Пан Тадеуш.
Книга II. Замок

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Пан Тадеуш. Книга II. Замок (старая орфография)

Книга II. 

ЗАМОК. 

Охота с борзыми на зайца. - Гость в замке. - Последний шляхтич рассказывает историю последняго из Горешков. - Взгляд в огород. - Девушка в грядках. - Завтрак. - Петербургский анекдот пани Телимены. - Новый взрыв спора о Куцом и Соколе. - Вмешательство Робака. - Речь войского. - Заклад. - За грибами.

Кто юных лет не помнит, когда, предавшись воле,

С ружьем, свистя безпечно, мы выходили в поле,

Где ни забор не встанет, ни вал среди полей,

Где никакого дела нам ни до чьих межей.

В Литве охотник - словно корабль в открытом море, -

Какой дорогой хочет, идет он на просторе.

Он, как пророк, на небо глядит, и много там

Приметь понятных только охотничьим очам.

Как чародей, он тайно беседует с землею,

И много, много шепчет ему земля порою.

Крик дергача раздался с поляны в стороне,

В траве ему привольно, как щуке в глубине;

Там жаворонок ранний весну предвозвещает

И с песнию в глубокой лазури утопает,

Орел крылом широким трепещет в небесах,

Как бы царей комета, пугая мелких птах;

Как мотылек, дрожащий, приколотый иглою,

А лишь увидит пташку иль русака, - с высот,

Как метеор летучий, на жертву упадет.

Когда-жь нас Бог сподобит вернуться в край родииый

И поселиться в доме при пажити любимой,

Там поступить в пехоту, что птиц лишь только бьет,

Иль в конницу, что битвы лишь с зайцами ведет,

Где лишь одно оружье - коса да серп, и кроме

Нет ни одной газеты, как счет хозяйский в доме?

Уже над Соплицовым свет солнца засверкал

И, озаривши крыши, проник на сеновал,

Где молодежь лежала, и блеском золотистым

Там заиграл на сене зеленом и душистом.

Блестящия полоски трепещущих лучей,

Сверкали, будто ленты, в отверстия щелей,

Своим сияньем спящим покоя не давая,

Как сельская красотка, что колосом, играя,

Порою будит парня; воробушки кругом

Под крышей завозились, порхая; над селом

И замычало стадо под звук пастушьей дудки.

Все встали, но Тадеуш все был в глубоком сне:

Вчера не спал он долто в полночной тишине,

Объятый безпокойством; ужь петухи пропели,

А он еще метался на травяной постели,

Пока, в душистом сене весь утонув, заснул.

Но вот холодный ветер в лицо ему пахнул,

И, отворивши настеж со скрипом дверь сарая,

Вошел к нему ксендз Робак и, поясом махая

Над юношей с улыбкой, от сна его будил

И громко "Surge puer" ему проговорил.

Охотничии крики двор целый оглашают;

Там лошадей выводят, коляски выезжают, -

Собрание такое весь двор едва вместит.

Вот растворили псарни, рожок уже звучит.

С веселым визгом лают и прыгают борзые,

Увидя доезжачих, и, будто как шальные,

Псы по двору мелькают и скачут там и тут,

Себе надеть ошейник с покорностью дают.

Ужь подкоморий поезд в дорогу отправляет,

Охотники в ворота наперерыв спешат,

И развернулся в поле их длинный, пестрый ряд.

Пан регент и ассессор в средине едут рядом;

Хотя порой меняясь, украдкой, злобным взглядом,

Но вежливо друг с другом заводят разговор,

Спеша, как люди чести, окончить старый спор.

В них вовсе не заметно врагов непримиримых;

Они ведут с собою собак своих любимых.

В повозках сзади дамы; сопровождает их

И молодежь верхами на лошадях своих.

Монах свои молитвы кончал ужь той порою;

Бродил от всех поодаль он медленной стопою.

Тадеуша увидя, он пристально взглянул,

Тихонько усмехнулся и головой кивнул.

Когда же тот подъехал, он пальцем погрозился

На юношу; Тадеуш никак не допросился,

Чтобы монах угрозу немую объяснил:

Ксендз не сказал ни слова и очи опустил,

А юный пан с гостями спешил соединиться.

