Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава LIX. Заговорщика осаждают опасности и сомнения, да и самый заговор начинает колебаться.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава LIX. Заговорщика осаждают опасности и сомнения, да и самый заговор начинает колебаться. (старая орфография)

ГЛАВА LIX.
Заговорщика осаждают опасности и сомнения, да и самый заговор начинает колебаться.

Ральф сидел один в комнате, где он обыкновенно обедал и проводил вечера, когда не был занят делами. Перед ним стоял нетронутый завтрак; рядом с прибором лежали часы, и Ральф барабанил пальцами по столу в такт их тиканью. Давно уже прошел тот час, когда он имел обыкновение класть часы в карман и спустившись с лестницы размеренным шагом, выходить из дому но делам. В настоящую минуту он обращал так же мало внимания на однообразное тиканье часов, как и на нетронутый завтрак; он сидел, подперев голову рукою и мрачно уставившись в пол.

Уже одно это отступление от давнишней, установившейся привычки в таком пунктуальном и аккуратном в делах человеке, каким был Ральф, доказывало, что он чувствует себя не по себе. Достаточно было взглянуть на его побледневшее, осунувшееся лицо и блуждающий взгляд его запавших глаз, чтобы убедиться, что он болен физически или нравственно и что болезнь эта не шуточная, коль скоро она могла произвести такую резкую перемену в этом железном организме. Но вот, наконец, он поднял голову и огляделся вокруг, как человек, внезапно пробудившийся от тяжелого сна.

-- Что это? - сказал он. - Что со мной? Точно какая-то тяжесть повисла надо мной, давит меня, и я не могу стряхнуть ее с себя и опомниться... Кажется, я никогда не позволял себе распускаться, да и здоров я совершенно. Никогда я не был ни слабым, ни мнительным... Что же такое со мной?

Он потер себе лоб.

-- Вот уже сколько ночей я не знаю ни минуты покоя. Стоит мне на секунду задремать, как меня осаждают все те же страшные сны, все те же ненавистные лица ненавистных людей, преследующих меня и наяву, сующих свой нос во всякое мое дело. Когда же мне не снится, а это теперь бывает со мной постоянно, меня гнетет какой-то страшный кошмар. Я и сам не отдаю себе отчета, что это такое, но, пожалуй, это еще ужаснее снов. Мне надо, необходимо успокоиться. Одна ночь покойного сна, и я опять стану самим собой.

С этими словами он нетерпеливо оттолкнул стол, как будто ему был неприятен самый вид кушанья, и в эту минуту заметил, что стрелка часов показывает почти полдень.

-- Странно! - пробормотал он. - Скоро полдень, а Ногса все нет! Опять небось, нализался, каналья! Право, несмотря на мою недавнюю потерю, я бы, кажется, охотно пожертвовал крупной суммой, чтобы он пырнул кого-нибудь ножом с пьяных глаз, или попался в грабеже, или обчистил бы кому-нибудь карманы, или вообще совершил бы какое-нибудь преступление, и его приговорили бы к каторге и тем избавили бы меня от его особы. А еще бы лучше, если бы можно было подстроит ему ловушку и заставить его обокрасть меня самого. Уж я, конечно, не дал бы ему спуску и поступил бы с ним по всей строгости закона. Я убежден, что он изменник и рано или поздно предаст меня; вопрос только в том, где, когда и при каких обстоятельствах это случится?

Подождав еще с полчаса, Ральф послал служанку на квартиру Ньюмэна узнать, не болен ли он и почему не пришел. Служанка вернулась с ответом, что мистер Ногс не ночевал дома и что никто ничего не знает о нем.

-- Но здесь, у дверей, вас спрашивает какой-то джентльмен, сэр, - прибавила она; - он говорит...

-- Что там еще? - воскликнул гневно Ральф, оборачиваясь. - Разве я вам не говорил, что никого не принимаю в этот час!

-- Он говорит, - заикаясь от испуга, продолжала служанка, что у него неотложное дело и что ему необходимо вас видеть. Я думала, что может быть, это относительно...

-- Относительно чего, чорт возьми? - перебил ее Ральф грозным тоном. - Кажется, и вы уже начинаете шпионить за мной и путаться в мои дела?

-- Боже мой, нет, нет, и не думаю, сэр! Просто я видела, что вы встревожены, и думала, что об может сообщить вам что-нибудь насчет мистера Ногса, вот и все, сэр.

-- Видела, что я встревожен! - пробормотал Ральф. - Нет, положительно у меня уже и в доме завелись шпионы... Где этот господин? Надеюсь, вы не сказали ему, что я нынче не занимался делами?

Служанка ответила, что провела джентльмена в контору просила обождать, извинившись тем, что хозяин занят.

