Песни в Сельме (Оссиан, сын Фингалов)
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Песни в Сельме (Оссиан, сын Фингалов)

ПЕСНИ ВЪ СЕЛЬМЕ.
ПОЭМА.
Содержанiе.

Барды, или песнопевцы, каждый годъ собирались въ чертоги своего Государя. Они читали тамъ свои поэмы. Государь былъ судiею сихъ творенiй, и онъ назначалъ, которыя. изъ нихъ достойны потомства. Строки должны были тщательно выучивать ихъ на память, дабы сообщать потомству. Одно изъ сихъ торжественныхъ пиршествъ подало Оссiану содержанiе сей поэмы. Она совершенно лирическая, и стихосложенiе въ Гальскомъ подлиннике разнообравно. Обращенiе къ вечерней звезде, въ начале поэмы, по мненiю Г. Макферсона, исполнено сладостнаго согласiя. Стихи сами въ себе имеютъ ту прiятность и тишину, какая приличествуетъ времени, которое описываетъ стихотворецъ.

* * *

Вечерняя звезда, любезная подруги ночи, возвышающая блистательное чело свое изъ облаковъ запада, и шествующая величественными стопами по лазори небесной! что привлекаетъ взоръ твоя на долине? Бурные дня ветры молчатъ, шумъ источника удалился, усмиренныя волны ласкаются у подножiя скалы, насекомыя, быстро носимыя на легкихъ своихъ крылахъ, наполняютъ жужжанiёмъ безмолвную тишину воздуха. Лучезарныя! что прилекаетъ взоръ твой на долине? Но я сижу, ты съ нежною усмешкою преклоняешься на края горизонта. Волны радостно стекаются вокругъ тебя, и омываютъ твои блестящiе власы. - Прости молчаливая зведа! пусть огонь моего духа сiяетъ вместо лучей твоихъ. Я чувствую, онъ возраждается во всей своей силе, при его сiянiи вижу я тени друзей моихъ, собравшихся на холме Лоры; я зрю тамъ Фингала посреди своихъ сильныхъ. Я вижу Бардовъ, моихъ сотрудниковъ: тамъ почтенный Уллинъ, величественный Рино, сладкогласный Алпинъ, нежная и жалостная Мнона. О друзья мои! сколь много переменились вы съ техъ щастливыхъ дней, какъ среди торжествъ состязались мы, кому венчаться наградою пенiя, подобны весеннимъ зефирамъ, которые попеременно возлетаютъ на холмъ, и съ прiятнымъ шумомъ нежатъ и колеблютъ раждающуюся траву.

Во едино изъ сихъ торжествъ зрели мы нежную Минону, грядущую въ полномъ сiянiи своихъ прелестей. Ея поникшiя долу очи окроплялись слезами, сердца Героевъ смягчились, когда возвысила она сладостный свой голосъ. Часто видали они гробъ Сальгара, и мрачное жилище нещастной Кольмы. Кольмы, которой Сальгаръ обещалъ возвратиться при конце дня; но мракъ ночи ее окружаетъ, она зритъ себя оставленну на холме. Она одна, ей собеседуетъ ея голосъ. Послушаемъ чувствительныхъ ея жалобъ.

КОЬМА.

Уже ночь, я одна на семъ холме, где соединяются бури. Я слышу, гремятъ яростные въ ребрахъ горы ветры; источникъ, наполненный дождемъ, шумитъ по крутизне скалы. Я не вижу никакого убежища, где бы могла скрыться. Увы! я одна, я оставлена.

Востань луна, изыди изъ горныхъ недръ. Звезды, собеседницы ночи! явитесь. Уже ли благотворительныя некiй светъ не проводитъ меня къ местамъ, где мой возлюбленный? Безъ сомненiя утомленъ ловитвою зверей, покоится онъ въ уединенномъ месте, близъ его лежитъ разпущенный его лукъ, и ловчiе псы дышатъ вокругъ его. Увы! и такъ должно мне одной, мне оставленной проводить ночь на семъ холме! Шумъ источниковъ и ветровъ еще усугубляется, и голосъ моего возлюбленнаго не можетъ ко мне достигнуть.

Для чего верный мой Сальгаръ, не смотря на свое обещанiе, такъ долго медлитъ? Вотъ камень, древо и тотъ источникъ, где обещался ты мне возвратиться прежде ночи. Дражайшiй мой Сальгаръ! где ты? Для тебя оставила я своего брата, для тебя убегла отъ своего отца. Давно уже мое и твое племя враждуютъ между собою; но мы, любезный мой Сальтаръ! мы съ тобою не враги другъ другу. Ветры! умолкните на время. Успокойтесь и вы источники, да внятенъ будетъ голосъ мой возлюбленному: я тебя призываю. Сальгаръ! здесь древо, здесь камень, здесь ожидаетъ тебя Кольма. Для чего ты медлишь?