Охотники сдержали, меж тем, собак своих

И вдруг остановились; немые жесты их

Давали знак молчанья; и неподвижным взором

Мгновенно обратились все к камню, пред которым

Судья остановился; он зверя увидал

И на него безмолвным движеньем указал.

Его приказ в минуту все поняли и стали.

Пан регент и ассессор тихонько подъезжали.

Тадеуш их обоих успел ужь обогнать.

С судьею ставши рядом, напрасно он сыскать

Старался зайца в поле; на сероватой глади

Ос непривычным глазом, по указанью дяди,

Едва сыскал: бедняга под намнем небольшим

Сложил в испуге уши и, приютясь под ним,

Он красными глазами охоты приближенье

Встречал, как будто чуя свое предназначенье,

И, словно очарован, не мог свести очей,

Сам, будто камень мертвый, залегши меж камней.

Проворный Сокол с Куцым как бешеные рвались.

Тут регент и ассессор воскликнули зараз:

"Бери" - и в туче пыли исчезли вдруг из глаз.

Но, вот, пока охоту за зайцем продолжали,

Вблизи опушки леса и графа увидали.

О графе в околодке давно ужь каждый знал,

Что никогда он в пору нигде не поспевал.

Так он проспал и ныне, на дворню разворчался,

Охотников увидя, галопом к ним помчался;

Сюртук свой длинный, белый, на английский покрой,

Он распустил по ветру. За ним верхом, толпой,

Все в белых панталонах, служители скакали;

Их маленькия шляпы грибы напоминали;

Все были в узких куртках; так пан их одевал

И в замке по-английски жокеями их звал.

Через поля, галопом, со свитой граф пустился,

Но, увидавши замок, в момент остановился:

Глазам он не поверил, увидя в первый раз

Его при свете утра, в подобный ранний час

Граф поражен был видом: да это ужь оне ли?

И башня вдвое выше над утреннею мглой;

Скользит по крыше ярко луч солнца золотой;

Остатки рам оконных под ранними лучами

Сверкали сквозь решотки волшебными цветами;

Туман на нижний ярус завесою упал.

Развалины и щели он от очей скрывал;

А разносимый ветром крик ловчих на поляне

От замка отражался и вторился в тумане,

И мнилось, что из замка те звуки, и что он

И заново отделан, и в жизни воскрешон.

Мечта нередко графа далеко увлекала

Средь мест пустынных, диких, он находил, бывало,

В них много романтизма. Он был чудак большой:

Нередко он, охотясь за зайцем, за лисой,

Задумчиво на небо глядел с тоской глубокой,

Как будто вот на птицу в ветвях сосны высокой.

Порою без собаки бродил и без ружья

В лесу, как беглый рекрут. На берегу ручья

Подобно жадной цапле, что съела бы глазами

Всю рыбу.... И о графе говаривал народ,

Что будто бы чего-то ему недостает.

Его любили впрочем: богатый, знатный родом,

Он ласков был к соседям, общителен с народом,

А даже и с жидами.

Граф, лошадь своротив

С дороги, мимо замка, понесся между нив,

Взглянул на стены замка, вздохнувши без отчета

И карандаш с бумагой достав, чертил он что-то.

Вдруг увидал, поодаль шел кто-то стороной,

Как будто бы ландшафтов любитель запиской,

В карманы спрятав руки; казалось, он каменья

Считал, глаза поднявши... И граф через мгновенье

Узнал его, но прежде он раза три вскричал,

Покамест голос графа Гервасий услыхал.

То был старик последний из шляхты, что, бывало,

Когда-то при Горешнах на службе проживала.

Старик - седой, высокий, морщинами покрыт,

Весельчаком когда-то он слыл, но со мгновенья,

Когда владелец замка погиб среди сраженья,

Гервасий изменился и многие года

Не посещал ни свадьбы, ни пира никогда;

Его забавных шуток с тех пор не слышно было

И прежнюю улыбку лицо его забыло.

В горешновской ливрее он старой был одет;

На куртке. с галунами, поблекшими от лет,

Герб шелковый Пулкозиц виднелся, и за кто

Пулкозицы прозванье он получил от света.

