Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава LIII, повествующая о дальнейших успехах плана, задуманного мистером Ральфом Никкльби и мистером Артуром Грайдом.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава LIII, повествующая о дальнейших успехах плана, задуманного мистером Ральфом Никкльби и мистером Артуром Грайдом. (старая орфография)

ГЛАВА LIII,
повествующая о дальнейших успехах плана, задуманного мистером Ральфом Никкльби и мистером Артуром Грайдом.

Вооружившись твердою решимостью, которая в трудные минуты жизни рождается иногда в душе даже слабохарактерного человека, Николай поднялся чуть свет после мучительной ночи, проведенной без сна, и стал готовиться к последней попытке, на которой покоилась его единственная шаткая надежда спасти любимую девушку.

Хотя многие и утверждают, будто для людей пылких и деятельных по натуре утро - лучшее время, время, когда их энергия проявляется с наибольшею силою, нельзя, однако, сказать, чтобы утренние часы вообще способствовали оживлению надежд или подъему духа. Напротив, в критическия, трудные минуты только долгое, усиленное размышление об окружающих нас затруднениях способно хоть немного примирить нас с ними ними; вернее, не столько ослабить наши опасения, сколько привести нас к сравнительному спокойствию духа, иногда даже к смутной, но твердой вере в какую-то неведомую и необъяснимую помощь. Но когда поутру, по прошествии того туманного периода полузабытья, который отделяет нас от вчерашняго дня, человек начинает перебирать в своем уме на свежую голову звено за звеном ту цепь размышлений, на которых зиждется его надежда, энтузиазм уступает место холодному разсудку, и сомнение и уныние овладевают им с новой силой. Как перед странником, который смотрит вперед, на предстоящий ему путь, при свете дня выростают неприступные горы и бездонные пропасти, доселе заботливо сокрытые от его взора благодетельною ночью, так и перед путником на тернистом пути человеческой жизни с каждым лучем восходящого солнца встают новые преграды, которые ему надо преодолеть, новые препятствия, с которыми ему приходится бороться. Перед ним развертываются все новые и новые, еще вчера неведомые ему горизонты, и ему начинает казаться, что яркий солнечный свет, озаряющий всю природу, освещает на его пути одни лишь препятствия, отделяющия его от могилы.

Таково было настроение Николая, когда, в волнении и тревоге, весьма естественной в его положении он тихонько, чтобы никого не разбудить, вышел из дому, чувствуя, что ему не пролежать дольше в постели. Ему казалось, что каждая пропущенная минута уменьшает шансы его на успех; он горел нетерпением как можно скорее приступить к выполнению задуманного им плана; но, зная, что в такой ранний час ему все равно не добиться свидания с Мадленой, он пошел бродить по Лондону, чтобы хоть как-нибудь убить бесконечное время.

Все, что он видел, шагая по просыпающимся улицам и разсеянно приглядываясь к ежеминутно возраставшему дневному движению и шуму, служило для него только новым поводом к унынию и отчаянию. Еще вчера этот брак прелестной молодой девушки со стариком, отъявленным негодяем, казался ему настолько чудовищным, что он отказывался верить ему, и чем больше думал об этом, тем сильнее укреплялась в душе его уверенность, что что-нибудь должно случиться и спасти несчастную от погибели. Но теперь в голове его роились другого рода мысли. Он думал о том неизбежном порядке вещей, который совершает свой круг неизменно, изо дня в день; он думал о молодости и красоте, которые каждый день погибают, тогда как самая отталкивающая и презренная старость продолжает жить и по своему наслаждаться жизнью; он думал о том, что самая подлая алчность процветает на свете, тогда как сотни честных, благородных людей гибнут от горя и нищеты; он думал о том, как мало людей живет в богатых палатах и какие массы народа ютятся в жалких трущобах, осужденные вставать и ложиться, жить и умирать, отцы, матери, дети, из поколения в поколение - с мыслью о том, что им негде преклонить свои головы, прожить всю жизнь, не встречая живой души, которая пришла бы им на помощь; он думал о той массе детей и женщин, которые в этом огромном городе разделены на классы, занумерованы и внесены в полицейские списки, как какие-нибудь аристократические предки древней, знатной фамилии в геральдическия книги, и которые, не из пристрастия к богатству и роскоши, но только ради того, чтобы поддерживать свое жалкое существование, обречены с самой колыбели на свое позорное ремесло; он думал о том, как жестоко карают люди невежество, и о том, что никому и в голову не приходит его искоренить; он думал о том, что тюрьмы открыты и виселицы готовы к услугам тысячи несчастных, которым мачиха-судьба судила сложить на них головы, тогда как при других обстоятельствах из этих преступников, может быть, вышли бы хорошие, честные люди; он думал о тех отверженных, которые были мертвы душой и воскресить которых не было уже ни малейшей надежды, и о тех, кого, казалось, оградило само Провидение, чтобы они не могли сбиться с пути, как бы они ни были испорчены и порочны от природы, и кто с презрением взирал на своих обездоленных собратьев; думал о том, что от этих последних трудно было и ожидать чего-нибудь другого и что, напротив, им надо было больше удивляться, если они делали что-нибудь хорошее, чем тем гордецам, баловням судьбы, когда они поступали дурно; он думал о той бездне несправедливости, неправды и зла, в которой утопает мир, что не мешает ему, однако, совершать из года в год обычный круговорот своего бытия, причем никому не приходит в голову поискать средств избавить его от этих бедствий. Раздумывая обо всем этом и выделяя из всей массы зла и горя тот единичный случай, которым были всецело заняты его мысли, Николай не видел причины, почему он должен быть исключением из общого правила, не видел достаточного основания, почему и ему с своей стороны не внести лепты в общую сумму человеческих страданий?

