Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава LII. Николай отчаивается спасти Мадлену Брэй, но, поразмыслив, собирается с духом и решается сделать попытку. Интересное событие в домашней жизни Кенвигзов и Лилливиков.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава LII. Николай отчаивается спасти Мадлену Брэй, но, поразмыслив, собирается с духом и решается сделать попытку. Интересное событие в домашней жизни Кенвигзов и Лилливиков. (старая орфография)

ГЛАВА LII.
Николай отчаивается спасти Мадлену Брэй, но, поразмыслив, собирается с духом и решается сделать попытку. Интересное событие в домашней жизни Кенвигзов и Лилливиков.

Убедившись, что Ньюмэн твердо решился его остановить, и опасаюсь, как бы какой-нибудь обязательный прохожий, привлеченный криком "держи вора", не вздумал его задержать и не поставил бы его своей медвежьей услугой в одно из тех затруднительных положений, из которых человеку бывает иной раз очень не легко выпутаться, Николай пошел тише, чтобы дать Ньюмэну возможность поравняться с ним, что тот вскоре и сделал, но при этом так запыхался, что, кажется, продлись эта погоня еще несколько минут, он не выдержал бы и у на ль от изнеможения.

-- Я еду к Брэю, - сказал Николай. - Хочу с ним поговорить, и если только в этом человеке есть хоть капля человеческих чувств, хоть искра любви к дочери, я заставлю его отказаться от его чудовищного решения.

-- Напрасный труд! Ничего из этого не выйдет, - ответил Ньюмэн, - ровно ничего не выйдет, могу вас уверить.

-- В таком случае, - сказал Николай, снова ускоряя шаги, - я сделаю то, что хотел сделать раньше: я сейчас пойду к Ральфу Никкльби.

-- Все равно вы его не увидите, потому что покамест вы дойдете, он уже будет в постели, - заметил Ньюмэн.

-- Встанет, я его подниму, - воскликнул Николай.

-- Как бы не так!.. Успокойтесь, прежде всего успокоитесь, - сказал Ньюмэн.

-- Вы мой лучший друг, Ньюмэн, - начал Николай после минутного молчания, пожимая ему руку. - Вы знаете, что мне не привыкать стать ко всякого рода напастям; но, во-первых, тут дело идет не обо мне, а во-вторых, все это так ужасно, что я совсем потерял голову и не знаю, что мне делать.

Действительно дело было, повидимому, вполне безнадежно. Какую пользу можно было в сущности извлечь из тех сведений, которые случайно подслушал мистер Ногс, сидя в своей засаде? Положительно никакой. В заговоре Ральфа Никкльби с Грайдом не было ничего противузаконного, ничего такого, к чему можно было бы придраться, чтобы воспрепятствовать этому чудовищному браку. Трудно было разсчитывать также убедит Брэя отказаться от своего решения, потому что, если он фактически и не знал о заговоре, то во всяком случае должен был подозревать о его существовании. Что же касается вырвавшагося у Артура Грайда намека, относительно какого-то имущества Мадлены, то он был достаточно темен и сам по себе, в передаче же Ньюмэна Ногса, не вполие его себе уяснившого, благодаря близкому сообществу с фляжкой, лежавшей в его боковом кармане в то время, когда он сидел в своем шкапу, намек этот становился окутанным положительно непроницаемым мраком.

-- Надежды нет! - с отчаянием воскликнул Николай. - Ни луча ни откуда!

-- Тем более для вас оснований не теряться, собраться с мыслями, быть спокойным и хладнокровным, - сказал Ньюмэн, выразительно упирая на каждое слово и с тревогой поглядывая на своего друга. - Где братья Чирибль?

-- Оба уехали по делу и вернутся не раньше как через неделю.

-- Нельзя ли их как-нибудь известить? Нельзя ли устроить, чтобы хоть один из них приехал завтра?

-- Невозможно, - отвечал Николай. - Они во Франции. При самом благоприятном ветре дорога туда и обратно возьмет не меньше трех суток.

-- В таком случае, почему бы вам не обратиться к их племяннику или к старому клерку?

-- Что же они могут сделать? То же самое, что и я. К тому же меня просили держать от них в секрете все, что касается этой девушки. Имею ли я право употребить во зло оказанное мне доверие, когда, как кажется, одно только чадо может снасти несчастную?

-- Подумайте, поищите средств! - настаивал Ньюмэн.

