Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава LVI. Потерпев поражение от племянника, Ральф Никкльби, пользуясь подвернувшимся случаем, составляет новый план мщения, к которому приобщает нового испытанного союзника.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава LVI. Потерпев поражение от племянника, Ральф Никкльби, пользуясь подвернувшимся случаем, составляет новый план мщения, к которому приобщает нового испытанного союзника. (старая орфография)

ГЛАВА LVI.
Потерпев поражение от племянника, Ральф Никкльби, пользуясь подвернувшимся случаем, составляет новый план мщения, к которому приобщает нового испытанного союзника.

События идут своим чередом, увлекая за собою историка. События нашего рассказа заставляют нас вернуться к тому моменту в предпоследней главе, когда мы оставили Ральфа Никкльби и Артура Грайда в доме, где смерть так внезапно водрузила свое мрачное черное знамя.

По уходе племянника Ральф замер на месте со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами и несколько минут простоял неподвижно в той самой позе, которую он принял, посылая свое последнее проклятие вслед Николаю. Если бы не судорожно вздымающаяся грудь, его можно было бы принять в этот момент за бронзовую статую. Наконец, как человек, пробуждающийся от глубокого, тяжелого сна и мало-по-малу расправляющй свои члены, он вздрогнул и потряс кулаком по направлению к двери, в которою вышел Николай, но сейчас-же, как бы устыдившись своей слабости, спрятал руку за жилет и, обернувшись, посмотрел в лицо Грайду, менее смелому, чем он, и не успевшему еще оправиться от удара.

Этот негодный, жалкий трус, еще дрожал всем телом, его седые, редкие волосы до сих порь еще стояли дыбом на его голове. Встретив пристальный взгляд Ральфа, он окончательно потерялся; шатаясь, поднялся на ноги и, закрыв лицо руками, стал уверять, подвигаясь понемногу к дверям, что он ни в чем не виноват.

-- Кто же вас обвиняет, приятель? - ответил Ральф глухим голосом. - Кажется, никто.

-- Вы так на меня смотрите, как будто я во всем виноват, - пролепетал несчастный.

-- Если ужь кого обвинять, - пробормотал Ральф, силясь улыбнуться, - так только его за то, что он не прожил часом дольше; проживи он еще один час, для нас с вами и этого было бы вполне достаточно. Да, ужь если кого обвинять, так только его.

-- Но больше, неправда ли, никто не виноват? - произнес Грайд, все еще заикаясь от страха.

-- Никто, по крайней мере, в этой неудаче, - ответил Ральф. - Но я не покончил еще счетов с этим молокососом, который отбил у вас невесту. Не подумайте, что за сегодняшнее бахвальство... нет, за это мы с ним расквитались бы, не случись такого сюрприза.

Спокойствие, с которым говорил Ральф, так мало гармонировало с выражением его лица, было так неестественно и ужасно по сравнению с его резким, скрипучим и отрывистым голосом (он делал паузы почти на каждом слове, поминутно переводя дух и напоминая захмелевшого человека, старающагося объясниться членораздельными звуками), что, встань сейчас Брэй со своего смертного одра и явись несчастному Грайду, едва ли тот испугался бы больше, чем боялся теперь.

-- Ну, а карета? - спросил Ральф, после долгой внутренней борьбы, вроде той, которую испытывает эпилептик, стараясь осилить наступающий припадок болезни - Ведь мы приехали в карете. Она еще здесь?

Обрадованный возможностью не видеть хоть минуту своего собеседника, Грайд, пользуясь этим предлогом, подошел к окну, между тем как Ральф, отвернувшись сосредоточенно рвал на себе рубашку рукою, которую держал за жилетом, и бормотал хриплым шепотом:

-- Десять тысяч фунтов! Он сказал - десять тысяч! Как раз та сумма, какую я выдал вчера под две закладные и которая с завтрашняго дня должна была давать мне громадный процент. Надо же было им обанкротиться! И кто же? Он, он первый приносит мне эту весть!.. Здесь ли наша карета?

