Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава LXI, в которой Николай и его сестра действуют так, как будто бы они задались целью упасть в добром мнении всего света, в особенности тех, кого принято называть здравомыслящими людьми.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава LXI, в которой Николай и его сестра действуют так, как будто бы они задались целью упасть в добром мнении всего света, в особенности тех, кого принято называть здравомыслящими людьми. (старая орфография)

ГЛАВА LXI,
в которой Николай и его сестра действуют так, как будто бы они задались целью упасть в добром мнении всего света, в особенности тех, кого принято называть здравомыслящими людьми.

На другой день после исповеди Брукера Николай вернулся домой. Радость свидания его с семьей была отчасти отравлена печальными воспоминаниями как с той, так и с другой стороны. Мать и сестра уже знали о случившемся из его писем, и, помимо того, что обе оне естественно разделяли его горе, оне и сами не могли не оплакивать смерти юноши, сострадание к одиночеству и несчастию которого давно уже сменилось в их душе чувством глубокой привязанности, благодаря душевной чистоте этого безобидного, кроткого существа и горячей признательности его за все их заботы.

-- Безусловно я потеряла в нем самого лучшого, самого преданного, самого услужливого человека, какого я когда-либо знала, - говорила мистрисс Никкльби, рыдая и утирая слезы. - Я потеряла человека, который относился ко мне с такой заботливостью, как никто, кроме, разумеется, тебя, Николай, тебя, Кет, вашего бедного отца и еще одной негодяйки няньки, которая, уходя, стащила у меня белье и дюжину маленьких вилок. Я не знаю никого, кто был бы так уступчив во всем, так привязан к своим друзьям, так верен им, так ровен в обращении всегда и со всеми. Как взгляну я теперь на этот садик, за которым он так заботливо ухаживал ради меня! Как войду я в его комнату, полную этих милых вещиц, которые он так искусно мастерил, и все для нас! Многия из них лежать еще неоконченные. Думал ли он теперь, что ему так и не придется их доделать!.. Нет, нет, я никогда не свыкнусь с этою мыслью! Это такое для меня горе, такое ужасное горе! Ты, дорогой Николай, можешь, по крайней мере, всю жизнь утешаться сознанием, что ты всегда был добр к нему и заботился о нем, как родной. Положим, и я буду всегда вспоминать, в долгих мы с ним были отличных отношениях и как он любил меня, бедный мальчик! Твоя искренняя привязанность к нему была вполне естественна, и я понимаю, какой страшный удар для тебя его смерть: стоит только посмотреть на тебя, как ты изменился! Но никто, никто не поймет, что теперь испытываю я, никто не в силах этого понять!

Хотя мистрисс Никкльби придавала, по обыкновению, слишком личный характер своему горю, она была действительно сильно огорчена смертью Смайка. Надо, однако, заметить, что эта смерть поразила не ее одну. Даже Кет, несмотря на усвоенную ею привычку сдерживать свои чувства в заботах о других, не могла на этот раз скрыть свое горе. Маллена была огорчена не менее Кет, а бедная, милая мисс Ла-Криви, которая часто забегала проведать их всех в отсутствие Николай и с самого момента получения печального известия всячески старалась развеселить их и утешить, теперь, как только Николай показался на пороге, уселась на ступеньках лестницы и разразилась слезами, не слушая никаких утешений.

-- Мне так больно, - твердила бедная старушка, - так больно видеть, что он возвращается, один! Бедняжка! Как он должен страдать! Может быть, мне бы не было так его жалко, если бы он относился к этому легче; но посмотрите, с какой геройской твердостью он переносит свое горе!

-- Что же делать? - сказал Николай. - Нельзя иначе.

-- Конечно, конечно, вы правы, и да благословит вас Бог за всю вашу доброту к тому бедняжке! Но, простите мне мою слабость, мне кажется... может быть, мне бы и не следовало этого говорить, может быть, я сейчас раскаюсь в том, что скажу, но мне кажется, вы заслуживали лучшей награды за все, что вы сделали.

-- Какой же большей награды мог я ожидать? - мягко произнес Николай. - Я видел его спокойным и счастливым в его последние часы, я был при нем до самой его кончины... А как легко могло случиться, что я не мог бы присутствовать при его последних минутах, и как бы это мучило меня теперь!