-- Их нет, - ответил Николай с полным отчаянием. - Нет никаких, по крайней мере, я не вижу. Отец и дочь оба дали согласие. Она в когтях у этих дьяволов! Закон, право, родительская власть, сила, деньги, - все это на их стороне. Какая уж тут надежда снасти ее!

все испробовать, все пустить в ход, а не сидеть сложа руки. По крайней мере, будет хоть то утешение, что ты все сделал, что мог. А надежды все-таки терять нельзя, нет, ни в каком случае! Надо надеяться до конца!

Так утешал Ньюмэн своего друга, и Николай действительно нуждался в утешении. Неожиданность сообщенного ему ужасного известия, короткий срокь, остававшийся для того, чтобы действовать, уверенность в том, что через несколько часов Мадлена Брэй будет не только потеряна для него, но и обречена на вечное несчастие, может быть, на преждевременную смерть, все это совсем ошеломило и сразило его. Всякая надежда на личное счастие, надежда, которую он, несмотря ни на что, тайно лелеял в душе, разом угасла; все его мечты были разбиты, сокрушены. Непобедимое очарование, которым в его воображении была окружена любимая им девушка, достигло теперь своего апогея и подбавляло только покой горечи к его отчаянию. Щемящая жалость к ней, к её беззащитной юности, и восторг перед её героизмом в самопожертвовании только усиливали его справедливое негодование и гнев, от которого он дрожал всем телом и от которого сердце его готово было разорваться на части.

Но если мужество изменило Николаю, оно не изменило Ньюмэну Ногсу. Его слова, несмотря на странный тон, каким они говорились, и на сопровождавшия их смешные гримасы, дышали таким искренним участием, таким горячим сочувствием, в них было столько энергии, что твердость и решимость Ногса невольно сообщились и Николаю, и, молча пройдя несколько шагов, он сказал:

-- Спасибо вам, Ньюмэн, за добрый совет; я им воспользуюсь, по крайней мере, попытаюсь. Остается еще один шаг, который я могу и обязан сделать, и я сделаю его завтра.

-- Нельзя ли узнать, что именно вы решились предпринять? - спросил с тревогой Ногс. - Надеюсь, вы не станете угрожать Ральфу и не пойдете к ей отцу?

-- Нет, Ньюмэн, я хочу повидаться с ней самой, - ответил Николай. - Это единственное, что могли бы сделать на моем месте сами братья Чирибль, если бы Богу было угодно, чтобы они были здесь в эту минуту. Я хочу поговорить с ней, хочу пытаться представить ей в истинном свете весь ужас этого брака, на который она сама себя обрекает, давая свое согласие, быть может, необдуманно и слишком поспешно. Хочу попытаться уговорить ее, по крайней мере, хоть отложить свадьбу. Может быть, ей недостает только доброго совета, чтобы опомниться и взять назад свое слово, и, как знать, может быть, мне-то и суждено удержать ее на краю пропасти, хотя, повидимому, спасти ее нельзя, - слишком поздно.

-- Отлично, мой мальчик! - одобрительно сказал Ньюмэн. - Отлично! Это лучшее, что можно было придумать.

-- И поверьте мне, Ньюмэн, - с жаром продолжал Николай, - что в этом случае мною руководят не эгоистическия соображения, не жажда личного счастья, а только жалость к несчастной девушке, негодование против этих злодеев и отвращение к их чудовищному заговору. Будь у меня хоть двадцать соперников и знай я, что она предпочтет мне каждого из двадцати, я поступил бы точно так же.

-- Еще бы, я в этом уверен, - сказал Ньюмэн. - Но куда же вы теперь-то спешите?

-- Домой, - ответил Николай. - Вы идете со мной, или будем прощаться?

-- Я бы охотно прошел с вами еще немного, если бы вы шли, как ходят все люди, а не бежали бы, как угорелый!

-- Простите, Ньюмэн, - с волнением сказал Николай, - но, право, если я пойду тише, я задохнусь. Завтра я вам все разскажу.

С этими словами Николай, даже не простившись со своим другом, ускорил шаги и минуту спустя скрылся в толпе.

-- Ах, что это за горячка! - пробормотал Ньюмэн, глядя ему вслед. - Но за это-то я его и люблю. Впрочем, в настоящем случае его волнение иполне извинительно и понятно. Надеяться! И я еще советовал ему надеяться! Какая уж тут надежда, когда бедняжка попала в лапы таких дьяволов, как Грайд и Ральф Никкльби! Надежда перехитрить Ральфа... Ого!..

