Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава LVII, из которой читатель узнает, как помощник Ральфа Никльби приступает к делу и насколько он в нем успевает.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава LVII, из которой читатель узнает, как помощник Ральфа Никльби приступает к делу и насколько он в нем успевает. (старая орфография)

ГЛАВА LVII,
из которой читатель узнает, как помощник Ральфа Никльби приступает к делу и насколько он в нем успевает.

Был теплый, сырой, осенний вечер. В темной каморке под самой крышей жалкой лачуги, стоявшей в конце глухой улицы или, вернее, глухого двора близ Ламбета, сидел один одинешенек человек, с кривым глазом и в таком странном костюме, который можно объяснить или страшной нищетой его владельца или его желанием замаскировать свою личность для каких-нибудь особенных целей. На нем был длиннополый широкий сюртук, в который он мог бы свободно завернуться весь, с головой, не рискуя порвать засаленной старой материи, притом с рукавами чуть не вдвое длиннее рук. В этом оригинальном одеянии и в таком странном, пользующемся сомнительною репутацией, месте, не имевшем ничего общого с родом занятий и привычной обстановкой мистера Сквирса, сама мистрисс Сквирс, пожалуй, с трудом бы узнала своего главу и повелителя, несмотря на всю проницательность этой почтенной леди и её нежную привязанность к мужу. А между тем это был именно мистер Сквирс. Он казался сильно не в духе, несмотря на то, что черпал некоторое утешение из бутылки темного стекла, стоявшей на столе у него под рукой. Взгляд, которым он окидывал комнату, выражал вместе с глубоким отвращением к окружавшей его обстановке, воспоминание и сожаление о других местах и лицах.

Действительно, ни комната, по которой с грустью блуждал взор мистера Сквирса, ни узкий переулок, куда мог бы проникнуть этот взор, если бы мистер Сквирс потрудился подойти к окну, не представляли из себя ничего привлекательного. Чердак, на котором он помещался, был грязен и почти пуст; кровать и кое-какая необходимая мебель были ветхи и крайне невзрачны; улица - темна и пустынна. Так как это была улица с одним выходом, то по ней и всегда-то бродили лишь немногие обыватели; теперь же, когда погода не только не благоприятствовала прогулке, а, напротив, была именно такова, что, как говорится, добрый хозяин не выгнал бы собаки на двор, - единственными признаками жизни в этом месте и в этот час был тусклый свет, пробивавшийся кое-где сквозь закоптелые стекла, однообразный шум дождя, да нарушавший кое-где тишину стук затворявшейся двери.

Мистер Сквирс продолжал меланхолически оглядывать комнату, прислушиваясь к монотонному шуму, доходившему с улицы, разнообразившемуся лишь шуршанием его собственного долгополого сюртука, когда он протягивал руку к бутылке и затем подносил стакан к губам. Вероятно, мистер Сквирс долго бы еще просидел таким образом, если бы сгустившаяся мало-по-малу темнота не напомнила ему, что пора снять со свечи. Несколько развлеченный этим занятием, он поднял к потолку свой единственный глаз и, разглядывая фантастические узоры, выведенные на нем сыростью и дождем, проникавшим с крыши, произнес следующий монолог:

-- Ну и дела, нечего сказать, чорт бы их побрал! Сколько уже времени, по крайней мере, недель шесть я подстерегаю эту ведьму, эту воровку (мистер Сквирс не без запинки выговорил последний эпитет), а между тем в Дотбойс-Голле, может быть, творится чорт знает что. Ничего не может быть хуже, как попасться в лапы к этой старой лисе - Никкльби. С ним никогда не знаешь, как быть: заработаешь грош, а потеряешь, того и гляди, целый фунт.

Эти финансовые соображения напомнили мистеру Сквирсу, что в данном случае дело шло о целой сотне фунтов, которую он мог нажить. Морщины на его челе мигом разгладились, и он весело осушил свой стакан.

