал его, не могу ли я сделать для него что-нибудь, но он всегда отвечает: "Ничего". Голос его так ослабел, что его почти не слышно, но по движению губ я вижу, что ответ его всегда один и тот же. Теперь, так как он уже может вставать, его кровать придвинули к окну, он лежит весь день, глядит то на небо, то на цветы, поливает и переставляет их своими худенькими ручками. Вечером, видя свет в моей комнате, он отдергивает у себя занавеску и не спускает её, покамест я не погашу свечи. Мне кажется, ему приятно знать, что я тут, недалеко от него, и часто я просиживаю у окна час или два лишних, чтобы он видел, что я еще не сплю. Иногда и ночью я встаю, чтобы взглянут на окно его комнаты, озаренное тусклым, печальным светом ночника, и стараюсь угадать, спит он или нет.

всего этого вы можете думать, что в вашей деревне найдется хоть один цветок, который был бы мне так дорог, как его цветы? Неужели вы можете думать, что мне не было бы в тысячу раз легче видеть увядшими какие-нибудь роскошные цветы с длиннейшими латинскими именами, чем увидеть, как выбросят на чердак этот надтреснутый горшок, эти банки из под ваксы?..

-- Деревня! - вскричал Тим с непередаваемым презрением. Да знаете ли вы, что только в Лондоне может быть такой двор, как тот, на который выходят окна моей спальни?

С этими словами Тим отвернулся, как будто желая заняться своими счетами, а на самом деле лишь для того, чтобы скрыть слезы, которые он и поспешил утереть в ту минуту, когда думал, что Николай не видит его.

Быть может, арифметическия вычисления, которыми занимался Тим в это утро, были особенно трудны, а может быть, и то, что грустные воспоминания смутили его душевный покой, но только когда Николай вернулся в контору, исполнив некоторые поручения братьев Чирибль, и спросил его, есть ли кто-нибудь чужой у мистера Чарльза, Тим ответил ему тотчас же и без малейшого колебания, что в кабинете нет никого, кроме мистера Чарльза, хотя десять минут тому назад он видел своими глазами, как в кабинет пошли две особы; а Тим гордился тем, что никогда в своей жизни он не позволял безпокоить братьев Чирибль, если они были заняты делом.

-- Я только передам ему это письмо, - сказал Николай, и, подойдя к кабинету, постучался.

Никакого ответа.

Вторичный стук в дверь, и опять нет ответа.

"Должно быть, он вышел, - подумал Николай. - Так я положу письмо к нему на стол".

И, отворив дверь, он вошел в кабинет, но тотчас же отступил, увидев, к своему великому изумлению и смущению, очень странную сцену. Какая-то молодая девушка стояла на коленях у ног мистера Чирибля, умолявшого ее встать и обращавшагося к другой женщине, повидимому, служанке молодой леди, с просьбой помочь ему ее поднять.

Николай пробормотал несколько безсвязных извинений и собирался удалиться, как вдруг молодая леди слегка повернула голову в его сторону, и он увидел лицо прелестной незнакомки, которую он встретил в справочном бюро в первое свое посещение. В служанке же он узнал ту самую девушку, которая тогда сопровождала ее. Очарованный красотой молодой леди и пораженный такой неожиданной встречей, он остановился и стоял, как столб, в таком замешательстве, что лишился на минуту употребления языка и всякой способности двигаться.

-- Моя дорогая, успокойтесь! Не говорите больше, милочка! - кричал брат Чарльз в сильнейшем волнении. - Успокойтесь же ради Бога... Ни слова больше, заклинаю вас! Умоляю вас, встаньте. Мы... мы... не одни.

С этими словами он поднял молодую девушку, которая, шатаясь, сделала несколько шагов и без чувств упала на стул.

-- Ей дурно, сэр! - закричал Николай, бросаясь к ней.

-- Бедное дитя, бедное дитя!.. Где братец Нэд? Над, дорогой мой, или сюда скорее!

-- Брат Чарльз, мой дорогой друг, в чем дело? Что тут такое? - сказал, входя в комнату, брат Над.