-- Здесь, здесь, - поспешил ответить Грайд испуганный тоном, которым был задан этот вопрос. - Ах, Боже мой, какой вы горячка!

-- Подите сюда, - сказал Ральф, подзывая его к себе. - Никто не должен видеть нашего волнения. Мы выйдем с вами под руку.

-- Ай, да вы так давите мне руку, точно хотите сломать! - крикнул Грайд.

Ральф нетерпеливым движением выпустил его руку, спустился вниз своим обычным твердым, решительным шагом и молча сел в карету. Грайд последовал за ним. Когда кучер спросил, куда ехать, Грайд вопросительно посмотрел на Ральфа; по тот хранил глубокое молчание, и, не дождавшись ответа, Грайд приказал ехать к себе на квартиру.

Всю дорогу Ральф просидел в своем углу, скрестя руки и не проронив ни звука. Голова его была опущена на грудь, глаза закрыты, и только по непрерывному движению густых нависших бровей можно было догадаться, что он не спит. Только когда карета остановилась, он поднял голову и, выглянув к окно, спросил, куда они приехали.

-- Я и не заметил, как мы доехали, - сказал Ральф. - Мне хотелось бы выпить стакан холодной воды. У вас найдется, надеюсь?

-- Найдется все, что вам будет угодно, - ответил Грайдь со вздохом. - Стучаться не нужно. Кучер, позвоните!

Кучер позвонил раз, другой, третий; затем принялся колотить в дверь изо всей мочи, но никто не показывался. Он заглянул в замочную скважину, - никого. Дом был безмолвен, как могила.

-- Что там еще? - спросил нетерпеливо Ральф.

-- Эта Пег скоро совсем оглохнет! - ответил Грайд, как мог спокойнее, но взгляд его выражал тревогу и страх. - Послушайте, кучер, позвоните еще раз, может быть, она увидит, как качается колокольчик.

Кучер принялся опять стучать и звонить. Наконец в окнах начали появляться соседи, перекликаясь через улицу и спрашивая друг друга, уж не хватил ли служанку Грайда ударь? Вокруг кареты начала собираться толпа, обменивавшаяся вслух самыми смелыми предположениями. Одни утверждали, что служанка мистера Грайда заснула, другие - что она заживо сгорела; третьи - что она просто напилась до безчувствия; наконец, какой-то толстяк высказал нескромную догадку, что, вероятно, она увидела что-нибудь съестное и, с непривычки к такому зрелищу, до того перепугалась, что с нею приключилась падучая. Последнее предположение пришлось как нельзя более по вкусу толпе: громкий хохот огласил воздух, и несколько человек головорезов собирались уже было перелезть через решетку и выломать кухонную дверь, чтобы констатировать факт, но кое-как удалось удержать их от этой смелой затеи. Но этим дело не кончилось. Вся округа давно уже знала, что на этот день была назначена свадьба Артура, и потому вопросы и нескромные шутки по адресу новобрачной сыпались со всех сторон. Большинству очень понравилась высказанная кем-то догадка, что молодая сидит в карете, переодетая мужчиной, и что Ральфь Никкльби и есть переодетая невеста. Послышались веселые шуточки по поводу того, что новобрачная явилась в дом мужа в щюках и сапогах. Поднялся хохот, крик, наконец, стали даже раздаваться свистки. Делать нечего, Ральфу и Грайду пришлось укрыться в соседнем доме. Там они раздобыли лестницу, приставили ее к стене (которая на их счастье была не высока) и спустились во двор дома Грайда здравы и невредимы.

-- Знаете, - сказал Артур Ральфу, очутившись у себя во дворе, - я боюсь войти в дом. Вдруг как ее убили, и она лежит теперь на полу с разбитой головой?

-- Допустим даже, что так, что же тут ужасного? - отвечал Ральф. - Было бы отлично, если бы такия дела совершались почаще. Чего тут пугаться? Оставайтесь, если хотите. Я иду.

Но прежде он накачал воды из пасоса, выпил несколько глотков, освежил голову и лицо и, вернув себе свое обычное самообладание, вошел в дом, как ни в чем не бывало. Грайд вошел за ним следом.