А также околодос его "Мопанком" звал

(Он эту поговорку нередко повторял);

За лысину всю в шрамах его Щербатым звали.

Старик звался Ренбайдо. Гербов его не знали,

Себя титуловал же он ключником всегда -

За то, что им он в замке был в давние года.

Ключей большую связку и до сих пор с собою

За поясом носил он, завязанных тесьмою

С серебряною кистью; хотя уже ему

Ворота были настеж оставлены в покое;

Однако же нашел он дверей каких-то двое,

На собственные деньги исправил их и сам

Их отпирал, нередко блуждая по утрам.

В пустой избе какой-то избрал себе жилище:

Хотя бы мог спокойно он жить на графской пище,

Но не хотел; повсюду хворал и тосковал,

Когда он воздух замка любимый не вдыхал.

Старик, увидя графа, поспешною рукою

Снял шапку и склонился плешивой головою,

От сабельных ударов в безчисленных рубцах,

Блестевшей издалека при солнечных лучах.

Ее рукой погладив, поклов отвесил снова

И вымолвил: "Мопанку! прости за это слово,

Прости, мой пане ясный, привычку многих лет!

Позволь мне это слово, ведь в нем обиды нет;

Оно в устах Горешков давно известно свету, -

Мой пан, последний стольник, имел привычку эту.

А правда ли, мопанку, ты замок, говорят,

Не верится!... А ходит везде молва людская".

Так говоря, на замок взглянул старик, вздыхая.

"Так что же? - граф промолвил, - и вправду денег нет,

Расходы же велики, а медленный сосед

Нарочно дело тянет, чтоб я скорей смирился....

Не выдержать мне дольше и кончить я решился.

Пойду на мировую, как постановит суд.

"Как, мировую, с ними? вскричал Гервасий тут, -

С Соплицами, мопанку? - скрививши губы снова,

Вскричал он, будто в злобе на собственное слово, -

С Соплицами, мопанку?... Изволит пан шутить!...

Родимый кров Горешков Соплицам уступить?

Чтоб он попал в их руки?... Мой пан, ужасно это!

Не откажись, мопанку, от моего совета,

Слезай скорей, да в замок, - послушайся меня!"

Старик при этом графу помог сойти с коня.

У самого порога старик остановился.

"Тут сиживали в креслах, - он к графу обратился, -

Павы после обеда с семьей, и часто пав

Подчас, бывая в духе, в рассказы он пускался,

Веселым разговором с гостями забавлялся,

А молодежь играла, как нравилося ей,

Иль объезжала в поле турецких лошадей".

Они вступили в сени, мощеные камнями,

И продолжал Гервасий: "Здесь, пане, под ногами

У нас камней не столько, как доброго вина

Раскупорено бочек в былые времена....

Их шляхта на веревках из погреба таскала

В дни сеймиков, охоты, иль именин, бывало.

В часы пиров на хорах звучал орган порой 1*),

Звенели инструменты веселою игрой,

А при заздравной чаше, как в судный день, гремела

Труба, по залу тосты неслися то и дело.

В честь короля был первый, примаса в честь второй,

А третий королевы; потом своей чредой

За здравие всей шляхты и Речи Посполитой,

А после пятой чаши, хозяином налитой,

При криках: kochajmy sic 2*) веселый пир гостей

А цуги и подводы готовые стояли

И по домам приезжих из замка доставляли".

Прошли ужь много комнат; Гервасий замолчал;

Он взорами по сводам и по стенам блуждал.

Вставало в нем былое то грустно, то приятно;

Он шел и словно думал: все сгибло безвозвратно!

То головой кивал он, то вдруг махал рукой:

Одно воспоминанье с мучительной тоской

Прогнать хотел, казалось, он из души печальной.

Они на верх взобрались, в старинный зал зеркальный.

Теперь пустые рамы стояли без зеркал,

Свободно ветер в окна без стекол проникал.

Взойдя сюда, Гервасий поник, печали полон,

Лицо закрыл руками; когда же их отвел он,

Был омрачен глубоким отчаянием лик,

Хоть не известно было, чем огорчен старик.

Но в графе в ту-жь минуту родилось состраданье;

Он старику сжал руку. Минутное молчанье

Прервал Гервасий, гневно потрясши головой:

"Нет, у Соплиц не должно согласья быть с тобой!