Уже и луна является, я вижу мелькающiя воды въ долине; сероватые верхи камней уже открылись, но я не вижу на нихъ моего возлюбленнаго. Я не вижу ловчихъ его псовъ, которые бы предтекли ему и возвещали мне ею приближенiе. Нещастная! и такъ должна я здесь остаться? Но какихъ ратоборцевъ усматриваю я лежащихъ на семъ поле? Уже ли то братъ мой и мой любовникъ {Кольма подходитъ къ воинамъ, которыхъ она увидела на поле.}? О друзья мои! беседуйте со мною. Они мне не ответствуютъ; душа моя колеблется ужасомъ. Увы! они мертвы, мечи ихъ обагрены кровiю. Ахъ! братъ мой, мой милый братъ! Для чего поразилъ ты моего любезнаго Сальгара! О Сальгаръ! для чего поразилъ ты моего брата? Вы мне оба драгоценны и любезны были. Что могу сказать въ похвалу вашу? Сальгаръ! ты былъ прекраснее всехъ обитателей холма. Мой братъ! ты страшенъ былъ на поле брани. О друзья мои! беседуйте со мною, услышьте голосъ мой. Но увы! они безмолвны, они безмолвны навсегда; сердца ихъ уже охладели, и не бьются подъ моею рукою.

Любезныя тени! отвечайте мне съ высоты вашихъ камней, съ высоты вашихъ горъ; не опасайтесь устрашить меня. Куда сокрылись вы для своего успокоенiя? Въ какой пещеръ могу обрести васъ? Я не слышу, чтобъ отвечали они мне и во время тишины, когда безмолвствуютъ бури.

Я возсяду одна съ моею грустiю, и буду ожидать въ слезахъ, доколе возсiяетъ утро. Друзья почившихъ сномъ вечнымъ! возвысьте имъ гробницу, но не заключайте, доколе снидетъ въ нее Кольма. Жизнь моя изчезаетъ какъ сонъ. Для чего жить мне после ихъ? Близъ источника, упадающаго съ высокой скалы, я хочу успокоиться съ любезными мне особами. Когда ночь возтечетъ на холмъ, я пренесусь на крилахъ ветровъ, оплакивать въ сихъ местахъ друзей моихъ; звероловецъ услышитъ меня изъ смиренной своей хижины, голосъ мой устрашитъ его и усладитъ; песни мои будутъ прiятны и жалостны, когда восплачу я надъ двумя Героями, толико любезными моему сердцу.

Такъ пела МинонаКольмы. Уллинъ изшелъ съ своею арфою, и повторилъ намъ песни Алпина. Гласъ Алпина исполненъ былъ сладости, душа Рина была пламенна; но тогда покоились они уже во гробе, и гласы ихъ не отзывались уже въ Сельме. Уллинъ, возвращаясь некогда съ ловитвы, слышалъ ихъ пенiе; они оплакивали паденiе Морара, мужественнейшаго изъ смертныхъ. Онъ имелъ душу Фингала; мечь его былъ смертоносенъ, какъ мечь Оскаровъ; но онъ погибъ. Родитель его рыдалъ о немъ, его сестра пролила источники слезъ.... Сiя нещастная сестра, это была сама Минона. Она, услыша песнь Уллина, удалилась, подобна луне, предвидящей бурю, и скрывающей въ облаки прекрасную свою главу. Я коснулся арфы купно съ Уллиномъ,

РИНО.

Ветры и дождь уже престали, полдневный часъ спокоенъ, облаки летаютъ разсеянны по воздуху. Непостоянный светъ солнца убегаетъ на злачные холмы; горный источникъ стремитъ багряновидныя свои воды по камушкамъ и раковинамъ долины. Источникъ! твое журчанiе мне прiятно, но голосъ мною слышимый еще прiятнее. Это голосъ Алпина, оплакивающаго умершихъ; его глава согбенна летами, очи его краснеютъ, проливая источники слезъ. Алпинъ, чадо согласiй музикiйскихъ! для чего ты уединенъ на безмолвномъ холме? Для чего стонешь ты какъ ветры въ лесахъ дремучихъ, какъ волна при бреге пустынном].

АЛПИНЪ.

