Фингал (Оссиан, сын Фингалов).
Песнь первая
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Фингал (Оссиан, сын Фингалов). Песнь первая

ФИНГАЛЪ

ПОЭМА.

Содержанiе.

Артъ, Ирландской Государь, умеръ въ Теморе, Дворцъ Государей сего острова, и оставилъ по себе еще въ отрочестве сына своего Кормаха. Все колена собралися въ Темору, чтобы избрать юному Государю попечителя. Кушуллинъ въ сiе достоинство избранъ всеми единогласно, и сiе прiобрелъ онъ тою славою и темъ великимъ уваженiемъ, какое храбростiю и геройскими въ сраженiяхъ подвигами заслужилъ отъ всего народа. Онъ рожденъ Семомъ, Государемъ одного изъ острововъ Гебридскихъ. Едва вступилъ въ правленiе престола, уведомился онъ, что Сваранъ, Лохлинсхiй Государь въ Скандинавiи, Ирландiю съ воинствомъ. Услыша весть сiю, послалъ онъ Морана сына Фитилева для испрошенiя помощи у Фингала вождя Каледонянъ, обитающихъ въ западной стране Шотландiи. Фингалъ по своему великодушiю и равно по причине родства своего съ поколенiемъ Ирландскихъ Государей решился отправиться съ войскомъ въ сiю землю; но прежде его прибытiя Сваранъ уже приблизился къ Ирландской провинцiи Ульстеру. Кушуллинъ, Туру, крепость сея провинцiи, наилучшихъ ратниковъ изъ всехъ коленъ Ирландскихъ, послалъ соглядателей вдоль по берегу, дабы они немедленно уведомили его, какъ только увидятъ непрiятеля. Въ семъ-то месте начинается поэма. Действiе продолжается пять дней и пять ночей, и происходитъ въ поляхъ Лены, близъ горы, называемой Кромлою, на бреге Ульстера Фингалъ, Оссiановъ отецъ и Государь Морвена, есть Герой сея поэмы.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.

Содержанiе.

Кушуллинъ при вратахъ Туры сиделъ подъ деревомъ; прочiе между темъ вожди упражнялись на ближней горе въ ловитве зверей. Онъ известился чрезъ Морана сына Фитилева, что Государь сошелъ уже на брегъ; онъ собравъ своихъ вождей, составляетъ съ ними советъ; съ жаромъ спорятъ, должно ли съ непрiятелемъ сравиться. Конналъ Государь Тогорма, искреннiй другъ Кушуллиновъ, предлагаетъ имъ, чтобъ удалиться и ожидать Фингала. Кальмаръ сынъ Маты, Государь Лары въ провинцiи Конногтской, возстаетъ противу Коннала, отражаетъ его мненiе, и хочетъ сражаться; Кушуллину советъ Кальмаровъ показался достойнымъ Героя. Простираясь къ непрiятелю, приметилъ онъ, что нетъ при немъ трехъ самыхъ мужественныхъ ратниковъ, и Каирбата. Форгь приходитъ, извещаетъ Кушуллина о смерти другихъ двухъ Героевъ, и чрезъ то разсказываетъ трогающую и жалостную повесть о Морне дочери Кормаха. Сваранъ низводитъ съ кораблей рать свою, и видя вдали воинство Кушуллиново, посылаетъ Арнова сына разсмотреть оное и наблюдать все непрiятельскiя движенiя, а самъ полки свои учреждаетъ въ порядокъ сраженiя. Арновъ сынъ возвращается, описываетъ Сварану Кушуллинову колесницу, и тотъ ужасный и величественный видъ, съ какимъ сей Герой сидитъ на оной. Воинства сблизились другъ съ другомъ, и сражаются съ невероятнымъ мужествомъ, но мрачная ночь ихъ разделяетъ, и победа остается нерешимою. Кушуллинъ, наблюдая права гостепрiимства, толь свято почитаемаго въ сiи древнiя времена, посылаетъ своего Кариля сына Кинфенова, чтобъ онъ торжественно пригласилъ Сварана на пиршество. Сваранъ отрекся. Карриль повествуетъ Кушуллину о Грударе и Брассолисе. По совету Коннала отправляетъ Кушуллинъ часть воинства для наблюденiя непрiятельскихъ расположенiй; и симъ кончается действiе перваго дня.

* * *

Безстрашный сиделъ предъ вратами Туры, при корени шумящаго ветвiями древа. Его копiе стояло уклонясь къ твердому и мхомъ покрытому камени. Его щитъ покоился близъ его на злачномъ дерне. Его воображенiе представляло ему въ мечтахъ Каирбара {Это не тотъ Каирбаръ, сынъ Барбардутуловъ и братъ Катмора, о которомъ упомянуто будетъ въ Темаре.}, Героя пораженнаго имъ въ сраженiи, какъ вдругъ Моранъ, посланный бодрствовать надъ Океаномъ, возвращаясь возвещаетъ ему о успехе своихъ недремлющихъ очей.