-- Тс... ради Бога ни слова, брат Нэд! Позвони ключницу, мой друг... Позови Тима Линкинвотера! Тим Линкинвотер, сэр!.. Мистер Никкльби, дорогой мой, уйдите, оставьте нас одних!

-- Кажется, ей теперь лучше, - сказал Николай, который так усердно ухаживал за больной, что не разслышал обращенной к нему просьбы.

-- Бедная птичка! - вскричал брат Чарльз, нежно прижимая руку молодой леди и поддерживая её голову другою рукой. - Брат Нэд, мой дорогой, я знаю, что тебя должна была удивить такая сцена в нашем деловом кабинете, но... - Но тут брат Чарльз вспомнил о присутствии Николая и, многозначительно пожимая ему руки, еще раз настоятельно попросил его выйти из комнаты и поскорее прислать Тима Линкиввотера.

Николай медленно удалился и по дороге в контору встретил старую ключницу и Тима Линкинвотера, бежавших по корридору и натыкавшихся друг на друга в своей чрезмерной поспешности угодить братьям Чирибль. Не слушая Николая, Тимь Линкинвотер стремительно вбежал в кабинет, и Николай услыхал, как щелкнул замок.

У него было достаточно времени размышлять о случившемся, так как отсутствие Тима Линкинвотера продолжалось около часа. Все это время он думал о молодой девушке, об её удивительной красоте, о том, какие обстоятельства привели ее к братьям Чирибль, и о тайне, которая окружала все это дело непроницаемым покровом. Но чем больше он думал, тем больше самых невероятных предположений толпилось в его голове и тем больше ему хотелось знать, кто была эта прелестная девушка. "Я бы узнал ее из десяти тысяч", - говорил себе Николай. И он расхаживал взад и вперед по конторе, видя перед собою это лицо и фигуру, так живо запечатлевшияся в его памяти; в его мозгу не было ни одной мысли, которая так или иначе не относилась бы к прекрасной незнакомке.

Наконец вошел Тим Линкинвотер такой же хладонокровный как всегда, с бумагами в руках, с пером в зубах, одним словом, с таким видом, как будто не случилось ничего необыкновенного.

-- Оправилась она? - с жаром спросил Николай.

-- Как кто? - вскричал Николай. - Конечно, эта молодая девушка, там в кабинете.

-- Сколько будет три тысячи двести тридцать восемь, помноженные на четыреста двадцать семь, мистер Никкльби? - спросил Тим как ни в чем не бывало, взяв в руку перо.

-- Сейчас, - сказал Николай. - Только ответьте мне на мой вопрос; я вас спросил...

-- Ах, да, эта барышня... - пробурчал Тим Линкинвотер, надевая очки. - Да, да, ей совсем хорошо.

-- Совсем хорошо? Наверное?

-- Совсем хорошо, - повторил с важностью Тим.

-- Она может вернуться к себе?

-- Она уже ушла.

-- Ушла?!

-- Да.

-- Надеюсь, ей недалеко идти? - сказал Николай с любопытством вглядываясь в Тима и стараясь прочесть правду но его глазам.

-- Я тоже надеюсь, - отвечал невозмутимый Тим.

Николай рискнул задать еще несколько вопросов, но вскоре понял, что Тим Линкинвотер имел свои причины не отвечать на них и не давать никаких разъяснений по поводу прекрасной незнакомки, возбудившей такой горячий интерес в душе его юного друга.

Не отчаиваясь в успехе после этой первой неудачи, Николай на следующее утро возобновил свой разговор, пользуясь тем обстоятельством, что мистер Линкинвотер был в очень разговорчивом и сообщительном настроении духа. Но, как только ми вернулся к занимавшему его предмету, Тим впал в безнадежное молчание и, соблаговолив дать несколько односложных ответов на первые вопросы, кончил тем, что совершенно перестал отвечать, ограничиваясь лишь ровно ничего не выражающими пожатиями плеч да движениями головы, которые только разжигали любопытство, мучившее молодого человека.

Разбитому на всех пунктах Николаю оставалась только одна надежда - дожидаться следующого визита молодой девушки и постараться проследить ее на обратном пути. Но и в этом он, наконец, отчаялся.