-- Хорошо, - сказал Ральф. - Я сейчас к нему выйду, я вы ступайте в кухню и сидите там, понимаете?

Довольная, что ее, наконец, отпустили, служанка моментально исчезла, а Ральф несколько минут молча шагал по комнате, чтобы успокоиться и придать своему лицу его обычное безстрастное выражение, после чего спустился вниз. Перед дверью конторы он остановился еще на минуту, затем вошел и очутился лицом к лицу с мистером Чарльзом Чириблем.

Из всех людей на свете это был последний, которого Ральф хотел бы видеть теперь, когда он знал, что мистер Чарльз покровительствует Николаю. Да, он предпочел бы в эту минуту встретиться с самим чортом. Тем не менее эта неожиданная встреча произвела на него очень хорошее действие: в один миг к нему вернулась вся его энергия; в душе его пробудились страсти, дремавшия долгие годы, в сердце с новою силою вспыхнули ярость и ненависть; он нахмурил брови, губы его искривились презрительной улыбкой; словом, это был опять тот Ральф Никкльби, которого на свое несчастие знали многие и, раз узнав, уже никогда не могли позабыть.

-- Гм... Какая неожиданная честь, сэр! - сказал Ральф, останавливаясь в дверях.

-- Говорят, вы человек прямой и правдивый, - ответил ему Ральф. - По крайней мере, на этот раз, сэр, вы изволили сказать сущую правду. Эта честь для меня действительно нежелательна. Я думаю, мне нет надобности распространяться дальше.

-- Откровенно говоря, сэр... - начал было мистер Чирибль.

-- Откровенно говоря, сэр, - повторил за ним Ральф, - я не хотел бы, чтобы наша беседа затянулась; поэтому я предложил бы вам лучше совсем её не начинать. Я догадываюсь, о чем вы намереваетесь со мной говорить, я говорю вам прямо, что не желаю вас слушать. Говорят, вы любите откровенность; и так, постараюсь быть откровенным: вот дверь, сэр, - не угодно ли вам выйти? Наши дороги расходятся. Ступайте же с миром своею дорогой и предоставьте мне идти своей.

-- С миром? Он говорит: с миром, - повторил мистер Чирибль, и в голосе его слышалось скорее сострадание, чем упрек.

-- Не думаю, чтобы вы захотели оставаться в моем доме против моего желания, сэр, - сказал ему Ральф; - и едва ли вы в праве надеяться переубедить человека, который не желает вас слушать, и говорит это прямо вам в лицо.

-- Послушайте, мистер Никкльби, - ответил мистер Чирибль попрежнему сдержанным, но решительным тоном. - Я тоже явился сюда не по своему желанию. Я у вас никогда не бывал, да, вероятно, никогда больше и не явлюсь. Вы не угадываете, о чем я хотел с вами говорить, могу вас уверить. Еслиб вы это знали, вы бы иначе приняли меня.

Ральф бросил на гостя подозрительный взгляд, который тот выдержал совершенно спокойно, глядя на него в упор своим ясным взором.

-- Прикажете продолжать? - спросил мистер Чирибль.

-- Пожалуйста, если это необходимо, - ответил резко Ральф. - Вот вам стены, конторка и стулья, все весьма внимательные слушатели, которые навряд ли станут вас прерывать. Прошу не стесняться; будьте как дома. Может быть, к тому времени, как я вернусь с прогулки, вы кончите и будете так добры уступить мне мою квартиру.

С этими словами он застегнулся, вышел в прихожую и снял шляпу с вешалки. Почтенный джентльмен последовал за хозяином, но едва он открыл рот, чтобы что-то сказать, Ральф нетерпеливо его перебил:

-- Ни слова, ни слова больше, - слышите, сэр! При всей вашей добродетели вы не ангел, чтобы врываться в чужие дома и заставлять выслушивать себя силой. Можете проповедовать стенам, если уж это вам непременно угодно, - я не стану вас слушать!

-- Конечно, видит Бог, я не ангел, - ответил мистер Чирибль, кротко покачав головой; - я только человек с такими же слабостями и недостатками, как и все люди. Тем не менее в каждом из нас есть одно качество, которое свойственно и ангелам, и каждый может, если только желает, при случае его проявлять; это качество - сострадание. Оно то и привело меня к вам. Позвольте же мне объяснить вам в чем дело.

-- Я не знаю сострадания и не нуждаюсь в нем, - проговорил Ральф с презрительной улыбкой. - Не ждите же от меня сострадания к этому молодцу, который воспользовался вашим детским легковерием, сэр. Знайте, я не пожалею его.