Востани Кушуллинъ, востани, рекъ юный ратникъ: я зрелъ корабли Сварановы, Кушуллинъ! сопостаты многочисленны: мрачное море стремитъ на брегъ сонмы Героевъ. - Сыне отвещаетъ голубоокiй вождь: ты всегда являешься предъ взоръ мой въ трепете; ужасъ твой умножилъ число противныхъ. Кто возвестилъ тебе, что приближается не Фингалъ, владыка пустынныхъ горъ, текущiй мне въ помощь на зеленеющiяся поля Уллина?

Я виделъ ихъ вождя, отвечаетъ Моранъ; я виделъ его высока и грозна, какъ возвышенный и неприступный холмъ. Его копiе подобно сей дебелой и древней сосне. Щитъ его великъ, яко луна востекшая на край горизонта. Онъ сиделъ на камени брега, и воинство, какъ темныя облаки, стеснялось вокругъ его. Вождь ратниковъ! рекъ я ему: число нашихъ воителей велико: ты справедливо нарицаешься мужественнымъ Героемъ, но сонмы храбрыхъ мужей ожидаютъ тебя подъ изгибистыми стенами Туры. Гласомъ подобнымъ шуму свирепеющей волны отвечалъ мне Сваранъ: И кто на сихъ поляхъ будетъ мне равенъ? Моего взора не могутъ стерпеть Герои: они повергаются на прахъ отъ пораженiй моей десницы. Единъ токмо, Фингалъ, единъ владыка холмовъ бурныхъ, можетъ противоборствовать Сварану. Некогда на холме Мальмора измерялъ я съ нимъ свои силы. Земля дремучей рощи стеная страдала подъ усилiями стопъ нашихъ. Камни упадали, отторгаясь отъ своего основанiя, источники, пременя свое теченiе, убегали съ шумомъ далеко отъ сего ужаснаго противоборствiя. Три дни равно возобновляли мы сраженiе; наши воины стояли вдали неподвижны и трепещущи. Въ день четвертый возопилъ Фингалъ: Царь Океана поверженъ! Нетъ, онъ еще не палъ, возгласилъ ему да уступитъ мрачный Кушуллинъ Герою крепкому и сильному, какъ бури висящiя надъ Тальмороме.

Да не будетъ! рекъ Кушуллинъ, вечно я не уступлю смертному. Кушуллинъ наречется великимъ или погибнетъ. Гряди Моранъ, возьми копiе мое, и ударяй во звучный щитъ Кабаитовъ {Кабаитъ, дедъ Кушуллиновъ, столько славенъ своимъ мужествомъ и храбростiю, что потомки его употребляли обыкновенно щитъ его, когда должно было дать знакъ къ сраженiю.}; онъ виситъ на шумныхъ вратахъ Туры. Его звуки несутъ звуки мира; {На щитахъ многiя были выпуклости, которыхъ различные звуки были знакомъ разныхъ повеленiй вождя: въ иныя ударяли въ знакъ мира, въ другiя въ знакъ войны.} мои сподвижники услышатъ его на холмахъ высокихъ.

стремится; ударяетъ во щитъ: окрестные холмы и камни ответствуютъ: звуки простираются въ леса: елень трепещетъ на бреге озера. Уже Нюрахъ востаетъ и летитъ съ высоты камня; Конналъ за нимъ течетъ, держа копiе свое обагренное кровiю; белая грудь прекраснаго Крюгала вздымается, и отъ радости трепещетъ. Сынъ Фавiя оставилъ уже черную главу холма: это щитъ брани слышится, возопилъ Боннаръ; это копiе Кушуллиново, рекъ Лутаръ. Кальмаръ сынъ моря! прiими твое оружiе, возвысь твою шумящую сталь: вовдвигнися Пюно, Герой ужасный; воздвигнися: Канрбаръ остави леса Кромлы; изгибай твои колена, подобныя белизною мрамору, о и сниди со брега шумящихъ источниковъ Лены, Каолтъ, напрягай твои крепкiя, но гибкiя жилы. Да крутится со свистомъ подъ твоими стопами кустарникъ Моры: ребра твои белы, какъ пена волнующагося моря, когда черныя бури извергаютъ ее на гремящiе камни Кiотона.