Этот монолог Ньюмэн закончил горьким смехом, после чего повернулся и, грустно поникнув головой, побрел своей дорогой.

Во всякое другое время эта дорога несомненно привела бы его в какую-нибудь дешевую таверну или кабачок, потому что такова была его дорога в буквальном смысле этого слова. Но в настоящую минуту мистер Ногс был настолько огорчен и потревожен, что отказался даже от этого утешения; таким образом, углубившись в свои грустные размышления, он направился прямо домой.

Между тем случилось, что в этот самый день, в полдень, Морлина Кенвигз получила приглашение на пикник, назначенный на следующий день. Огромное общество с целыми запасами холодных закусок, шримсов, пива и грога, собиралось отправиться на пароходе от Вестминстерского моста на остров Ильпи в Твикенгеме, повеселиться и поплястать на открытом воздухе под звуки странствующого оркестра, заранее приглашенного для этой цели. Пикник устраивал один весьма известный танцмейстер, он же нанял и пароход к услугам своих многочисленных учениц и учеников, которые, в свою очередь, чтобы выразить свою благодарность уважаемому учителю, раскупили и роздали своим друзьям и знакомым небесно-голубые билеты, дававшие их счастливым обладателям право принять участие в предстоящем веселье. Один из таких-то именно небесно-голубых билетов и был в это утро предложен мистрисс Кенгвигз знакомой соседкой, весьма чванной особой, вместе с приглашением захватить с собою своих дочерей. Вот почему в этот злополучный день мистрисс Кенвигз, которая весьма основательно полагала свою фамильную честь в том, чтобы, несмотря на неожиданность приглашения, мисс Морлина могла явиться на праздник во всем своем великолепии, и которая, к тому же, задалась целью во что бы то ни стало доказать, во-первых, этому важному танцмейстеру, что на свете не он один учит танцам, а что кроме него есть и другие учителя, и, во-вторых, всем, получившим приглашение, матерям и отцам, что не у них одних благовоспитанные дети, а что есть и другия, воспитанные нисколько не хуже, - вот почему, повторяем, мистрисс Кенвигз в этот злополучный день, под тяжестью столь неожиданно обрушившихся на нее хлопот, уже не раз падала в обморок, но, поддерживаемая твердой решимостью отстоять свою фамильную честь или умереть, работала, не покладая рук, с утра до той самой минуты, когда Ньюмэн Ногс вернулся домой.

Но тут достойную матрону постигла большая неприятность. Углубившись в плойку и глаженье, в оборки и рюши (с небольшими перерывами для неизбежных в таких случаях обмороков и для того, чтобы придти в себя и оправиться), мистрисс Кенвигз как-то совершенно упустила из виду, что белобрысые вихры мисс Морлины выросли и торчали во все стороны щеткой. Взглянув на нее и убедившись, что если голова её дочери не побывает в руках искусного парикмахера, мисс Морлина может не только не восторжествовать над дочерьми прочих родителей, но окончательно посрамит семейную честь, мистрисс Кенвигз пришла в полное отчаяние, так как парикмахер жил за три улицы, и, чтобы добраться к нему, надо было пройти восемь весьма опасных перекрестков, а следовательно нечего было и думать пускать Морлину одну, даже в том случае, если бы девочке не было предосудительно ходить по улицам одной, в чем мистрисс Кенвигз сильно сомневалась. Между тем мистер Кенвигз еще не вернулся со службы, и послать Морлину было решительно не с кем. Придя к этому печальному выводу, мистрисс Кенвигз совсем растерялась и, в полном недоумении, чем помочь горю, прежде всего отшлепала мисс Морлину, как главную причину своего огорчения, а затем уже залилась слезами.

-- Безсовестная, неблагодарная девчонка! - восклицала мистрисс Кенвигз. - И это за все, что я сегодня для тебя сделала!

-- Но чем же я-то виновата, мама, что они растут? - ответила Морлина, в свою очередь заливаясь слезами.