В тебе ведь кровь Горешков, кровь стольника родная....

Ведь кастеляна внук ты, и дочь его вторая

Тебе, мопанку, бабка, а дедом кастелян,

Что стольнику был дядей.... Но слушай же, мой пан:

Я про твое семейство все разскажу, как было,

И что вот в этом зале, вот здесь, происходило....

"Покойный пан мой, стольник, на весь повет гремел

Почетом и богатством. Он дочь одну имел

Прекрасную, как ангел, и потому не мало

Она панов и шляхты красою привлекала.

В толпе их отличался особым удальством

Один - Соплица Яцек; шутливо был кругом

Он прозван воеводой, и было основанье, -

Имел он в околодке не малое влиянье.

Как воевода правил своей семьей родной

И голосов три сотни имел он за собой,

Хоть сам владел немногим: огромными усами,

Клочком земли да саблей. Пан стольник временами,

Особенно при сеймах, Соплицу угощал

Союзника на сеймах. Обласканный приемом,

Соплица так занесся, что даже с панским доном

Задумал породниться и зятем пана стать.

Непрошенный, все чаще стал в замок приезжать,

Вполне, как будто дома, у нас укоренился

И сделать предложенье в конце концов решился.

Пан стольник за Соплицу дочь не хотел отдать

И черную похлебку 3*) велел на стол подать.

Повидимому, Яцка и панна полюбила,

Но от родных глубоко то чувство затаила.

"То было в дни Косцюшки. Мой пан приготовлял

Конфедератам помощь и шляхту собирал.

Вдруг русские нежданно на замок в ночь напали.

Мы, чуть поспев, из пушки сигнал тревоги дали,

Да заперли ворота засовом поскорей.

Нас мало было: стольник, я, пани, из людей -

Два поваренка, повар (все пьяны), два лакея,

Три гайдука, пан пробощ... И вот мы, не робея,

В окошках смело стали и ружья навели.

Мы из десятка ружей стреляли неустанно,

Хоть видеть было трудно, и ночь была туманна.

Мы с паном - сверху, слуги палили снизу в них.

Все славно шло при трудных условиях таких.

Тут два десятка ружей у ваших ног лежали:

Стрельнем одним, другое сейчас же подавали.

Нам ружья заряжали священник с госпожей,

Да панна и служанки. Из окон залп тройной

Мы слали неустанно. Московская пехота

Град пуль пускала снизу, стреляя в вас без счета.

Мы сверху хоть и реже стреляли, но верней

И метче попадая порою в москалей.

Они уже к воротам три раза подступали.

Но каждый раз три тела пред ними оставляли.

"Ужь в небе разсветало. Враги за кладовой

От ваших пуль укрылись; но только головой

Кто высунется с краю, пан стольник сразу, метко,

Слал пулю в ту-жь минуту, промахиваясь редко,

В траву валилась каска, и редко кто-нибудь

Увидя, что солдаты попрятались трусливо,

Пан сам напасть решился: схватил он саблю живо,

Приказы роздал слугам и, обратясь во мне,

Вскричал: "за мной, Гервасий!" Вдруг где-то в стороне,

В воротах, выстрел.... Стольник со стоном зашатался,

Весь побледнел; напрасно промолвить он старался,

Лишь харкнул кровью, - в сердце свинец ему попал.

Безгласно на ворота он пальцем указал:

Предателя Соплицу увидел вдалеке я

И, по усам и росту, сейчас узнал злодея.

В его руках дымился еще ружейный ствол

И был приподнят вверху. Я в тот же миг навел

Ружье в убийцу прямо. Злодей не шевельнулся.

Я выстрелил два раза, но оба промахнулся, -

С отчаянья и злости я стал как бы слепцом,

Услышал слезы женщин, - пав был ужь мертвецом...."

Гервасий тут умолкнул и залился слезами,

Но продолжал, оправясь: "Враги уже толпами

Ворвались в замок, я же, в отчаяньи немом,

По счастью, к вам на помощь пришел Парафянович,

Мицкевичей две сотни из места Горбатович,

Не мало доброй шляхты и храбрых, бравых лиц,

Что вечно враждовали с фамилией Соплиц.