{Здесь уже говоритъ самъ Оссiанъ; онъ будетъ встречаться намъ въ поэмахъ своихъ иногда какъ повествователь, иногда какъ действующая особа, и будетъ говорить о себе самомъ то въ первомъ; то въ третьемъ лице.} Уже ихъ вижу я всехъ во едино стекшихся; они исполнены величества и благородной гордости, раждаемой въ нихъ первыми ихъ подвигами; души ихъ воспламеняются, воспоминая сраженiя и претекшiя лета; взоры ихъ сверкающiе огнемъ ищутъ сопостата. Крепкiя и жилистыя десницы ихъ уже возложены на рукоять ихъ мечей, и молнiя налетаетъ отъ ребръ покрытыхъ сталiю. Подобно источникамъ стремятся они съ высоты горъ. Вожди предшествуютъ, блистая оружiемъ своихъ отцовъ; за ними текутъ ратники мрачны и грозны: тако дожденосныя соединяются облаки, и обременяются другъ другомъ, позади воспламененныхъ небесныхъ огней. Звукъ ихъ оружiй, стесненныхъ между собою и взаимно ударяющихся, востекаетъ на высоту воздушную. Ловчiе ихъ псы соединяютъ съ нимъ свои ужасныя лаянiя. Песнь, зовущая ко брани, возгремя неравными голосами, продолжается въ отзывахъ Кромлы. Возшедши на вершину Лены, остановляется сiе грозное воинство, подобно осеннему туману, когда онъ, собирая свои разметанныя на поляхъ груды, восходитъ на омраченные холмы, и съ высоты ихъ подъемлетъ въ небеса главу свою.

Здравiе, рекъ Кушуллинъ, здравiе сынамъ долинъ, ивамъ, ловители быстротечныхъ еленей! другiя готовятся утехи; оне важны и многотрудны; оне ужасны какъ сей грозный валъ, катящiйся на брегъ песчаный. Бранноносныя чада! справимся ли мы, или уступимъ злачныя Инисфальскiя поля. Царю Локлинскому, Вещай, о Конналъ! Локлина; желаешь ли ты еще возвысить копiе отца твоего?

Кушуллинъ! отвечаетъ ратоборецъ спокойнымъ видомъ: копiе Конналово изощренно, и любитъ оно блистать въ сраженiяхъ, и упиваться кровiю; но хотя мышца моя готова ополчиться на брань, сердце мое склоняется къ миру. Вождь браней, воздвигнутыхъ въ защиту Кормаха! виждь черное распростертiе флота Сваранова. Мачты его, возвышающiяся на брегъ нашъ, столь же многочисленны, какъ тростникъ, растущiй при езере Леге. Сонмъ его кораблей представляетъ видъ сгущеннаго леса, покрытаго парами, когда въ немъ древа колеблясь преклоняются отъ усилiя стремительныхъ вихрей. Его ратники многочисленны и такъ, ведай Кушуллинъ, Конналъ желаетъ мира; самъ Фингалъ, первый Герой изъ смертныхъ, и расточающiй полки противныхъ, какъ бурные ветры развеваютъ песокъ дебрей и пустынь, когда источники шумятъ, повторяя громкiе отзывы Коны, и когда нощь покоится на высокомъ холме, окруженномъ всеми ея мрачными облаками; сей победоносный Фингалъ Сварановой десницы.

Беги слабый воитель, другъ мира и тишины, рекъ Кальмаръ; беги на твои безмолвные холмы, где вечно не блистаетъ бранноносное копiе; теки въ следъ за робкими сернами Кромлы, и воспящай твоими стрелами быстрый бегъ скачущихъ ланей Лены; но ты, Кушуллинъ, мужественный сынъ Сема, держащiй въ деснице своей судьбу брани, расточи Лохлинскихъ чадъ, неси ярость твою и пагубоносные удары въ среду гордыхъ; враждебныхъ полковъ; да никогда корабль владычества многоснежного не возскачетъ на колеблющихся волнахъ Ианстора. Востаньте бурные ветры Эрина; шумите порывистые вихри дебрей; да погибну среди бури, восхищенъ въ мрачныя облаки раздраженными предковъ нашихъ призраками; такъ, да изчезнетъ Кальмаръ

Кальмаръ: отвечаетъ Конналъ спокойнымъ гласомъ, никогда и вспять не обращался; я всегда летелъ въ ратное поле, предшествуя моимъ сподвижникомъ; о труба славы Конналовой еще гремитъ слабо. Предъ моимъ взоромъ победа одержана, и храбрость торжествомъ увенчалась. Но внемли гласу моему, о мужественный сынъ Сома! и воспомяни о древнемъ престоле Кормаха: для прiобретенiя мира уступи сокровища и половину сего владычества, доколе Фингалъ явится съ своимъ воинствомъ; но естьли угодна брань тебе, я прiемлю мечь мой и копiе: быть среди сражающихся бранноносцевъ будетъ моимъ утешенiемъ и радостiю, душа моя распрострется въ самой ярости и жаре воюющихъ.

Такъ, рекъ Кушуллинъ, шумъ оружiя прiятенъ моему слуху; онъ мне прiятенъ, какъ звукъ грома предшествующiй кроткому и сладостному дождю весеннему. Соедини все мои полки, да вижду предъ моими очами всехъ моихъ ратоборцевъ; да спешатъ они изъ дебрей и пустынь, блистая какъ лучь солнца предъ бурею, когда западный ветръ собираетъ облаки, и когда Морвенскiе дубы стонутъ вдоль по брегу.

Но где мои друзья, сподвижники мышцы моей при страшныхъ опасностяхъ? Где сокрылся ты, белогрудый Каитбатъ? Гле укасный , сей грозный перунъ брани? И ты Фергъ? уже ли ты оставилъ меня въ день яростной бури? Фергъ, спешащiй прежде всехъ участвовать въ радостяхъ нашихъ пиршествъ?

