Песни в Сельме (Оссиан, сын Фингалов)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Песни в Сельме (Оссиан, сын Фингалов) (старая орфография)

ПЕСНИ В СЕЛЬМЕ.
ПОЭМА.
Содержание.

Барды, или песнопевцы, каждый год собирались в чертоги своего Государя. Они читали там свои поэмы. Государь был судиею сих творений, и он назначал, которые. из них достойны потомства. Строки должны были тщательно выучивать их на память, дабы сообщать потомству. Одно из сих торжественных пиршеств подало Оссиану содержание сей поэмы. Она совершенно лирическая, и стихосложение в Гальском подлиннике разнообравно. Обращение к вечерней звезде, в начале поэмы, по мнению Г. Макферсона, исполнено сладостного согласия. Стихи сами в себе имеют ту приятность и тишину, какая приличествует времени, которое описывает стихотворец.

* * *

Вечерняя звезда, любезная подруги ночи, возвышающая блистательное чело свое из облаков запада, и шествующая величественными стопами по лазори небесной! что привлекает взор твоя на долине? Бурные дня ветры молчат, шум источника удалился, усмиренные волны ласкаются у подножия скалы, насекомые, быстро носимые на легких своих крылах, наполняют жужжаниём безмолвную тишину воздуха. Лучезарные! что прилекает взор твой на долине? Но я сижу, ты с нежною усмешкою преклоняешься на края горизонта. Волны радостно стекаются вокруг тебя, и омывают твои блестящие власы. - Прости молчаливая зведа! пусть огонь моего духа сияет вместо лучей твоих. Я чувствую, он возраждается во всей своей силе, при его сиянии вижу я тени друзей моих, собравшихся на холме Лоры; я зрю там Фингала посреди своих сильных. Я вижу Бардов, моих сотрудников: там почтенный Уллин, величественный Рино, сладкогласный Алпин, нежная и жалостная Мнона. Сельмы состязались мы, кому венчаться наградою пения, подобны весенним зефирам, которые попеременно возлетают на холм, и с приятным шумом нежат и колеблют раждающуюся траву.

Во едино из сих торжеств зрели мы нежную Минону, грядущую в полном сиянии своих прелестей. Её поникшия долу очи окроплялись слезами, сердца Героев смягчились, когда возвысила она сладостный свой голос. Часто видали они гроб Сальгара, и мрачное жилище нещастной Кольмы. Кольмы, которой Сальгар обещал возвратиться при конце дня; но мрак ночи ее окружает, она зрит себя оставленну на холме. Она одна, ей собеседует её голос. Послушаем чувствительных её жалоб.

КОЬМА.

Уже ночь, я одна на сем холме, где соединяются бури. Я слышу, гремят яростные в ребрах горы ветры; источник, наполненный дождем, шумит по крутизне скалы. Я не вижу никакого убежища, где бы могла скрыться. Увы! я одна, я оставлена.

Востань луна, изыди из горных недр. Звезды, собеседницы ночи! явитесь. Уже ли благотворительные некий свет не проводит меня к местам, где мой возлюбленный? Без сомнения утомлен ловитвою зверей, покоится он в уединенном месте, близ его лежит разпущенный его лук, и ловчие псы дышат вокруг его. Увы! и так должно мне одной, мне оставленной проводить ночь на сем холме! Шум источников и ветров еще усугубляется, и голос моего возлюбленного не может ко мне достигнуть.

Для чего верный мой Сальгар, не смотря на свое обещание, так долго медлит? Вот камень, древо и тот источник, где обещался ты мне возвратиться прежде ночи. Дражайший мой Сальгар! где ты? Для тебя оставила я своего брата, для тебя убегла от своего отца. Давно уже мое и твое племя враждуют между собою; но мы, любезный мой мы с тобою не враги друг другу. Ветры! умолкните на время. Успокойтесь и вы источники, да внятен будет голос мой возлюбленному: Сальгар! Сальгар! я тебя призываю. Сальгар! здесь древо, здесь камень, здесь ожидает тебя Кольма. Для чего ты медлишь?