Но молодость неспособна подолгу останавливаться на темных сторонах картины жизни, она всегда выискивает в них светлые точки. Размышляя о том, что ему предстояло, и припоминая свои вчерашние планы, Николай мало-по-малу ободрился, и когда настал наконец давно желанный час, все его помыслы сосредоточились на том, как бы употребить его с большей пользой. Наскоро позавтракав и покончив с самыми спешными делами в конторе, он направился к дому Мадлены и скоро был у цели своего пути.

По дороге ему пришло в голову, что легко может случиться, что его не примут, хотя раньше этого никогда не бывало. Он стал обдумывать различные средства добиться свидания с Мадленой, но, подойдя к дому, увидел, что дверь оставлена отпертой, вероятно, благодаря чьей-нибудь забывчивости. Воспользовавшись этой удачей, он, не долго думая, поднялся по лестнице и постучался в дверь комнаты, где его обыкновенно принимали Изнутри послышался голос: "войдите!" и он вошел.

Брэй с дочерью были одни. Николай не видел Мадлены всего три недели, но происшедшая в ней за этот короткий срок перемена красноречиво свидетельствовала о том, что она должна была выстрадать. Не найдется ни слов, ни сравнений, чтобы дать понятие о той прозрачной бледности, которая покрывала повернувшееся к нему прелестное личико, казавшееся еще бледнее от окаймлявших его черных волос. В устремленных на молодого человека темных глазах не было и следов слез, но было какое-то странное, несвойственное им выражение, хотя он все-таки сейчас же узнал этот кроткий и печальный взгляд. В правильных прекрасных чертах этого лица, которое в эту минуту показалось Николаю прелестнее, чем когда бы то ни было, сквозило что-то трогательное и покорное, хватавшее за сердце сильнее самых бурных проявлений отчаянного горя. Оно не было, как прежде, спокойно и ясно, но до ужаса неподвижно: очевидно, бедная девушка старалась скрыть свои страдания от отца под маской равнодушия.

Отец сидел против дочери, но не смотрел ей в лицо, а только бросал на нее исподтишка безпокойные, тревожные взгляды, в то же время о чем-то оживленно болтая. Рисовальных принадлежностей не было на их всегдашнем месте, как и вообще не было в комнате никаких следов её обычных занятий. Маленькия вазочки, которые Николай всегда видел наполненными цветами, теперь стояли пустые; только в одной или двух еще торчали стебельки с поблекшими листками. Птичка в клетке, забытая своей хозяйкой, молчала под покрывалом, наброшенным на нее с вечера и до сих пор не снятым.

Бывают минуту, когда человек, под влиянием душевного страдания, становится особенно восприимчив ко всем впечатлениям и с одного взгляда замечает больше, чем заметил бы в другое время после долгих и внимательных наблюдений. Так было и с Николаем: он заметил все, до последних мелочей, хотя не успел и оглянуться, как мистер Брэй нетерпеливо окликал его:

-- Что вам угодно, сэр? Говорите скорее, потому что мы с дочерью заняты делом поважней ваших заказов. Объясните же пожалуйста, зачем вы пришли.

Николаю не трудно было заметить, что живость и нетерпение, с которыми были сказаны эти слова, напускные, и что в душе мистер Брэй даже рад этому перерыву, который мог хоть немного разсеять его дочь и отвлечь её мысли на другие предметы. Внимательно взглянув на старика в то время, когда тот говорил, Николай увидел, что он смущен, что он вспыхнул и старается избежать его взгляда.

Намерение мистера Брэя развлечь Мадлену, обратив её внимание на посетителя - если только у него действительно было это намерение - увенчалось успехом. Девушка встала, сделала несколько шагов к Николаю и протянула руку, по всей вероятности, за письмом.

-- Мадлена, душа моя, этого еще недоставало! - воскликнул с досадой больной.

-- Вероятно, мисс Брэй думает, что я принес ей свой долг? - спросил Николай с особенным выражением, стараясь овладеть вниманием молодой девушки Но дело в том, что моего патрона в настоящее время нет в Англии, иначе он, конечно, сам бы ей написал. Надеюсь, однако, что мисс Брэй не откажет уделить мне несколько минут... всего несколько минут времени. Мне необходимо переговорить с нею.

-- И это все, зачем вы пришли сюда, сэр? - сказал Брэй. - Если так, вы могли бы и вовсе не приходить. Я и не знал, душа моя, что они остались тебе должны.

-- Кажется... кажется, что-то осталось за ними, но очень немного, - в смущении ответила девушка.

-- Уж не воображаете ли вы, сэр, - сказал Брэй, резким движением поворачиваясь к Николаю вместе со своим креслом и глядя на него в упор, - уж не воображаете ли вы, что без ваших грошей мы умерли бы с голоду?