Сынъ Россы, крепкая мышца смерти, стремись, какъ быстрая серна гремящихъ холмовъ Мальмора, (Фергъ въ сiе время приходитъ) Здравiе сыну Россы! но какой обликъ омрачаетъ твою геройскую душу?

Четыре камня, отвечаетъ Ферге, стоятъ возвышены уже надъ гробомъ Кантбата; и сiи мои руки предали земле мужественнаго Дюкомара. Сынъ Тормановъ! ты былъ какъ зведа, блистающiя надъ холмомъ, и ты, о Дюкомаръ! Лана, когда они въ пасмурную осень разстилаются на поляхъ и несутъ смерть въ народы. Морна, прекраснейшая изъ девъ! сонъ твой спокоенъ и безмятеженъ въ разселине камени! ты свергался во мракъ, подобно звезде пролетевшей пустыни своимъ косвеннымъ паденiемъ, и которыя минутный блескъ, озарилъ уединеннаго путешественника, вливаетъ въ него печаль и томное о себе сожаленiе. - Вещай Кушуллину, вещай, какъ пали вожди Эрина! Могуществомъ ли чадъ Лохлинскихъ они повержены, противоборствуя на поле Героевъ? Или другой злощастный рокъ низринулъ вождей Кромлы въ тесное и мрачное жилище?

Мечь Дюкомаровъ, отвечаетъ Фергъ, поразилъ Каитбата при корени дуба, на брегъ шумящаго источника. Дюхомаръ летитъ по семъ въ пещеру Туры, Морну приветствуетъ.

Морна, прекраснейшая изъ девъ, любезная дщерь Кормака! для чего уединенна ты въ огражденiи сихъ камней, въ разселине холма? Чистый ручеекъ журчитъ съ печальною томностiю; стенанiе долговечнаго древа возносится на крылехъ ветровъ; озеро колеблясь возмущается, и небеса мрачнымъ одеты облакомъ. Но ты, Морна, ты бела какъ снегъ дебрей сихъ, и власы твои какъ легкiе пары, венчающiе главу Кромлы, когда они подобно кудрямъ висятъ надъ камнями и блистаютъ при лучахъ западнаго солнца. Твоя грудь предлагаетъ плененному взору два мраморные шара, какiе видимъ мы на бреге источнича Бранна, твои мышцы крепостiю и белизною подобны алебастровымъ столпамъ въ чертогахъ Фингала.

Отколъ ты притекъ, ответствуетъ прекрасная, отколе ты притекъ, Дюкомаръ, о мрачнейшiй изъ всехъ смертныхъ? Твои брови черны и ужасны; очи твои сверкаютъ, воспламененными зеницами; или Сваранъ уже на валахъ моря? Дюкомаръ! какiя новости возестишь о сопостате? - О я низшелъ съ холма ланей. Три краты напрягалъ я лукъ мой, и поразилъ трехъ еленей. И еще три были корыстiю моихъ псовъ быстротекущихъ. Любезная дщерь Кормаха! я люблю тебя какъ мою душу; я поразилъ въ даръ тебе прекраснаго еленя: глава его украшалась многоветвистыми рогами, его ноги равнялись быстротою вихрямъ. - Я не люблю тебя, суровый ратоборецъ; въ сердце твоемъ твердость камени, твое черное око поражаетъ меня ужасомъ. А ты, Каитбатъ, сынъ Тормана, ты мое желанiе и любовь; ты прелестнее для меня луча солнечнаго, блистающаго на холмъ въ день бури! Виделъ ли ты юнаго Каибата? Сей любовный ратникъ не встретился ли съ тобою на холме ланей? Дщерь Кормакова ожидаетъ здесь возврату сына Торманова. -- И Морна будетъ ожидать его долго; мечь мой обагренъ его кровiю. Морна будетъ ожидать его долго; онъ палъ на брегахъ Бранна; я воздвигну ему гробъ на высоте Но ты прилеписъ любовiю къ Дюкомару, мышца его крепка, яко буря.

И такъ нетъ уже, нетъ уже прекраснаго сына Торманова? рекла нежная любовница, орошая вежди свои слезами. И такъ палъ на холмъ сей юный и прелестный ратникъ? Онъ любилъ всегда первымъ быть предшественникомъ звероловцевъ горныхъ, онъ былъ смертный ударъ сопостатамъ, принесеннымъ волнами Океана. Дюкамаръ! такъ, ты мраченъ и свирепъ, и твоя десница пагубна для нещастной Морны. Варваръ! дай мне мечь сей, да облобызаю кровь Каитбатову.

Дюкомаръ, смягченный ея слезами, отдаетъ ей свой мечь: и она погружаетъ его во грудь ему. Подобно камени, отторгшемуся отъ горы, онъ палъ и простираетъ къ ней свои руки.

