Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава L. Катастрофа.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава L. Катастрофа. (старая орфография)

ГЛАВА L.
Катастрофа.

Малые Гечитонския скачки были в полном разгаре. Всюду веселье било ключем. Был превосходный яркий день. Солнце сияло во всем своем великолепии с безоблачного неба. Пестрые флаги, развевавшиеся на козлах экипажей и на верхушках палаток, отливали всеми цветами радуги; старые, заслуженные значки, неподвижно повисшие в воздухе, казались как будто обновленными и помолодевшими. Потускневшая позолота сверкала на солнце; старая пожелтевшая парусина тента, под которым публика укрывалась от зноя, сияла снежною белизною, и даже лохмотья нищих имели такой поэтический вид, что зритель, забывая чувство жалости, невольно любовался столь живописной нищетой.

Это была одна из тех сцен, полных света, жизни и движения, которые приводят вас в восторг. Когда зрение утомлялось этим светом и блеском, а слух - несмолкаемыми криками и шумом, стоило только остановить взгляд на любой группе людей, и глаз отдыхал при виде их оживленных, сияющих лиц, а ухо успокоивалось в общем, сливавшемся воедино веселом, радостном гуле. Загорелые личики полуголых цыганят придавали какую-то особую прелесть этой картине. Приятно было смотреть на курчавые головки этих детей, на их смуглое, обоженное солнцем тело и знать, что они всю свою жизнь изо дня в день проводят на воздухе, что это настоящия дети, живущия настоящею детскою жизнью, что если подушка их и бывает ной раз сыра, то не от слез, а от небесной росы, что тело этих девочек развивается свободно, не претерпевая бездельных мук, на которые чудовищные, противоестественный обычай обрекает их пол в цивилизованных расах, что если эти дети живут, перебиваясь со дня на день и не зная, будут ли они сыты завтра, зато над их головами колышутся ветви деревьев, а не торчат рычаги тех страшных машин, которые делают из детей стариков, прежде чем они узнают, что такое детство, которые наделяют их всеми старческими болезнями и немощами, но не дают им единственной привилегии старости, надежды на близкое избавление в смерти. Да, лучше было бы, еслибы розсказни наших старушек-нянюшек были правдой, лучше было бы, если бы цыгане действительно воровали наших детей, хотя бы целыми дюжинами.

Скачка на большой приз только что кончилась, и толпа, хлынувшая со всех сторон сплошною стеною на оцепленную веревкой площадку, придала еще более жизни и без того оживленной картине. Одни торопливо проталкивались вперед, чтобы хорошенько разсмотреть лошадь, взявшую приз; другие метались, как угорелые, разыскивая свои экипажи, кучера которых тоже постарались приискать себе местечко получше. Тут кучка зрителей теснилась вокруг стола, где шла оживленная игра в кости, наблюдая, как обчищают какого-то зеленого новичка, там подвизался другой аферист со своими переряженными помощниками. Один из них был одет солидным джентльменом в очках, другой - франтом в щегольской шляпе и с моноклемь, третий - зажиточным фермером, с перекинутым на руку планам и туго набитым кожаным портфелем под мышкой; остальные, с огромными бичами в руках, изображали простаков-фермеров, приехавших на собственных лошадях полюбоваться интересным зрелищем. Все они громко болтали и непринужденно смеялись, делая вид, что от души веселятся, но быстрый, тревожный взгляд, которым они обменивались при приближении каждого нового лица, как будто спрашивая друг друга, не будет ли этот подходящим субъектом, яснее слов свидетельствовал о том, кто были эти господа, не говоря уже об их воровских рожах, которые, несмотря на их приличное платье и белоснежные манишки, так и кидались в глаза. В одном месте толпа, окружила тесным кольцом странствующого акробата с его шумным оркестром; в другом - с интересом следили за исходом классической игры, известной под названием "боя быков". Чревовещатели вели бесконечные диалоги со своими деревянными куклами; ворожеи выбивались из сил, пытаясь угомонить своих не кстати расходившихся ребятишек, и все эти и многие другие артисты соперничали между собою из-за того, кто стяжает больше славы или, вернее, кто привлечет большее внимание публики. Палатки с прохладительными и иными напитками были набиты битком; в экипажах, где началась распаковка корзин с провизией, слышались звон стаканов, стук вилок и ножей и хлопанье пробок. Глаза, и раньше блестевшие оживлением, начинали разгораться. Карманные воришки подсчитывали добытый ими в поте лица заработок этого прибыльного дни. Внимание, еще недавно всецело прикованное к скачкам, теперь разбегалось, останавливаясь на тысяче предметов. Куда ни взглянешь, всюду живописные группы: смеющияся, веселые лица, люди, оживленно болтающие между собой, нищие, просящие милостыни, игроки, поглощенные игрой, пляшущие, ряженые, и прочая, и прочая.