-- А я вам говорю, что не только было, всегда было, но вы и теперь думаете то же, и вы сами прекрасно это знаете! - раздражительно воскликнул больной. - Вы, может быть, полагали, что я не знаю, как раздулись от чванства эти торгаши-толстосумы при одной мысли о той удаче, которая выпала на их долю? Еще бы! Это ли еще не удача - иметь возможность подать... подать руку помощи джентльмену!

-- Но ведь я имел дело не с джентльменом, а с леди, насколько я знаю, заметил Николай как мог почтительнее и мягче.

-- Все равно, с дочерью джентльмена, - возразил нетерпеливо старик, - это ничуть не меняет дела. Но, может быть, вы принесли заказы? Новые заказы для моей дочери?

Николай прекрасно понял, к чему клонится этот вопрос и почему в нем слышалось торжество; но, вспомнив, что ему необходимо выдержать роль до конца, молча достал из кармана небольшой сверток с узорами для вышивок, который нарочно с собой захватил на всякий случай.

-- Так! Это ваш новый заказ, сэрь?

-- Да, сэр, если вы непременно настаиваете на этом слове; - сказал Никоаай.

-- В таком случае можете сказать вашему хозяину, - продолжал Брэй, отталкивая от себя сверток презрительным жестом, - что моя дочь не намерена больше заниматься такою работой, что она не нуждается ни в его покровительстве, ни в сострадании, ни в тех жалких грошах, которые он ей платил за работу и без которых мы обойдемся легче, чем он воображает. Скажите ему, что ту безделицу, которую он остался нам должен, он может дать первому нищему, который будет проходить мимо его лавки, или записать себе на приход в первый же раз, когда он будет сводить свои счеты. Словом, скажите ему, что он может убираться к чорту, - слышите, сэр, к чорту! Так и передайте ему от меня.

"Вот оно, понятие о независимости у человека, продающого свою дочь, несмотря на её слезы!" - подумал Николай, но на этот раз сдержался и промолчал.

Старик был слишком поглощен своим торжеством, чтобы обратить внимание на выражение глубокого презрения, промелькнувшее во взгляде молодого человека, несмотря на всю его решимость побороть свои чувства.

-- И так, сэр, наше знакомство копчено, - сказал Брэй, помолчав. - Вы можете идти, вас никто не удерживает, если... если только у нас не имеется других приказов... приказов или заказов, что в сущности выходит одно и то же.

-- Нет, заказов у меня больше не имеется, сэр, - сказал Николай, - и вы должны отдать мне справедливость, должны признать, что, из уважения к вашему возрасту и болезненному состоянию, в моих сношениях с вами я ни разу не употребил этого слова, которое, будучи само по себе вполне безобидно, могло быть истолковано желанием с моей стороны показать свою власть и подчеркнуть вашу зависимость. Нет, сэр, заказов у меня нет, но у меня есть опасение, которое я во что бы то ни стало намерен вам высказать, как бы вы ни приняли мои слова, - опасение за эту молодую леди, вашу дочь, которую вы хотите поставить в гораздо худшее положение, чем необходимость поддерживать вас своим трудом, как бы ни был тяжел этот труд и как бы худо он ни оплачивался. Вот мое опасение, сэр; оно основано на вашем собственном поведении со мною. Можете спросить свою совесть, насколько оно справедливо.

-- Ради Бога, сэр, вспомните, что вы говорите с больным! - воскликнула Мадлена в испуге, бросаясь между отцом и Николаем.

-- С больным! - крикнул Брэй, задыхаясь от бешенства. - Я болен, слышите ли? - болен!.. Какой-то негодяй приказчик позволяет себе меня оскорблять, чуть-что не хватает меня за бороду, а она его умоляет меня пощадить, потому что я болен.

С ним сделался такой жестокий припадок, что несколько минут Николай опасался за его жизнь. Убедившись, наконец, что ему становится лучше, молодой человек поспешил выйти, но прежде дал понять девушке знаками, что у него есть к ней неотложное дело и что он будет ждать ее у дверей. Отсюда он мог слышать, как больной постепенно приходил в себя, причем, однако, ни разу не упомянул о только-что разыгравшейся сцене, как будто он совершенно о ней позабыл, и как, наконец, он попросил дочь оставить его одного.

"Неужели и эта последняя надежда обманет меня? - думал Николай. - Неужели мне не удастся ее убедить отложить свадьбу хоть на неделю!"

Дверь отворилась и вошла Мадлена. Повидимому, она была сильно взволнована.

-- Вероятно, у вас есть ко мне поручение, сэр, - обратилась она к Николаю. - Не можете ли вы зайти в другой раз, например, послезавтра, если это вас не затруднит?

-- Послезавтра будет поздно, слишком поздно для того, что я должен вам высказать, - сказал Николай; - к тому же вас здесь уже не будет. Умоляю вас, мисс, если не ради тех, кто меня к вам прислал, то ради вас самих, ради собственного вашего благополучия, выслушайте меня!

Мадлена сделала было движение, собираясь уйти, но Николай робко ее удержал. - Ради Бога выслушайте меня, - повторил он с волнением. - Молю вас об этом не своим именем, но именем того, кто принимает в вас такое живое участие и кто не знает, в какой вы опасности!

сделала Николаю знак войти.

-- Прошу вас, сэр, оставьте меня, - сказала Мадлена.