-- Вашего сострадания к нему! - воскликнул с жаром почтенный старик. - Да это, вы - вы, а не он, нуждается в сострадании. Хоть вы и не хотели выслушать меня, теперь вы все равно должны будете меня выслушать после, когда будет уж поздно отвратить беду, против которой я вас хотел предостеречь, и когда вам уже нельзя будет избежать встречи со мной. Ваш племянник хороший малый, сэр; прекрасный, честный малый. Не стану говорить, какой "вы" человек, мистер Никкльби; скажу только одно: мне известно, что вы сделали, сэр. Итак, когда вы отправитесь по делу, которое вы недавно затеяли, и когда вам встретятся препятствия в осуществлении ваших замыслов, приходите к нам: брат Нэд и Тим Линкинвотер и я, мы вам объясним. Но советую не откладывать вашего визита в долгий ящик, иначе будет поздно, и мы будем принуждены говорить с вами с меньшею деликатностью и большею суровостью, чем, может быт, сами бы того желали. Да не забывайте, сэр, что и сегодня я был у вас единственно из сострадания и что мои намерения относительно вас остаются пока неизменны.

С этими словами, произнесенными с большим волнением, мистер Чирибль надел свою широкополую шляпу, минуя Ральфа, направился к двери и вышель на улицу. Ральф с минуту, как в столбняке, смотрел ему вслед и, наконец, разразился презрительным хохотом.

-- Все это до такой степени дико, - пробормотал он, - что кажется мне таким же кошмаром, как тот, что преследует меня последнее время. Из сострадания ко мне! Фу, ты, Господи! Старый дурак, кажется окончательно спятил.

Но, несмотря на гневный тон этих слов и звучавшее в них презрение, чем больше думал Ральф о случившемся, тем больше ему становилось не по себе, тем сильнее его охватывала какая-то смутная тревога, которая все возрастала по мере того, как время шло, а о Ньюмэне Ногсе не было ни слуху, ни духу. Тщетно прождав почти до вечера, снедаемый злобой и предчувствием беды, преследуемый воспоминанием об угрозе, брошенной ему племянником в последнее их свидание, угрозе, подтверждение которой он теперь отчасти уже находил в событиях последних дней и в собственных своих опасениях, Ральф вышел из дому и, не отдавая себе отчета в том, что он делает, движимый каким-то неуловимым страхом, направил свои шаги к квартире Сноули. Дверь ему отворила сама мистрисс Сноули и на вопрос, дома ли её муж, резко ответила:

-- Нет, его нет дома, и я не знаю, когда он вернется.

-- Вы меня знаете? - спросил Ральф.

-- Передайте вашему мужу, что, подходя к дому, я видел его сквозь занавеску и что мне необходимо переговорить с ним о деле, - сказал Ральф. - Слышите?

-- Слышу, я не глухая, - ответила мистрисс Сноули, не трогаясь с места.

-- Я всегда знал, что эта женщина лицемерка, несмотря на все её цитаты из псалмов и Священного Писания, - сказал Ральф, шагнув вперед и пытаясь обойти мистрисс Сноули, стоявшую у него на дороге, - но я не знал, что она к тому же и выпивает.

-- Стойте! Вы не войдете! - воскликнула прекрасная половина мистера Сноули, загораживая дверь собственною довольно полновесною особой. - Довольно вы уже наговорились с ним о ваших делах, вполне достаточно. Я всегда ему предсказывала, что эти разговоры и знакомство с вами не доведут его до добра. Вы с учителем вместе, или один из вас, ужь этого я хорошенько не знаю, смастерили письмо, помните это! Он тут решительно не при чем. Заварили кашу, так и расхлебывайте сами, как знаете.

-- Придержи свой язык, старая колотовка! - сказал Ральф, со страхом оглядываясь.

-- Я-то знаю, когда его надо придержать, мистер Никкльби, - отрезала почтенная дама. - А вот вы лучше бы сделали, если бы приглядели, чтобы другие не распускали своих языков, когда не следует.

-- Послушай ты, чортова кукла, если ужь твой муж такой идиот, что посвящает тебя во все свои тайны, так хоть ты-то умей, по крайней мере, молчать.

-- Сдается мне, что это тайны не столько его, сколько кого-то другого, - ответила мистрисс Сноули. - Нечего бросать на меня такие грозные взгляды. Меня не так-то легко запугать, не на такую напали!

-- Послушай, ты, - продолжал Галъф сдавленным от ярости голосом, изо всей силы сжимая ей руку, - скажешь ты, наконец, своему мужу, что я знаю, что он дома, и что мне необходимо его видеть? Объяснишь ли мне, что значит эта перемена в обращении со мною?

-- Нет, ничего не объясню и ему ничего не скажу, - ответила мистрисс Сноули, вырывая у него руку.

-- Значит, вы с мужем не верите мне?

-- Да, не верим! - был ответ.