-- Вы правы, - ответила опять мисс Ла-Криви, принимаясь снова рыдать, - а я, неблагодарная, злая старая дура, я это знаю.

После такого грустного признания маленькая портретистка зарыдала горше прежнего; потом, желая успокоиться, она попробовала было улыбнуться, но попытка оказалась неудачной и единственным её результатом было то, что мисс Ла-Криви кончила истерикой.

Подождав, пока все оне немного успокоились, Николай поднялся в свою комнату, так как сильно нуждался в отдыхе после своего утомительного путешествия. Здесь он, не раздеваясь, бросился на постель и сейчас же заснул, как убитый. Первое, что он увидел, проснувшись, была Кет. Она сидела возле него и, как только он открыл глаза, наклонилась и поцеловала его.

-- Как я рада, что ты, наконец, вернулся домой, - были её первые слова.

-- А если бы ты знала, как я рад этому, Кет!

-- Мы просто не могли дождаться тебя, - сказала она, я и, мама и... и Мадлена.

-- Ты, кажется, писала в последнем письме, что теперь она чувствует себя хорошо? - проговорил с живостью Николай, вспыхнув до ушей. - Не говорили ли братья Чирибль в мое отсутствие чего-нибудь насчет её будущого устройства?

-- Ни слова, - отвечала Кет. - Я не могу подумать без ужаса о том, что нам придется разстаться. Не думаю, чтобы и ты этого желал, неправда ли, Николай?

Николай снова весь вспыхнул и пересел к сестре на маленький диванчик у окна.

-- Еще бы, голубушка, конечно, не желал бы, никому другому я не признался бы в своих чувствах, но тебе, Кет, я скажу просто и прямо: я люблю ее.

Глаза Кет радостно блеснули, и она уже собиралась что-то ответить, но Николай положил ей руку на плечо и продолжал:

-- Никому об этом ни слова, особенно ей!

-- Ей в особенности, помни! Никогда не говори ей этого, слышишь ли, никогда! Я иногда утешаю себя мыслью, что, может быть, настанет время, когда я буду считать себя в праве сказать ей, как я ее люблю. Но это время так далеко, так страшно далеко! Много воды утечет до тех пор, и если даже когда-нибудь эта минута настанет, я буду так мало похож на себя, буду тогда так далек от дней моей романической юности! Хотя в одном я уверен: я никогда не изменюсь по отношению к ней, моя любовь никогда не охладеет. Конечно, я и сам сознаю, что подобные мечты не более как химера и в минуты такого сознания пытаюсь заглушить в себе надежду, превозмочь свою страсть, чтобы не терзаться напрасно и не гореть на медленном огне. Видишь ли, Кет, с самого моего отъезда отсюда я постоянно имел перед глазами, в лице этого бедного малого, которого мы лишились, еще один пример великодушия и доброты благородных братьев. И я решился, насколько могу, быть достойным этой доброты. Если прежде я еще колебался, то теперь мое решение неизменно: я исполняю свой долг относительно их, как бы он ни был тяжел; я не позволю себе даже пытаться заслужить взаимность Мадлены.

-- Постой, Николай, - сказала Кет, бледнея, - прежде чем ты скажешь еще что-нибудь, я тоже должна сделать тебе одно признание. За этим я сюда и пришла, но у меня не хватало духа начать. Твои слова придают мне решимости. - Тут Кет не выдержала и залилась слезами. Стоило Николаю взглянуть на сестру, чтобы догадаться, что она собирается поведать ему. Между тем Кет пробовала опять заговорить, но ее душили слезы.

-- Ну, полно, дурочка, перестань! Кет, Кет, не будь ребенком! Мне кажется, я знаю, что ты хочешь мне рассказать. Насчет мистера Фрэнка, ведь правда?

Кет припала головкой к плечу брата и прошептала, рыдая.

-- Да.

-- Верно, в мое отсутствие он сделал тебе предложение. Не так ли? - сказал Николай. - Вот видишь, в этом вовсе не так уж трудно признаться. Так он предлагал тебе руку?

-- Да, и я отказала.

-- Ну? И что же?

-- Я сказала ему все, что ты когда-то говорил маме и что она мне потом передала, но я не могла скрыть от него, как не скрою и от тебя, что мне было очень тяжело ему отказать. Впрочем, это все равно, я всетаки отказала наотрез и просила его больше не видеться со мной.