День проходил за днем, а она не являлась. Напрасно разсматривал он адреса всех писем, приходивших в контору: ни одно из них не могло быть написано ею. Два или три раза ему давали поручения, входившия в круг обязанностей Тима Линкинвотера и для исполнения которых он должен был уходить из конторы. Это последнее обстоятельство заставляло его предполагать, что молодая девушка приходила в его отсутствие. Но ничто не подтверждало его подозрений, а со стороны Тима нельзя было ожидать никакого признания, ни одного неосторожного слова, которое хоть отчасти раскрыло бы тайну.

Препятствия и тайны хоть и не необходимы для поддержания любви, но часто бывают могущественными помощниками бога любви. "С глаз долой - из сердца вон", говорит пословица; может быть, она и справедлива по отношению к дружбе, хотя, по правде говоря, непрочная дружба не всегда нуждается в таком пособнике, как отсутствие предмета её, чтобы оправдать свою скоротечность; напротив, весьма часто такое отсутствие даже поддерживает иллюзию дружбы, как поддерживают в нас иллюзию фальшивые каменья, играющие издали роль настоящих. Но любовь питается представлениями пылкой фантазии; у нея прекрасная память, и поддерживать ее очень нетрудно: она живет немногим, почти ничем. И как часто только при условия разлуки и непобедимых препятствий она достигает самого роскошного своего расцвета! Примером может служить Николай, который, благодаря единственно своим собственным мечтам о молодой незнакомке, мечтам постоянным, не прерывавшимся ни на один час, ни на одну минуту дня и ночи, пришел к убеждению, что он безумно влюблен и что в целом мире не было любви более злосчастной, более безнадежной.

Как бы то ни было, но он тщетно страдал и терзался, хотя и проделывал все это точно по росписанию, не уступая, пожалуй, даже лучшим специалистам в этой области. Как ему надо было действовать дальше? Взять в поверенные Кет? Но от этого его удерживало то весьма простое соображение, что ему нечего было ей поверять, так как он никогда ни одним словом не обменялся с предметом своего обожания, не успел даже надолго остановить на ней взгляд, а видел ее только мимолетно два раза, когда она появлялась и исчезала, как свет молнии или (как говорил сам себе Николай в своих вечных мечтаниях об этом интересном предмете) как видение молодости и красоты, слишком ослепительное для того, чтобы оно могло длиться. Несомненно пока было одно: его любовь и преданность оставались невознагражденными, так как молодая девушка больше не появлялась. Любовь его становилась безнадежной, и какая это была любовь! Она обогатила бы собою добрую дюжину сердец современных джентльменов. Николая же она делала с каждым днем все более и более меланхоличным и мрачным.

Так обстояли дела, когда банкротство одного из корреспондентов братьев Чирибль в Германии заставило Тима Линкинвотера и Николая удвоить свое рвение на службе патронам, т. е. заняться проверкою длинных и весьма запутанных счетов за довольно долгое время. Чтобы скорее покончить с этой работой, Тим Линкинвотер придумал средство: в течение двух или трех недель заниматься в конторе до десяти часов вечера. Николай с радостью принял это предложение, так как ничто не могло охладит его усердия в соблюдении интересов патронов, ни даже его романическая любовь, хотя, говоря вообще, можно принять за аксиому, что любовь не вяжется с делами. С первого же дня этих вечерних занятий начались посещения - не самой молодой незнакомки, а её служанки, которая являлась в контору в девять часов, просиживала некоторое время, запершись в кабинете с братцем Чарльзом, и уходила, чтобы в следующие затем дни повторять то же самое в тот же час. Эти ежедневные посещения возбудили любопытство Николая до последних пределов возможности; он испытывал положительно муки Тантала, и наконец, отчаявшись когда-либо проникнуть в глубину этой тайны без чужой помощи (ибо он не хотел действовать в ущерб своему долгу), он поведал о своей любви Ньюмэну Ногсу, умоляя его проследить за служанкой молодой девушки до её дома, разспросить ее об имени, условиях жизни и занятиях её госпожи, конечно, не возбуждая её подозрений, и вообще собрать на этот счет все сведения, какие только удастся, и донести ему все подробно и в кратчайший срок.