Ральф занес уже руку, и было мгновение, когда он готов был ударить стоявшую перед ним женщину, но он во-время сдержался и только грозно, кивнув головой, пробормотал зубы, что он это попомнит, затем хлопнул дверью и вышел на улицу.

Отсюда он направился прямо в гостиницу, где обыкновенно останавливался мистер Сквирс, надеясь в душе, что, исполнив так или иначе его поручение, Сквирс теперь уже вернулся и успокоит его тревогу. Но в гостинице ему сказали, что мистер Сквирс ушел дней десять тому назад, оставив свои вещи и не уплатив по счету; больше о нем ни чего не могли сообщить.

Терзаемый тысячью новых догадок и опасений и желая во что бы то ни стало убедиться, не подозревает ли Сквирс чего-нибудь относительно Сноули и не причастен ли он сам той перемене в обращении с ним супругов, которую он заметил сегодня, Ральф решился на очень смелый шаг, а именно - самому отправится в Ламбет навести справки Сквирсе и, если можно, повидаться с ним. Чувствуя, что оставаться дольше в неизвестности он не в силах, Ральф тотчас повернул по направлению к Ламбету. Несколько знакомый с расположением дома, где квартировал Сквирс, по его же, Сквирса, описанию, он поднялся на лестницу и тихонько постучался в дверь его комнаты.

Он постучался раз, другой, двенадцать раз, и все таки не хотел верить, что в комнате никого нет. Тогда он решил, что Скинрс, должно быть, спит, и, приложив ухо к замочной скважине, как будто даже услыхал дыхание спящого. Но и потом, когда он окончательно убедился, что в комнате никого нет, он все таки не ушел, а сел на площадке и терпеливо стал ждать, стараясь уверить себя, что Сквирс куда-нибудь вышел и скоро вернется.

Не раз раздавались шаги по скрипучей старой лестнице; не раз Ральфу казалось, что он узнает шаги того, кого он ждал; не раз он вскакивал в полной уверенности, что он сейчас встретится со Сквирсом. Но он всякий раз ошибался; всякий раз это оказывался кто-нибудь из жильцов, входивших в ту или другую соседнюю комнату, и при всякой новой ошибке Ральф чувствовал себя все более и более несчастным и одиноким.

Наконец, убедившись, что ожидание ни к чему не приведет, он сошел вниз и спросил у одного из жильцов, не знает ли он чего-нибудь о мистере Сквирсе, разумеется, назвав этого почтенного джентльмена вымышленным именем, насчет которого они условились между собою раз навсегда. Жилец отослал его к другому, другой к третьему, и от него-то, наконец, Ральф узнал, что накануне поздно вечером мистер Сквирс поспешно вышел из своей квартиры с какими-то двумя господами, которые скоро вернулись, разыскивая старуху, жившую по той же лестнице, и что с тех пор он, жилец, ничего не слыхал о мистере Сквирсе, потому что, хотя это странное исчезновение и обратило на себя его внимание в то время, но он не разговаривал с вернувшимися господами и вообще не считал нужным наводить об этом справки.

Этот рассказ натолкнул Ральфа на мысль, не была ли Пег Слайдерскью арестована по подозрению в воровстве, а вместе с нею и мистер Сквирс, который мог случайно оказаться у нея в это время и которого в таком случае естественно могли заподозрить в участии. Если это было так, то Грайду должно быть все известно. Поэтому Ральф, не теряя времени, направился прямо к Грайду. Тревога, овладевшая им, возрастала с каждой минутой, и теперь ему уже начинало казаться, что во всей этой истории кроются чьи-то козни, клонящияся к его разорению и погибели.

Добравшись до дома ростовщика, Ральф увидел, что все его окна плотно заперты, рваные занавески спущены и кругом царит унылая тишина. Но так как дом Грайда всегда имел такой вид, то Ральф и не придал значения этому обстоятельству. Он постучался сперва тихонько, потом посильнее. Но сколько он ни стучался, дверь не отворялась. Тогда он торопливо набросал несколько слов на своей карточке, и в ту минуту, когда он нагнулся, чтобы просунуть ее в щелку под дверь, над его головою послышался слабый стук отворявшейся рамы. Он поднял голову, взглянул наверх и увидел Грайда, осторожно выглядывавшого из слухового окна. Как только Грайд узнал своего гостя, голова его исчезла, но не настолько быстро, чтоб Ральф не мог его узнать и окликнуть.

дома.

-- Тс... Чего вы тут кричите? - зашипел он на Ральфа. - Убирайтесь! Убирайтесь отсюда!

-- Сойдите вниз, - слышите? - сказал Ральф повелительно.

-- У-би-райтесь! - прошипел опять Грайд не то со страхом, не то с нетерпенем, неистово мотая головой. - Не кричите! Не стучите! Не привлекайте внимания соседей! Вам говорят, убирайтесь отсюда!