-- Нет, я не могу, я не в силах так вас оставить, - с жаром сказал Николай. - Я должен, я обязан высказаться! Здесь ли или там, откуда мы только что вышли, но я выскажусь, хотя бы с риском повредить здоровью мистера Брэя. Я должен умолять вас одуматься! Неужели вы не видите, в какую страшную пропасть вас толкают?

-- Что вы хотите этим сказать? Какая пропасть, и кто меня толкает? - воскликнула Мадлена, старясь сделать вид, что она оскорблена словами Николая.

-- Я говорю о вашей свадьбе, которая назначена на завтра, - ответил Николай, - и которую устроил бездушный негодяй, никогда не отступавший ни перед каким злом; я говорю о вашей свадьбе, история которой мне известна, может быть, лучше, чем вам. Я знаю, какою вас опутали сетью. Знаю тех, кто задумал этот чудовищный план. Вас обманывают, продают, понимаете ли? - продают за деньги, каждый грош которых залит слезами, быть может, даже запятнан кровью несчастных людей, с отчаяния наложивших на себя руки.

-- Теперь вы исполнили свой долг, сэр, - сказала Мадлена; - надеюсь, что и мне с Божьей помощью, удастся исполнить свой.

-- Скажите лучше - с помощью ада! - воскликнул Николай. - Потому что как же иначе можно назвать этих людей, хотя один из них и должен стать вашим мужем, как не...

-- Замолчите, сэр! - закричала девушка, удерживая невольною дрожь, вызванную в ней одним намеком на Артура Грайда. - Я не должна вас слушать. Я сама решилась на этот шаг. Слышите ли, сама! Я добровольно дала согласие, следовательно, тут не может быть и речи ни о насилии, ни о каком бы то ни было принуждении. Так вы и передайте от меня моим дорогим, добрым друзьям, - добавила Мадлена, - передайте вместе с моею признательностью, которою я отчасти обязана и вам. А теперь, прошу вас, оставьте меня.

-- Нет, я вас не оставлю, пока не упрошу, не умолю, если это нужно, на коленях, отложить вашу свадьбу на неделю, всего только на неделю! Я не оставлю вас, пока вы не дадите мне слово серьезно подумать о вашем решении, чего, может быть, в вашем положении вы не в состоянии были до сих пор сделать. Может быть, вам не вполне известно, как низок и подл тот человек, которому вы отдаете себя; но вы не можете не знать, что он негодяй. Ведь вы его видели, вы говорили с ним. Подумайте, ради Бога подумайте, пока еще не поздно, о той торжественной клятве, которую вы должны будете произнести перед лицом Бога и против которой не может не возмущаться ваш разум, вся ваша природа! Подумайте о том унижении, которое вас ждет и которое будет возрастать с каждым днем по мере того, как вы будете все ближе и ближе узнавать этого человека. Бегите, бегите от него, как от чумы! Терпите нужду, работайте, если это нужно, но бегите от него, потому что, поверьте, я говорю не на ветер, это мое глубокое убеждение. Самая горькая бедность, самая ужасная нищета, если у вас чиста совесть, будет счастьем в сравнении с тою участью, которая вам предстоит, если вы станете женою этого человека!

Еще в самом начале этой речи Мадлена закрыла лицо руками и дала волю слезам; но, когда Николай замолчал, она заговорила, и её голос, сначала дрожавший и обрывавшийся от волнения, становился все тверже и тверже.

-- Не стану скрывать от вас, сэр, хотя, может быть, это моя обязанность, что я много передумала и перестрадала за это время. Вы правы, я не люблю этого господина. Слишком ужь велика между нами разница во всем, и в летах, и во вкусах, и в характере, и в привычках. Он это знает и все таки желает получить мою руку. А дала ему согласие потому, что это единственное средство спасти моего отца, который умирает и непременно умрет при теперешних условиях нашей жизни. Эта единственная возможность продлить его жизнь, может быть, на долгие годы вернуть ему те удобства, более того, роскошь, к которой он привык, и, наконец, единственная возможность избавить великодушного, благородного друга от тяжелой обязанности помогать человеку, которого, с сожалением должна в этом признаться, он не может любить. Но не думайте обо мне слишком дурно; не подумайте, что я способна на обман и притворство! Это было бы слишком ужасно. Если я не могу любить человека, который согласен заплатить такою дорогою ценою за честь назвать меня своей женой, поверьте, я не стану уверять его в своей любви; но я сумею исполнить добровольно взятые мною на себя обязанности, все то, чего он в праве от меня ожидать, и, конечно, я их исполню. Он берет меня такою, какая я есть. Я дала ему слово и должна радоваться, а не плакать; должна быть счастлива, слышите, счастлива! И так оно и есть. Ваше участие к бедной, одинокой девушке и та деликатность, с какою вы исполнили возложенное на вас поручение, заслуживают горячей благодарности, и я благодарю вас от всего сердца. Вы видите, я тронута до слез. Но я не разскаяваюсь в своем решении, нет! Я счастлива при одной мысли, что моя цель достигнута, что мой милый отец не будет больше страдать, и я знаю, что буду еще счастливее, вспоминая об этом со временем, когда все будет кончено.

-- Хорошо счастье, при одном воспоминании о котором вы не можете удержаться от слез! - воскликнул Николай. - Разве я не вижу, что вы сами ужасаетесь перед картиной вашей будущей жизни? Подумайте! Отложите свадьбу на неделю!