-- Замолчи, сейчас замолчи, дрянная девчонка! - сказала мистрисс Кенвигз. - Не раздражай меня, по крайней мере. Может быть, я бы еще и решилась отпустить тебя к парикмахеру, да ведь знаю я тебя: ты сейчас улизнешь к Лауре Чопкинс (эта была дочь чванной соседки) и все ей разболтаешь про свои завтрашний наряд. У тебя нет ни капельки самолюбия, и тебе ничего нельзя доверить, просто хоть не спускай тебя с глаз...

так что составился весьма трогательный дуэт.

Вот в каком положении были дела, когда за дверью послышались шаги Ньюмэна Ногса, взбиравшагося по лестнице к себе наверх. Едва эти шаги коснулись слуха любящей матери, как в душе её воскресла надежда. Поспешно уничтожив на своем лице следы недавняго волнения (насколько их можно было уничтожит в такой короткий срок), мистрисс Кенвигз бросилась навстречу Ньюмэну и, объяснив ему свое затруднение, попросила свести Морлину в парикмахерскую.

-- Я ни за что не стала бы вас об этом просить, мистер Ногс,--сказала бедная мать, - если бы не знала, как вы добры и услужливы, нет, ни за что на свете! Я слабая женщина, мистер Ногс, но я никогда не позволила бы себе обратиться с просьбой к человеку, от которого рисковала бы получить отказ, как не допустила бы, чтобы мои дети были унижены и оскорблены и чтобы неправда и зависть восторжествовали!

Ньюмэн был слишком добр по натуре, чтобы отказаться исполнить такого рода просьбу, даже без всяких излияний со стороны просящого. Итак, не прошло и пяти минут, как он уже конвоировал мисс Морлину в парикмахерскую.

Это не была парикмахерская в буквальном смысле этого слова; иначе говоря, невежественное простонародье называло ее на своем вульгарном наречии просто-на-просто цырульней, на том основании, что здесь не только стригли детей и делали изящные дамския прически, но еще завивали и брили бороды джентльменам. Тем не менее это была весьма приличная и даже, как говорили, перворазрядная парикмахерская, в окне которой, между прочими элегантными предметами выставки, красовалось два восковых бюста - прелестной блондинки и красавца брюнета, возбуждавшие восхищение всего околотка. Некоторые дамы заходили в своих предположениях даже так далеко, что утверждали, будто бы красавец брюнет был точным слепком с самого молодого, интересного хозяина парикмахерской. Вероятность этого предположения подтверждалась некоторым сходством прически живого и воскового джентльменов, которое действительно существовало: у обоих волоса необыкновенно лоснились, у обоих была одинаково тонкие и ровные, как садовая дорожка, прямые проборы, с целою массою мелких колечек по бокам. Однако, наиболее компетентные из особ нежного пола относились скептически к этому мнению, ибо при всем их желании отдать должное красивой наружности и статной фигуре молодого хозяина парикмахерской (а что в таком желании у них не было недостатка - в этом никто не мог сомневаться), оне видели в красавце брюнете на выставке отвлеченный и законченный образец мужской красоты, который если и может воплотиться, то разве лишь в образе ангела или военного, да и то в весьма редких случаях, потому что такой идеальной красоте вообще не дано ласкать собою взоры смертного.

В эту-то парикмахерскую благополучно отконвоировал Ньюмэн Ногс мисс Морлину. Памятуя, что у мисс Кенвигз три сестры с такими же белокурыми косичками, как и её собственная, что составляло почти шестипенсовик в месяц от головы, молодой хозяин парикмахерской тотчас же устремился навстречу юной леди и собственноручно занялся её прической, покинув старого джентльмена, которому, приступая к бритью, он только что намылил подборок, и передав его в руки подмастерья, не пользовавшагося вообще благосклонностью дам по причине своей тучности и преклонного возраста.

В эту минуту дверь парикмахерской распахнулась, и на пороге появилась здоровенная фигура рыжого угольщика, человека весьма веселого и добродушного с вида. Поглаживая свой подбородок, детина осведомился, скоро ли кто-нибудь освободится, чтобы побрить его.

Подмастерье, к которому был обращен этот вопрос, бросил смущенный взгляд на хозяина, тот смерил посетителя презрительным взором и сказал:

-- Ошиблись дверью, приятель; не туда затесались.

-- Это почему? - спросил угольщик.

-- Потому что здесь бреются только джентльмены.

-- Какие же джентльмены, когда на прошлой неделе я сам видел в окно, как вы брили моего знакомого булочника, - сказал угольщик.