-- Чорт возьми! Я буду стучаться, пока не всполошу всю округу, если ты сейчас же не сойдешь ко мне, старая собака! - сказал Ральф сдержанным, но полным ярости голосом.

-- Молчите, не говорите со мной! Вы меня погубите! Убирайтесь, убирайтесь отсюда!--твердил в отчаянии Грайд.

-- Сойдите ко мне, мне необходимо вас видеть, слышите вы?.. Сойдете вы или нет? - крикнул Ральф, выходя из себя.

-- Нет! - прошипел Грайд. С этими словами голова его скрылась, и Ральф слышал, как окно затворили так же тихо и осторожно, как отворили за минуту перед тем.

-- Что же это такое? - пробормотал Ральф. - Отчего все эти люди, еще вчера пресмыкавшиеся передо мною, сегодня сторонятся от меня, как от чумы? Или ужь и впрямь всему конец, и для меня наступает ночь, непробудная ночь? Нет, я должен, наконец, узнать, что все это значит, и узнаю! Теперь я чувствую в себе больше силы и твердости, чем когда-либо во всю мою жизнь.

И, повернувшись прочь от двери, в которую он в первую минуту гнева хотел было ломиться до тех пор, пока Грайд не откроет ему, хотя бы побуждаемый страхом, Ральф быстро зашагал по направлению к Сити. Было около шести часов вечера; улицы были запружены народом, и Ральф пробирался сквозь толпу своею обычною твердой, решительной поступью. Наконец, он очутился перед домом братьев Чирибль и, заглянув в окно конторы, увидел, что Тим Линкинвотер сидит там один.

-- Моя фамилия Никкльби, - отрекомендовался Ральф.

-- Знаю, - ответил Тим, поглядывая на посетителя поверх очков.

-- Который из братьев вашей фирмы был у меня сегодня?

-- Мистер Чарльз.

-- Увидите, сэр, - отвечал Тим, живо слезая со своей, табуретки; - увидите не только мистера Чарльза, но и мистера Нэда.

Тим остановился перед Ральфом, сурово посмотрел на него, покачал головой не то с упреком, не то с сокрушением, и исчез. Минуту спустя он вернулся, провел посетителя в кабинет и, притворив за собою дверь, сам стал тут же, в сторонке.

-- Это вы были у меня нынче утром? Я хотел бы с вами поговорить, - сказал Ральф, указывая пальцем на мистера Чарльза.

-- У меня нет секретов ни от брата Нэда, ни от Тима Линкнвотера, - спокойно заметил мистер Чарльз.

-- Послушайте, мистер Никкльби, - вмешался в разговор мистер Нэд, - дело, по которому к вам заходил брат Чарльз, известно не только нам троим, но и многим другим лицам и, к сожалению, скоро станет известным всем. Брат зашел к вам сегодня единственно из чувства деликатности и из сострадания к вам. Теперь мы находим, что дальнейшая деликатность ни к чему не послужит; выслушайте, что мы имеем вам сообщить, или мы совсем отказываемся от этого объяснения.

-- Прекрасно, сэр, - проговорил Ральф, и губы его искривила улыбка, которой он тщетно старался придать презрительный оттенок. - Я вижу, что вы так же туманно-красноречивы, как ваш братец, и, вероятно, ваш клерк, который, если только он разсудительный человек, должно быть тоже понаторел в этом искусстве, чтобы заслужить вашу милость. И так, прошу вас, господа, приступайте, пожалуй, к делу, я готовь вас слушать.

готовь выслушать братьев Чирибль!

-- Полно, полно, Тим, успокойтесь! - заговорили в один голос мистер Чарльз и мистер Нэд.

смехом, что, видимо, каждый раз сильно его облегчало.

-- Так как никто не попросил меня сесть, - сказал Ральф, оглядывая присутствующих, - а я очень устал, то беру на себя смелость сесть без приглашения. А теперь, с вашего позволения, джентльмены, я хотел бы узнать, - я требую этого, это мое право, - что вы можете сказать в оправдание того тона, который вы приняли со мной и вашего самовольного вмешательства в мои дела, которое я имею сильное основание подозревать. Говоря откровенно, хоть я и не придаю большого значения тому, что принято называть общественным мнением, но не могу сказать, чтобы мне доставляло удовольствие служить предметов бабьих сплетен и пересудов. Попались ли вы сами впросак по глупой доверчивости или добровольно впутались не в свое дело, для меня безразлично. В обоих случаях вы едва ли можете ожидать благодарности и снисхождения от такого человека, как я.