-- Молодец Кет! - сказал Николай, нежно обнимая сестру. - Я был уверен, что иначе ты не можешь поступить.

-- Он пытался поколебать мою решимость, - продолжала Кет, - сказал, что несмотря на мой отказ, он не только поговорит с обоими стариками, но, как только ты вернешься, поговорит с тобой. Боюсь, - прибавила она уже менее твердым голосом,--боюсь, что я недостаточно ясно показала ему, как глубоко я тронута его любовью и как искренно желаю ему счастья в будущем. Если тебе придется говорить с ним, мне бы хотелось... мне бы очень хотелось, чтобы ты это ему объяснил.

-- Одно меня удивляет, Кет, - сказал Николай, - как ты могла, принося сама эту жертву долгу чести и считая, что ты обязана ее принести, как ты могла думать, что я буду менее тверд душою, чем ты?

-- Нет, нет, я этого совсем не думала! Но ты совсем в другом положении, и притом...

-- Совершенно в таком же, - перебил ге Николай. - Правда, Мадлена не родня старикам, но она связана с ними не менее тесными узами, чем Фрэнк. И если они рассказали мне её историю, значит вполне доверяли мне и считали меня надежным человеком. Ты видишь теперь, как низко было бы с моей стороны воспользоваться обстоятельствами, которые привели ее в наш дом или пустою услугой, которую мне удалось ей оказать, и стараться завладеть её сердцем. Ведь если мне это удастся, намерение братьев усыновить ее решится само собой, и они естественно заподозрят, что я построил свое счастие на почве их сострадания к молодой девушке, пойманной таким образом в сети из гнусного разсчета, что я заставил служить своим интересам её великодушие и столь естественное в ней чувство благодарности ко мне, пользуясь самым безстыдным образом её несчастием, Нет, Кет, я тоже твердо решился исполнить свой долг, и буду счастлив дать братьям новое доказательство своей преданности и вечной признательности. Я уже и так обязан, им всем моим счастьем и не смею требовать большого. Боюсь одного, но слишком ли я долго медлил. Сегодня же я во всем признаюсь мистеру Чириблю и буду умолять его как можно скорее устроить Мадлену где-нибудь в другом месте, чтобы она не оставалась у нас.

-- Сегодня же? Так, скоро?

-- Я давно уже об этом думаю, чего жь еще откладывать? Последние горестные дни навели меня на размышления, живо пробудили во мне угрызения совести и чувство долга: чего же я буду ждать? - чтобы время расхолодило мои намерения, единственные достойные честного человека? Ужь, конечно, не ты мне это посоветуешь, Кет? Не ты ли только что показала мне собственным примером, как следует исполнять свой долг?

-- Да, но ты совсем другое дело. Кто знает? Ты можешь разбогатеть.

-- Разбогатеть! - повторил Николай с печальной улыбкой. - Да, так же, как и состариться. Однако, довольно об этом. Буду ли я богат или беден, стар или молод, мы с тобой всегда останемся друг для друга тем, что мы теперь, и пусть это будет для нас утешением. Хочешь, будем жить всегда вместе? По крайней мере, ни ты, ни я не будем чувствовать одиночества. И если мы никогда не изменим теперешнему нашему решению, подумай, - ведь это свяжет нас еще крепче. Право, мне кажется, Кет, что мы вчера еще были детьми, шалили и играли вместе! Ну, вот, когда мы с тобою состаримся и с тихой грустью, не лишенною своей прелести, станем вспоминать наше теперешнее горе, нам, может быть, тоже будет казаться, что все это было только вчера. Как знать, когда мы станем с тобой почтенными старичками, быть может, всматриваясь в даль протекших годов, мы будем даже радоваться нашим теперешним испытаниям, которые упрочили нашу дружбу и направили нашу совместную жизнь по тихому, спокойному руслу. Как знать, может быть, тогда молодежь, такая вот, как теперь кы с тобой, полюбит нас, смутно отгадывая нашу историю; может быть, кто-нибудь из них придет поверить на ушко старому холостяку и его старенькой сестре свои сердечные бури, в которых не сумеет сам разобраться по молодости лет.