Судите сами, как возгордился Ньюмэн Ногс оказанным ему доверием! В тот же вечер, гораздо ранее назначенного часа, он явился в сквер, выбрал там местечко за фонтаном, надвинул на глаза шляпу и стал оглядывать проходящих с таким таинственным видом, что не мог не возбуждать подозрений. Две, три кухарки, пришедших с ведрами за водой, и несколько мальчишек, остановившихся налиться у крана, окаменели от ужаса, увидев Ньюмэна Ногса, глядевшого на них из за фонтана с таким выражением лица, точно он быль сказочным чудовищем, почуявшим человеческое мясо.

Посланница прекрасной незнакомки не заставила долго себя ждать; в обычный час она вошла в дом и вскоре вышла оттуда. Николай назначил Ньюмэну два свидания: одно, в случае неуспеха их плана на завтра; другое на послезавтра, чем бы ни кончились похождения мистера Ногса. Местом для этих свиданий был выбран известный им обоим трактир, стоявший на полдороге между Сити и Гольден-Сквером. В первый срок Николай напрасно прождал своего поверенного, но на другой день пришел позже него и был встречен с отверстыми объятиями.

Николай придвинул себе стул, сел и торопливо спросил, что нового.

-- Нового? О, много, очень много, - проговорил с восхищением Ньюмэн. - Не безпокойтесь, все идет хорошо. С чего только начать? Главное будьте покойны и не робейте... Все идет отлично.

-- В самом деле? - живо спросил Николай.

-- Уж если я сказал, значит правда.

-- Ну, хорошо. Так что же случилось? Прежде всего её имя. Как её имя, мой друг?

-- Бобстер, - отвечал Ньюмэн.

-- Бобстер? - повторил Николай с разочарованием, почти с негодованием в голосе.

-- Именно; я отлично запомнил эту фамилию: Бобстер, оно так похоже на "лобстер" {Lobster - морской рак.}.

-- Бобстер! - еще раз произнес Николай, но уже более уверенным тоном. - Быть не может! Конечно, вы ошиблись; это, без сомнения, имя её служанки.

-- Нет, нет, - отвечал Ньюмэн, качая головой с совершенно убежденным видом. - Мисс Сесиль Бобстер, вот как ее зовут.

-- Сесиль Бебстер! Ну, это другое дело, - проговорил Николай и принялся повторять на все лады эти два слова. - Сесиль очень хорошенькое имя.

-- Очень хорошенькое. Да и молодая девушка недурна.

-- Какая девушка? - спросил Николай.

-- Мисс Сесиль Бобстер.

-- Да где же вы ее видели?

-- Не тревожьтесь, милый юноша, - отвечал Ногс, потрепав Николая по плечу. - Я ее видел, и вы ее увидите, я все уже устроил.

-- Дорогой мой Ньюмэн! - воскликнул Николай, крепко нажимая ему руки. - Вы не шутите, надеюсь?

-- Нисколько, - отвечал Ньюмэн, - я говорю совершенно серьезно. Все верно до последняго слова. Вы увидите ее завтра вечером. Она согласилась выслушать вас, я ее убедил. Эта девушка - олицетворение доброты, кротости, приветливости и красоты.

-- О, я был в этом уверен, - сказал Николай. - Это она: я тотчас узнал ее но вашему описанию, - и при этом он так сильно сжал руку Ньюмэна, что тот чуть не вскрикнул от боли.

-- Потише пожалуйста, - заметил мистер Ногс.

-- Где она живет? Что вы о ней знаете? Есть ли у нея отец, мать, братья или сестры? Что они сказали вам? - выкрикивал Николай в полном азарте. - Как вы добились свидания с нею? И очень ли она была удивлена? Сказали ли вы ей, как пламенно желаю я говорить с нею? Сказали ли, где я ее увидел в первый раз? Разсказали ли, когда, с каких пор и сколько раз я думал о ней и что её чудный образ являлся мне в самые горькия минуты, как отблеск лучшого мира? Да говорите же, Ньюмэн, говорите!

неподвижного взгляда, исполненного самого комического замешательства.