-- Именно о ней-то говорил отец, когда вы вошли, - сказала Мадлена. - Она теперь совершенно овладела собой, и голос её звучал твердою решимостью. - Он говорил о том, что завтра его ждет свобода, и если бы вы видели, как он был счастлив! Я уже давно, давно не видела его таким. Одна мысль о той перемене, которая ему предстоит, о чудном воздухе, которым он будет дышать, о новых местах и впечатлениях, вдохнула, кажется, новую жизнь в это бедное, изможденное тело. Нет, раз это зависит от меня, я не стану медлить ни минуты. Чем скорее сбудутся его мечты, тем лучше.

-- Но разве вы не видите, что все это хитрость и ложь, что он притворяется, чтобы поддержать вашу решимость? - воскликнул Николай.

-- Замолчите, я не стану вас слушать! - с живостью перебила его Мадлена. - Может быть, я и так уже слушала вас слишком долго. То, что я сказала вам, сэр, я сказала не вам, а человеку, присланному ко мне моим дорогим, великодушным другом, которому, я надеюсь, вы и передадите мои слова. Со временем, когда я успокоюсь и свыкнусь с моей новой жизнью я ему напишу. Но пусть он не ждет моего письма слишком скоро. А пока передайте ему мою благодарность и скажите, что я всегда буду молиться за него.

С этими словами она поспешно направилась к двери, но Николай бросился к ней и, преградив ей дорогу, стал снова умолять ее одуматься.

-- Ведь тогда ужь не будет возврата! - воскликнул он в порыве отчаяния. - Не будет исхода! Всякое сожаление будет тщетно и только прибавит вам горя. Что мне еще сказать, чтобы заставить вас понять, что вы себе готовите? Что сделать, чтобы спасти вас?

-- Вы ничего не можете сделать, - едва слышно пробормотала она. - Эта необходимость отвечать вам - последнее и самое тяжелое испытание, которое мне предстояло преодолеть. Сжальтесь же надо мной, не мучьте меня понапрасну. Слышите, он зовет меня. Я... я не должно, я не хочу больше здесь оставаться.

-- Но если бы оказалось, что во всем этом кроется обман, - продолжал Николай торопливо, потому что хотел сказать еще очень многое и боялся, что не успеет, - обман, в суть которого я еще не мог проникнуть, но до которого рано или поздно я доберусь; если бы вы (сами того не зная) были богаты, настолько богаты, что могли бы осуществить все ваши мечты, неужели вы и тогда не отказались бы от своего?

-- Нет, нет, нет! Это невозможно, вы бредите! Я не могу медлить, иначе он умрет. Вот он опять зовет меня!

-- И для меня, и для меня также! - ответила Мадлена, почти не сознавая, что она говорит. - Придет время, когда одно воспоминание о сегодняшнем дне будет способно свести меня с ума... Смотрите же, передайте им, что я спокойна и счастлива. Примите и вы мою благодарность, и да благословит вас Бог!

Она ушла. Шатаясь, как пьяный, Николай выбежал на улицу, преследуемый, как кошмаром, воспоминанием о только что происшедшей сцене. Прошел день, и вечером, собравшись несколько с мыслями, он снова вышел из дому.

В этот вечор, последний в холостой жизни Артура Грайда, этот почтенный джентльмен пребывал в самом приятном и сообщительном настроении духа. Бутылочного цвета фрачная пара лежала перед ним в полном порядке, старательно вычищенная и приготовленная на завтра. Пег Слайдерскью сдала свой дневной отчет в восемнадцать пенсов (больше она никогда не получала на руки за один раз, и отчет сдавался обыкновенно не чаще двух раз в день). Все приготовления к завтрашнему торжеству были окончены; но Грайд, вместо того, чтобы предаваться мечтам о близком счастье, предпочел присесть к своей конторке и заняться просмотром итогов в огромной истрепанной книге с заржавленными застежками.

-- Чудесно! - сказал он своим дребезжащим голосом, опускаясь на колени перед тяжеловесным сундуком, плотно привинченным к полу, и, запустив в него руку по самое плечо, извлек оттуда другую толстую и засаленную книгу. - Чудесная штука и притом единственная в своем роде: целая библиотека в одном томе! Зато с этим томом не сравнится ничто, что было когда-либо написано человеком. Чудесная книга! Главное, все в ней верно и реально, а что может быть лучше этого? Так же верно, как в Английском банке, и так же реально, как золото и серебро. Сочинение Артура Грайда. Хе! Хе! Хе! Да разве может сравниться с Артуром Грайдом кто-нибудь из ваших писак? Не думаю! Книга, написанная для собственного употребления, настольная книга автора. Хе! Хе! Хе!

-- Ох, какая огромная сумма достанется мистеру Никльби! - жалобно простонал он. - Сумма долга - девятьсот семьдесят фунтов, четыре шиллинга, три пенса, плюс вознаграждение за хлопоты в размере пятисот фунтов, итого завтра в полдень к уплате: тысяча четыреста семьдесят пять фунтов, четыре шиллинга, три пенса. Хотя с другой стороны нельзя, конечно, сказать, чтобы эти деньги были брошены на ветер, если принять в разсчет приданое, которое мне принесет моя будущая прелестная женка. Весь вопрос в том, не мог ли бы я уладить все это и сам? Храбрость, говорят, города берет. И чего я, дурак, струсил? Почему сам не говорил с Брэем? И были бы у меня теперь в экономии тысяча четыреста семьдесят пять фунтов, четыре шиллинга и три пенса...