В доме по обыкновению царил полумрак, и нигде не было заметно никакой перемены; комнаты имели свой обыкновенный мрачный и неуютный вид. Поломанная и рваная мебель стояла по местам. Железный маятник старых, безобразных, запыленных часов, как всегда, громко тикал, заглушая всякие звуки извне. Хромоногие комоды и шкапы попрежнему стояли, забившись в темные углы от нескромных взоров; шум шагов отдавался таким же, как и всегда, жалобным эхом. Длинноногий паук, заслышав людские шаги, прекратил беготню по стене и неподвижно повис на своей паутине. Испуганный появлением человека в своих наследственных владениях, он притворился мертвым, выжидая, чтобы непрошенные гости ушли.

Приятели осмотрели весь дом от чердака до подвала, - отворяли скрипучия двери, заглядывали в каждую комнату, - но нигде не нашли следов старой Пег.

Наконец, утомившись безплодными поисками, они уселись в комнате, которую обыкновенно занимал Грайд.

-- Старая ведьма, по всей вероятности, вышла за какими-нибудь покупками к свадьбе, - сказал Ральф, собираясь уходить. - Смотрите, я разрываю ваш вексель: он теперь ни на что нам не нужен.

Между тем Грайд осматривал комнату. Вдруг он с громким криком упал на колени возле большого сундука.

-- Что там еще? - спросил с досадою Ральф.

-- Ограбили! Обокрали! - кричал Грайд.

-- Что украли? Деньги?

-- Нет, нет, нет! Хуже, гораздо хуже!

-- Да что же, наконец? - крикнул Ральф.

блого я дома их не держу. Лучше бы она пустила меня по миру, чем сделать то, что она сделала!

-- Да что же она, наконец, сделала? - воскликнул Ральф, выходя из себя. - Что?.. Ответите ли вы, чорт вас побери?

Грайд не отвечал и продолжал рыться в бумагах своими крючковатыми пальцами.

-- У вас пропал какой-нибудь документ? - бешено заорал Ральф, изо всей силы встряхивая его за шиворот. - Что у вас такое пропало? Что именно, я вас спрашиваю?

-- Да, документ... бумага. Я погиб! Пропала моя головушка! Я погиб, погиб! Она видела, как я читал его, недавно читал... я постоянно его перечитывал... она подсмотрела... подсмотрела, как я прятал в шкатулку... Теперь шкатулки нет на месте... она украла ее... Будь она проклята! Я пропал, пропал!

-- Какие это были бумаги? - крикнул Ральф, которого осенила внезапная мысль, заставившая его вздрогнуть с головы до ног. - Глаза его сверкали, и он с силой стиснул костлявую руку Грайда. - Какие бумаги?

-- Она и сама не знает, какие, она по умеет читать, - продолжал кричать Грайд, не слушая Ральфа. - Единственная для нея возможность выручить за них деньги - это хорошенько их спрятать. Найдется кто-нибудь, кто ей прочтет их и научит, что с ними делать. Она безнаказанно заработает на них вместе ее своим сообщником; мало того, поставит еще себе это в заслугу, скажет, что нашла их... что знала, что оне у меня... у нея в руках все улики против меня... И в конце концов я один пострадаю... один... я один!

-- Успокойтесь! - сказал Ральф, еще крепче стискивая ему руку и устремив на него твердый, пристальный взгляд, говоривший без слов, что он нашел выход. - Успокойтесь! Будьте же, наконец, разсудительны. Уйти далеко она не могла. Я сейчас позову полицию. Вы заявите, что у вас украдено, и, верьте мне, ее живо схватят. Караул! На помощь!

-- Нет, нет, нет! - взвизгнул Грайд, зажимая Ральфу рот. - Этого я не могу! Не смею!

-- Караул! На помощь! - продолжал кричать Ральф.

-- Молчите! Ради Бога, молчите! - кричал Грайд, топая ногами, словно помешанный. - Да замолчите же, вам говорят! Я не могу, я не смею заявить об этом полиции!

-- Как не смеете? Что это значит?