-- Нет, - вымолвил он наконец, - я ей ничего об этом не говорил.

-- Не говорили... о чем?

-- Обь отражении... об отблеске лучшого мира. Я даже не говорил ей, кто вы такой и где вы видели ее в первый разы Но зато я ей сказал, что вы любите ее до сумасшествия.

-- И вы сказали совершенную правду, Ньюмэн! - воскликнул Николай с присущей ему пылкостью. - Богу известно, что это правда.

-- Я сказал ей еще, что вы уже давно втайне питаете эту страсть.

-- Да, да, и это сущая истина. И что же она вам ответила?

-- Она только покраснела.

-- Так и должно было быть, - сказал Николая, вполне удовлетворенный всем, что он слышал.

Тут Ньюмэн стал рассказывать дальше. Он рассказал, что девушка единственная дочь в семье, что матери у нея нет, живет она с отцом и согласилась на свидание с Николаем только по неотступной просьбе, своей служанки, которая, повидимому, имеет на нее большое влияние. Да и сам он, Ньюмэн, должен был пустить в ход все свое красноречие, чтобы убедить ее согласиться, причем у них было решено, что она только выслушает признание Николая, не принимая на себя никаких обязательств по отношению к нему и ничего не обещай. Что же касается её таинственных сношений с братьями Чирибль, то Ньюмэн ничего не мог выяснить в этом вопросе; он даже не сделал ни одного намека на этот счет ни в предварительном разговоре своем со служанкой, ни потом, во время свидания с самой молодой лэди. Он ограничился лишь сообщением, что ему было поручено проследить за служанкой до её дома, но не сказал откуда. Впрочем, из некоторых намеков служанки он заключил, что жизнь бедной девушки была очень незавидна и печальна под ферулой отца, человека грубого, с тяжелым характером. Этому-то обстоятельству, по мнению Ньюмэна, и нужно было приписать как визиты девушки к братьям Чирибль. которых она, вероятно, желала заинтересовать в судьбе отца и своей собственной, и покровительства которых она искала, так и данное ею (хотя и после долгих колебаний) согласие на свидание с Николаем. Ньюмэн находил, что таков быль логический вывод, вытекавший естественным образом из этой посылки. И в самом деле, разве желание девушки изменить свою незавидную долю, поставить себя в лучшия условия, не являлось совершенно естественным?

между прочим, что мистер Ногс собственным умом дошел до сознания, что его поношенный костюм не мог внушить доверия к нему, как к посланнику, а потому не замедлил объяснить более чем скромный вид своей внешности необходимостью переодеться для выполнения такого деликатного поручения. На вопрос своего друга, откуда взялась у него прыть, чтобы так далеко зайти к своем усердии - просить у девушки свидания, - Ногс ответил, что, так как молодая особа, судя по всем признакам, не могла иметь ничего против такой комбинации, то он и решился, как истинный рыцарь, сослужить службу и ей, и своему другу, воспользовавшись этим драгоценным случаем дать ему возможность двинуть вперед его дело. После безчисленного множества вопросов и ответов в вышеописанном роде, повторенных более двадцати раз, приятели разстались, условившись сойтись на следующий день в половине одиннадцатого вечера и вместе отправиться на свидание, назначенное на одиннадцать часов.

"Надо признаться, что на свете бывают очень странные вещи, - думал Николай, возвращаясь домой - Никогда не помышлял, никогда и думать не смел, что так скоро увижу ее, до того мне это казалось невозможным. Мои притязания и мечты не шли далее того, чтоб узнать хоть какие-нибудь подробности об особе, поглощающей все мои мысли, увидеть ее мельком на улице, пройти мимо её дома, наконец, встретиться когда-нибудь на её пути и лелеять надежду, что, может быть, настанет день, когда я осмелюсь заговорить с лей о своей любви. Вот все, о чем я мечтал, и вдруг... Нет, нет я был бы безумцем, если бы смел жаловаться на сисю судьбу"-.