Эти размышления до такой степени разстроили старого Грайда, что он б отчаянии воздел руки к небу и с горьким вздохом объявил, что ему придется умереть в рабочем доме. Однако, всесторонне обсудив обстоятельства дела и сообразив, что во всяком случае долг Ральфу пришлось бы уплатить сполна или почти сполна, причем неизвестно еще, удалось ли бы ему своими силами добиться столь блестящого результата, почтенный старец немного успокоился и снова принялся за просмотр итогов, но уже более утешительного свойства. Он пробегал их вполголоса, тихонько шевеля губами, и вскоре окончательно в них углубился. Это интересное занятие было прервано появлением Пег Слайдерскью.

-- А, это ты, Пег, - сказал Грайд, отрываясь от своей книги. - Что скажешь? Тебе что-нибудь нужно?

-- Принесла вам показать курицу, - ответила Пег, протягивая руку с блюдом, на котором лежала крохотная, тощая птица, настоящий феномен куриной породы.

да кусочек сыру, - у нас будет царский обед, мисс Пег. Обед-то ведь всего на двоих: кроме нас с нею никого не будет; тебя я не считаю, Пег, потому что, само собой разумеется, ты возьмешь себе, что останется.

-- Смотрите только, чтобы потом не было брани за лишние расходы, - проворчала сердито мисс Слайдерскью.

-- Боюсь, что первую неделю расходы будут очень большие, - заметил со вздохом Артур. Ну, да мы это потом наверстаем. Я и вообще-то не отличаюсь особенным аппетитом и убежден, что и ты, Пег, слишком привязана, к своему старому хозяину, чтобы вводить его в излишние расходы; неправда ли, Пег?

-- Слишком - что? - спросила Пег.

-- Слишком привязана к своему старому хозяину, я говорю.

-- О, Господи, вот глухая тетеря! - воскликнул Артур. - Я говорю: ты слишком привязана ко мне, чтобы вводить меня в лишние расходы!

-- Лишние! Еще чего придумаете! Говорят вам, я не знаю, как тут получше и обернуться то с вашим обедом.

-- Вот мученье! И вечно-то она не дослышит самого главного! - простонал ростовщик. - Я говорю о расходах, - о лишних расходах, старая ведьма!

Но так как последний комплимент он пробормотал себе под нос, то почтенная мисс Слайдерскью ограничила свой ответ горьким вздохом, который был прерван колокольчиком, прозвеневшим у наружной двери.

-- Слышу, слышу; слава Богу, еще не оглохла! - ответила Пег.

-- Так чего же ты не идешь? - заорал Грайд во все горло.

-- А куда мне идти? - Чем я вам помешала? - обиженно отрезала Пег.

Тогда Артур Грайд заорал еще громче: "звонят"! и для вящшей вразумительности прибегнул к весьма выразительной пантомиме, долженствовавшей изобразить человека, который звонит у дверей. Только после этого Пег, сердито пробормотав что-то такое о том, что лучше было бы с этого и начать, чем битый час держать ее зря, когда на кухне ее давно ждет пол-пинты пива, поспешно заковыляла к дверям.

мэм. Если так будет продолжаться и дальше, мисс Пег, нам с вами придется разстаться или, по-просту говоря, я вас выгоню в шею, что в сущности одно и то же.

С этими словами мистер Грайд перевернул страницу, которая, очевидно, оказалась весьма интересной, так как вскоре он до того углубился в свою книгу, что позабыл не только о Пег Слайдерскью, но и обо всем на свете.

Комната, в которой сидел Артур Грайд, освещалась единственной тусклой, законченой лампой, прикрытой темным абажуром и потому отбрасывавшей лишь небольшой кружок света на конторку, а все остальное пространство оставлявшей в тени. Лампу эту старый ростовщик придвинул к себе так близко, что между нею и его лицом оставалось только место, чтобы просунуть книгу, и в ту минуту, когда он сидел таким образом, упираясь обоими локтями на стол и подперев ввалившияся щеки руками, его безобразная физиономия как-то особенно резко выделялась из окружающого мрака. Наконец он поднял глаза и, разсеянно взглянув перед собою в пространство, чтобы сделать в уме какое-то вычисление, встретился с чыим-то, устремленным на него, пристальным взглядом.

-- Воры! воры! - пронзительно взвизгнул старик, вскакивая и прижимая к груди свою драгоценную книгу. - Разбойники! Режут!

-- Что с вами? Опомнитесь! - сказал незнакомец, делая шаг в его сторону.

-- За кого же вы меня принимаете, если не за человека? - последовал вопрос.

-- Да, да, - пробормотал Грайд, прикрывая рукою глаза и взглядываясь в темноту. - Конечно, вы человек, теперь я это вижу. Воры! Грабят! Режут!

-- Что вы кричите? Перестаньте, - сказал незнакомец, приближаясь. - Разве вы не видите, что я не вор?

-- Кто же вы? Что вам от меня надо? - пролепетал Грайд, несколько успокоившись, но все еще отступая назад. - Как ваше имя? Как вы здесь очутились?