-- Не смею! Не смею! - повторял Грайд, ломая руки. - Тс... ни слова. Никому об этом ни слова, иначе я погиб! Как ни поверни, я погиб. Я пойман! Меня упекут под суд, сгноят живьем в Ньюгете!

Долго еще несчастный, охваченный паническим ужасом, оглашал комнату криками, в которых как-то нелепо сливались страх, бешенство и отчаяние. Но мало-по-малу эти крики перешли в жалобный вой, только изредка прорывавшийся диким возгласом, когда Грайд, продолжавший рыться в бумагах, обнаруживал какую-нибудь новую пропажу. Ральф, извинившись перед приятелем, что должен покинуть его в таком горе, ушел. К великому огорчению зевак, которые все еще чего-то поджидали на улице, он сообщил им, что в доме ничего особенного не случилось, затем сел в кэб и отправился домой.

Дома его ожидало письмо. Некоторое время он смотрел на конверт, не решаясь его распечатать, но, наконец, сломал печать и, когда прочел письмо, побледнел, как мертвец.

-- Худшее, чего я мог ожидать, свершилось, - пробормотал он, - банкирский дом обанкротился. Теперь и все понимаю. Слух об этом распространился в Сити еще вчера, и вот откуда Чирибли узнали эту новость. Прекрасно, превосходно!

Он в страшном волнении прошелся большими шагами по комнате и снова остановился.

-- Десять тысяч фунтов! И ведь вложил-то я их всего на день, на один только день! Скольких лет труда, скольких мучительных дней и безсонных ночей стоили мне эти десять тысяч фунтов! Десять тысяч! Сколько благосклонных улыбок размалеванных красавиц, сколько заискивающих фраз пустоголовых мотов, проклинающих меня в душе, достаюсь бы на мою долю за то время, пока я удвоил бы эти десять тысяч фунтов! Как бы я душил, как прижимал бы всех этих болванов! Сколько наслушался бы сладких речей, насмотрелся льстивых улыбок! Сколько получил бы трогательных, нежных посланий, с пылкими уверениями в преданности!.. Послушать, что толкуют в свете, так может показаться, будто люди, подобные мне, приобретают богатство ценою притворства подлости, унижений и лести. А как посмотришь, унижение и подлость оказываются совсем не на той стороне. Какое море лести и лжи излилось бы на меня за мои десять тысяч фунтов от тех проходимцев, которые, не будь я богат, отвернулись бы от меня с презрением, как ежедневно отворачиваются от людей, стоящих выше их во всех отношениях, если у этих людей пусто в кармане! И если бы даже я удвоил свой капитал, получил бы сто на сто, у меня и тогда не нашлось бы ни одного соверена, который не служил бы олицетворением десяти тысяч подлых обманов, совершенных не кредитором, - нет, не верьте этому, - а должником, честным, великодушным, доверчивым должником, считающим позором для себя отложить хоть пол шиллинга на черный день из своего ежегодного дохода!

Шагая по комнате, Ральф продолжал свою филиппику на ту же тему, как будто хотел смягчить горечь своей потери этими общими разсуждениями о мелочности и пошлости людской. Но по мере того, как воспоминание о постигшей его неудаче все ярче всплывало в его душе, шаги его становились менее уверены и, наконец, бросившись в кресло и так сильно сжав его ручки, что оно затрещало, он произнес:

-- Было время, когда ничто не могло меня взволновать сильнее, чем потеря такой большой суммы, ничто! Что значили для меня все эти браки, рождения, смерти, которыми так интересуются люди (разумеется, если они не были связаны для меня с приобретением или потерею денег)! Но теперь, клянусь честью, я не так больно чувствую свою потерю, как то торжество, с которым он мне о ней сообщил! Если бы даже он был причиной этого краха, - я, впрочем, почти уверен, что так оно и есть, - кажется, я и тогда не ненавидел бы его сильнее, чем теперь. Ах, кабы только мне ему отомстить! Хотя бы не сразу, нет! Отомстить постепенно, но верно! Кабы мне только с ним за все разсчитаться, я быль бы теперь совершенно спокоен.