"Так пан погиб могучий, богатый, справедливый,

В величии почета, душой благочестивый,

Отец крестьян, брат шляхты, погиб - и сына нет,

Который бы над гробом дал мщения обет....

Но слуг имел от верных. В крови его рапиру

Я омочил; известна она родному миру:

Прозвание ей "ножик"; давно он славен стал

На сеймиках и сеймах (ты верно сам слыхал).

В крови Соплиц мой ножик я закалить поклялся,

На ярмарках, на сеймах их встречи добивался,

Я двух на поединке, двух в распре зарубил,

А одного живого в строении спалил:

Когда на Кореличе мы с Рымшей нападали,

Он как пескарь испекся.... А тех и счесть едва ли,

Кому я уши срезал. И лишь у одного

А именно то братец усатого злодея, -

Он здравствует и ныне, кичась и богатея.

Почти до стен Горешков его земли края;

Он в звании почетном, в повете он - судья...

И ты уступишь замок, пойдешь на мировую?

И он на этом месте кровь пана пролитую

Попрет ногой безчестной?... О, нет! Пока во мне

Цела хоть капля крови, покамест на стене

Висящий этот ножик моя рука достанет,

Соплица этим замком, клянусь, владеть не станет!"

"О! - вскрикнул граф и руки он поднял к небесам, -

Не даром этот замок так полюбил я сам...

Предчувствовал я сердцем, как много здесь таятся,

Как много интересных романов коренится.

Да, старый замок предков в свое владенье взяв,

Тебя в нем поселю я, - ты будешь мой бурграф....

Гервасий! струны сердца тобой во мне задеты.

Жаль одного: не ночью рассказ поведал мне ты....

Я сел бы на руинах, закутавшись плащом,

Как жаль, что красноречьем ты обладаешь мало.

Таких преданий много я читывал, бывало:

В шотландских замках лордов их всех не перечесть,

В германских башнях много легенд кровавых есть;

У всех семей старинных и доблестных фамилий

Предания хранятся убийств или насилий,

Передается мщенье за них из рода в род....

А в Польше о подобном не слыхивал народ....

Кровь доблестных Горешков во мне струится, чую....

Мой род я должен помнить, мою семью родную:

С Соплицей все порву я, что нас мирить могло,

Хотя-б до пистолетов или до шпаг дошло....

Так честь велит.... " При этом торжественно пошел он,

А вслед за ним Гервасий, безмолвной думы полов.

Остановясь в воротах, граф на коня вскочил

И про себя, на замок взглянув, проговорил,

В раздумьи развивая мечтаний вереницы:

"Жены лишь нет, в несчастью, у старого Соплицы,

Или прелестной дочки, которую бы я

Вот было бы в романе отличное сплетенье:

Жестокий долг и - сердце, огонь любви и - мщенье".

Тут граф, коня пришпорив, из замка поскакал,

Но близ опушки леса вдруг ловчих увидал.

А граф любил охоту, - все позабыл он живо

И поспешил к опушке, минуя торопливо

Ворота, огороды; но там, где у плетня

Был изворот дороги, он придержал коня, -

Пред ним был сад.

Деревья фруктовые рядами

Вкруг разбросали тени; склонилась над грядами

Плешивая капуста, как будто бы она

О судьбах урожая глубоких дум полна;

Там золотою кистью желтеет кукуруза,

А тут круглится брюхо зеленого арбуза.

Что, будто позабывши про свой родимый ствол,

К румяным свеклам в гости нечаянно зашел.

А рядом вкруг тычинок, где разрослись морковки,

Обвился боб зеленый, склонивши к ним головки.

Стоят, как бы на-страже, в шеренгах конопли,

Подобно кипарисам, а их убор зеленый

И острый запах служат для грядок обороной:

Сквозь листья не пропустят ужа до овощей,

А запах убивает личинок и червей...

Вон мак разросся дальше, белея стебельками,

И мнится, что над ними воздушными крылами

Трепещет в блеске солнца рой пестрых мотыльков,

Как дорогие камни всех радужных цветов:

То яркий мак в убранстве и пышном, и прекрасном.

А между ним, вас месяц меж звезд на небе ясном,

Подсолнечник вращает большой златистый цвет,

С восхода до заката, за солнышком послед.