Уже и луна является, я вижу мелькающия воды в долине; сероватые верхи камней уже открылись, но я не вижу на них моего возлюбленного. Я не вижу ловчих его псов, которые бы предтекли ему и возвещали мне ею приближение. Нещастная! и так должна я здесь остаться? Но каких ратоборцев усматриваю я лежащих на сем поле? Уже ли то брат мой и мой любовник {Кольма подходит к воинам, которых она увидела на поле.}? О друзья мои! беседуйте со мною. Они мне не ответствуют; душа моя колеблется ужасом. Увы! они мертвы, мечи их обагрены кровию. Ах! брат мой, мой милый брат! Для чего поразил ты моего любезного Сальгара! О Сальгар! для чего поразил ты моего брата? Вы мне оба драгоценны и любезны были. Что могу сказать в похвалу вашу? Сальгар! ты был прекраснее всех обитателей холма. Мой брат! ты страшен был на поле брани. О друзья мои! беседуйте со мною, услышьте голос мой. Но увы! они безмолвны, они безмолвны навсегда; сердца их уже охладели, и не бьются под моею рукою.

Любезные тени! отвечайте мне с высоты ваших камней, с высоты ваших гор; не опасайтесь устрашить меня. Куда сокрылись вы для своего успокоения? В какой пещер могу обрести вас? Я не слышу, чтоб отвечали они мне и во время тишины, когда безмолвствуют бури.

Я возсяду одна с моею грустию, и буду ожидать в слезах, доколе возсияет утро. Друзья почивших сном вечным! возвысьте им гробницу, но не заключайте, доколе снидет в нее Кольма. оплакивать в сих местах друзей моих; звероловец услышит меня из смиренной своей хижины, голос мой устрашит его и усладит; песни мои будут приятны и жалостны, когда восплачу я над двумя Героями, толико любезными моему сердцу.

Так пела Минона, и лице её покрылось приятным румянцем. Сердца наши стеснились жалостию; мы проливали слезы о нещастии Кольмы. Уллин изшел с своею арфою, и повторил нам песни Алпина. Глас Алпина исполнен был сладости, душа Рина была пламенна; но тогда покоились они уже во гробе, и гласы их не отзывались уже в Сельме. Уллин, возвращаясь некогда с ловитвы, слышал их пение; они оплакивали падение Морара, мужественнейшого из смертных. Он имел душу Фингала; мечь его был смертоносен, как мечь Оскаров; но он погиб. Родитель его рыдал о нем, его сестра пролила источники слез.... Сия нещастная сестра, это была сама Минона. Она, услыша песнь удалилась, подобна луне, предвидящей бурю, и скрывающей в облаки прекрасную свою главу. Я коснулся арфы купно с Уллином, и песнь уныния началась.

РИНО.

Ветры и дождь уже престали, полдневный час спокоен, облаки летают разсеянны по воздуху. Непостоянный свет солнца убегает на злачные холмы; горный источник стремит багряновидные свои воды по камушкам и раковинам долины. Источник! твое журчание мне приятно, но голос мною слышимый еще приятнее. Это голос Алпина, оплакивающого умерших; его глава согбенна летами, очи его краснеют, проливая источники слез. Алпин, чадо согласий музикийских! для чего ты уединен на безмолвном холме? Для чего стонешь ты как ветры в лесах дремучих, как волна при бреге пустынном].

АЛПИН.

Мои рыдания, о Рино! посвящены смерти; мой глас обитающим во гробе. Ныне ты в полной крепости, о юный ратник! и в величественной высоте своей прекраснее ты всех сынов равнины. Но ты падешь, как знаменитый Морар; чувствительный иноплеменник путешествуя возсядет на гробе твоем и восплачет. Холмы твои уже тебя не познают, и твой лук пребудет ненапряжен в твоих чертогах. О Морар! ты легкостию равен был еленю холма, страшен как возпламененный облак: буря не тако ужасна, как ты в силе своей ярости. Молния не так блистает, как блистал мечь твой среди ополчений. Глас твой подобен был шумящему после сильного дождя источнику, или звукам отдаленного грома. Коль много мужественных пали мечем твоим! Но возвращался ли ты с полей брани, лице твое являлось спокойно и светло. Ты уподоблялся блистающему после бури солнцу, безмрачной в молчаливую ночь луне; душа твоя была спокойна и тиха, как дремлющее лоно озера, когда ветры безмолвствуют в полях воздушных.