Эта картина их будущей старости вызвала на губах Кет невольную улыбку. В то же время глаза её были полны слез; но эти слезы уже утратили свою прежнюю горечь хотя продолжали еще катиться по её щекам.

-- Разве я неправ, Кет? - спросил Николай после минутного молчания.

-- Конечно, прав, голубчик, и я

-- И ты не чувствуешь сожаления?

-- Н... н... нет, - нерешительно ответила Кет, вычерчивая по паркету какие-то фигуры своей маленькой ножкой. - И не жалею, конечно, что поступила так, как повелевает долг, но мне тяжело, что я не могла поступить иначе; по крайней мере, норой мне это бывает очень тяжело, и потом я... Да нет, не обращай нпимания на мои слова, я сама не знаю, что говорю. Я просто глупая девчонка, но я знаю, голубчик, ты простишь мне мое невольное волнение.

Нечего, разумеется, и говорить, что, имей Николай сейчас в своем распоряжении сто тысяч фунтов, он, ни минуты не задумываясь, отдал бы все до последняго фартинга, чтобы только сделать счастливою эту дорогую для него девушку, такую прелестную в своем смущении, с этими раскрасневшимися щечками, с опущенными кроткими глазками. Но, к несчастью, кроме запаса нежных слов, у него не было никаких средств утешить ее; зато он и говорил с нею так нежно и с такою любовью, что бедная Кет бросилась ему на шею, обещая больше не плакать.

"Неужели нашелся бы человек, - с горечью размышлял Николай по дороге к братьям Чирибл, - который не пожертвовал бы всем своим состоянием за счастье обладать таким сердцем, как у моей Кет? Но, к сожалению, люди ценят деньги выше всего! У Фрэнка больше денег, чем ему нужно, но все его богатство не обогатит его таким сокровищем, как моя сестра. А между тем, во всех так называемых неравных браках всегда считается, что приносит жертву тот, кто богаче, а другая сторона заключает выгодную сделку. Впрочем, я разсуждаю, как влюбленный, или, скорее, как осел, что, пожалуй, одно и то же".

Продолжая расточать себе такого рода комплименты и стараясь таким образом согласить свои сокровенные чувства с долгом, который он на себя принял, Николай подвигался к цели своего похода и, наконец, предстал перед Тимом Линкинвотером.

-- А, мистер Никкльби! - воскликнул Тим. - Как поживаете? Здоровы, надеюсь?

-- Совершенно здоров, благодарю вас, - сказал Николай, протягивая ему обе руки.

-- Однако, у нас утомленный вид, как я на вас посмотрю... Нет, вы послушайте-ка его! (Речь шла о старом дрозде Дике). Вы знаете, он просто жить без вас не может; все это время был сам не свой и теперь приветствует ваше возвращение. Он положительно любит вас теперь не меньше, чем меня.

-- В таком случае, он вовсе не такая умная тварь, как я о нем думал; будь он умен, он не мог бы ставить нас с вами на одну доску, - отвечал Николай.

-- Нет, я вам серьезно скажу, хотите верьте, хотите лет, - продолжал Тим, принимая свою любимую позу и указывая на клетку кончиком пера, - единственные люди на свете, которых он когда-либо удостаивал своего внимания, это мистер Чарльз, мистер Нэд, вы да я.

Тим замолчал, бросил украдкой тревожный взгляд на Николая и, неожиданно встретившись с ним глазами, забормотал в смущении:

-- Так-то, сэр, вы да я, вы да я.

Тут он снова взглянул на Николая и крепко пожал ему руку со словами:

-- Так-то, сэр, вы да я.

-- Простите меня, старого эгоиста, я все болтаю о вещах, которые не могут вас интересовать в настоящую минуту. Мне бы очень хотелось знать что-нибудь о последних минутах бедного мальчика, но я не смею вас разспрашивать. Скажите, вспоминал он перед смертью братьев Чирибль?

-- Еще бы, много раз вспоминал!

-- Я так и думал, - сказал Тим, утирая глаза. - Так я и думал.

-- Он и о вас вспоминал, - прибавил Николай, - все просил передать вам его поклон.