-- Я никогда не видел, - продолжал мистер Сквирс свои размышления вслух, - никогда не знавал такой тонкой бестии, как этот Никкльби. Попробуй-ка его раскусить, как бы не так! А сам всякого видит насквозь. Как говорится, прошел огонь, воду и медные трубы. Стоило посмотреть, как он изловчался и изворачивался, на какие пускался проделки и ухищрения, чего, чего только не делал, чтобы разнюхать место, где обретается прелестнейшая мистрисс Пег и тем очистить дорогу для моих действий. Ни дать, ни взять ползучий змей, аспид да и только, и глаза-то у него и рожа, как у аспида, прости, Господи! Вот кто бы наделал дел, кабы был заодно с нами. Впрочем, что я, арена нашей деятельности для него слишком тесна: его гений сокрушил бы стены железной темницы, преодолел бы все препятствия, разрушил бы все на своем пути и воздвиг бы себе памятник... Однако, довольно! Я еще обдумаю эту речь и окончу при более удобном случае.

Оборвав таким образом нить своих размышлений, мистер Сквирс снова налил и опорожнил стакан, затем извлек из кармана засаленное письмо и принялся читать его вслух с видом человека, которому в совершенстве было известно содержание этого документа, но который хочет воскресить его в своей памяти за неимением лучшого развлечения.

"Свиньи здоровы, - читал мистер Сквирс, - коровы то же, а мальчишки дерутся. Маленький Спрутер стал щуриться; была ли у него раньше эта дурная привычка?" - Постой, я ему покажу щуриться, дайте мне только вернуться. - "Гобби продолжает сопеть за обедом и уверяет, что это оттого, что ему дают жесткое мясо". - Ладно, ладно, мистер Гобби, ты у меня засопишь и без мяса!--"У Питчера опять сделался тиф". - Вот еще беда с этим мальчишкой! - "Родители взяли его домой, и он умер у них на другой день". - Опять такая же штука. Чистое надувательство! Надо же было ему умереть как раз перед окончанием четверти. Опять четвертная плата в трубе! А все благодаря этой проклятой системе взноса задним числом. - "Пальмер-младший продолжает упорствовать в своем желании уйти на небо". - Просто недоумеваю, что мне с ним делать! Вечно у него на уме всякая чепуха! Эта фантазия ничуть не лучше той, когда он выразил желание быть ослом, потому что тогда у него, по крайней мере, не будет отца, который его ненавидит. И это называется шестилетний ребенок! Какая испорченность!

Мистер Сквирс до такой степени огорчился таким проявлением черствости в столь юном существе, что с досадой сунул письмо в карман и попытался найти утешение в разсуждениях на тему несколько иного свойства.

-- Однако, долгонько таки засиделся я в Лондоне! Шесть недель, - да ведь это целая вечность, особенно когда живешь в такой дыре, в которой порядочный человек не проживет и недели. Но с другой стороны, сто фунтов равняются целым пятерым мальчишкам, да и то если еще получишь с них полностью, не говоря уже о расходах на пищу и прочее. Притом же, надо взять в разсчет, что я ничего не теряю, потому что жизнь здесь не стоит мне ни гроша, а плата за детей и без меня вносится аккуратно; насчет порядка в доме мистрисс Сквирс у меня дока. Потерянное время я тоже живо наверстаю; дня два, и расправе конец, и все войдет в свою колею. Во всяком случае сотня фунтов плата хорошая за два дня, хотя бы даже усиленной работы, которая потребуется, чтобы вернуть мальчишек к прежней дисциплине. Однако, пора, кажется, и к старухе. Судя по тому, что она мне сказала вчера, надо полагать, что сегодня мы с ней или покончим дело ладком или уж придется все бросить. Ну-ка, еще стаканчик! За успех! Мистрисс Сквирс, ваше здоровье, моя милая!

Подмигнув своим единственным глазом так выразительно, как будто очаровательная леди, за здоровье которой он пил, присутствовала здесь самолично, мистер Сквирс так увлекся этой иллюзией, что налил стакан до краев и осушил его залпом. А так как в бутылке заключался довольно крепкий напиток, и мистер Сквирс не раз к ней прикладывался в этот вечер, то немудрено, что он пришел в самое веселое настроение духа и в эту минуту стоял вполне на высоте предстоящей ему задачи.

Читатель узнает сейчас, в чем она состояла. Пройдясь несколько раз по комнате, чтобы размять свои ноги, Сквирс взял бутылку под мышку, прихватил стакан, потушил свечу, очевидно, не разсчитывая скоро вернуться, тихонько проскользнул в дверь, пробрался на цыпочках по корридору к противоположным дверям и легонько постучался.

-- Впрочем, на кой чорт я стучу? Ведь она все равно глуха, как тетеря, - пробормотал он. - Не думаю, чтобы я застал ее врасплох, а если бы и так, мне что за дело!