Ныне коль тесно и мрачно твое жилище! Три только шага, и уже измерено пространство тебя заключающее, тебя толико страшного и великого; четыре камня, обростшие мхом, единые суть свидетели, возвещающие память о тебе потомству: древо, лишенное почти всех листвий, мелкий тростник, свистящий стеблями при дыхании ветра, указуют оку звероловца, где покоится могущественный Морар. Юный и так истинно, что тебя нет уже на свете? Ты не оставил матери, не оставил возлюбленной, которые было тебе восплакали. Даровавшая жизнь тебе уже скончалась, и нет уже Морглановой дщери!

Кто сей престарелый, шествующий к нам подкрепляем жезлом своим? Лета убелили власы его; очи его еще краснеют от пролития источников слезных, он колеблется при каждом шаге. То родитель твой, о Морар! твой родитель, которому небеса одного тебя даровали. Он слышал о славе твоей в сражениях и о бегстве сопостат твоих. Почто не узнал он равно, что и ты уязвлен? Восплачь, нещастный отец, восплачь; но сын твой не слышит твоих рыданий; тяжкий сон оковал его во гробе, его возглавие далеко углублено в земные недра. Морар уже не услышит тебя, он не воспрянет уже на глас своего родителя. Когда утренний солнца лучь проникнет во мрачность гроба? Когда пресечется долговременный сон Морара? Прости, навсегда мужественнейший из смертных, победитель незнающий ужаса! поле брани тебя уже не узрит; мрак лесов не озарится уже блестящим твоим оружием; ты не оставил сына, в котором бы возраждалась для нас о тебе память: но песни Алпина исхитят от забвения твое имя. Будущие веки узнают славу твою; они услышат беседы о могущественном Мораре.

Тако воспел Алпин, и печаль воспрянула в душах наших; но самый тяжкий и глубокий вздох изторгся из сердца Армина. Образ его сына, увядшого во цвет младости, живо напечатлелся в его мыслях. Кармор Армат! сказал он ему, к чему сей толико тяжкий вздох? Такое пение уже ли должно возраждать в нас печаль и горесть? Приятное согласие песней изливает нежное в сердца уныние, и услаждает душу; оно подобно тонкому туману, восходящему с поверхности озера и разстилающемуся. по долин безмолвной: цветы наполняются тогда росою; но явилось солнце, и легкий туман изчезает. Для чего убо толико мрачная печаль, о вождь острова Гормы?

АРМИН.

Так, я печален, и вина моего сетования справедлива. Кармор! ты не лишился сына, ты не лишился любезной дщери. Мужественный Кольгар и прелестная Анира при тебе. Ты видишь, как цветут отрасли твоего племени; Армин остался один; Армином пресечется мое племя. О Даура! как мрачен одр, на котором ты покоишься! О дщерь моя! коль глубок сон твой во гробе! Когда возбудишься ты, чтоб усладить меня приятностию своих песней? Злополучная ночь!... Возстаньте осенние ветры, воздвигнитесь, дохните на черную пустыню; шумите источники горные, и вы, бури, гремите на высотах дубов. Катись на раздробленных облаках луна, являй повременно задумчивое и бледное чело твое. Воспомяни душе моей ту роковую ночь, в которую лишился я чад моих, когда пал храбрый Ариндал, Даура.

О дщерь моя! ты была прелестна, как луна на холмах Фюры; белизна твоя превосходила белизну снега, и голос твой был сладостен, как дыхание зефира. О сын мой! ничто не равнялось с крепостию твоею копия среди грозных сражений; взор твой уподоблялся мрачному туману, возвышающемуся над волнами; твой щит облаку, носящему перуны.