Где не было деревьев, тянулись полосами

Вдоль частокола гряды с одними огурцами;

Разросшимся роскошно, раскидистым листом

Покрыты были гряды, как сборчатым ковром.

Там девушка шла в белом, скользя подобно тени,

И в зелени веселой тонула по колени.

Но, в зелени купаясь, как будто бы плыла.

Соломенная шляпа ее прикрыла нежно,

Две розовые ленты с висков вились небрежно,

Косы златистой пряди разсыпались назад.

Она, в руке с корзинкой и опустивши взгляд,

Шла, правой ручкой зелень и листья раздвигая,

Как девочка, что рыбку в купаньи догоняя,

То ножкою, то ручкой играет с ней в волнах.

Так огурцы сбирая, она их на грядах

Искала то глазами, то шарила ногою.

Пан граф залюбовался картинкою такою.

Вдали услышав топот сопутников своих,

Безмолвно, быстрым жестом, остановил он их.

Граф с вытянутой шеей и неподвижным взглядом

Был журавлю подобен на-страже перед стадом,

Что, став с ногой поджатой в безмолвии ночном,

Когтями держит камень, чтоб не забыться сном.

Вдруг пан очнулся, шелест услышав за спиною.

Взглянул: за ним был Робак с приподнятой рукою

"Пан, огурцы не дурны? А эти вот видал 4*)?...

Оставь-ка, пан, затеи! Поверь, на этом месте

Хоть овощ е не дурен, да не для вашей чести...."

Ксендз, погрозивши пальцем, поправил капюшон

И отошел. С минуту в раздумье погружен,

Граф и смеялся вместе, и полон был досадой

На скорую помеху. Взглянул, ю за оградой

Ужь девушка исчезла, и лишь в окне одном

На миг мелькнула лента и спряталась потом.

По грядам было видно, где ножки пробежали:

Была там смята зелень, листы еще шуршали

И распрямлялись снова, стихая, как вода,

Что птичка, пролетая, заденет иногда.

Где шла же незнакомка, меж грядами блуждая,

Теперь одна корзинка плетеная, пустая,

Вверх дном перевернувшись, повиснула с сучка

И все еще качалась меж листиков слегка.

Ничем не нарушалось вокруг уединенье,

А граф все был у дома, напрягши слух и зренье.

Но вот раздался в доме, и тихом, и пустом,

Сперва какой-то шорох, а вскоре крик веселый,

Точь-в-точь как будто в улье, куда влетели пчелы:

Знать, гости воротились с охоты и скорей

Прислуга стала завтрак готовить для гостей.

Нестройный шум и говор покои оглашали,

Везде носили блюда, тарелками стучали.

В охотничьих костюмах мужчины как вошли,

Так прямо ели, пили и разговор вели -

О ружьях, о собаках, о зайцах меж собою,

Все стоя, или ходя нестройною толпою.

Судья и подкоморий сидели за столом,

В углу шептали дамы. Порядка же ни в чем,

Не так, как за обедом иль ужином, бывало, -

В старинном польском доме то новой модой стало

При завтраках. Хоть это и допускал судья,

Но не любил, досаду внутри души тая.

За завтраком различно мужчин и дам кормили:

Там с кофеем подносы огромные носили,

Дымясь, блистал фарфором, и нежный аромат

Из жестяных блестящих кофейников курился;

Со сливками молочник при каждом находился.

Нет кофею как в Польше, такого в свете нет!

У нас в домах хороших от стародавних лет

Особая служанка есть для кофейной варки,

Известная повсюду под именем "кавярки";

Та кофе покупает отборный с кораблей 5*)

И тайны лучшей варки вполне знакомы ей.

Как уголь, черен кофе, с прозрачностью огинстой,

И густ, как сот медовый, янтарный и душистый.

И сливки тоже важны, сомненья в этом нет, -

Их не искать в деревне: кавярка, чуть разсвет,

Уже идет за ними, старательно снимая

Густейшую верхушку и тотчас разливая

В молочники для чашек заботливой рукой,

Чтобы застыл на каждом особой пенки слой.

Старушки, вставши раньше, ужь утром кофе пили,

И в завтраке напитком другим их угостили:

Творог истертый плавал, белея по краям.