Игорные дома-бараки больше всего бросались в глаза своею роскошью, своими великолепными, пушистыми коврами или малиновыми полосатыми драпировками, своими цветами и ливрейными лакеями. Тут был и "Клуб Иностранцев", и "Сент-Джемский", и "Атенеум", и "Гемптонский" клубы, и множество других с самыми разнообразными названиями к услугам любителей рулетки, ландскнехта и прочих азартных игр. Войдем и мы в один из этих бараков.

Это самый большой из них, по в нем всего три игорных стола. Народу здесь столько, что приходится отвоевывать каждый свой шаг. Жара стоит невыносимая, несмотря на то, что угол парусины, заменяющий крышу, откинут, и обе двери (одна для входящей, другая для выходящей публики) растворены настеж. За исключением лихорадочных лиц двух-трех человек, которые стоят у столов со свертками полукрон и соверенов, зажатыми в левой руке, и ставят при каждом новом обороте колеса новую ставку с озабоченным видом, свидетельствующим о том, что и сегодня, и вчера, и вообще все дни своей жизни они были заняты исключительно одним этим делом, здесь нет почти ни одного сколько-нибудь заметного лица. Большинство публики составляет молодежь, явившаяся на скачки повеселиться. Очевидно, все эти молодые люди забрели сюда просто из любопытства; если кто из них и играет, то ставит самые незначительные суммы и притом с полным равнодушием как к выигрышу, так и к проигрышу. Впрочем, есть тут два субъекта, которые, в качестве ярких представителей известного типа, заслуживают некоторое внимание.

Один из них, человек лет пятидесяти шести или восьми, сидит на стуле у самого входа, опираясь обеими руками на набалдашник своей палки и подбородком на руки. Это толстяк огромного роста, одетый в наглухо застегнутый зеленоватый камзол, который делает еще массивнее его и без того тяжеловесную фигуру. На нем темные короткия панталоны и штиблеты, белый галстух на шее, а на голове широкополая белая шляпа. Среди непрерывного движения и несмолкаемого гула голосов он сидит молча и совершенно неподвижно, не видя снующого мимо народа, ничего не слыша и не замечая, что происходит вокруг него. Лишь иногда, да и то очень редко, он кивает слегка головой кому-нибудь из проходящих или делает знак слуге, когда его требуют у того или другого стола; но в следующую затем минуту принимает свое прежнее неподвижное положение. Быть может, это просто какой-нибудь глухой старикашка, присевший здесь отдохнуть, или человек, поджидающий своего замешкавшагося друга и думающий только о том, долго ли ему еще придется прождать? Быть может, это безногий калека, прикованный к одному месту, или человек, накурившийся опиума? Публика, проходя мимо него, оборачивается, чтобы взглянуть на него, но он сидит, не поднимая глаз и ни единым жестом не выражая, что он что-нибудь видит или слышит. Когда ему случается пошевелиться, это выходит так же странно, как если бы зашевелилось каменное изваяние, на которое он и действительно походит, как две капли воды. Тем не менее в публике нет ни одного человека, которого бы не заметил этот субъект; ни одно движение, ни одно слово за игорными столами не ускользает от его внимания; он знает в лицо каждого игрока, запоминает, кто выиграл и кто проиграл. Этот субъект - хозяин игорного дома.

Другой - крупье за столом у рулетки. Он кажется лет на десять моложе первого. Это тоже здоровый коренастый детина. Нижняя губа у него несколько выдвинута вперед, - вероятно, вследствие привычки постоянно считать про себя; лицо его можно назвать скорее привлекательным, чем неприятным. Он стоит без сюртука, так как в бараке невыносимо душно и жарко; на столе перед ним лежит порядочная кучка золотых крон и полу крон, и записная книжка с карандашем. Здесь идет непрерывная игра. Человек двадцать ставят разом. На обязанности крупье лежит вертеть колесо у рулетки, следить за ставками и за проигрышами; он же уплачивает выигрыши и снова вертит колесо, постоянно поддерживая внимание игроков. И все это он проделывает с изумительною быстротою, точно и аккуратно, никогда не сбиваясь в счете, не переставая вертеть колесо, без умолку нанизывая фразу за фразой, которые он повторяет частью по привычке, частью по необходимости (так как занимать публику болтовней входило в круг его обязанностей) и которыми он сыплет целый день с одинаковыми интонациями голоса и в том же последовательном порядке.