Эта речь была произнесена таким спокойным и развязным тоном, что девять слушателей из десяти, не зная обстоятельств дела, наверно приняли бы Ральфа за человека, действительно оскорбленного. Он сидел, скрестив руки, и, если он был несколько бледнее обыкновенного, то все таки лицо его сохраняло свое обычное безпристрастное выражение и сам он казался совершенно спокойным, во всяком случае гораздо спокойнее обоих братьев, не говоря уже о неугомонном увлекающемся Тиме. Повидимому, он приготовился к самому худшему.

-- Прекрасно, прекрасно, сэр, - сказал мистер Чарльз. - Нэд, мой милый, потрудись позвонить.

чтобы он сам наконец это понял.

-- Ты прав, ты совершенно прав, - ответил мистер Чарльз.

Ральф презрительно улыбнулся, но не сказал ни слова. Мистер Нэд позвонил, дверь отворилась, и в комнате послышалась чья-то ковыляющая походка. Ральф обернулся, увидел Ньюмэна Ногса, и все его самообладание мгновенно покинуло его.

-- Прекрасное начало, что и говорить! - воскликнул он с горечью. - Превосходное! И это называется быть прямыми, безукоризненно честными людьми! О, таких людей я всегда умел ценить но достоинству! Войти в стачку с прохвостом, который за стакан водки готов продать свою душу (если еще она у него есть), каждое слово которого - ложь! Кто же после этого может считать себя в безопасности? Прекрасное, превосходное начало!

-- Я хочу говорит! - крикнул Ньюмэн, поднимаясь на цыпочки и выглядывая на Ральфа поверх головы Тима, который бросился было к нему, пытаясь его удержать. - Послушайте, сэр, я вам говорю, мистер Никкльби: что вы хотели сказать, назвав меня "прохвостом"? Кто меня сделал "прохвостом"? Если бы я способен был продать свою душу за стакан водки, как вы говорите, я бы скорее сделался вором, грабителем стал вы взламывать двери, замки, стал бы таскать гроши из чашек слепых нищих, чем оставаться вашим безсловесным рабом, вашим вьючным животным! Если бы я умел лгать, я давно был бы вашим любимчиком!.. Лгать! Когда я вам лгал, когда изворачивался перед вами? Нет, я служил вам верой и правдой. Я должен был работать, как вол, потому что вы знали, что я голыш и что с меня можно драть шкуру. Я наслушался от вас столько ругани, сколько, может быть, не довелось слышать последнему бродяге из рабочого дома. Знайте же, что я терпел ее только потому, что презирал и вас и вашу брань, - да, презирал и презираю. Я поступил к вам на службу только потому, что во мне еще сохранилась искра гордости, потому, что, служа вам, я был, по крайней мере, уверен, что никто не увидит и не узнает, как низко я пал, потому, что никто лучше вас не знал, что я, погибший человек, не всегда был тем, во что я обратился, и что я мог бы быть совсем другим человеком, если бы не был таким безумцем, чтобы попасть в ваши лапы и в лапы других подобных вам негодяев. Осмелитесь ли вы это отрицать?

-- Нет, я хочу, наконец, высказаться! - воскликнул Ньюмэн, оттолкнув Тима и вытянув вперед руку, как бы для того, чтобы помешать ему встать между ним и Ральфом. Я выскажу все, что у меня лежит на душе. Выслушайте меня, мистер Никкльби! Нечего притворяться, что вы меня не боитесь. Все равно, это ни к чему не поведет. Вы только что упомянули о какой-то стачке. А кто, позвольте спросить, вошел в стачку с иоркширским учителем? Кто услал из дому своего раба, чтобы он чего доброго, не подслушал вашего разговора, забывая, что именно эта-то предосторожность и возбудит его подозрение, что она-то и заставит его следить день и ночь не только за хозяином, но и за его сообщником-учителем? Кто вошел в стачку с негодяем-отцом, уговорив его продать свою дочь Артуру Грайду? Кто, наконец, сговорился с самим Грайдом? Кто имел с ним секретное совещание в комнате с маленьким шкафом?

До этой минуты Ральф еще владел собою кое-как, но при последних словах своего клерка он невольно весь вздрогнул.

-- Ага! - воскликнул Ньюмэн с торжеством. - Теперь вы дрожите? А как вы полагаете, что заставило раба следить за своим хозяином? Что натолкнуло его на мысль, что он должен помешать злодеянию, или он сам будет таким же негодяем, как и вы, если не хуже? Что, как не ваша жестокость к собственной крови и плоти? Что, как не ваши же козни против молодой девушки, участь которой не могла не внушить сострадания даже такому отверженному пьянчужке, как я? Только это и заставило жалкого пьянчужку остаться у вас на службе в надежде помочь ей, как он уже, благодаря Бога, не раз помогал и другим; иначе он бы, конечно, давно с вами разделался по-свойски, хотя бы ему пришлось поплатиться за это собственной шкурой. Да, божусь, он бы давно с вами разделался! И заметьте теперь я явился сюда только по настоятельному требованию вот этих джентльменов, потому что, когда я пришел к ним в первый раз (как видите, тут не может быть и речи о какой-нибудь стачке с их стороны), я им все рассказал и, во имя справедливости, просил помочь мне выследить вас и уличить, словом, докончить то, что уже было мною начато, я хотел, - и тогда же им это сказал, - явиться к вам, когда все будет кончено, и высказать вам правду в лицо! Ну, вот теперь я сказал все, что хотел; теперь пусть говорят другие.