"Сарацинову Голову", узнать там, приехал ли Сквирс в Лондон, и если приехал, то дождаться ответа. Ногс вернулся с известием, что мистер Сквирс приехал нынче утром, что письмо застало его в постели и что он приказал кланяться мистеру Никкльби и передать, что сейчас встанет и немедленно явится.

Сквирс действительно не заставил себя долго ждать. Но как ни мало прошло времени между возвращением Ньюмэна и его появленем, Ральф успел подавить в себе последние следы волнения и придать своему лицу его обычное, безстрастное выражение, которому он, быть может, был в значительной степени обязан своим огромным влиянием на людей не слишком строгих нравственных правил, а этим влиянием, надо отдать ему справедливость, он умел-таки пользоваться для своей выгоды.

-- Как поживаете, мистер Сквирс? - сказал он, приветствуя гостя со своей обычной не то насмешливой, не то угрюмой улыбкой. - Как поживаете?

-- Полегоньку, сэр, - ответил Сквирс. - Помаленьку, да полегоньку, что может быть лучше? Домашние мои все здоровы да и мальчуганы скрипят понемножку, только вот какая-то проклятая сыпь одолела и окончательно лишает их аппетита. Но ведь и погодка-то теперь какова! Как тут не болеть? Я им это постоянно говорю всякий раз, когда их постигнет какое-нибудь испытание. Испытания, сэр, - наш удел, удел смертных. Сама смерть есть не что иное, как ниспосланное нам испытание, сэр. В этой юдоли скорбей и печали что ни шаг, то новое испытание, и если мальчуган не хочет мириться с испытаниями, выпавшими на его долю, если он докучает вам своими жалобами, приходится волей-неволей учить его уму-разуму. Так сказано и в писании, сэр.

-- Мистер Сквирс! - резко перебил Ральф его излияния.

-- Что прикажете, сэр?

-- Если позволите, мы оставим пока эти драгоценные поучения и перейдем к делу.

-- С величайшим удовольствием, - ответил Сквирс, - но позвольте мне прежде сказать...

-- Нет, уж позвольте мне первому сказать то, что я имею вам сообщить... Эй, Ногс, где вы там?

Ральф принужден был повторить свой окрик два или три раза, прежде чем появился Ньюмэн.

-- Вот что: ступайте обедать сейчас. Слышите?

-- Да ведь рано еще, - заметил Ньюмэн недовольным тоном.

-- Но моему, пора; значит, нечего разсуждать, - сказал Ральф:

-- У вас что ни день, то новый чась для обеда, это совсем не порядок, проворчал Ногс.

-- Не беда. У вас, кажется, не так уж много поваров и дворецких, чтобы вас особенно затруднило извиниться перед ними за безпорядок, - отрезал Ральф. - Сказано: марш, ну, и ступайте!

Это приказание было отдано тоном, не допускающим возражении, но Ральф не удовольствовался приказанием, а пошел в каморку Ньюмэна под предлогом, что ему нужно там взять кое-какие бумаги, и, удостоверившись, что тот ушель, запер за ним дверь на засов, чтобы он не мог потихоньку отомкнуть дверь своим ключом.

-- Я имею причины подозревать этого молодца, - сказал Ральф, вернувшись к себе в кабинет. - Поэтому, до тех пор, пока я найду наивернейшее и удобнейшее средство отделаться от него, я решил за ним присматривать.

-- Ну, отделаться-то от него, кажется, не так трудно, - заметил ухмыляясь Сквирс.

-- Пожалуй. Во всяком случае не труднее, чем от многих других моих благожелателей, насколько мне известно... Ну-с, итак, вы сказали...

Безпечный тон последних слов Ральфа и его намек на то, что ему ничего не стоит отделаться от Ньюмэна, как и от многих других, очевидно, имели свою цель, которой и не преминули достигнуть. После некоторого колебания, Сквирс заговорил смиренным тоном:

по целым неделям не видеться с детьми и женой. Конечно, мне очень приятно иметь с вами дело, и...

-- Надеюсь, - заметил сухо Ральф.