-- Надо же где-нибудь провести границу, приятель - развязно ответил хозяин.--Мы остановились на булочниках. Стоит нам только начать брить первого встречного, все наши клиенты разбегутся, и тогда и нам, и нашей лавочке крышка. Так-то, сэр! Можете побриться где-нибудь в другом месте, здесь вас никто не задерживает.

Угольщик вытаращил было глаза от удивления и конфуза, по, тотчас же оправившись, весело подмигнул Ньюмэну Ногсу, которого, повидимому, очень заняла вся эта сцена, окинул равнодушным взглядом стекляпые шкапы, где красовались ряды банок с разнообразными духами, номадами и прочими туалетными принадлежностями, затем, не торопясь, вынул изо рта трубку, свистнул, снова прихватить ее зубами и вышел.

Между тем почтенный джстлълиэн с намыленным подбородком сидел, меланхолически уткнувшись лицом в стену, и, повидимому, не только не заметил инцидента с угольщиком, но и вообще не замечал ничего, что вокруг происходило. Казалось, он весь ушел в свои размышления, и размышления эти были, должно быть, весьма печального свойства, как о том свидетельствовали вырывавшиеся но временам из груди его тяжелые вздохи. Примерь, говорят, заразителен. Хозяин взялся за щипцы, подмастерье усердно скоблил бритвой подбородок старого джентльмена, Ногс углубился в листок воскресной газеты, и все трое хранили гробовое молчание. Вдруг пронзительный крик Морлины заставил Ногса поднять глаза, и каково же было его удивление, когда в почтенной физиономии повернувшагося к ним старого джентльмена он узнал черты мистера Лилливика, сборщика водяных пошлин.

Да, это был несомненно мистер Лилливик, но Боже, как страшно он изменился! Если на свете когда-либо был человек, который считал позором для себя явиться в публике иначе, как чисто-на-чисто выбритым, причесанным и приодетым, этим человеком был мистер Лилливик. Если на свете когда-либо был человек, который умел носить свой сан сборщика пошлин с таким достоинством, словно судьба целого мира заключалась в его счетных книгах, этим человеком был несомненно мистер Лилливик. И что же это, этот самый мистер Лилливик сидел здесь, в парикмахерской, с остатками, по крайней мере, двухнедельной бороды на намыленном подбородке, с разстегнутым воротом грязной рубахи, открывавшей чуть не всю его грудь, вместо того, чтобы гордо подпирать его подбородок, сидель с таким смущенным, сконфуженным и растерянным видом, что будь на его месте сорок человек несостоятельных домохозяев, которым мистер Лилливик, в качестве сборщика, закрыл бы воду за невзнос платы, они все вкупе не могли бы выразить на своих лицах того стыда и смущения, какие выражало в эту минуту лицо мистера Лилливика, сборщика водяных пошлин.

Ньюмэн Ногс назвал его по имени, и из груди мистера Лилливика вырвался вздох, который он постарался замаскирогать кашлем. Но вздох так и остался вздохом,

-- С вами что-нибудь приключилось? - спросил Ньюмэн Ногс.

-- Он еще спрашивает, когда источник моей жизни изсяк и на дне души осталась лишь тина! - воскликнул мистер Лилливик патетически.

Не вполне уяснив себе смысл этой речи, но объясняя странный её стиль близким знакомством мистера Лилливика с театральным миром, Ньюмэн собирался уже было задать ему новый вопрос, но почтенный джентльмен остановил его торжественным мановением левой руки, а правою в тоже время не менее торжественно пожаль ему руку.

-- Пусть сперва меня выбреют, - сказал мистер Лилливик. - Я буду готовь раньше Морлшии... Ведь это Морлина, если не ошибаюсь?

-- У Кенвигзов, говорят, родился еще мальчик? - снова спросил мистер Лилли вин.

Ньюмэн отвечал утвердительно.

-- И хорошенький мальчик? - продолжал мистер Лилливик.

-- Н-не дурной, - протянул Ньюмэн, несколько смущенный этим вопросом.

-- Сусанна Кенвигз, бывало, не раз говорила, что, если у нея родится еще один мальчик, она надеется, что он будет похож на меня. Похож он на меня, мистер Ногс?

Этот вопрос еще больше смутил мистера Ногса, который, однако, сумел довольно ловко выпутаться из трудного положения, ответив сборщику, что, вероятно, мальчик будет со временем очень похож на него.