Закончив таким образом свою речь, во время которой он то садился, со вскакивал на ноги, и которая сопровождалась самой необыкновенной мимикой и жестикуляцией, что, в связи с оглядевшим им волнением, заставляло его дрожать, как в сильнейшем пароксизме лихорадка, Ньюмэн вдруг словно оцепенел и молча, неподвижно, как в столбняке, смотрел на Ральфа.

-- Продолжайте, джентльмены, продолжайте! Вы видите я терпелив. Но помните, что на свете существует закон, помните это. Вы мне за все ответите. Итак, хорошенько обдумайте прежде ваши слова, потому что я потребую от вас доказательств.

-- Доказательства у нас в руках, - ответил мистер Чарльз. - Человек, но имени Сноули, вчера во всем сознался.

-- Какое мне дело до вашего Сноули? И какое отношение имеет его сознание ко мне и моим делам? - сказал Ральф.

На этот вопрос, заданный невиннейшим тоном глубоко оскорбленного человека, мистер Чарльз отвечал, что для того, чтобы выяснить всю тяжесть обвинения, взводимого на мистера Ральфа, необходимо прежде всего объяснить ему, в чем именно его обвиняют, какие на то имеются доказательства и откуда они добыты. Когда главный вопрос был таким образом разрешен, брать Нэд, Тим Линкинвотер и Ньюмэн Ногс, в величайшем волнении заговорили все разом, перебивая друг друга, и из их довольно продолжительного, шумного и сбивчивого объяснения Ральф, наконец, уразумел следующее.

Это открытие заставило братьев Чирибль усомниться, действительно ли права Сноули так законны и неоспоримы, как это можно было заключить из свидетельских показаний и имевшихся налицо документов. Вместе с этим сомнением естественно явилось подозрение о существовании какого-то заговора, а затем уже не трудно было проследить его происхождение и причины, руководившия его виновниками: всем были известны мстительность и алчность Сквирса и коварство Ральфа. Но так как подозрение и уверенность - две вещи разные, то братья обратились к одному юристу, известному своею опытностью в подобного рода делах. Он-то и посоветовал им соблюдать до времени величайшую осторожность и постараться, если возможно, действуя через Сноули (так как во всей этой истории он был очевидно, чьим-то орудием), выведать от него истину, заставить его спутаться в показаниях или пригрозив ему судом, или, наконец, пообещав полную личную безопасность, если он выдаст главных зачинщиков и их планы. Дело велось весьма искусно, но Сноули оказался гораздо сообразительнее и опытнее, чем они думали, и, вероятно, так бы и не попался в ловушку, если бы одно случайное обстоятельство не заставило его вчера во всем сознаться.

Вот как это случилось. Когда Ньюмэн Ногс сообщил братьям Чирибль, что Сквирс вернулся в Лондон и что у него с Ральфом происходило тайное совещание (Ньюмэн рассказало им, как его услали из дому, чтобы он чего-нибудь не подслушал), они стали следить за учителем в надежде открыть что-нибудь, что пролило бы новый свет на подозреваемый заговор.

Но так как после этого Ральф прервал всякия сношения не только со Сквифсом, но и со Сноули, они были уверены, что напали на ложный след. За Сквирсом перестали следить и, вероятно, так бы ничего и не узнали, если бы однажды вечером Ньюмэн случайно не встретил на улице Ральфа со Сквирсом, о чем-то таинственно совещавшихся. Он пошел за ними следом и к своему великому изумлению, видел, как они зашли в два, три заведомо воровских притона - нечто вроде игорных домов, в которых, как ему было известно, скрывалось несколько человек несостоятельных должников, старых знакомых Ральфа. По справкам, наведенным в тот же вечер в этих домах, оказалось, что они разыскивали здесь старуху, которая но приметам была поразительно похожа на мистрисс Слайдерскью. Дело, повидимому, начинало принимать серьезный оборот. За учителем был снова установлен бдительный надзор: обратились в сыскную полицию; присланный оттуда агент поселился в той же таверне, где остановился и Сквирс. Этот агент вместе с Фрэнком Чириблемь следил за каждым шагом ничего не подозревавшого учителя до той самой минуты, когда тот переселился в Ламбет. Как только мистер Сквирс здесь основался, полицейский агент нанял комнату по той же улице, в доме насупротив, из окна которой ему не трудно было убедиться, что мистер Сквирс находится в постоянных сношениях с мистрисс Слайдерскью.