И Сквирс без дальнейших церемоний тихонько приотворил дверь. Удостоверившись, что в каморке, еще более жалкой, чем его собственная, не было никого, кроме старухи, гревшейся у чуть тлеющого огонька (на дворе было очень холодно, несмотря на то, что стояла еще осень), он вошел и дружески потрепал ее по плечу со словами:

-- Как поживаете, моя голубушка?

-- Ах, это вы? - сказала Пег.

-- Конечно, я, кто же другой! Я - местоимение личное первого лица, единственного числа, именительного падежа. Подразумевается глагол "есмь" и существительное "Сквирс". Все вместе означает мое присутствие здесь. Притяжательное местоимение мое будет мой в мужеском роде, моя - в женском, мое - в среднем, мои

Последния слова почтенный педагог произнес обыкновенным голосом, так что Пег не могла их разслышать. Затем, придвинув стул к огню, он сел против своей собеседницы и, поставив на пол бутылку со стаканом, опять прокричал ей в самое ухо:

-- Так как же вы поживаете, голубушка?

-- Слышу, слышу, - ответила Пег с очаровательной улыбкой.

-- Вот я и исполнил свое обещание, как видение, явился, - прогремел Сквирс.

-- Вот, вот, у нас на моей родине все это говорят, - радостно заметила Пегь. - Только по моему масло куда лучше.

-- Лучше чего? - заорал Сквирс во все горло, а потом добавил потише не очень-то лестный комплимент по адресу старухи.

-- Нет, - ответила Пег, - разумеется, нет.

-- Вот, так тетеря, чистое наказание! - проворчал Сквирс с милой улыбкой, между тем как Пег, глядя на своего собеседника, заливалась добродушным смехом в восторге от своих метких ответов. - Видите вы эту штуку? Это бутылка.

-- Вижу, - ответила Пег.

-- Ну, слава Богу! А это видите? - заорал Сквирс.

-- Это стакан.

Пег и тут поняла, потому что зрение у нея было прекрасное.

-- Смотрите же, - сказал Сквирс, сопровождая свои слова соответствующей жестикуляцией. - Видите, я наливаю из бутылки в стакан, говорю: "За ваше здоровье, голубушка!" и пью. Теперь, как истый джентльмен, споласкизаю стакан, жал только, что приходится выливать в огонь драгоценную влагу. Смотрите, как вспыхнуло! Затем вновь наполняю стакан и передаю его вам.

-- Ваше здоровье! - сказала Пег.

-- Это небось поняла, - проворчал Сквирс, наблюдая, с каким проворством мистрисс Слайдерскью осушила стакан, после чего чуть не задохлась от кашля. - Теперь потолкуем. Ну, что, как доживает ваш ревматизм? - снова прогремел он, стараясь придать своему крику шутливый оттенок.

Мистрисс Слайдерскью, с улыбкой, сопровождавшейся выразительным взглядом, который она бросила на своего собеседника и который долженствовал означать, что она совершенно очарована его наружностью, манерами и разговором, ответила, что теперь ей немного получше.

-- Ну-с, а откуда взялся ревматизм? - продолжал шутить Сквирс, окончательно развеселившись после последняго стакана. - Как вы полагаете, сударыня, откуда берется ревматизм и прочая дрянь, которая одолевает людей? Ну-ка!

Мистрисс Слайдерскью отвечала, что этого она не знает, но что, вероятно, так уж от Бога положено, чтобы на свете был ревматизм, от того он и бывает у людей.

-- Корь, ревматизм, коклюш, лихорадка, тиф, невралгия, - затораторил мистер Сквирс, - все это философия. Небесные тела - философия, земные - тоже философия. Всякое явление в сфере небесной есть философия; всякое явление на земле - философия. Иногда, впрочем, помимо философии, замешивается и метафизика, но это случается редко. Философия - моя страсть. Когда кто-нибудь из родителей задаст мне вопрос насчет классицизма или математики, я прежде всего с достоинством осведомляюсь, имею ли я дело с философом, а так как ответ на этот вопрос всегда следует отрицательный, то я и говорю: "В таком случае, сэр, я, к сожалению, не могу вам дать ни каких разъяснений". Естественно, что после этого родитель отправляется во-свояси, сожалея в душе, что он не философ, и в полной уверенности, что он беседовал с философом.