был ждать, пока вы сами заметите меня. Что мне надо, - вы узнаете, когда оправитесь настолько, что будете в состоянии понять то, что я вам намерен сказать.

Между тем мистер Грайд, отважившись попристальнее вглядеться в своего посетителя и убедившись, что перед ним был еще очень молодой человек весьма приветливой наружности, почти совсем успокоился. Он сел на прежнее место и, безсвязно пробормотав в извинение что-то такое насчет воров и нападений, от которых ему уже не раз приходилось защищать свой дом, что и было причиной его теперешней нервности, попросил посетителя присесть. Но тот отказался, что опять заметно взволновало хозяина.

-- Господи, Боже мой, да чего же вы, наконец, так пугаетесь? Уж не воображаете ли вы, что я не сажусь, чтобы мне было удобнее на вас напасть? - сказал Николай (это был он), заметив испуганный жест Грайда. - Выслушайте меня. Вы женитесь, и на завтра назначена ваша свадьба, не так ли?

-- Н-н-нет, - прошептал Грайд. - Кто вам сказал? Откуда вы узнали?

-- Это для вас безразлично; довольно с вас того, что и это знаю, - ответил Николай. - Девушка, которая дала вам слово быть вашей женой, вас ненавидит и презирает. Одно ваше имя приводит ее в трепет. Волк и ягненок, ястреб и голубка были бы лучшею парою, чем вы с ней. Теперь вы убедились, что я все знаю?

Николай помолчал, но видя, что Артур не собирается отвечать, продолжал:

-- Вы женитесь на ней обманом. Я не хочу лгать: я еще не вполне проник в этот обман, но я наверное знаю, что у вас есть сообщник, Ральф Никкльби, и что он заинтересован в этом деле, получит деньги. Если только человеческая энергия не пустой звук, я разоблачу ваши козни и разоблачу их прежде, чем вы умрете. Если деньги, ненависть и жажда мести могут тут что-нибудь сделать, я выслежу вас шаг за нагом, и рано или поздно вы за это мне жестоко поплатитесь. Мы уже напали на след. Скоро ли вся ваша подлость всплывет наружу, вам лучше судить, потому что вам известно то, чего мы до сих пор еще не узнали.

Николай снова приостановился; но Артур молчал попрежнему, не спуская с него злобного взгляда.

-- Если бы вы были человеком, в котором я мог бы надеяться пробудить чувство человеколюбия и сострадания, - продолжал Николай, - я напомнил бы вам, как эта девушка молода и прекрасна, как она одинока, безпомощна и невинна, какь самоотверженна по отношению к отцу; я напомнил бы вам, наконец, самое главное, то есть то, что считал бы для себя главным всякий порядочный человек, а именно: её собственное признание, что она нас не любит. Но с таким негодяем, как вы, это все равно ни к чему бы не послужило; поэтому я становлюсь на ту почву, которая одна-только и может иметь значение в ваших глазах, и спрашиваю, сколько чы возьмете отступного? Вспомните опасность, которая вам грозит. Теперь вы знаете, что в моих руках действительно есть кое-какие нити и что, следовательно, с Божьей помощью я в конце концов могу вас вывести на свежую воду. Взвесьте ожидающия вас выгоды и тот риск, которому вы подвергаетесь, и назначьте мне вашу цену.

-- Может быть, вы думаете, что вас обманут, что вам не заплатят? - продолжал Николай. - Так знайте, что у мисс Брэй есть богатые друзья, готовые, отдать за нее свою жизнь, не только деньги. Назначьте цену только за то, чтобы отложить эту свадьбу, и вы убедитесь, что получите обещанное полностью. Поняли вы меня?

В начале этой речи у Грайда мелькнуло было подозрение, что его выдал Ральф; но по мере того, как Николай говорил, он все больше и больше убеждался, что откуда бы ни добыл этот юноша свои сведения, они не имели никакого отношения к Ральфу, так как было очевидно, что он действует по собственной инициативе. А что сведения эти были не особенно обширны, Грайд ни на минуту не сомневался. Единственный факт, доподлинно известный незнакомцу, было его, Грайда, обязательство выплатить Ральфу долг за своего будущого тестя, а в этом сведении не заключалось ничего удивительного для тех, кто знал обстоятельства Брэя; следовательно, тут нечего было и скрывать, и даже сам Ральф признался в этом Брэю. Что же касается мошеннической проделки с наследством Мадлены, то незнакомец знал о ней так мало, что с его стороны могла быть просто случайная догадка не больше. Ко всяком случае было очевидно, что ключа к разгадке тайны у него нет; следовательно угроза его была пустым звуком, и Грайду нечего было бояться её, пока он сам не выдаст своей тайны. Намека же незнакомца на богатых друзей он и подавно не испугался, а на предложение отступного за отсрочку свадьбы не обратил никакого внимания, в полной уверенности, что это не больше, как уловка, с целью оттянуть время. "Да если бы даже он действительно мог мне дать отступного, - промелькнуло в голове Грайда в то время, когда, пораженный смелостью Николая, он смотрел на него, дрожа от злобы, - я не взял бы ни гроша ради удовольствия оставить с носом этого молокососа!"