Морна! ты смертнымъ облакомъ покрыла Дюкомара: я чувствую хладъ железа въ груди моей. Отдай мое тело младой Моине; Дюкомаръ одинъ представлялся ей въ сонныхъ мечтанiяхъ. Она воздвигнетъ мне гробъ, звероловецъ его узритъ, и почтитъ меня хвалами. Но сжалься, заклинаю тебя, извлеки сiе железо ивъ моихъ персей, я чувствую, оно меня превращаетъ уже въ ледъ.

Она приближается, орошенная слезами; Дюкомаръ, обративъ его къ ней острiемъ, пронзаетъ ей прекрасную грудь. Она пала, и прелестные власы ея разстилаются по земле; изъ язвы ея кипя стремится кровь и обагряетъ белизну раменъ ея. Она движется и трепещетъ сотрясаема смертiю; пещера Туры повторила последнiе вздохи любезной Морны.

Да почiютъ, рекъ, Кушуллинъ, въ вечномъ мире и тишине души Героевъ: ихъ деянiя были знамениты въ самыхъ ужасныхъ опасностяхъ, да окружатъ меня ихъ тени, носимыя на облакахъ; да вижду еще мужественныя ихъ черты; взирая на нихъ, душа моя ощутитъ возрастающую крепость къ пренесенiю трудныхъ подвиговъ, и десница моя устремитъ въ сопостатовъ перуны смерти. Но ты, Морна, явись предъ взоръ мой на луче лунномъ; посети меня, воззри ко мне съ сего луча сквозь оконце во время сна моего, когда забывъ сраженiе и, все его ужасы, буду я мечтать о единыхъ токмо прiятностяхъ мира и спокойствiя.

Соберите наши племена, шествуйте въ геройское поле; стремитесь во следъ бранноносной моей колеснице, и ваши подвижническiе гласы да соединятся съ шумомъ моего быстраго шествiя. Пусть три копiя устроятся на каждой стране моей: летите по следамъ скоротечныхъ моихъ коней; да возчувствуетъ душа моя подкрепляему себя мужествомъ друзей моихъ, когда бурнаго сраженiя нощь сгустится вокругъ блистающаго моего меча.

Сколь ужасно пенящiйся источникъ свергается съ каменистыя высоты Кромлы, когда ударяютъ громы и темная нощь омрачила уже половину холма: тако, и еще ужаснее стремятся многочисленныя чада Эрина. Ихъ вождь являетъ всевозможное въ себе мужество и кротость, подобенъ великому въ море киту, влекущему во следъ себя все волны, воздвигнутыя бурнымъ его стремленiемъ, или быстрой реке, несущей на брегъ все свои воды.

Лохлинскiя Сваранъ ударилъ во щитъ свой, и воззвалъ къ сыну Арнову: Что сей шумъ, разливающiйся вдоль холма и подобный глухому журчанiю насекомыхъ, шумящихъ по закате солнца? Или ополченiе Инисфальское нисходитъ на поля, или стонутъ ветры во глубине лесовъ отдаленныхъ? Таковъ звукъ Гормала, когда еще разъяренныя волны не возвысятъ верхи свои покрытые белизною. Сыне Арновъ! востеки на холмъ и низведи взоры свои на черную поверхность дебрей.

Арнъ шествуетъ и возвращается пораженъ ужасомъ. Очи его изумленны, сердце трепещетъ, гласъ содрогается, и едва произноситъ слова, прерываемыя страхомъ.

Востани, сыне Океана, поядвигнися: я зрю противу насъ устремленный съ горъ черный источникъ сраженiй; я зрю стесненные полки Эринскихъ воителей. Колесница брани, быстрая колесница Кушуллинова летитъ подобно воспламененному вихрю, несущему пагубные удары. Она катится какъ бурный валъ на поле Океана, или какъ златый облакъ, простирающiйся надъ пустынею. Ея широкiе бока усеянны блистающимъ камнемъ, таковы посреди глубокой ночи сiяютъ скачущiя волны вокругъ кораблей нашихъ. Ея дышло изъ тисоваго древа, ея седалище составлено изъ костей белизны пречудныя, ребра ея наполнены многочисленными копiями, и дно ея глубины отягчается ногами Героевъ. Съ десныя стороны зрится точащiй пену конь, гордъ и скачущъ, крепокъ и быстръ паче всехъ коней пасущихся на холме: онъ ударяетъ копытомъ, и земля стонетъ. Его развевающаяся грива подобна волнамъ шумнаго источника, стремящаго пары свои на высоту холма; густая шерсть на немъ лоснится, и Сифадда есть имя его. Съ шуiя страны припряженъ столь же гордый и яростный конь; пламеннодышущiя чада остраго меча нарицаютъ его Дусронналомъ. На тысящу вервiй зыблется сiя великолепная и грозная колесница. Твердыя брозды сiяютъ въ волнахъ пенистыхъ. Легкiя и лучезарнымъ камнемъ украшенныя вожжи развеваются по величественной вые коней, когда они бегутъ и прелетаютъ долины. Они въ стремленiи своемъ равны быстротою сернамъ, и крепостiю орлу, летящему на свою корысть. Воздухъ свиститъ отъ ихъ стремленiя, какъ зимнiе ветры на снегахъ высоты Іормальской.