Наговорив еще много подобного вздору с самым глубокомысленным видом и все это время не спуская своего глаза с мистрисс Слайдерскью, которая не разслышала ни единого слова, мистер Сквирс еще раз отхлебнул из бутылки и передал ее Пег, оказавшей ей в свою очередь должную честь.

-- Пора, кажется, приступать к делу, - сказал себе мистер Сквирс и продолжал громко: - Знаете, миссис, ведь вы смотрите двадцатью годами моложе своих лет.

Мистрисс Слайдерскью засмеялась от удовольствия.

-- Еще бы не помнить, - ответила Пег. - Век буду помнить. Перепугали вы меня тогда чуть не до смерти.

-- Неужто? Впрочем, как было и не испугаться, неожиданно увидев перед собой незнакомца, который является к вам и так таки прямо рекомендуется, заявляя, что он знает, кто вы, зачем вы прячетесь, знает, что вы стащили и, наконец, у кого?

Пег кивнула головой в знак согласия.

-- Я. видите ли, как-то нюхом узнаю все подобные вещи, - продолжал Сквирс. - Каждое дельце этого рода никогда не обходится без моего благосклонного участия. Я, надо вам сказать, нечто в роде юриста, весьма опытного в такого рода делах. Я всегда являюсь другом и поверенным мужчин, женщин, детей безразлично, - словом, всех тех, кто оказывается в затруднительном положении, благодаря излишнему проворству своих рук.

Мистер Сквирс намеревался было продолжать этот перечень своих разнообразных и редких достоинств (как это было условлено у них с Ральфом), черпая красноречие из стоявшей перед ним бутылки, но мистрисс Пег его перебила.

-- Ха, ха, ха! - вдруг весело залилась эта почтенная леди, скрестив руки и покачивая головой. - Так он, стало быть, не женился, нет?

-- Нет, нет, - ответил Сквирс, - за это я вам ручаюсь.

-- И молодой франт увез у него из под носу невесту!

-- Из под самого носа и вдобавок оттузил его на все корки, перебил стекла в квартире и заставил его проглотить свадебный бант, так что тот чуть-чуть не подавился.

-- А ну-ка, разскажите все сначала! - воскликнула Пег в полном упоении от неудач своего бывшого хозяина, отчего её безобразное лицо сделалось еще более отталкивающим, почти страшным. - Начните с самого начала; не пропускайте ни одной мелочи, как будто бы вы мне раньше ничего не говорили. Ну-ка, ну-ка, с той самой минуты, как он пошел к своей красавице!

Продолжая подчивать мистрисс Слайдерскью из бутылки, к которой он и сам не забывал прикладываться, чтобы прочистить голос, мистер Сквирс любезно передал ей во всех подробностях историю крушения надежд Артура Грайда, уснащая свой рассказ изобретениями собственной богатой фантазии, которая с самого первого дня их знакомства так очаровала мистрисс Слайдерскью, что при всей своей нелюдимости она сразу почувствовала к нему непреодолимую симпатию. Пег слушала с таким жадным вниманием, так неистово кивала головой от восторга, так энергично пожимала костлявыми плечами и вообще проделывала такия ужасные гримасы, что даже Сквирс содрагался от страха и отвращения, глядя на нее.

-- Ага, попался старый козел, попался! - бормотала она. - И поделом, другой раз не надувай добрых людей! Так тебе и надо, так и надо, теперь я поквиталась с тобою!

-- Не только поквитались, Сландерс, - сказал ей Сквирс, - но он остался даже вашим должником. Вы поквитались бы с ним в том случае, если бы ему удалось жениться; теперь же, когда ему наклеили нос, вы можете считать, что отплатили ему сторицей. Кстати, - прибавил он, передавая старухе стакан, - вы, кажется, хотели спросить моего мнения насчеть бумаг, какие из них сохранить, какие сжечь; так теперь я могу помочь вам в них разобраться.

-- Время терпит, - ответила Пег, лукаво подмигивая.

-- Как знаете, как знаете! - Мне все равно. Сами же вы меня просили. За услугу я с вас не возьму ни гроша, можете быть уверены. Ну, а затем, конечно, вам лучше знать, что делать. Только и отчаянная же вы голова, я вам доложу.

-- То есть, как это отчаянная? - спросила Пег.