-- Парижская рулетка, джентльмены! Ставьте ставки по собственному усмотрению, пока вертится колесо... Парижская рулетка, новая французская игра, джентльмэны, введенная мною в Англии! Парижская рулетка... Черное взяло... черное... Одну минутку, джентльмены, вы сейчас получите все сполна.... Два фунта вам, сэр... полфунта вам... Вам три, вам один... Вот, извольте! Я опять начинаю, джентльмены. Можете ставить все время, пока колесо вертится! Вся прелесть этой игры в том именно и заключается, что вы можете удваивать и утраивать ваши ставки, джентльмены, все время, пока колесо вертятся... Черное, опять черное! Клянусь, никогда не видел ничего подобного в жизни! Если бы кто-нибудь из джентльменов ставил все на черное, он выиграл бы в какие-нибудь пять минут сорок пять фунтов... Не угодно ли кому портвейну, джентльмены? У нас есть прекрасный портвейн; есть также херес, сигары и превосходнейшее шампанское. Эй, человек, бутылку шампанского и десяток сигар!... Не стесняйтесь, господа, будьте как дома!... Да захвати чистых стаканов... Я начинаю. Колесо вертится, джентльмены. Вчера я проиграл сто тридцать семь фунтов, джентльмены, в один оборот, клянусь честью!...

"Как поживаете, сэр? - добавил он тем же тоном, подмигивая знакомому. - Не прикажете ли рюмку хересу?... Эй, человек, бутылку хересу и чистую рюмку!... Может быть, еще кто-нибудь из джентльменов желает попробовать поставить? Парижская рулетка, джентльмены! Ставьте ставки по собственному усмотрению!... Парижская рулетка, новая игра, введенная мною в Англии! Я начинаю! Ставьте ставки, джентльмены!"

Крупье был весь поглощен своими занятиями, когда в барак вошла новая компания, человек шесть франтов, которым он, не отрываясь от своего дела, отвесил почтительный поклон. В то же время, слегка подмигнув своему соседу, он незаметно указал на самого высокого из всей группы, перед которым хозяин в эту минуту снял шляпу. Это был сэр Мельбери Гок в сопровождении своего юного питомца и нескольких человек щегольски одетых дэнди весьма сомнительной репутации.

Хозяин вполголоса пожелал сэру Мельбери доброго утра; в ответ на это сэр Мельбери, также вполголоса, послал его к чорту и обернулся к сопровождавшей его компании, продолжая начатый разговор.

Было совершенно очевидно, что сэр Мельбери раздражен, чувствуя себя предметом всеобщого внимания, так как он в первый раз показывался в публике после прискорбного инцидента с кабриолетом; не менее очевидно было и то, что он явился на скачки не столько с намерением развлечься, сколько с целью встретить как можно больше знакомых за раз, чтобы, так сказать, одним ударом покончить с неприятной историей. На лице его все еще виднелся рубец, который он старался прикрыть перчаткой при встречах с знакомыми, чем, пожалуй, только еще больше привлекал на него их внимание.

-- А, это вы, Гок! - обратился к нему какой-то франт, одетый по последней моде, в каком-то необыкновенном галстухе и шляпе. - Как поживаете, старина?

Это быль соперник сэра Мельбери в деле воспитания юной знати, человек которого сэр Мельбери ненавидел, как никого, и с которым он меньше всего желал бы встретиться в эту минуту. Они обменялись самым сердечным рукопожатиемь.

-- Ну, что, как теперь ваши дела, старина?

-- Прекрасно, - отвечал сэр Мельбери.

-- Очень рад, - сказал франт. - Доброе утро, лорд Фредерик. Кажется, наш друг нынче что-то не в духе? Немного, как говорится, не в своей тарелке. Ха! Ха!

Надо заметить, что у этого джентльмена, были необыкновенно белые зубы, и потому, если даже в его словах не было ничего смешного, он заканчивал каждою сбою фразу коротким смехом, выказывавшим в полном блеске эти белые зубы, которыми он так гордился.

-- Кажется, он такой, как и всегда: я что-то не заметил, чтобы он быль не в духе, - ответил небрежным тоном молодой лорд.