Постоянное общение и разговоры с многочисленными клиентами так же сильно развили в Грайде привычку наблюдать за малейшими изменениями в лице собеседника, за каждым его словом, не давая ему в то же время этого заметить, как способность к быстрым, изумительно сложным и верным умозаключениям, которые он выводил иногда из самых незначительных с виду обстоятельств, часто из самых противоречивых посылок. Так было и теперь: он внимательно следил за тем, что говорил Николай, и в то же время взвешивая в уме каждое его слово. Так что, когда молодой человек замолчал, коварный старик быль совершенно готов к отпору, как будто размышлял об этом вопросе, по крайней мере, неделю.

-- Понял ли я вас? Как не понять! - взвизгнул он, вскакивая, и, в один миг отдернув штору и распахнув окно, высунулся в него с криком: - Воры! Воры! Караул! Грабят!

-- Как видите, зову на помощь! Всполошу всех соседей, буду с вами драться, бороться; расцарапаю вам в кровь все лицо и покажу под присягой, что вы забрались ко мне с целью ограбить меня, если вы сейчас же не уберетесь отсюда, - ответил Грайд, оборачиваясь к своему собеседнику с злобной улыбкой. - Клянусь вам, что я это сделаю!

-- Негодяй! - крикнул Николай.

-- А так вот вы как! Вы еще вздумали мне угрожать! - продолжал Грайд, которого уверенность в своем торжестве и ревность превратили в настоящого дьявола. - Так вы несчастный, отверженный любовник? Что ж, злитесь себе на здоровье. Хе, хе, хе! Все равно, вам не видать её, как своих ушей. Завтра же она будет моей женой, прелестною маленькой женкой. Или вы думаете, что она станет по вас изнывать, выплачет но вас свои ясные глазки? Впрочем, мне все равно; пусть поплачет: слезы удивительно к ней идут; право, когда она плачет, она мне нравится еще больше.

-- Негодяй! - с бешенством повторил Николай.

-- Собака! - проскрежетал Николай. - Будь вы хоть немного моложе...

-- Еще бы, будь я моложе, вам, конечно, не было бы так обидно, - захихикал Грайд. - В ток-то и дело, что, несмотря на мою старость и безобразие, Мадлена все таки будет моей, а не вашей.

-- Выслушайте меня, - сказал Николай, - и благодарите вашего Бога, что я еще владею собой, что я не схватил вас за шиворот и не вышвырнул на улицу, потому что это было бы вовсе не трудно. И не только никогда не был женихом этой девушки, но между нами никогда не было сказано ни одного слова о любви; она едва ли даже знает мое имя.

-- Разспрошу, непременно обо всем ее разспрошу. Пусть-ка разскажет, а я за это ее поцелую, - сказал Грайд. - Я уверен, что она сознается мне во всем и в свою очередь меня поцелует, прося прощенья за свой невинный прошлый роман. И как же мы с ней посмеемся! Да и будет над чем! Бедняжка, как ведь подумаешь, был влюблен! И остался с носом, потому что она дала слово другому.

за подоконник и высунувшись чуть не по пояс в окно, он завизжал на весь квартал "Караул!"

Не считая нужным дожидаться, к чему приведет этот гвалт, Николай бросил на старикашку презрительный взгляд и вышел из комнаты, а потом из дому. Убедившись, что незнакомец перешел на противоположною сторону улицы, Грайд моментально захлопнул окно, спустил штору и сел, чтобы перевести дух.

-- Если она когда-нибудь заупрямится или закапризничает у меня теперь есть в руках прекрасное средство ее обуздать, - сказал он себе, окончательно успокоившись. - Она и не подозревает, что я что-нибудь знаю о ней. Да, если за это умеючи взяться, она у меня будет вот где, - добавил он, прищелкивая по ногтю большого пальца выразительным жестом. - Хорошо, что никто не явился на мой крик; впрочем, кажется, я кричал не особенно громко... Нет, чорт возьми, но какова дерзость! Ворваться в дом и напасть на человека чуть-что не с можем! За то завтра, вот когда он будет кусать себе пальцы! Еще утопится, чего доброго, или перережет себе глотку! Что жь, тут не было бы ничего живительного. Кажется, только одного этого недостает для полноты моего счастия.

Окончательно успокоив себя этим и тому подобными размышлениями насчет своего близкого торжества, Артур Грайд захлопнул книгу и спрятал ее в сундук, а сундук снова с величайшею тщательностью запер на ключ, после чего спустился в кухню, чтобы отпустить на ночь Пег Слайдерскью и кстати выбранить ее за то, что она так неосторожно впускает в дом первого встречного.

Но так как ничего не подозревавшая Пег никак не могла взять в толк, чем собственно она провинилась, то Грайд велел ей взять свечу и светить, пока он будет совершать свой ежедневный обход дома на ночь.

теперь какой-нибудь нежный вздыхатель! Ему придется пожаловать ко мне разве что сквозь замочную скважину. Ну, а теперь спать. В пять часов надо быть на ногах, Пег, потому что на завтра назначена моя свадьба!

С этими словами старикашка игриво ущипнул мисс Слайдерскью за подбородок и с минуту был, повидимому, в нерешимости, не отпраздновать ли ему последний день своей свободной, холостой жизни поцелуем, который он, казалось, намеревался напечатлеть на увядших устах мисс Пег. Но, очевидно, одумавшись, он ограничился тем, что вторично ее ущипнул, на этот раз за щеку, и, покончив с соблазном таким сравнительно невинным способом, направился в свою спальню.