-- Еще бы! Конечно, весьма приятно,--продолжал Сквирс, потирая колени. - Хотя в то же время нельзя не сознаться, что когда человеку, как, например, в этом случае мне, приходится тащиться за двести пятьдесят миль, чтобы получить исполнительный лист, это выходит несколько утомительно, не говоря уже о риске.

-- О каком риске вы говорите, мистер Сквирс? Я что-то вас не совсем понимаю, - сказал Ральф.

-- Это я так только, к слову, - ответил уклончиво Сквирс.

-- А я вас спрашиваю, в чем вы видите риск? - повторил Ральф настойчиво.

-- Да я вовсе не жалуюсь, мистер Никкльби, - поспешил извиниться мистер Сквирс. - Но, честное слово, я никогда не сидел такого...

-- Я вас спрашиваю, в чем вы видите риск? - еще настойчивее перебил его Ральф.

-- В чем риск? - повторил Сквирс, усиленно растирая свои колени. - Не стоит говорить об этом. Есть вещи, о которых лучше умалчивать. Вы сами знаете, о каком риске я говорю.

-- Сколько раз я вам повторял и сколько раз мне придется вам повторять, что вы ничем не рискуете? Что вы подтвердили под присягою на суде и что вам придется еще показать? Что тогда-то и тогда-то в вашем пансионе содержался мальчик, по имени Смайк, что он пробыл у вас столько-то лет, исчез от вас при таких-то и таких-то обстоятельствах, что теперь вы его нашли и можете удостоверить и доказать подлинность его личности. Разве все это не сущая правда сначала и до конца?

-- Конечно, правда, - согласился Сквирс.

-- Так в чем же вы видите риск? Сноули, тот действительно рискует, он дает ложную присягу, а ведь ему я плачу меньше, чем вам.

-- Да, надо признаться, Сноули в этом деле дал-таки маху, - заметил Сквирс.

-- Дал маху! - с досадой повторил Ральф. - Дал ли, не дал ли маху, а посмотрите, как он отлично справляется с делом, как умело, с каким святым лицом дает показания. А вы... вы всюду видите риск! Просто понять не могу, чего вы боитесь. Доказательства несомненны: несомненно у Сноули был другой сын, несомненно, что Сноули был два раза женат, несомненно, что первая его жена умерла! Не явится же она с того света и не покажет, что не она писала письмо. Сам Сноули тоже не заявит, что Смайк не его сын, и что настоящий его сын давно съеден червями! Так чем же вы рискуете? Сноули - другое дело, он действительно совершает преступление, но, я полагаю, ему не привыкать стать. Но вы-то, вы чем тут рискуете, Бога ради?

-- Я? Конечно, ничем. Я не замешан в деле, но ведь и вы не замешаны: ни мне, ни вам ничто не грозит. Сноули понимает, что в собственных своих интересах он должен твердо держаться данных раз показаний, иначе он рискует своей головой, и только в таком случае и рискует. И после этого вы еще толкуете о каком-то вашем риске!

-- Да, толкую и буду толковать! - проворчал Сквирс, безпокойно озираясь. - Как же это иначе назвать? Или вы полагаете, что оказали мне великое одолжение тем, что приплели меня к этому делу?

-- Называйте, как хотите, - сказал Ральф с раздражением в голосе, - но выслушайте меня! Вы знаете так же хорошо, как и я, что этот план был прежде всего задуман с той целью, чтобы дать вам возможность отомстить негодяю, который вам насолил и вдобавок вас же отколотил до полусмерти. Не вы ли только об одном и мечтали, как бы снова заполучить в свои руки того дохлого мальчишку, чтобы этим способом, самым чувствительным, по вашему мнению, для вашего врага, заставить его поплатиться за весь тот вред и оскорбления, которые он вам нанес? Так это или нет, мистер Сквирс?

-- Все это, конечно, до известной степени верно, - ответил Сквирс, почти побежденный аргументацией Ральфа и его резким, уверенным тоном.

-- То есть, как это до известной степени? Что вы хотите этим сказать? - спросил Ральф.

-- Только то, что во всей этой затее, если не ошибаюсь, приписались в разсчет столько же ваши интересы, сколько и мои, - ответил Сквирс.