-- Клянусь честью, очень рад это слышать, - сказал франт. - Давно ли вы вернулись из Брюсселя?

-- Сегодня ночью, - ответил лорд Фредерик.

-- По чести, - продолжал франт, понижая голос, но не настолько, чтобы его не могли слышать, - но чести, со стороны Гока большая смелость так скоро показываться в публике. Я говорю это по дружбе к нему, из участия, и повторяю: это большая смелость. Он дал пройти как раз такому промежутку времени, чтобы возбудить всеобщее любопытство; надо было пропустить больший срок, если он хотел, чтобы неприятная история была забыта... Кстати вы, вероятно, знаете все подробности? Почему вы не обличили газеты во лжи? Я вообще никогда не читаю газеты, но это время просматривал именно в разсчете найти...

-- Советую вам просмотреть их завтра, - перебил его сэр Мельбери, круто к нему оборачиваясь, - или нет, послезавтра.

-- По чести, милый друг, я никогда не читаю газет, - ответил франт, пожимая плечами, - но раз вы мне советуете, непременно прочту. Что же в них будет любопытного послезавтра, хотел бы я знать?

-- До свиданья! - сказал вместо ответа сэр Мельбери, поворачивая своему собеседнику спину, и двинулся дальше, увлекая за собою своего юного друга. Очутившись снова в толпе, друзья, взявшись под руку, продолжали небрежно болтать между собою.

-- Я не доставлю ему удовольствия прочесть об убийстве, - с проклятием пробормотал сэр Мельбери, - но во всяком случае он прочтет что-нибудь в этом роде, если не об убитом, то об избитом.

На это молодой лорд ничего не ответил, но в его манерах и выражении лица проглядывало нечто такое, что заставило сэра Мельбери заговорить с ним почти таким же свирепым тоном, как если бы перед ним был не друг его, а сам Николай.

-- Сегодня я еще до восьми часов послал Дженкинса к старому Никкльби. Молодчина старик! Он явился ко мне раньше посланного и в пять минут все мне рассказал. Теперь я знаю, где найти эту собаку, знаю и час, и место. Впрочем, не стоит об этом говорить; завтрашняго дня ждать не долго.

-- А что же такое должно произойти завтра? - спросил лорд Фредерик со своей обычной небрежной манерой.

Сэр Мельбери не удостоил ответом этот вопрос и ограничился тем, что бросил свирепый взгляд на своего спутника. Они молча продолжали прогулку; каждый был углублен в свои мысли. Когда они выбрались из толпы, сэр Мельбери вдруг повернул в сторону, как будто собираясь вернуться назад.

-- Постойте минутку, - сказал его спутник. - Мне надо серьезно с вами поговорить. Пройдемтесь еще немного.

-- Что это за таинственность? - ответил вопросом ментор юного лорда, высвободив от него свою руку.

-- Послушайте, Гок, - начал лорд Фредерик, - скажите мне, я должен знать...

-- Он должен знать! - презрительно перебил сэр Мельбери. - Фу, фу! Как он нынче заговорил! Ну, что ж, коль скоро вы должны знать, само собою разумеется, я вам обязан ответить. Он должен знать! Это мне нравится!

-- Ну, должен спросить, если вам это больше нравится, - исправился лорд Фредерик. - Все равно, но я должен добиться ответа. То, что вы сейчас там сказали, было сказано в минуту раздражения, или таково действительно ваше намерение, обдуманное и безповоротное?

-- Вы, вероятно, забыли, что произошло в тот вечер, когда я очутился на улице с переломленной ногой? - спросил в свою очередь сэр Мельбери с дерзкой усмешкой.

-- Напротив, прекрасно помню.

-- Какого же еще другого ответа вы ждете, чорт возьми! - воскликнул сэр Мельбери. - Мне кажется, этого вполне с вас достаточно.

Таково было влияние, которое сэр Мельбери приобрел над молодым лордом и такова привычка последняго повиноваться, что на минуту он был совершенно сбит с толку и не знал, продолжать ли ему начатый разговор. Однако, он тотчас поборол свое смущение и решительно продолжал:

-- Насколько я помню то, что произошло в тот вечер, я тогда же выразил вам на этот счет свое мнение и решительно заявил, что не только с моею помощью, но даже с моего ведома вы не приведете в исполнение ваших угроз.

-- Уж не думаете ли вы мне помешать? - спросил сэр Мельбери со смехом.

-- Непременно помешаю, если буду иметь возможность, - последовал быстрый ответь.