-- Неужели! - воскликнул Тим, и в его голосе послышались слезы. - Бедняжка, как жаль, что нельзя было похоронить его в Лондоне! Во всем городе не найдется такого уютного местечка, где было бы так приятно покоиться вечным сном, как маленькое кладбище по ту сторону нашего сквера. Кругомь банкирские дома, и в хорошую погоду, куда ни ступи, везде в открытые окна глядят на тебя банковые книги и несгораемые шкафы... Так правда, он просил кланяться мне? Никак не ожидал, чтобы он вспомнил обо мне! Бедняжка, просил кланяться!

Тим был так растроган этою маленькою подробностью, что с минуту не мог произнести ни слова. Воспользовавшись этим обстоятельством, Николай проскользнул в кабинет брата Чарльза.

к понесенной им утрате тронули его до глубины души и успокоили его внутреннюю борьбу.

найти кое-что утешительное. С каждым лишним днем, который прожил бы несчастный, он все сильнее сознавал бы свою непригодность для жизни и становился бы все несчастнее. Все к лучшему, дорогой мой; да, все, что ни делается, делается к лучшему.

-- Я и сам это думал, сэр, - с усилием произнес Николай. - Я и сам это сознаю, могу вас уверить.

-- Вот и прекрасно, - сказал мистер Чирибль, который, хоть он и утешал Николая, сам был взволнован не менее старого Тима, - в добрый час!.. Однако, где же Нэд?.. Мистер Тим Линкинвотер, где же брат Нэд?

-- Брат Нэд, достойный, славный человек, - сказал Чарльз, запирая дверь и возвращаясь к Николаю. - Он будет очень рад вас видеть, дорогой сэр. Не проходило дня, чтобы он не вспоминал о вас.

-- Откровенно говоря, я рад, что застал вас одного, сэр, - нерешительно сказал Николай, - мне хотелсь бы с вами поговорить. Можете вы уделить мне несколько минут?

-- Конечно, могу, - ответил мистер Чарльз, не без смущения и тревоги взглянув на своего собеседника. - Говорите, дорогой сэр, я вас слушаю.

-- Право, не знаю, с чего и начать, - сказал Николай. - Если человек, когда-либо имел основание питать к другому человеку нежнейшую привязанность, чувствовать себя кругом в долгу перед ним и испытывать по отношению к нему такую преданность, которая всякую самую тяжелую жертву обратила бы для него в наслаждение, вы видите перед собой такого человека. Верьте, что таковы мои чувства по отношению к вам.

-- Ваши слова дают мне силу продолжать, - сказал Николай. - В первый же раз, как вы почтили меня вашим доверием и дали мне поручение к мисс Брэй, мне следовало вам признаться, что я видел ее раньше, что её красота произвела на меня неизгладимое впечатление, что я даже делал попытки, правда, безполезные, увидеть ее еще раз, узнать ее ближе. Если я не сказал вам об этом тогда же, то только потому, что надеялся, впрочем, напрасно, как оказалось потом, победит свою слабость и подчинить всякия личные соображения чувству долга по отношению к вам.

-- Но вы и не изменили моему доверию, мистер Никкльби, - сказал брат Чарльз. - Вы не воспользовались им ради своих личных выгод. Я уверен, что нет.

-- Нет, не воспользовался, - с твердостью сказал Николай. - Несмотря на возрастающую с каждым днем трудность сдерживаться и владеть собой, я не позволил себе ни одного слова, ни одного взгляда, которые могли бы быть вам неприятны и которых я не позволил бы себе в вашем присутствии. Но я чувствую, что постоянное обращение с этой прелестной девушкой станет скоро роковым для меня и разобьет, наконец, решимость, которой до сих пор я еще не изменял. Одним словом, сэр, я не могу положиться на себя и потому настоятельно прошу... умоляю вас немедленно взять молодую леди из дома моей матери и сестры. Я знаю, что вы, да и всякий другой, но вы в особенности, не можете смотреть за мою любовь к ней, хотя бы и безмолвную, иначе как на верх самонадеянности и дерзости, принимая во внимание огромное разстояние, которое отделяет меня от мисс Брэй, вашей протежэ и предмета особенной вашей симпатии. Я это знаю. Но, с другой стороны, кто мог бы не полюбить ее, зная ее, зная историю её несчастий и твердость духа, с какою она их переносит? Только в этом я и нахожу свое оправдание, другого у меня нет. И так как я чувствую, что у меня не хватит сил устоять против соблазна, заглушить в своем сердце любовь, пока предмет этой любви будет постоянно со мной, мне не остается ничего больше, как умолять вас удалить от меня искушение и дать мне возможность забыть все, если мне это удастся.