Мои рыданiя, о Рино! посвящены смерти; мой гласъ обитающимъ во гробе. Ныне ты въ полной крепости, о юный ратникъ! и въ величественной высоте своей прекраснее ты всехъ сыновъ равнины. Но ты падешь, какъ знаменитый Мораръ; чувствительный иноплеменникъ путешествуя возсядетъ на гробе твоемъ и восплачетъ. Холмы твои уже тебя не познаютъ, и твой лукъ пребудетъ ненапряженъ въ твоихъ чертогахъ. О Мораръ! ты легкостiю равенъ былъ еленю холма, страшенъ какъ возпламененный облакъ: буря не тако ужасна, какъ ты въ силе своей ярости. Молнiя не такъ блистаетъ, какъ блисталъ мечь твой среди ополченiй. Гласъ твой подобенъ былъ шумящему после сильнаго дождя источнику, или звукамъ отдаленнаго грома. Коль много мужественныхъ пали мечемъ твоимъ! Но возвращался ли ты съ полей брани, лице твое являлось спокойно и светло. Ты уподоблялся блистающему после бури солнцу, безмрачной въ молчаливую ночь луне; душа твоя была спокойна и тиха, какъ дремлющее лоно озера, когда ветры безмолвствуютъ въ поляхъ воздушныхъ.

Ныне коль тесно и мрачно твое жилище! Три только шага, и уже измерено пространство тебя заключающее, тебя толико страшнаго и великаго; четыре камня, обростшiе мхомъ, единые суть свидетели, возвещающiе память о тебе потомству: древо, лишенное почти всехъ листвiй, мелкiй тростникъ, свистящiй стеблями при дыханiи ветра, указуютъ оку звероловца, где покоится могущественный Мораръ. Юный Мораръ! и такъ истинно, что тебя нетъ уже на свете? Ты не оставилъ матери, не оставилъ возлюбленной, которыя было тебе восплакали. Даровавшая жизнь тебе уже скончалась, и нетъ уже Морглановой дщери!

о Мораръ! твой родитель, которому небеса одного тебя даровали. Онъ слышалъ о славе твоей въ сраженiяхъ и о бегстве сопостатъ твоихъ. Почто не узналъ онъ равно, что и ты уязвленъ? Восплачь, нещастный отецъ, восплачь; но сынъ твой не слышитъ твоихъ рыданiй; тяжкiй сонъ оковалъ его во гробе, его возглавiе далеко углублено въ земныя недра. Мораръ уже не услышитъ тебя, онъ не воспрянетъ уже на гласъ своего родителя. Когда утреннiй солнца лучь проникнетъ во мрачность гроба? Когда пресечется долговременный сонъ Морара? Прости, навсегда мужественнейшiй изъ смертныхъ, победитель незнающiй ужаса! поле брани тебя уже не узритъ; мракъ лесовъ не озарится уже блестящимъ твоимъ оружiемъ; ты не оставилъ сына, въ которомъ бы возраждалась для насъ о тебе память: но песни Алпина исхитятъ отъ забвенiя твое имя. Будущiе веки узнаютъ славу твою; они услышатъ беседы о могущественномъ Мораре.

Тако воспелъ Алпинъ, и печаль воспрянула въ душахъ нашихъ; но самый тяжкiй и глубокiй вздохъ изторгся изъ сердца Армина. Образъ его сына, увядшаго во цветъ младости, живо напечатлелся въ его мысляхъ. Карморъ сиделъ близъ сего нещастнаго старца. Арматъ! сказалъ онъ ему, къ чему сей толико тяжкiй вздохъ? Такое пенiе уже ли должно возраждать въ насъ печаль и горесть? Прiятное согласiе песней изливаетъ нежное въ сердца унынiе, и услаждаетъ душу; оно подобно тонкому туману, восходящему съ поверхности озера и разстилающемуся. по долинъ безмолвной: цветы наполняются тогда росою; но явилось солнце, и легкiй туманъ изчезаетъ. Для чего убо толико мрачная печаль, о вождь острова

АРМИНЪ.

Такъ, я печаленъ, и вина моего сетованiя справедлива. Карморъ! ты не лишился сына, ты не лишился любезной дщери. Мужественный Кольгаръ и прелестная Анира при тебе. Ты видишь, какъ цветутъ отрасли твоего племени; Арминъ остался одинъ; Арминомъ пресечется мое племя. О Даура! какъ мраченъ одръ, на которомъ ты покоишься! О дщерь моя! коль глубокъ сонъ твой во гробе! Когда возбудишься ты, чтобъ усладить меня прiятностiю своихъ песней? Злополучная ночь!... Возстаньте осеннiе ветры, воздвигнитесь, дохните на черную пустыню; шумите источники горные, и вы, бури, гремите на высотахъ дубовъ. Катись на раздробленныхъ облакахъ луна, являй повременно задумчивое и бледное чело твое. Воспомяни душе моей ту роковую ночь, въ которую лишился я чадъ моихъ, когда палъ храбрый Ариндалъ, мой любезный сынъ, когда увяла дщерь моя прекрасная Даура.

О дщерь моя! ты была прелестна, какъ луна на холмахъ Фюры; белизна твоя превосходила белизну снега, и голосъ твой былъ сладостенъ, какъ дыханiе зефира. О сынъ мой! ничто не равнялось съ крепостiю твоею копiя среди грозныхъ сраженiй;

Армаръ, знаменитый ратоборецъ, приходитъ въ мои чертоги; онъ ищетъ любви Дауры; онъ скоро и снискалъ ее. Соединенiе сея любезной четы питало друзей ихъ самою прiятною надеждою.