-- Но это дело я считаю своим! - воскликнул лорд Фредерик. - Слышите ли - своим! С этой минуты оно такое же мое, как и ваше дело. Довольно я уже скомпрометирован и без того.

-- Делайте, что хотите и как хотите,--возразил сэр Мельбери самым мягким тоном, каким только мог. - Но не мешайте и мне, сэр, вот и все. Никто никогда не смел путаться в мои дела, и вам это лучше знать, чем кому бы то ни было. Я вижу, вы просто хотели дать мне дружеский совет. С вашей стороны это очень мило, и я очень вам благодарен; но, к сожалению, ваш совет мне не нужен... А теперь не вернуться ли нам к экипажу? Не могу сказать, чтобы здесь было особенно занимательно, по крайней мере, для меня. Если же мы с вами станем продолжать этот разговор, мы еще чего доброго побранимся; а это будет плохим доказательством благоразумия как с вашей, так и с коей стороны.

С этими словами сэр Мельбери зевнул и, не ожидая дальнейших возражений, повернулся и пошел.

Такая метода обращения с молодым лордом доказывала только тактичность сэра Мельбери, а также близкое его знакомство с характером его юного воспитанника. Сэр Мельбери понимал, что если он не поддержит своего престижа в глазах милорда и не сделает этого теперь же, сейчас, он должен будет навсегда проститься со своею властью над ним. Он понимал также, что стоит только ему разсердиться, чтобы молодой лорд в свою очередь вышел из себя. Эта спокойная лаконическая манера, эта спокойная манера обрывать разговор, уже не раз и раньше помогала сэру Мельбори упрочивать свое влияние над молодым лордом, когда этому влиянию грозила опасность пошатнуться, и теперь он, как всегда, был уверен в успехе.

Тем не менее спокойный, безпечный тон, который он в данном случае считал нужным принять, стоил ему немалых усилий, и сэр Мельбери тут же поклялся в душе не только с избытком вымостить свою вынужденную сдержанность на Николае, но так или иначе заставить дорого за нее поплатиться и самого милорда. До тех пор, пока лорд Фредерик был покорным орудием в его руках, он не питал к нему никаких чувств, кроме презрения; но теперь, когда молодой человек осмелился, не только выразить мнение, противное его собственному, но даже, как казалось сэру Мельбери, осмелился заговорить с ним тоном превосходства, он положительно начинал его ненавидеть. Сознавая свою полную зависимость от молодого лорда, зависимость в буквальном и самом унизительном значении этого слова, сэр Мельбери не мог не чувствовать своего позора и, как это часто случается с людьми, раз уже возненавидев свою жертву, он ненавидел ее все сильнее у сильнее, пропорционально тем оскорблениям и обидам, которые сам же ей наносил. Если мы вспомним теперь, как сэр Мельбери Гок обдирал, надувал, грабил и дурачил своего друга на все лады, нам не покажется странным, что, раз зародившись в его душе, эта ненависть разгорелась в целый пожар.

С другой стороны, молодой лорд, серьезно поразмыслив, что с ним не часто случалось, об инциденте с Николаем и вызвавших его обстоятельствах, пришел к благородному и честному выводу. Грубость и нахальство, с какими вел себя сэр Мельбери во всей этой истории, сделали на него глубокое впечатление; к тому же с некоторых пор у него явилось подозрение, что у сэра Мельбери были свои собственные низкие разсчеты, когда он подбивал его преследовать мисс Никкльби своею любовью. Лорд Фредерик горел от стыда, вспоминая свое участие в этом деле, и чувствовал себя глубоко оскорбленным, сознавая, какую дурацкую роль ему пришлось разыграть. Во время их добровольного изгнания у него было достаточно времени на размышление при той уединенной жизни, какую они вели, и лорд Фредерик думал обо всем случившемся так много, как только ему это позволяла его безпечная, ленивая натура. Некоторые мелкия обстоятельства еще укрепили его подозрения, и в настоящее время довольно было какого-нибудь пустяка, чтобы затаенный в душе его гнев против сэра Мельбери вспылиул огнем и прорвался наружу. Этою последнею каплею, переполнившей чашу, был тот дерзкий, презрительный тон, которым с ним говорил сэр Мельбери во время их объяснения, первого и единственного со времени достопамятного приключения с Николаем.