-- Очень рад, это слышать, - сказал мистер Лилливик, - великое утешение знать передо смертью, что есть на свете кто-нибудь, кто на тебя похож.

-- К чему такия грустные мысли, сэр? Вы ничем не напоминаете умирающого, - заметил Ньюмэн.

На это мистер Лилливик замогильным голосом произнес:

-- Погодите, пусть меня выбреют, тогда увидите, - и смолк, снова отдавшись в руки брившого его подмастерья.

Все это было положительно необыкновенно. Так, по крайней мере, показалось мисс Морлине, которая в продолжение этого разговора не могла удержаться, чтобы раз двадцать не повернуться в сторону собеседников с риском, что ей отстригут ухо. Между тем мистер Лилливик не только не удостаивал племянницу своим вниманием, но, как показалось Ньюмэну, даже избегал её взглядов, делая вид, что он занят собственными размышлениями, всякий раз, как они на него обращались. Ньюмэн немало дивился такой странной перемене в наружности и обращения сборщика пошлин; но, поразмыслив хорошенько, как настоящий философ, пришел к убеждению, что рано или поздно все объяснится, а следовательно, пока он может и обождать, и на основании такого решения перестал обращать внимание не только на странности почтенного дментльмэна, но и на него самого.

ним в ногу, а так как едва ли кто мог поспорить с Ньюмэном в уменьи молчать, то оба в глубоком безмолвии прошли всю дорогу почти вплоть до дома Мирлины, у дверей которого мистер Лилливик, наконец, произнес:

-- Очень ли поразила Кенвигзов эта новость, мистер Ногс?

-- Какая новость? - в свою очередь спросил Ньюмэн.

-- Новость о моем... о моей...

-- Свадьбе? - подсказал Ньюмэн.

-- Мама так плакала, так плакала, как узнала, - вмешалась в разговор мисс Морлина, - хотя мы долго старались скрыть это от нея. А папа даже заболел от горя; впрочем, теперь ему лучше. Я тоже была больна, но теперь здорова.

-- Не поцелуешь ли ты своего старого дядю, если он тебя об этом попросить, Морлина? - сказали мистер Лилливик нерешительно.

-- Отчего же, с удовольствием, - ответила мисс Морлина со стремительностью, достойной супругов Кенвигз вместе взятых. - Вас я с удовольствием поцелую, дядюшка, но только не тетушку. Я даже и не считаю ее своей тетушкой и никогда не стану так ее называть.

вечно стояли настежь), то мистер Лилливик, с девочкой на руках, поднялся прямо в столовую, где благополучно спустил мисс Морлину на пол. Супруги Кенвигз в это время сидели за ужином. При виде своего вероломного родственника мистрисс Кенвигз побледнела и лишилась чувств, а мистер Кенвигз встал и величественно выпрямился во весь рост.

-- Сэр, - отвечал величественно мистер Кенвигз, - было время, когда я с гордостью пожимал руку человеку, которого в настоящую минуту вижу перед собой. Было время, - продолжал мистер Кенвигз, воодушевляясь, - когда посещение этого человека вызывало не только в моей груди, но и в сердце всех членов моей семьи чувства столь же горячия, сколько искренния и естественные. Но теперь, признаюсь, я смотрю на этого человека с волнением, описать которое у меня не находится слов, и спрашиваю себя, где его честь, где былая мощь, где, наконец, его человеческое достоинство?

-- Сусанна Кенвигз, - смиренно обратился мистер Лилливик к своей племяннице, - неужели и ты не скажешь мне ни одного доброго слова?

-- Она ничего не может сказать вам, сэр! - ответил за жену мистер Кенвигз, ударив по столу кулаком. - Кормление здоровенького младенца и причиненное ей вами огорчение до того ее извели, что теперь четырех пинт пива в день едва хватает, чтобы поддержать её силы.

-- Очень рад слышать, что мальчик здоровенький, - заметил бедный мистер Лилливик прежним смиренным доном. - Очень рад, могу вас уверить.