А между тем в его душе было недовольство, даже, пожалуй, больше, чем просто недовольство, в ней бы как будто разочарование. Ему было досадно и обидно, что девушка так легко уступила. "Если бы она меня знала, тогда другое дело, - размышлял он, - а то согласилась на просьбу первого встречного. Не совсем-то это приятно!" Но через минуту он уже обвинял себя и не мог себе простить своих постыдных подозрений. Как мог я заподозрит в чем-нибудь дурном это очаровательное создание! - говорил он себе. - И наконец, разве уважение к ней братьев Чирибль не являлось достаточной гарантией её чистоты и безупречности всех её действий? Однако, я, видимо, совсем потерял голову. Эта девушка - сама тайна". Такое заключение было так же мало утешительно, как и предъидущия его размышления на эту же тему: оно открыло перед ним новое поле фантастических догадок, в которых он увязал на каждом шагу. В этом тяжелом состоянии сомнения, сменявшагося то отчаянием, то надеждой, он пробыл весь вечер и весь следующий день до той минуты, когда пробило, наконец, десять часов и он вспомнил о назначенном свидании.

Он оделся особенно старательно. Впрочем, не только он, но даже Ньюмэн Ногс привел себя в порядок: платье его на этот раз могло похвастаться почти что полным комплектом пуговиц, и булавки на местах отсутствующих были воткнуты довольно аккуратно. Шляпу свою, с носовым платком внутри, он надел даже весьма кокетливо, несколько на бок, и если бы не выглядывавший сзади в виде хвостика измятый кончик платка, его головной убор был бы положительно эффектен. Честь изобретения этого невинного украшения никак нельзя было приписать мистеру Ногсу, который даже не замечал его, ибо волнение по новолу предстоящей экспедиции делало его совершенно нечувствительным ко всему, что её не касалось.

Друзья шли довольно быстрым шагом и, пройдя несколько улиц в глубоком молчании, свернули, наконец, в уединенную, глухую улицу близ Эджверской дороги.

-- А! - откликнулся Николай, оглядывая улицу.

-- Хорошенькая улица, - заметил Ньюмэн.

-- Да, невеселая.

На это замечание Ньюмэн ничего не ответил, но вдруг остановился, как вкопанный, и велел Николаю прислониться спиною к решетке одного подвального этажа, рекомендуя ему не двигаться с места, пока он, Ньюмэн, не вернется к нему, сделав некоторою предварительную рекогносцировку. После этого он заковылял по улице, безпрестанно оглядываясь на Николая, чтобы удостовериться, насколько тот послушен его приказанию Дойдя до одного дома, приблизительно двенадцатого от угла улицы, где стоял Николай, он поднялся по ступенькам крыльца и исчез.

-- Ну, что? - спросил Николай, подходя к нему на цветочках.

После этих ободряющих слов он прошмыгнул мимо двери, где на медной дощечке Николай успел прочесть выбитое крупными буквами: "Бобстер" и, остановившись у незапертой решетчатой калитки с черного хода, сделал знак своему другу спускаться куда-то вниз следом за ним.

-- Куда это вы ведете меня, чорт возьми? - спросил Николай, отступая. - Неужели мы идем к ним на кухню, точно собираемся воровать тарелки и ложки?

-- Как? - вскричал взбешенный Николай. - Неужели вы хотите сказать, что на свете есть злодей, который способен поднять руку на такую прелестную...

Он не успел докончить этого комплимента, потому что Ньюмэн якобы нечаянно толкнул его в спину, и он чуть было не полетел с лестницы кувырком. Николай понял, что самое благоразумное было принять к сведению этот тонкий намек и сталь молча спускаться; но физиономия его не выражала в это время ни радужных надежд, ни восторга влюбленного человека. За ним спускался Ньюмэн, который давно бы уже летел головой вниз, если бы этому не воспрепятствовал Николай, взяв его за руку. Спустившись с лестницы, они пошли по каменному полу узкого и темного, как труба, корридора, который довел их до какого-то чулана или, пожалуй, погреба, где они и остановились, поглощенные полнейшим мраком.

-- Что же это такое? - спросил в недоумении Николай. - Надеюсь, наше похождение еще не кончено?

-- Нет, нет, - поспешил ответить Ньюмэн, - через минуту оне явятся. Все идет прекрасно.