На этот раз, однако, все обошлось благополучно. Сэр Мельбери и лорд Фредерик, затаив про себя свои чувства, нагнали остальную компанию. Молодого лорда продолжала преследовать мысль об угрозе сэра Мельбери относительно Николая, и он усиленно обдумывал, как и чем помешать ему привести ее в исполнение, а помешать этому он твердо решился. Но этим дело не кончилось. Сэр Мельбери, вообразив, что он снова усмирил своего питомца, как это и всегда бывало раньше, был не в состоянии скрыть свое торжество и начал, по своему обыкновению, вышучивать его и высмеивать. Тут были и мистер Плек с мистером Пайком, и полковник Чаусерь, и некоторые другие джентльмены того же пошиба, которым сэру Мельбери хотелось доказать, что его влияние на милорда ничуть не уменьшилось. Сначала лорд Фредерик удовольствовался тем, что принял в душе твердое решение так или иначе прервать всякия сношения с своим бывшим другом. Но мало-по-малу фамильярные шутки, над которыми не более часа назад он, может быть, сам бы только посмеялся, начали его раздражать. Впрочем, от этого ему было мало пользы, так как у него не хватало ни остроумия, ни находчивости, чтобы срезать сэра Мельбери, как он того стоил. Таким образом и на этот раз открытого разрыва не произошло. Приятели всей компанией вернулись в Лондон, и по дороге господа Плек и Пайк не раз высказывали свое наблюдение, что никогда еще сэр Мельбери не был так забавен и остроумен, как нынче.

Они великолепно пообедали все вместе. Вино лилось рекой, как оно, впрочем, лилось весь этот день. Сэр Мельбери пил, чтобы вознаградить себя за свою вынужденную сдержанность по отношению к милорду; лорд. Фредерик - чтобы залить свой гнев против друга; остальные пили потому, что вино было превосходное, а главное, не они за него платили. Было около полуночи, когда они встали из-за стола и, отуманенные винными парами, перешли в игорный зал.

Здесь они застали другую такую же пьяную компанию. Возбуждение игрой, жара, духота, яркое освещение, - все, вместе взятое, навряд ли могло способствовать успокоению чувств. В этом бешеном вихре резких звуков и смешанных впечатлении люди превращались в каких-то бесноватых. В эту минуту дикого опьянения никто не думал ни о проигрыш, ни о грозящем ему разорении, ни о завтрашнем дне. Потребовали еще вина. Стакан осушался за стаканом; пили без конца, лишь бы залить палящую жажду, смочить запекшияся уста. Безумцы лили в себя вино, и вино производило на них то же действие, какое производит масло, вылитое на пылающий костер. Крики и шум разростались; оргия достигала своего апогея. Стаканы разбивались об пол, выскальзывая из дрожащих рук, которые были уже не в силах поднести их к губам; со всех сторон сыпались проклятия, едва выговариваемые коснеющим языком; игроки громко спорили и бранились; кто-то вскочил на стол и размахивал бутылкой над головой с опасностью пробить головы окружающим; кто танцовал, кто пел, кто рвал на куски и разбрасывал кругом карты. Все были в каком-то диком экстазе, никто ничего не помнил. Вдруг в одном углу залы поднялся шум, который привлек на себя внимание. Оказалось, что два джентльмена схватили друг друга за горло и отчаянно дерутся.

С полдюжины безмолвствовавших до сих пор голосов стали звать на помощь, крича, что воюющих необходимо разнять. Несколько человек, оказавшихся трезвыми и привыкших к такого рода сценам, бросились между двумя противниками и силою растащили их в разные стороны.

-- Пустите, пустите меня! - кричал сэр Мельбери прерывающимся, хриплым от бешенства голосом. - Он дал мне пощечину. Слышите ли, он дал мне пощечину! Кто мне здесь друг? А, это вы, Вествуд? Слышите, он ударил меня, он даль мне пощечину!

-- Слышу, слышу, - ответил один из державших его. - Идем со мной; вам прежде всего надо проспаться!

-- Оставьте меня! Пустите, вам говорят, чорт вас возьми! - был ответ. - Все здесь свидетели, что он дал мне пощечину!

-- Пойдемте; будет вам еще время уладить дело и завтра! - сказал Вествуд.

-- Нет, я не хочу откладывать до завтра, - кричал сэр Мельбери. - Я требую удовлетворения сейчас же, здесь, на месте!

Сэр Мельбери быль к таком бешенстве, что его с трудом можно было понять: он ломал руки, рвал на себе волосы и вырывался, пытаясь броситься на своего противника.

-- В чем дело, милорд? - спросил кто-то из окружавших молодого лорда. - Ему надавали пощечин?