Эратъ, сынъ Одгала, приведенный въ ярость смертiю своего брата, пораженнаго Армаромъ, нисходитъ на брегъ въ видъ престарелаго гребца. Онъ оставилъ ладiю свою на воде. Волосы его казались седыми; взоры его важны и спокойны. Прекраснейшая изъ женъ, сказалъ онъ, любезная дщерь Армина! недалеко здесь возвышается на море скала, где растетъ древо, обремененное румяными плодами. Тамо Армаръ ожидаетъ, любезную свою Дауру. Я пришелъ, чтобъ проводить къ нему его возлюбленную чрезъ волны моря.

Легковерная Даура ему сопутствуетъ; она призываетъ Армара; но только отзывъ, сынъ камени, ответствуетъ ея воплю: , возлюбленный мой для чего оставляешь ты меня въ сихъ местахъ умирать отъ ужаса? Услышь, Лаура тебя призываетъ. Вероломный Эратъ возвращается ко брегу, смеяся громко. Она возвышаетъ гласъ свой, она призываетъ своего брата, своего родителя: Ариндаль! Арминъ! какъ! нетъ никого на помощь вашей Дауре! Гласъ ея достигъ до брега. Ариндаль сходитъ съ холма обремененъ корыстями ловитвы; его стрелы звучатъ при его ребрахъ; лукъ его былъ въ руке; пять черныхъ псовъ ему сопутствовали. Онъ зритъ на бреге вероломнаго Эрата, приближается къ нему, схватываетъ его и привязываетъ его къ дубу: крепкими узами связуются все члены вероломца; онъ обременяетъ ветры своимъ воплемъ и стенанiями. Ариндаль стремится въ ладiю, течетъ по волнамъ, чтобъ возвратить на брегъ Дауру. Армаръ притекъ и почитаетъ его похитителемъ; воспламененъ яростiю, онъ пускаетъ стрелу; она летитъ, она углубляется въ твое сердце, о любезный мой сынъ! ты умираешь вместо вероломнаго Эрата. Весло остается неподвижно. Сынъ мой упадаетъ на камень, содрогается еще и умираетъ. Какъ изобразить скорбь твою, о Даура! когда узрела ты кровь брата твоего текущую при твоихъ стопахъ?

Армаръ стремится вплавь, желая или спасти Дауру или погибнуть. Вдругъ порывистый вихрь ударяетъ въ волны съ высоты холма. Армаръ сiянiи луны я виделъ дщерь мою; всю ночь внималъ я плачевнымъ ея стенанiямъ. Ветры свирепствовали и бурный дождь ударялъ въ горныя ребра. Прежде возхожденiя зари гласъ ея ослабевая помалу, престалъ наконецъ, какъ дыханiе зефира, умирающаго въ листвiяхъ: скорбь истощила ея силы. Она скончалась; она оставила тебя одного, нещастный Арминъ; ты лишился сына, крепости и силы твоей въ сраженiяхъ. Ты лишился дщери, хвалы твоей среди лика прекрасныхъ ея подругъ.

при своемъ западе, усматриваю я тени чадъ моихъ, онъ беседуютъ между собою печально. Какъ, чада мои! или не имеете вы жалости къ печальному Армину? Отвечаете ли когда на гласъ его? Увы! они проходятъ и не взираютъ на своего родителя. Такъ, Карморъ, я печаленъ, и вина моего сетованiя справедлива.

Сельмы: они привлекали вниманiе Фингалово согласiемъ арфъ, и повестями временъ претекшихъ. Вожди текли съ холма внимать сладостнымъ ихъ звукамъ, и венчали хвалами песнопевца перваго изъ Бардозъ. Но ныне старостiю охладелъ мой языкъ, и огнь души моей погасъ. Иногда еще слышу я поющiя тени Бардовъ, и тщуся напечатлеть въ памяти сладостныя песни ихъ; но память мне изменяетъ, я слышу гласъ летъ, которыя, проходя близъ меня, вопiетъ мне: для чего еще поетъ, Оссiанъ! Онъ скоро простертъ будетъ въ тесномъ жилище, и ни единый Бардъ не возвеститъ его славы.

Катитесь надо мною, печальныя лета, и когда уже не изливаете вы радости въ мое сердце, пусть отворяется гробъ и воспрiиметъ крепость его изчезла. Чада музикiйскихъ согласiй уже покоятся; гласъ мой остался после ихъ какъ некiй звукъ, еще шумящiй въ разселинахъ скалы, ударяемой волнами, когда все уже ветры безмолвстяуютъ, и когда мореплаватель усматриваетъ вдали последнiя колебанiя древесъ.