-- Неужели вы так наивны, чтобы воображать, что я сталь бы вам помогать, если бы у меня не было тут и своего разсчета? - проговорил Ральф, не сморгнув.

-- Конечно, нет, я отлично это понимаю, - отвечал Сквирс. - Я только хотел поставить вопрос ребром, чтобы между нами не осталось ничего недосказанного.

же мстите и в то же время кладете деньги в карман. Таким образом вы соединяете полезное с приятным. Не скажу, конечно, чтобы при существующих обстоятельствах я отказался от такой постановки дела, если бы это было возможно. Во всяком случае, кто же из нас двоих в выигрыше? Вы ли, имея возможность убить одним ударом двух зайцев (ибо в крайнем случае у вас остается все-таки уверенность если не в успехе предприятия, то хот в заработке, или я, для которого несомненно одно, что так или иначе мне придется уплатить деньги независимо от того, буду ли я иметь успех в своих планах или нет?

Так как Сквирс не мог ответить на этот вопрос ничем, кроме пожатия плеч да улыбки, Ральф посоветовал ему лучше молчать и быть благодарным за выгоды, доставшияся на его долю, и затем уверенно продолжал свою речь, перейдя к описанию последних событий.

Во-первых, он рассказал, как Николай помешал выполнению его плана относительно брака некоей молодой леди и как, воспользовавшись внезапною смертью её отца, он взял ее под свое покровительство и увез к себе в дом.

Во-вторых, он сообщил Сквирсу, что эта молодая леди оказывается обладательницею значительного капитала, благодаря некоему завещанию, документу, подлинности которого во всякомь случае нельзя заподозрить, который легко отличить от всякого другого, так как он составлен на имя молодой леди, и который еще легче добыть в числе других бумаг, если только знать, где он хранится. Разъяснив своему собеседнику, что раз эта леди узнает о существовании подобного документа, её муж (а что этим мужем будет никто другой, как Николай, Ральф в этом нимало не сомневался), её муж сделается богатым человеком и, следовательно, еще более опасным врагом.

В-третьих, он не скрыл от Сквирса, что этот документ вместе с другими бумагами похищен у одного лица, которое приобрело их также беззаконным путем и потому не может возбудить преследования за похищение, и что, наконец, он, Ральф, знает похитителя.

Ральфа и к чему собственно клонится его речь.

-- А теперь, - сказал Ральф, придвигаясь к своему собеседнику и положив ему руку на плечо, - хорошенько выслушайте, что я задумал, и как мы приведем в исполнение мой план, когда он окончательно созреет. Кроме молодой леди и её будущого супруга никто не может извлечь никакой пользы из завещания, да и им-то самим оно может принести выгоду только в том случае, если очутится в их руках; это я доподлинно знаю. Так вот мне нужно иметь этот документ. Тому, кто мне его добудет, я заплачу пятьдесят фунтов золотом и сожгу бумагу на его глазах.

Сквирс безсмысленно следил взглядом за Ральфом, который с последними словами протянул руку к камину, как бы и в самом деле сжигая бумагу.

-- Так, - проговорил он нерешительно, - но на кого вы намекаете? Кто достанет вам документ?

-- Может быть, и никто, так как для этого придется потрудиться. Но если кто и возьмется достать, так это вы.

своего плана при таких условиях, а, может быть, счел бы за лучшее совсем от него отказаться. Но на Ральфа слова Сквирса не произвели ни малейшого впечатления. Он дал ему время высказаться и затем, как ни в чем не бывало, продолжал развивать свой план, особенно старательно упирая на те его подробности, которые могли показаться Сквирсу наиболее заманчивыми.