предвидеть, что это может случиться. Благодарю вас, сэр, очень вам благодарен. Я тотчас же возьму от вас Мадлену.

-- У меня есть к вам еще одна просьба, дорогой сэр. Мне не хотелось бы, чтобы она вспоминала обо мне иначе, как с уважением, и потому прошу вас скройте от нея признание, которое я только что вам сделал.

-- Можете быть покойны, - ответил мистер Чирибль. - Ну-с, больше вы ничего не имели мне сообщить?

-- Да, я еще не все сказал, - отвечал Николай и твердо взглянул ему в глаза.

-- Остальное я уже знаю, - перебил его мистер Чирибль, видимо довольной решительностью этого ответа. - Когда вы об этом узнали?

-- И сочли нужным тотчас же придти передать мне то, что вы узнали, по всей вероятности, от сестры?

-- Да, хотя признаюсь, мне очень хотелось переговорить сначала с самим мистером Фрэнком, - сказал Николай.

Николай попросил разрешения сказать еще несколько слов по этому поводу. Он разсчитывает, - сказал он, - что чистосердечная его исповедь никоим образом не может повести к разрыву между Кет и Мадленой, успевшими за это время так горячо привязаться друг к другу, что такой разрыв отозвался бы на них крайне тяжело, а для него стал бы источником вечного раскаяния, так как он чувствовал бы себя невольным ни и о ни и ко в их горя. Он разсчитывает также, что со временем, когда все пройдет и забудется, он останется попрежнему другом мистера Фрэнка; он ручается, как от своего имени, так и от имени той, которая согласилась разделить с ним его скромную судьбу, что никогда ни одно слово, ни одно тягостное воспоминание о прошлом не нарушит их дружеских отношении. Затем он со всеми подробностями передал свой утренний разговор с Кет и говорил о ней с такою нежностью и гордостью, так добродушно и весело рассказал об обещании, которое они с нею дали друг другу, об обещании задушить в себе всякия личные чувства и отныне посвятить жизнь друг другу, что, слушая его, нельзя было не растрогаться. Наконец, взволнованный до глубины души, взволнованный еще сильнее, чем он был до этого разговора, Николай высказал в немногих простых словах (которые были, однако, красноречивее всех пространных разглагольствований, какие только можно придумать на эту тему) свою преданность братьям Чирибль и твердую решимость жить и умереть, служа им.

в них слышались смущение и натянутость, которые не были в его привычках. В виду этого Николай счел нужным спросить, не оскорбил ли он его чем-нибудь.

-- Нет, нет, вы поступили очень хорошо; вы выполнили свой долг, и я от вас этого ожидал, - вот все, что сказал ему в ответ мистер Чарльз. И когда Николай замолчал, он прибавил: - Фрэнк поступил неосторожно и легкомысленно... крайне неосторожно, совсем как полоумный. И тотчас же приму свои меры. Но не будем больше об этом говорить, все это очень для меня тяжело... Зайдите ко мне через полчаса, Мне нужно сообщить вам удивительную новость, дорогой сэр. Кстати, ваш дядя просил нас с вами зайти к нему сегодня после обеда.

-- Зайти к нему, с вами! - воскликнул Николай.

-- Да, со мною. Смотрите же, через полчаса будьте здесь, я вам все объясню.

Николай явился в назначенное время и тут только узнал, что произошло накануне и что уже известно читателю, а также и о свидании, назначенном Ральфом братьям Чирибль. Свидание было назначено на тот же вечер, и потому, чтобы лучше понять дальнейшия события, нам следует вернуться к тому моменту, когда Ральф вышел из дома братьев. Итак, оставим пока Николая, который успокоился немного, когда увидел, что братья стали относиться к нему с прежнею добротой, хотя в то же время (он и сам не мог сказать, в чем именно это проявлялось), в их обращении с инчь все-таки чувствовалась какая-то неловкость, что-то тревожное, недосказанное, что заставляло его смущаться и тревожиться в ожидании, чем все это разрешится.