На колеснице сидитъ превознесенъ вождь ратоборцевъ: имя герою Кушуллинъ, сынъ бодраго Сема. Его смуглыя ланиты подобны цветомъ моему луку. Его свирепыя очи сверкаютъ подъ черными бровями. Уклоняющуся ему впредъ и вращающу копiе свое, власы его упадаютъ съ главы яко пламенныя волны: беги вспять, о Царь Океана! беги; онъ течетъ какъ буря вдоль пространныя долины.

Когда зрелъ ты меня вспять обращенна, колико бы сонмы враговъ ни были многочисленны? Когда зрелъ ты меня бегуща, Арновъ сыне, ратникъ безъ мужества? Я противоборствовалъ Гормальскимъ бурямъ и надменной высоте пенящихся валовъ. Я съ тученосными сражался облаками, такъ могу ли трепетать смертнаго ратоборца? Хотя бы должно мне было противостать победоносному Фингалу, моя душа не поколебалась бы въ своемъ мужестве. Воздвигнитесь, мои воители, соединитесь окрестъ меня, какъ волны моря, соберитесь вокругъ блистающей и крепкой стали Царя вашего, тверды и непоколебимы яко горные наши камни, ожидающiе съ радостiю надменную бурю, и противоставящiе мрачную густоту лесовъ своихъ стремительной ярости ветровъ.

Герои простираются. Сколь ужасно среди мрачныя осени, съ высоты двухъ противостоящихъ горъ устремляются другъ противъ друга две грозныя бури, или два источника, свергаясь съ утесистыхъ камней, соединяются, сражаются, и шумятъ слившись между собою въ долине: тако сомкнулися, тако смесилися ополченiя Лохлинскихъ чадъ, и чадъ Съ вождемъ вождь, и съ воиномъ сражается воинъ; сталь ударяетъ, и ударяется отражаясь; щиты летятъ раздробляясь на части; кровь течетъ и дымится на поляхъ; крепкiя тетивы внучатъ на лукахъ напряженныхъ; свистятъ въ воздухе быстротечныя стрелы; вращаемыя копiя начертываютъ светлые круги, позлащающiе бурное и угрюмое лице мрачныя ночи.

Ужасные вопли и крики наполняютъ воздухъ. Таковъ шумъ Океана, стремящаго свои бунтующiя волны; и таковы последнiе звуки престающаго грома. Естьли бы сточисленный ликъ соединенныхъ Бардовъ Кормака воспелъ ужасъ и все следствiя сего грознаго сраженiя, сточисленный ликъ Кормаковыхъ Бардовъ не могъ бы гласомъ своимъ пренести въ потомственные роды всехъ знаменитыхъ ратоборцевъ, пораженныхъ на бранномъ поле. Герои сонмами упадали на Героевъ, и кровь мужественныхъ кипящими текла струями.

Барды, избранные песнопевцы! рыдайте надъ знаменитымъ Ситаллиномъ. И ты, прекрасная Фiона, наполни стенанiемъ и плачемъ жилище твоего любезнаго Ардана. Они крепкою Сварановою мышцею пораженны, пали какъ две пустынныя серны. Сваранъ посреди своихъ ратниковъ свирепствуя рыкалъ яко духъ бури, когда возсевъ на мрачныя облаки, осеняющiя высоту Гормала,

Твоя десница не покоится, о вождь острова тумановъ {Островъ Шiо. Не безъ причины онъ называется островомъ тумановъ: высотою горъ его удерживаются пары, восходящiе изъ моря, и отъ того бываютъ тамъ почти всегдашнiе дожди.}. Аушуллинъ! твоя мышца неоднократно поражала смертiю, и ея мечь зрелся яко громовая стрела, разящая питомцевъ долинъ, когда смертные пожираемы ею упадаютъ, и когда все окрестные холмы пылаютъ пламенемъ. Дусронналъ съ ужаснымъ ржанiемъ попиралъ Геройскiя тела, и Сифадда омывалъ ноги свои въ потокахъ крови. Подъ ихъ стопами поле сраженiя зрелося опустошенно, какъ леса пустыни Кромлы, когда бурный вихрь, обремененный черными духами ночи, опустошаетъ смиренную дебрь и твердыя древа исторгаетъ съ корнемъ.

Восплачь на твоихъ камнехъ, о дщерь {Дщерь Инисторская, дочь Горлы Государя Инисторскаго, или острововъ Аркадскихъ. Тренаръ былъ кровный братъ Государя островат ИнискаСхетландскихъ. Архадскiе и Схетландскiе острова подвластны были тогда Локлинскому Государю.} Инисторская! дщерь прекраснее духа высокихъ холмовъ, когда онъ на солнечномъ лучъ прелетаетъ безмолвныя долины Морвена: уклони твою лепую главу на волны. Уже палъ юный твой любовникъ, палъ бледенъ и бездыханенъ, поверженъ мечемъ Кушуллиновымъ. Его младая и бодрая храбрость не явитъ уже въ немъ, какъ прежде, достойную отрасль Царей победоносныхъ. Дщерь Инисторская! любезный твой Тренаръ уже въ объятiяхъ смерти! Его верные псы, видя шествующу тень его, воютъ унывно въ его чертогахъ. Лукъ его распущенъ почиваетъ въ его жилище, въ лесахъ его царствуетъ печальное безмолвiе.