-- Еще бы не отчаянная! Будь я на вашем месте, да ни за что бы я не стал держать при себе бумаг, из-за которых меня могут вздернуть на виселицу, особенно, если бы я мог заработать на них деньжонок, - ответил ей Сквирсь. - Я уничтожил бы те, которые не могут пригодиться, а остальные бы хорошенько припрятал. Впрочем, конечно, это дело ваше, вам и книги в руки. Только я на вашем месте поступил бы осторожнее, вот и все.

-- Что же, ваша правда; пожалуй, взгляните на них, - сказала Пег.

-- Зачем? Не хотите, не надо, - проговорил обиженно Сквирс. - Пожалуйста не подумайте, будто вы делаете мне этим какое-то одолжение. Покажите их кому-нибудь другому, и пусть он даст вам совет.

Вероятно, мистер Сквирс долго бы еще ломался, если бы мистрисс Слайдерскью, желая вернуть его расположение, не принялась проявлять свою любовь к нему с таким жаром, что он чуть не задохся в её объятиях. Поспешив отделаться с возможной любезностью от этих сердечных излияний, являвшихся последствием скорее частого общения с бутылкой, чем страстного темперамента Пег, Сквирс заявил, что он пошутил, и в доказательство выразил готовность хоть сейчас приступить к разборке бумаг, если это может успокоить его добрую приятельницу.

-- Все равно вы уже встали, голубушка, - сказал он, когда старуха поднялась за бумагами. - Заприте-ка дверь, чтобы кто-нибудь не вошел.

Поставив ее на пол у ног Сквирса, она достала из под подушки ключик, который и передала этому джентльмену, следившему, не спуская глаз, за каждым её движением. Не теряя времени, он отпер шкатулку и, когда он поднял крышку, его восхищенным взорам предстал целый ворох бумаг.

-- Теперь, - сказала Пег, опускаясь на колени тут же рядом и удерживая нетерпеливую руку Сквирса, протянувшуюся уже было к бумагам, - теперь мы с вами бросим в огонь все ненужное и отберем то, что может нам пригодиться. А если найдем такие документы, которые дадут нам возможность помучить его, погубить, уничтожить, мы сбережем их особенно тщательно. Это-то мне и нужно; ради этого-то я и ушла от него.

-- Я так и знал, что вы его не долюбливали, - сказал Сквирс, - и просто ума не приложу, отчего вы его не обчистили.

-- Как не обчистила?

-- Я хочу сказать; отчего вы его не обобрали, как следует, не прихватили за одно уж и денег, - прокричал ей в ухо Сквирс. - Я убежден, что проклятая ведьма отлично все слышит, но нарочно заставляет меня надсаживать грудь, чтобы у меня от крика лопнула какая-нибудь жила и она могла бы потом разыгрывать роль сиделки у моего одра... Я говорю, отчего бы вам было не перехватить и денег? Слышите, голубушка, денег!

-- Глупый вопрос, - ответила Пег с полным презрением. - Если бы я взяла его деньги, он перевернул бы верх дном весь свет и уж нашел бы и их, и меня, в этом можете быть уверены. Чтобы Артур Грайд да не розыскал своих денег! Да он пополам разорвется, а уж выкопает их хоть из под земли. Нет, нет! Я вовсе не так глупа, как вам кажется. Я взяла только ящик, в котором у него хранятся все его тайны. Небось об этой пропаже он не заявить, нет, хотя бы она ему стоила целого состояния. Лукавый старый пес! Сперва он морил меня голодом, а потом обманул! Если бы я могла, я разорвала бы его на клочки!

-- Вполне справедливо и весьма похвально! - сказал Сквирс. - Но теперь прежде всего надо бросить ящик в огонь. Никогда не следует оставлять у себя подобных улик; заметьте это себе хорошенько. Пока вы расколите его на части (это не трудно сделать, потому что он совсем сгнил от старости) и сожжете до тла, я ознакомлюсь с содержанием бумаг.

В виду согласия Пег на этот план действий, Сквирс вывалил бумаги на пол и передал ей пустой ящик, весьма основательно разсчитывая, что пока старуха будет с ним возиться, ему будет легко, в случае надобности, отвлечь её внимание и завладеть нужной бумагой.

-- Теперь расколите ящик и бросайте по кусочкам в огонь, а я, пока что, займусь чтением.

С этими словами Сквирс поставил на пол свечу и с едва сдерживаемою улыбкою радости приступил к делу.