-- В то время, когда мы ждали этого ребенка, - начал мистер Кенвигз взволнованным голосом, - постоянно говорил себе, что если это будет мальчик, как я надеялся (потому что его дядя Лилливик неоднократно выражал желание, чтобы у него был племянник, а не племянница), я говорил себе: что скажеть его дядя Лилливик? И как он пожелает, чтобы мы его назвали: Петром ли, Александром, Помпеем, Диогеном или как-нибудь иначе? И вот теперь, когда я гляжу на дорогого невинного малютку, который только и способен, что срывать своими крохотными рученками чепчик со своей головы, да задирать кверху ножонки, когда я смотрю на него и вижу, как он лежит у материнской груди и агукает, засовывая кулачек себе в рот, пока у него на глазках не выступят слезы, - когда я гляжу на этого бедного невинного малютку и думаю, что его дядя Лилливик, который мог бы его нежно любить, отвернулся от него, я чувствую, как в моей груди закипает злоба, описать которую нет слов, и мне начинает казаться, что даже этот невинный ангел взывает ко мне о мщении.

Трогательная картина, нарисованная мистером Кенвигзом, окончательно доконала мистрисс Кенвигз. Захлебываясь слезами, она пыталась было что-то сказать, но всякий раз ее безсвязную речь прерывал новый взрыв рыданий.

-- Ах, дядюшка, - вымолвила она наконец, - как все это ужасно! Подумать только, что вы отказались от меня, от моих дорогих малюток и от Кенвигза, их отца, вы, вы, который нас всегда любил, кто всегда быль к нам так добр! Да осмелься мне кто-нибудь сказать, что это случится, я никогда бы ему не поверила, я ответила бы презрением на его слова! И это сделали вы, в честь которого мы у подножия алтаря назвали нашего крошку Лилливиком! О, Боже мой, как все это ужасно!

-- Разве мы его любили не вполне безкорыстно? Разве мы думали о его деньгах, о его наследстве? - воскликнул патетически мистер Кенвигз.

-- И я так же, - присовокупил мистер Кенвигз, - и я скажу это всем и всегда.

-- Я была оскорблена в нежнейших своих чувствах, - продолжала мистрисс Кенвигз, - мое сердце разрывалось от горя, меня покинули чуть-ли не в минуту моих родов; мой невинный малютка страдал и плакал дни и ночи; Морлина чуть окончательно не зачахла от обиды, и все это я простила и прощаю, потому что на вас, дядюшка, я не могу сердиться. Но только никогда не просите, чтобы я приняла ее, слышите ли? Никогда! Я не хочу, не хочу, не хочу! Я не в силах, не в силах видеться с ней.

-- Сусанна, душа моя, ради Бога, подумай о ребенке! - воскликнул мистер Кенвигз.

-- Да, да я буду думать о ребенке! О моем малютке! О моем собственном невинном малютке, которого я

Тут волнение мистрисс Кенвигз приняло такие угрожающие размеры, что мистер Кенвигз был принужден немедленно дать ей внутрь прием розмарина, смочить ей уксусом виски, разорвать шнуровку её лифа и четыре тесемки у юбок и оторвать прочь несколько пуговиц.

Лишь только мистрисг Кенвигз немножко оправилась, Ньюмэн, бывший молчаливым свидетелем всей этой сцены, так как мистер Лилливик сделал ему умоляющий жест, чтоб он не уходил, а мистер Кенвигз кивнул ему головой, что в равной мере можно было принял как за поклон, так и за просьбу остаться, Ньюмэн, как человек, имевший на нее известное влияние, принялся ее уговаривать и упрашивать успокоиться.

-- Я никогда не стану просить ни тебя и никого из твоей семьи, - произнес мистер Лилливик дрожащим голосом, воспользовавшись этой диверсией, - принять у себя мою... нет надобности говорить кого именно; ты сама знаешь, о ком я говорю. Кенвигз и ты, Сусанна, знайте, что вчера исполнилась ровно неделя, как она убежала от меня с капитаном запаса.

Мистер и мистрисс Кенвигз онемели от изумления.

продолжал торжественно мистер Лилливик, - я впервые увидал Генриетту Петоукер и в этой же комнате я навеки от нея отрекаюсь.