Тысящи волнъ стремятся на камень; тако устремляются полки Сварановы: твердый камень прiемлетъ и раздробляетъ сiи тысящи бурныхъ волнъ, тако Имсфальскiе ратники ожидаютъ и противоборствуютъ полкамъ Сварановымъ, Грозная смерть, возвышая все свои вопли и крики, соединяетъ ихъ со звукомъ щитовъ гремящихъ. Каждой Герой есть мрачный столпъ, и мечь въ его деснице есть огненный лучь. Поле стонетъ подобно железу, багряному сыну горнила, стенящему подъ сильными ударами ста млатовъ, которые подъемлются, и ударяютъ его повременно.

Лены? Они подобны двумъ тученоснымъ облакамъ, и мечи ихъ блистаютъ надъ главами ихъ яко быстрыя молнiи. Холмы восколебались въ своихъ основанiяхъ, твердые камни трепещутъ, и древнiй ихъ мохъ содрогаяся скачетъ. Безъ сомненiя это сынъ Океана (Сваранъ) и владыка Эрина (Кушуллинъ). Безпокоящiяся ратниковъ ихъ очи сопутствуютъ каждому ихъ движенiю, но темная ночь простираетъ на сихъ вождей мрачныя свои криле, и пресекаетъ ихъ ужасное противоборствiе.

На скате Кромлы Доргласъ уготовляетъ для пиршества серну, утреннюю корысть, прiобретенную ратниками на холме, прежде низшествiя ихъ на бранное поле. Сточисленный ликъ юныхъ воиновъ собираетъ сухое хврастiе; десять Героевъ возгнетаютъ огнь; три ста бранноносцевъ избираютъ гладкiе и чистые камни; дымъ простирается, востекаетъ на высоту, и вогнетаетъ о пиршестве.

Кушуллинъ соединилъ во грудь свою расточенныя духа своего силы. Опершись на копiе свое, вещаетъ онъ мудрому Керрилю, почтенному певцу вековъ протекшихъ.

Сiе. празднество ужели для одного меня учреждается? Локлинскiй Царь возсядетъ на бреге Уллина, отдаленъ отъ пиршествъ и музыкiйскихъ согласiй, гремящихъ въ его чертогахъ? Ростани, мудрый Карриль, и пренеси слова мои Сварану. Кушуллинъ уготовалъ пиршество, да прiидетъ онъ склонить ушеса свои къ шуму лесовъ моихъ, подъ тенiю сея облаконосныя ночи. Ветры, стремящiеся на его пенистыя моря, печальны и хладны; да прiидетъ онъ воздать похвалы стройнымъ звукамъ арфъ нашихъ, да прiидетъ внимать сладостнымъ песнямъ Бардовъ нашихъ.

Карриль шествуетъ, и гласъ его, исполненный сладости, приглашаетъ Царя щитовъ черныхъ: Сваранъ, владыка лесовъ! водвигнися, остави мягкiя кожи твоей ловитвы. Кушуллинъ торжественное устроилъ пиршество, гряди участвовать въ радости его празднества.

Гласомъ томнымъ, и подобнымъ шуму Кромлы, предшествующему грозной буре, отмечаетъ Сваранъ: Естьли все твои младыя девы, ненавистный Инисфалъ; проструть ко мне свои белыя руки, представятъ въ наготе взору моему трепещущiя груди, и обратя ко мне съ прiятностiю очи свои, исполненныя любви нежной; и тогда неукротимый Сваранъ пребудетъ на семъ месте неподвиженъ яко твердыя горы, доколе багряная варя, возвысясь на подвластныя мне страны и увенчанна юными лучами, возвеститъ мне новый день, чтобъ восталъ и поразилъ я смертiю Кушуллина. Лохлинскiй ветръ прiятенъ моему слуху, онъ дышетъ на моихъ моряхъ, онъ веетъ и шумитъ въ моихъ парусахъ, и напоминаетъ мысли моей зеленые леса Гормала, Кушуллинъ уступитъ мне древнiй престолъ Кормака, или пена источниковъ обагрится его кровiю.

Карриль возвратился и рекъ: звуки Сваранова Кушуллинъ. Карриль возвысь твой гласъ и повеждь намъ подати временъ протекшихъ. Долготу ночи услади прiятностiю твоихъ песней; наполни духъ и сердца наши сладкимъ унынiемъ. Инисфальская земля произвела и воспитала многочисленные сонмы Героевъ и юныхъ девъ, любовiю для любви рожденныхъ. Прiятно внимать печальнымъ песнямъ, наполняющимъ камни огда престаетъ шумъ ловитвы и кристальный источникъ ответствуетъ Оссiанову гласу.