Армар, знаменитый ратоборец, приходит в мои чертоги; он ищет любви Дауры; он скоро и снискал ее. Соединение сея любезной четы питало друзей их самою приятною надеждою.

Эрат, сын Одгала, приведенный в ярость смертию своего брата, пораженного Армаром, нисходит на брег в вид престарелого гребца. Он оставил ладию свою на воде. Волосы его казались седыми; взоры его важны и спокойны. Прекраснейшая из жен, сказал он, любезная дщерь Армина! недалеко здесь возвышается на море скала, где растет древо, обремененное румяными плодами. Тамо Армар ожидает, любезную свою Дауру. Я пришел, чтоб проводить к нему его возлюбленную чрез волны моря.

Даура ему сопутствует; она призывает Армара; но только отзыв, сын камени, ответствует её воплю: Арнар, Армар, возлюбленный мой для чего оставляешь ты меня в сих местах умирать от ужаса? Услышь, Лаура тебя призывает. Вероломный Эрат возвращается ко брегу, смеяся громко. Она возвышает глас свой, она призывает своего брата, своего родителя: Ариндаль! Армин! как! нет никого на помощь вашей Дауре! Глас её достиг до брега. Ариндаль сходит с холма обременен корыстями ловитвы; его стрелы звучат при его ребрах; лук его был в руке; пять черных псов ему сопутствовали. Он зрит на бреге вероломного Эрата, приближается к нему, схватывает его и привязывает его к дубу: крепкими узами связуются все члены вероломца; он обременяет ветры своим воплем и стенаниями. Ариндаль стремится в ладию, течет по волнам, чтоб возвратить на брег притек и почитает его похитителем; воспламенен яростию, он пускает стрелу; она летит, она углубляется в твое сердце, о любезный мой сын! ты умираешь вместо вероломного Эрата. Весло остается неподвижно. Сын мой упадает на камень, содрогается еще и умирает. Как изобразить скорбь твою, о Даура! когда узрела ты кровь брата твоего текущую при твоих стопах?

Волны разрушают ладию о камень. Армар стремится вплавь, желая или спасти Дауру или погибнуть. Вдруг порывистый вихрь ударяет в волны с высоты холма. Армар погряз, и более не являлся. Одна на камне, окруженном волнами, дщерь моя наполняла воздух жалобами. Отец её слышал её вопли, и отец её не мог ей помочь! всю ночь пребыл я на бреге. При слабом сиянии луны я видел дщерь мою; всю ночь внимал я плачевным её стенаниям. Ветры свирепствовали и бурный дождь ударял в горные ребра. Прежде возхождения зари глас её ослабевая помалу, престал наконец, как дыхание зефира, умирающого в листвиях: скорбь истощила её силы. Она скончалась; она оставила тебя одного, нещастный Армин;

С сея ужасные ночи, всегда, как буря нисходит с высоты горы, всегда как северный ветр возвышает волны, уединяюсь я на брег, и сижу там устремя взоры на роковую скалу. Часто, когда луча блистает при своем западе, усматриваю я тени чад моих, он беседуют между собою печально. Как, чада мои! или не имеете вы жалости к печальному Армину? Отвечаете ли когда на глас его? Увы! они проходят и не взирают на своего родителя. Так, Кармор,

Таковы были песни Бардов в чертогах Сельмы: они привлекали внимание Фингалово Коны, первого из Бардоз. Но ныне старостию охладел мой язык, и огнь души моей погас. Иногда еще слышу я поющия тени Бардов, и тщуся напечатлеть в памяти сладостные песни их; но память мне изменяет, я слышу глас лет, которые, проходя близ меня, вопиет мне: для чего еще поет, Оссиан! Он скоро простерт будет в тесном жилище, и ни единый Бард не возвестит его славы.

Оссиана; крепость его изчезла. Чада музикийских согласий уже покоятся; глас мой остался после их как некий звук, еще шумящий в разселинах скалы, ударяемой волнами, когда все уже ветры безмолвстяуют, и когда мореплаватель усматривает вдали последния колебания древес.