-- Всего одну, - ответил лорд Фредерик дрожащим от волнения голосом. - И дал ему ее я. Я объявляю это во всеуслышание. Пощечину дал ему я, и он знает за что. Я принимаю его вызов. Капитан Адамс, - добавил милорд, оглядывая окружающих дикими, блуждающими глазами и обращаясь к одному из тех, кто их рознял, - мне надо вам сказать пару слов.

Игорный дом, где все это произошло, пользовался самой дурной репутацией. Случись такой казус где-нибудь в другом месте, вероятно, нашлись бы люди, сочувствующие той или другой стороне; вероятно, они постарались бы представить резоны, подействовать убеждениями, и во всяком случае не допустили бы до решительного исхода, прежде чем поссорившиеся не протрезвится и не выспятся, короче говоря, пока обе стороны будут в состоянии спокойно и разумно обсудить все обстоятельства ссоры. Так было бы, может быть, во всяком другом месте, но не здесь. Прерванная в своих занятиях веселая компания разошлась; одни с самым глубокомысленным видом, пошатываясь, разбрелись по домам; другие вышли на улицу, шумно обсуждая случившееся; почтенные джентльмены, которые сделали себе из игры ремесло, выходя, шутливо обменивались замечаниями насчет того, что Гок, известный стрелок; самые пьяные и шумные из всех давно храпели на диванах, ни о чем больше не помышляя.

положение в обществе; оба в равной мере развратные, оба по уши в долгах, оба погрязшие в пороках, для которых свет имеет обыкновение подбирать более мягкия и благозвучные названия и для которых он находит тысячи извинений, оба с одинаково неуязвимою личною честью и одинаково щепетильные по отношению к чести других.

В настоящую минуту оба они были очень довольны и веселы, так как ссора их общих знакомых обещала наделать немало шуму, что ни в каком сучае не могло повредить их репутации.

-- А ведь дело-то дрянь, Адамс, - сказаль мистер Вествуд, потягиваясь.

-- Об извинении не может быть и речи, я полагаю? - заметили мистер Вествуд.

-- По крайней мере с нашей стороны ни в каком случае, сэр, хотя бы мы с вами толковали до второго пришествия, - сказал капитан. - Поводом к ссоре, насколько я понял, послужила какая-то девушка, о которой сэр Мельбери отозвался не достаточно почтительно и за честь которой вступился лорд Фредерик. Но, кажется, тут были и другия причины, давнишния недоразумения и взаимное неудовольствие. Сэр Мельбери был в шутливом настроении духа; лорд Фредерик вспылил и в пылу ссоры ударил его, ударил при таких обстоятельствах, которые могли только ухудшить положение дела. Если бы даже сэр Мельбери взял назад свои слова, мне кажется, лорд Фредерик не пошел бы на мировую.

-- Следовательно, не о чем больше и толковать, - сказал мистер Вествуд. - Нам остается только назначить время и место. Конечно, это большая ответственность, но ни вам, ни мне честь не позволяет отказываться от участия в этом деле. Что вы имеете возразить, если я предложу назначить поединок нынче на разсвете?

-- Не слишком ли вы торопитесь? - ответил капитан, взглянув на часы. - Впрочем, раз дело непоправимо, нечего его и тянуть.

- А что вы скажете насчет лужайки у реки, что против Твикенгема?

Капитан ничего не имел против этого выбора.

-- В таком случае, не встретиться ли нам в аллее, которая ведет от Нотерсгема в Гем-Гауз? Там мы могли бы окончательно условиться насчет места, - предложил мистер Вествуд.

Капитан согласился и на это, после чего, обсудив еще некоторые подробности столь же быстро и лаконично, секунданты разстались.

-- У нас остается ровно столько времени, милорд. - сказал капитан лорду Фредерику, когда все приготовления были кончены, - чтобы заехать ко мне на квартиру за пистолетами и затем добраться до места. С нашего позволения, я пошлю вашего грума за моим экипажем, потому что боюсь, как бы в вашем нас не узнали.

розовый, мягкий утренний свет. Но разгоряченную голову, которую обвевал этот воздух, терзали мысли о даром загубленной, безцельно потраченной жизни. Для молодого лорда с его пылающим от вина и гнева лицом и вздутыми на лбу жилами, с его диким, блуждающим взглядом и безпорядочно разбегающимися мыслями в голове, этот мягкий, утренний свет был горьким упреком, и он невольно в ужасе отступал перед сиянием нарождающагося дня, как перед страшным призраком смерти.