Каррнль Инисфальскiе. Тысяща кораблей скакали на волнахъ и стремились на полныхъ парусахъ къ цветущимъ полямъ Уллина; Эринскiя чада воздвиглись во сретенiе сему непрiязненному племени. первый изъ смертныхъ, и Грударъ, юный и прекрасный бранноносецъ, находились въ сонме воителей. Сiи два ратника сражались долгое время за разноцветнаго тельца, рыкающа съ ужаснымъ воплемъ на звучномъ холмъ Гольбуна.

Два Героя соединились противъ сопостата; иноплеменники, изверженные на брегъ Океаномъ, обращены въ бегство. Чiи въ Инисфалъ имена толико знамениты, какъ имена и Грудара? Но увы! для чего пагубный сей телецъ рыкалъ еще на высоте Гольбуна? Они узрели его скачуща и прелестный видъ его воспламенилъ въ нихъ прежнее свирепство.

Они сражаются на злачномъ дерне источниковъ Любарскихъ. Юный и блистающiй поверженъ. Свирепый Каирбаръ течетъ въ шумящiя долины Туры, где прекраснейшая изъ его сестръ, уединенна и печальна изливала съ томностiю песни унынiя. Она воспевала подвиги любезнаго Грудара, къ которому все тайныя и нежныя сердца ея чувствiя клонились. Она оплакивала ужасъ и опасности, готовящiяся ему на кровавомъ поле сраженiя: но еще не отчаялась она зреть его победителемъ. Ея одежда несколько разверстая дополняла видеть прелестную грудь ся подобну луне, изшедшей целымъ полукружiемъ изъ облакомъ ночи. Гласъ ея, изливая унылыя песни, былъ сладостнее самой прiятной арфы. Вся ея душа наполнена была Грударомъ;

Каирбаръ приходитъ и говоритъ ему: прими, Брассолиса, прими сей щитъ обагренный кровiю; возвысь его на твердую стену моего жилища, прими оружiе моего врага.... Онъ рекъ, и нежное сердце ея трепещетъ: бледна, изумленна, летитъ она въ поле сраженiя. Она зритъ своего юного любовника обагренна своею кровiю; и при семъ жалостномъ виде изливаетъ духъ свой на злачномъ дерне здесь почиваетъ любезный ихъ прахъ, и сiи уединенныя два тисовыя древа, возросшеiя на ихъ гробахъ, возвышаясь желаютъ соединить свои ветви. Брассолиса украшала прелестями своими поля и долины, Грударъ

Карриль! гласъ твой исполненъ сладости, рекъ безтрепетный вождь Эмна, и я утешаюсь, внимая повествованiямъ временъ претекшихъ. Они прiятны слуху моему, какъ благорастворенный весеннiй дождь, когда солнце изливаетъ лучи свои на поля и долины, и когда легкiя облаки плаваютъ надъ шумною горъ высотою. О Бардъ! прими твою арфу, да воспоетъ мою любовь. Воспой сiю пустынную красоту, сiю блистающую звезду Дунскара. Брагелу, сопутствуя гласу своему струнами арфы; сiю любезную БрагелуСемова сына! подъемлешь ли ты прекрасную главу твою на высоте холма, чтобъ узреть корабли Кушуллиновы? Пространное море стремитъ бурныя своя волны между тобою и твоимъ супругомъ. Белая пена сихъ волнъ обольститъ взоръ твой, ты почтешь ихъ белеющимися парусами кораблей моихъ. Удалися, уже царствуетъ ночь, удалися, любовь моя, ночные ветры дышутъ въ твои власы; удалися въ чертоги моихъ пиршествъ, и размышляй о временахъ протекшихъ. Я не возвращусь въ твои объятiя, доколе утишится грозная буря брани. О вещай мне о бранехъ и сраженiяхъ, извлеки любовь изъ мысли моей, я самъ безсиленъ; белогрудая и чернополосая дщерь Соргланова любезна мне и драгоценна.

Будь остороженъ и проворливъ, блюди себя отъ коварныхъ сыновъ Океана, рекъ благоразумный Повели, да избранный полкъ ратниковъ соглядаетъ нощiю движенiя сопостата. Кушуллинъ! сердце мое желаетъ мира, доколе узримъ мы чадъ Морвенскихъ, Фингалъ, ужасъ Героевъ, явится, яко светило дня, среди полей нашихъ.

Герой ударяетъ во щитъ и на звукъ его стекается воинство. Избранные на стражу ночную ратники направляютъ въ путь стопы свои; прочiе воители возлегши на холме, покоились во мраке при томномъ шуме ветровъ. Тени пораженныхъ въ претекшiй день бранноносцевъ скитались предъ ними носимы на облакахъ, и вдали, въ глубокомъ безмолвiи слышны были пронзительные призраковъ гласы, предвозвестники суровой смерти.