Он обратил его внимание на возраст, на дряхлость и слабость мистрисс Слайдерскью; на малую вероятность того, чтобы она могла иметь сообщника, или даже вообще знакомых, принимая в разсчет её замкнутую жизнь во все время продолжительного её пребывания в доме Грайда; упомянул и о том, что едва ли эта покража являлась следствием заранее обдуманного плана, так как иначе старуха, конечно, не преминула бы прихватить приличную сумму денег; затем указал на затруднительное положение, в каком она должна была, очутиться, с кучей документов на руках, ценности которых она, конечно, не подозревала и с которыми не знала, что сделать; наконец, высказал свою уверенность в том, что человеку, близко знакомому с положением дела, не представится никакого труда вкрасться в доверие старухи и, действуя умело (в случае нужды можно будет даже пустить в ход угрозы, - заметил он вскользь), добиться того, что она добровольно отдаст документ. Добавив к этому, что так как мистер Сквирс, собственно говоря, даже не живет в Лондоне, и, следовательно, его мимолетные сношения с мистрисс Слайдерскью не могут возбудить подозрений ни в настоящее время, ни впоследствии, мистер Никкльби вкратце объяснил, что самому ему нельзя взяться за это дело, так как старуха знает его лично. Кроме того он вставил в свою речь несколько льстивых замечаний насчет такта и опытности мистера Сквирса, которому, конечно, ничего не будет стоить провести такую старушенцию, как мистрисс Слайдерскью. В придачу ко всем этим убедительным доводам, лукавый старик со своим обычным искусством нарисовал яркую картину поражения Николая, если им удастся устроить, что он женится на нищей, вместо богатой наследницы, как он теперь разсчитывает. Коснувшись затем мимоходом тех преимуществ, которые приобретает мистер Сквирс в его положении, заручившись дружбой такого человека, как он. Ральф перечислил все услуги, оказанные им Сквирсу, упирая в особенности на показание, данное им некогда на суде в деле по обвинению Сквирса в жестоком обращении с одним болезненным ребенком, которое привело к смерти последняго. (Надо, впрочем, заметить, что эта смерть как нельзя лучше устраивала дела Ральфа и некоторых его клиентов, о чем он, конечно, ни словом не заикнулся). В заключение он дал понять Сквирсу, что обещанная цифра награды может быть увеличена до семидесяти и даже, в случае полного успеха, до ста фунтов.

По окончании этой длинной речи мистер Сквирс помолчал, заложил ногу на ногу, потом принял опять прежнюю позу, почесал в затылке, потер себе глаз, внимательно осмотрел свои руки, покусал ногти и, выказав вообще всеми своими движениями безпокойство и нерешительность, осведомился, не надбавит ли мистер Никкльби еще чего-нибудь сверх назначенной им сотни фунтов. Получив отрицательный ответ, он снова стал ерзать на стуле, затем, после некоторого раздумья, вновь и столь же безуспешно осведомился, не прибавит ли мистер Никкльби еще хоть полсотни и, наконец, сказал, что он всегда рад услужить другу, что таков был искони его главный принцип, а потому он согласен и принимает условия.

-- Только как же теперь разыскать эту старуху? - спросил он. - Вот в чем загвоздка.

-- Я и сам пока не знаю, - ответил Ральф, - но надо постараться. Мне не раз приходилось откапывать людей, которые имели возможность спрятаться надежнее, чем эта старуха. Мне известны в Лондоне такия местечки, где за одну, две гинеи можно оборудовать и не такое дельце... Однако, звонят, - верно это явился мой клерк. Прощайте пока, да, чтобы не ходить ко мне даром, ждите дальнейших известий.

-- Согласен, - пробурчал Ральф. - Больше, надеюсь, вы ничего не имеете мне сказать?

Сквирс покачал головой и взял шляпу. Ральф проводил его до дверей, нарочно выражая вслух свое удивление, чтобы Ньюмэн мог его слышать, по поводу того, что дверь заперта на засов, как будто на дворе ночь. Впустив Ногса и выпустив Сквирса, он вернулся к себе в кабинет.

-- Ну-с, теперь, чтобы там ни случилось, я спокоен и уверен в себе, - проворчал он сквозь зубы. - Дайте мне только хоть немного вознаградить себя за понесенную потерю и неудачу; дайте мне возможность лишить его того, что для него особенно дорого, больше мне пока ничего не нужно. Это будет первым звеном той цепи, которую я на него наброшу, и уж, конечно, я постараюсь сковать ее мастерски.