Они не обменялись больше ни словом. Николай слышал только громкое дыхание Ньюмэна Ногса и видел, казалось ему, его нос, блестевший в окружавшей их непроницаемой темноте. Вдруг до него донеслись звуки осторожных шагов, и вслед затем женский голос спросил, здесь ли джентльмен.

-- Да, - отвечал Николай, оборачиваясь в ту сторону, откуда слышался голос. - Кто там?

-- О, пока только я, сэр, - отвечал голос. - Теперь, сударыня, вы можете войти.

Вдали показался свет; вошла служанка со свечею в руке, а за нею её молодая госпожа, робко остановившаяся на пороге.

с поразительной для него ловкостью спрыгнуть с пивного боченка, на котором он возседал, изображая Бахуса новейших времен. Побледнев, как полотно, он крикнул: - Вебстер, чорт возьми! и заметался по комнате.

Молодая девица пронзительно вскрикнула, служанка заломила руки; Николай переводил недоумевающий взгляд с одной на другую; Ньюмэн носился из одного угла кухни в другой, засовывая руки во все карманы, находившиеся в его обладании, и, не зная, что предпринять, все их выворачивал на изнанку. Весь этот переполох длился не более минуты, но это была минута самой ужасной сумятицы, какую только можно вообразить.

-- Уходите, ради Бога! Бог наказывает нас за наш проступок... Уходите, или я безвозвратно погибла! - кричала молодая девица.

-- Позвольте мне сказать вам два слова, - воскликнул Николай, - только два слова, чтобы объяснить, как произошло это злополучное недоразумение.

Но это было все равно, что взывать к стихиям: молодая девица, с блуждающими от ужаса глазами, уже поднималась по лестнице во всю прыть своих ног. Николай хотел последовать за нею, но Ньюмэн уцепился за его воротник и увлек его в корридор, через который они вошли.

-- Но подумайте об её репутации... её счастье... об этом злодее... - говорил Ньюмэн скороговоркой, обхватив его обеими руками и толкая вперед. - Дайте им только время впустить старика и запереть за ним дверь, и мы сейчас же выйдем отсюда тем самым путем, каким и вошли. Сюда, вот так!

Побежденный красноречием Ньюмэна, мольбами и слезами служанки, а главное, все еще продолжавшимся оглушительным стуком дверного молотка, Николай уступил, и в ту самую минуту, когда Бобстер входил в парадную дверь, они с Ньюмэном вышли через черный ход. Оба бросились бежать со всех ног и долго бежали, не говоря ни слова; наконец остановились и поглядели друг на друга глазами, полными недоумения и страха.

-- Не бойтесь ничего, - заговорил Ньюмэн, едва отдышавшись после своего бега, - не бойтесь, не отчаивайтесь; все идет хорошо: ведь не всегда же будет такая неудача. Никто не мог этого предвидеть; я же с своей стороны сделал все, что мог.

ваше усердие)... Но только, друг мой, вы ошиблись, девушка не та.

-- Ньюмэн, Ньюмэн, - сказал Николай, положив руку на плечо своему другу, - вы ошиблись служанкой, вот и все.

Ньюмэн в своем изумлении так широко разинул рот и так страшно вытаращил глаза на Николая, точно его обухом пришибло по голове.

-- Не принимайте этого так близко к сердцу, - сказал Николай. Ничего ужасного не случилось: маленькая ошибка, которая не имеет значения для меня. Вы видите, я совершенно спокоен. Просто вы выследили эту служанку вместо другой.

И действительно, все вышло очень просто. Произошло ли это от того, что Ньюмэн Ногс, вследствие неудобной позы, в которой ему пришлось стоять, прячась за фонтаном, все время косил глаза, выглядывая сбоку, и утомив этим усилием свое зрение, ошибся направлением, или от того, что, улучив свободную минутку, он сбегал подкрепиться двумя-тремя глотками освежительной влаги, более существенной, чем та, что лилась подле него из фонтана, объясняйте, как хотите; но что он ошибся - это факт. Николай воротился домой, с улыбкой вспоминая все случившееся, и сейчас же принялся опять грезить об очаровательной незнакомке, сделавшейся для него теперь еще более таинственной, еще более пленительной и недоступной.