Выяснив этот факт, обратились к Артуру Грайду. О покраже у него в доме уже давно было известно из рассказов соседей, знавших о ней с его собственных слов, вырвавшихся у него в первую минуту огорчения и гнева. Но Грайд не только наотрез отказался сообщить на этот счет какие-либо сведения, но, повидимому, до такой степени испугался одной мысли о возможности ареста старухи и каких бы то ни было показаний против нея, что с тех пор заперся у себя в доме и прервал всякия сношения с внешним миром. Это затруднение заставило братьев снова обратиться к юристу, после совещания с которых они пришли к заключению, что не даром Грайд, Ральф и Сквирс так боялись огласки, что, очевидно, все трое принимали какое-то участие в пропаже документов и что тут-то и кроется главная суть, - все то, что могло бы разъяснить намеки, подслушанные Ньюмэном насчет Мадлены. Решено было немедленно арестовать мистрисс Слайдерскью, пока еще документы при ней, и, если представится какая-нибудь возможность, то с нею вместе и Сквирса. Достали приказ об аресте, и когда все было готово, учредили надзор за окнами мистера Сквирса. Когда Сквирс потушил свечу (что, как им было известно, служило сигналом предстоящого визита его к мистрисс Слайдерскью), Фрэнк Чирибль и Ньюмэн осторожно пробрались по лестнице к двери её комнаты, чтобы подслушать их разговор и в надлежащий момент, подать условный знак полицейскому агенту. Читатель уже знает, что они услышали и что произошло дальше. Ошеломленный ударом, Сквирс был арестован, и у него нашли украденные документы; затем арестовали мистрисс Слайдерскью. Известие об их аресте, конечно, без объяснения его причины, было тотчас же передано Сноули, который, выговорив для себя наперед полную безопасность и неприкосновенность, сознался, что вся история Смайка была чистейшим вымыслом, и с головою выдал Ральфа. Что касается мистера Сквирса, то в это утро он был на допросе, и так как он не мог сколько-нибудь удовлетворительно объяснить ни своих сношений с мистрисс Слайдерскью, ни того, каким образом украденные документы оказались у него в кармане, было решено, что через неделю он, вместе с мистрисс Слайдерскью, будет предан суду.

Все это было изложено Ральфу со всеми подробностями. Какое бы впечатление ни произвели на него эти сведения, он, повидимому, оставался совершенно спокойным, не выдавая ни одним движением, что он испуган или взволнован Он сидел неподвижно, пристально уставившись в пол и прикрывая рот рукой, и когда повествование было кончено, с живостью поднял голову, как будто собираясь заговорить; но, заметив, что мистер Чарльз тоже хотел что-то сказать, он сейчас же принял прежнюю позу.

арестованные лица, - вам лучше знать. Как бы то ни было, делу дан ход, и закон не милует негодяев, злоумышлявших против несчастного, беззащитного юноши. Ни я, ни Нэд, ничего не можем сделать, чтобы спасти вас от возможных последствий судебного разбирательства. Единственное, что еще в нашей власти, это во время вас предупредить и дать вам возможность скрыться. Нам не хотелось бы, чтобы такой старый человек, как вы, понес возмездие за свои деяния от руки ближайшого своего родственника; не хотелось бы, чтобы и он, подобно вам, мог забыть связывающия вас узы родства. Поэтому мы все просим вас (я уверен, что Над вполне со мною согласен, так же как и Тим, хоть он и мрачен, как туча), мы все просим вас оставить на время Лондон и искать убежища где-нибудь в таком месте, где вы были бы в безопасности от всех последствий этого дурного дела. Я уверен, что со временем вы раскайтесь, сэр, и вернетесь другим человеком.

-- Неужели вы воображаете, - воскликнул Ральф, срываясь с места, - неужели вы воображаете, что со мною так легко сладить? Неужели вы думаете, что стоит вам только подкупить сотню сплетен, пустить по моим следам сотню ищеек, сказать мне сотню медовых слов, чтобы запугать меня и растрогать? Очень вам благодарен за то, что вы открыли мне свои планы, по крайней мере теперь я буду знать, как мне действовать и чего держаться. Но вы ошиблись, жестоко ошиблись, не на такого напали, голубчики! Нет, дудки! Знайте же, я смеюсь над вами и над вашими слащавыми речами, я ненавижу вас и презираю! Можете делать со мной все, что хотите!

С этими словами Ральф бросился к двери и выбежал вон. Но впереди его поджидала новая, горшая беда.