Это признание разом изменило положение дел. Мистрисс Кенвигз бросилась на шею своему дядюшке, горько упрекай себя за свою давешнюю суровость и восклицая, что если она страдала, то сколько же должен был выстрадать бедный мистер Лилливик. Мистер Кенвигз горячо пожал ему руку и поклялся ему в вечной дружбе. Мисс Кенвигз ужасалась при одном воспоминании, какую гадину, змею, крокодила, она отогрела на своей груди, подразумевая под всеми этими лестными эпитетами никого другого, как мисс Генриетту Петоукер. Мистер Кенвигз добавил к этому, что надо быть действительно в конец испорченной женщиной, чтобы, имея так долго перед глазами такой образец добродетели, как мистрисс Кенвигз, остаться к нему глухой и слепой. Мистрисс Кенвигз напомнила мистеру Кенвигзу, что он давно не переваривал мисс Петоукер и не раз удивлялся ослеплению своей жены по отношению к такой негодяйке. Мистер Кенвигз припомнил, что у него действительно были кое-какие подозрения насчет этой девицы, но положительно отрицал, чтобы он когда-либо удивлялся, почему мистрисс Кенвигз не разделяет их, ибо кто же не знает, что мистрисс Кенвигз - сама невинность, доброта и правда, тогда как Генриетта всегда была лживою, фальшивою лицемеркой. Тут мистер и мистрисс Кенвигз в один голось заянили, что все, что ни случается, всегда случается к лучшему, и со слезами стали умолять дядюшку не предаваться безплодному горю, а лучше искать утешения в обществе горячо любящих его родственников, объятия и сердца которых теперь для него навеки открыты.

-- Из любви к тебе, Сусанна, и к вам, Кенвигз, - сказал мистер Лилливик, - а отнюдь не из ненависти к ней, потому что она не стоит даже этого, я намерен завтра же записать на имя ваших детей те деньги, которые обещал оставить им в наследство, с тем, чтобы доли умерших переходили к оставшимся в живых в день их совершеннолетия или свадьбы. Это будет сделано завтра же, и, надеюсь, мистер Ногс не откажется подписаться в качестве одною из свидетелей. Я обещаю это при нем, и он увидит, как я держу свое слово.

Сраженные таким благородном и великодушным поступком, мистер Кенвигз, мистрисс Кенвигз и мисс Морлина Кенвигз подняли такой плач, что перебудили всех детей, спавших в соседней детской. Перепуганные малютки подняли в свою очередь такой неистовый крик, что мистрисс Кенвигз, совершенно обезумев, бросилась к ним и принялась попарно вытаскивать их из постелей, как они были в ночных рубашонках и чепчиках, и попарно же ставить у ног мистера Лилливика, чтобы они могли сами поблагодарить и вымолить благословение Божие на его голову.

-- А теперь, - сказал мистер Лилливик, когда эта раздирательная сцена пришла к концу и дети снова были водворены по кроватям; - теперь дайте мне чего-нибудь поужинать. Все это произошло за двадцать миль отсюда. Я только нынче утром приехал в Лондон и с самого утра бродил по улицам, не решаясь придти к вам и сообщить вам эту новость. Я ли еще не угождал ей! Я ли её не ублажал! Я давал ей волю во всем, решительно во всем, и вот как она меня отблагодарила! Да еще захватила с собой дюжину чайных ложечек и двадцать четыре фунта золотом. Я было сначала и не хватился... Ах, какое это горе, какое горе! Право, мне кажется иной раз, что я уже никогда не буду в состоянии ходить по домам с требованием уплаты пошлин. О, милые мои, пожалуйста, прошу вас, не будем больше говорить об этом! А ведь ложечки-то наверное стоили. Впрочем, довольно об этом, довольно!

с полдюжины стаканов горячого грога, на который мистрисс Кенвигз пожертвовала целую крону в честь возвращения блудного сына в недра любящей его семьи, почтенный джентльмен, хоть он все еще был очень грустен, имел уже вид человека, вполне покорившагося судьбе и даже скорее довольного, чем убитого всем случившимся.

-- Когда я смотрю на этого человека, - сказал мистер Кенвигз, обхватив одной рукой мистрисс Кенвигз, а другой поддерживая во рту свою трубку (от которой он то и дело кашлял и морщился, потому что далеко не был заправским курильщиком) и не спуская глаз с Мерлины, взгромоздившейся на колени к дядюшке Лилливику, - когда я смотрю на этого человека, как он сидит в кругу любящей его семьи, и вижу, что его чувства снова приняли свое естественное и законное направление, я начинаю убеждаться в его возвышенном и благородном характере, который вполне соответствует его высокому положению в обществе, мне начинает казаться, что я слышу голоса осчастливленных им малюток, нашептывающих мне, что это такое событие, на которое взирает с радостью сам Господь!