Если бы почтенная леди не была совершенно глуха, она бы услышала, запирая дверь, прерывистое дыхание двоих человек, спрятавшихся за нею в корридоре; а если бы эти люди не были уверены в её глухоте, они, конечно, или ворвались бы в комнату или, воспользовавшись удобной минутой, постарались бы убраться по добру по здорову. Но, зная, с кем они имеют дело, они преспокойно притаились на месте и затем, пользуясь тем, что дверь осталась незапертой за отсутствием скобки для задвижки, тихонько отворили ее и осторожно пробрались в комнату.

старуха, наклонив свое морщинистое лицо над решеткою камина, из всех сил раздувала огонь, а Сквирс, наклонившись к свече, озарявшей его кривую физиономию, усердно разбирал бумаги. В комнате было почти темно, и только красноватое, плохо разгоравшееся пламя камина, вспыхивая по временам, озаряло зловещим светом страшное лицо старой ведьмы, да слабый, тусклый свет падал на фигуру её сообщника, рельефно выделявшуюся в полумраке. Они были поглощены своими занятиями, и их радостные, возбужденные лица и быстрые лихорадочные движения представляли резкий контраст с озабоченным видом и осторожными, крадущимися шагами вошедших, которые, пользуясь малейшим порохом, заглушавшим эти шаги, потихоньку, медленно, и безпрестанно останавливаясь, подходили все ближе и ближе к Сквирсу. Если прибавить к этому огромную мрачную комнату, голые, сырые стены и почти полный мрак по углам, то получится такая картина, которая даже самого спокойного наблюдателя способна была бы привести в трепет и, вероятно, оставила бы в его душе неизгладимое впечатление.

Таинственные посетители были мистер Фрэнк Чирибль и Ньюмэн Ногс. В руках у Ногса был заржавленный конец старого кузнечного меха, который уже описывал в воздухе кривую, готовясь обрушиться на голову мистера Сквирса, когда Фрэнк схватил его за руку и, невольно подавшись этим движением вперед, очутился настолько близко за спиною учителя, что, немного нагнувшись, мог прочесть все, то, что читал тот.

Мистер Сквирс, не обладавший блестящей эрудицией, застрял, по видимому, на первом же документе, который, хоть он и был написан крупным почерком, оказался тем не менее не особенно удобочитаемым для неопытного человека. Сквирс пытался прочесть его справа налево и слева направо, наконец, повернул вверх ногами, но дело не подвигалось вперед.

-- Ха-ха-ха! - залилась, как бесноватая, мистрисс Пег, которая все еще стояла на коленях перед камином, подбрасывая в него последние обломки ящика. - Что же там написано, а?

-- Ничего особенного, - ответил Сквирс, швыряя ей непонятную для него бумагу. - Просто, кажется, какой-то старый контракт, Бросайте его в огонь.

-- Тут связка расписок и просроченных векселей шести или восьми молодых джентльменов, - отвечал Сквирс. - Но так как все эти джентльмены - члены парламента, то бумажонки эти ни на что не годны. В огонь их тоже!

Бумага тем же порядком отправилась в огонь, и Пег повторила свой прежний вопрос.

-- Это как будто бы договор о продаже права представительства в приходе Нерчерг. Сохраните эту бумагу, Слайдерс! Да, ради Бога, не потеряйте! Она нам принесет большой доход, на будущем мартовском аукционе.

-- Дальше что? - спросила Пег.

мы представим ее епископу. Мы ведь не лыком шиты, - знаем притчу о верблюде и игольном ушке: пастор, который не довольствуется положенным ему окладом, ни под каким видом не попадает на небо. Как это ни странно, однако, это так.

-- Что вы там еще откопали!

Ньюмэн еще раз поднял свое оружие, но Фрэнк быстрым, безшумным движением снова удержал его руку.

-- Ну-с, векселя... надо сохранить.. Приказ атторнея тоже... Два поручительства, - смотрите, не потеряйте. Отсрочка платежа... в огонь... А! вот оно - Мадлена Брэй!.. В день своего бракосочетания или совершеннолетия вышепоименованная Мадлена Брэй... На-те жгите и это!

ему бросилось в глаза имя Мадлены, и огласил комнату торжествующим криком:

-- Он у меня! У меня! Ура! Нашел! Дело в шляпе, - наша взяла!

Пег осведомилась, чему он так обрадовался, но ответа не получила. Руку Ньюмэна нельзя было более удержать. Кузнечный мех всею своею тяжестью обрушился на голову мистера Сквирса, сбил его с ног, и он без чувств покатился на пол.