-- Вам холодно? - спросил его капитан. - Вы озябли?

-- Немножко.

-- Это всегда бывает, когда выйдешь на воздух из натопленной комнаты. Накиньте-ка мой плащ. Вот так. Теперь живо согреетесь.

Они сели в экипаж и покатили по самым тихим улицам столицы, чтобы по возможности не возбуждать подозрений; завернув на минуту к капитану, они безпрепятственно выехали за город, на большую дорогу.

ее. Природа дышала миром и тишиной, составлявшими резкий контраст с тою бурею, которая бушевала в его груди; но по мере того, как экипаж подвигался вперед, он чувствовал, как этот мир постепенно обнимал его душу. Он и раньше не испытывал ни малейшого страха; но теперь, чем дольше он смотрел на встречные предметы, тем все больше и больше угасал в душе его гнев, и хотя в настоящую минуту у него не оставалось и искры былых иллюзий насчет его старого друга, он предпочел бы лучше никогда его не знать, чем в своей ссоре с ним придти к тому, что ему теперь предстояло.

Прошлая ночь и день, и много других дней и ночей проносились перед его умственным взором в каком-то безпорядочном, бешеном вихре; он не мог даже уловить последовательности событий. Стук колес казался ему то какою-то дикою музыкой, в которой по временам он различал обрывки знакомых мелодий, то сливался в епо ушах в однообразный оглушительный гул бурного потока.

Однако, когда его спутник пошутил над его молчаливостью, лорд Фредерик начал громко болтать и смеяться. Но, когда экипаж остановился, он был очень удивлен, заметив, что курит сигару, и сколько ни припоминал, никак не мог вспомнить, когда он ее закурил.

Они остановились у самой аллеи и вышли из экипажа, оставив его на попечении слуги, продувного малого, такого же ловкого и опытного в подобного рода делах, как и его господин. Здесь их уже ждали сэр Мельбери со своим секундантом. Все четверо двинулись в глубоком молчании под сплетавшимися над ними ветвями огромных вязов, образовавших длинную зеленую аркаду, в конце которой, как в проломе старинных развалин, виднелся клочек синяго неба.

Остановившись на несколько секунд для окончательных переговоров, они свернули направо, перерезали наискось небольшую лужайку, миновали Гок-Гауз, вышли в открытое поле и стали. Секунданты отмерили разстояние и, покончив с прочими приготовлениями, разставили противников по местам. Тут сэр Мельбери в первый раз взглянул на своего бывшого друга. Молодой лорд был бледен, глаза его были налиты кровью, взгляд блуждал, ничего не видя, его платье и волосы были в безпорядке. Но сэр Мельбери не прочел на его лице ничего, кроме ненависти и гнева. Прикрыв глаза рукой, лорд Фредерик с минуту пристально смотрел на своего противника, затем взял поданное ему секундантом оружие и, не глядя больше на сэра Мельбери, стал целиться.

-- Что жь, он сам этого хотел, - сказал сэр Мельбери, - сам, значит, и виноват. Я туг не при чем.

-- Капитан Адамс, - поспешно обратился Вествуд, к секунданту противника, - вы свидетель, что все правила были соблюдены. Гок, нам нельзя терять времени. Надо сейчас же ехать в Брайтон, а оттуда как можно скорее во Францию. Дело вышло дрянь, но оно может быть еще хуже, если мы с вами не поторопимся. Адамс, позаботьтесь и вы о своей безопасности; советую вам поскорее выбираться из Лондона. Живые думают о живых. До свидания!

С этими словами он схватил сэра Мельбери за руку и потащил его за собой. Капитан Адамс остался на месте, происшествия ровно столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы убедиться, что дело непоправимо. Затем и он ушел в туже сторону, как и первые двое, чтобы посоветоваться со своим слугой, как и куда убрать тело, и обсудить вдвоем подробности предстоящого побега за-границу.

лицами любимых детей.

Солнце выплыло из-за горизонта во всем своем великолепии; красавица Темза величественно катила свои волны вдоль берегов; листья шептались, чуть-чуть шелестя в прозрачном воздухе; с каждого дерева неслось веселое щебетание птиц; пестрые мотыльки порхали на своих легких крылышках; всюду начиналась жизнь и движение. Только на притоптанной траве зеленой лужайки, где каждая былинка кишела незаметной жизнью мириад крошечных существ, лежал мертвец с застывшим, неподвижным лицом, обращенным к небу.