Мужчин из мяс копченых закуска ожидала:

Язык и гусь копченый, и ветчина, и сало,

Все лучшее, что было сготовлено в дому,

И все на можжевельном прокопчено дыму.

В конце последним блюдом говяжьи зразы дали...

Вот завтраки какие в дому судьи бывали!

В двух комнатах две разных компании сошлись:

Уселись пожилые за столик; начались

Меж ними разговоры то о хозяйстве в Польше,

То об указах царских, что день строжайших больше.

Пан подкоморий слухи о будущей войне

Стал обсуждать. Поодаль, немного в стороне,

Для панны войской в карты его жена гадала,

В очках из синих стекол; а юность разсуждала

В то время об охоте, но разговор у ней

Сегодня шел, заѵетно, и тише, и ровней.

Пан регент и ассессор - не малые витии

И знатоки охоты и травли записные -

В своих собаках оба уверены вполне.

В тот миг, как Сокол с Куцым на-перебой, ревнивы,

Своей добычи разом в конце крестьянской нивы,

На полосе не сжатой доcтигнули уже,

Внезапно доезжачих на полевой меже

Судья сдержал; конечно, полны в душе досады,

Они повиновались, хоть рады иль не рады,

А псы одни вернулись: никто и не видал,

Попал ли зверь им в зубы, иль в поле убежал, -

Он Соколу всех прежде, иль Куцому попался,

Или обоим разом... Спор не решон остался.

Безмолвно старый войский по комнате бродил,

Разсеянно смотрел он, ни с кем не говорил;

Его не привлекали ни споры, ни охота,

И, видно, занимало его другое что-то.

Задумывался долго и, ставши в стороне,

Он кожаной хлопушкой бил муху на стене.

Тадеуш с Тедименой стояли той порою

У двери, на пороге, в беседе меж собою.

И потому шептали. Тут юноша узнал,

Что пани Телимена богата, и что с тёткой

В родне не состоял он и близкой и короткой,

По крови и рожденью, и что она с судьей

И не в родстве, пожалуй, хотя ее сестрой

И называет дядя, - семейство их, бывало,

При всем несходстве в летах, сестрой и братом звало;

Что много лет в столице потом она жила

И что судье довольно там пользы принесла,

За что судья не мало питал к ней уваженья

И дал сестры прозванье ей в знак расположенья,

Что он из дружбы только ей был как будто брат.

Тадеуш, слыша это, был почему-то рад.

До многого коснуться беседа их успела,

Хотя одна минута, не больше, пролетела.

А в комнате направо пан регент искушал

Ассессора и молвил: "Ведь я вчера сказал,

Что травля не удастся: и время не настало,

И хлеб еще на корне, а у крестьян не мало

Поэтому явиться не соизволил к нам.

Хотя его и звали. Он толк в охоте знает;

Все тонкости отлично он в травле понимает, -

Чуть-чуть что не с пеленок он жил в краях чужих

И говорит, что только у варваров одних

Простительна охота, как здесь она ведется,

Где никаких уставов, ни правил не найдется,

Где ездят, не спросившись, среди чужих полей,

Без ведома владельца, не зная рубежей.

Весной у нас охотник поры не ожидает,

Лисицу бьют нередко, когда она линяет,

Или зайчих, недавши им вывести зайчат.

Охотясь так нелепо, скорее не травят,

А мучают. И верно граф вывел заключенье,

Что несравненно выше у русских просвещенье:

Правительства указы там есть на этот счет,

И если их нарушат, виновных кара ждет".

Тут пани Телимена, в добавок к этой речи,

Батистовым платочком обмахивая плечи,

"О, с графом согласна я вполне, -

Россия мне знакома. Никто не верил мне,

Когда об русском крае не раз я говорила,

Как строги там порядки, как все умно и мило....

Была я в Петербурге - не раз, не два была....

Вот город: сладко вспомнить, как я тогда жила!...

Вы были в Петербурге? Ах, как там превосходно!

На план его, быть-может, вам посмотреть угодно?

Он у меня в комоде.... Столичный свет живет

Всегда на даче летом, когда весна придет,

Все в мирное затишье из города съезжают.

Там дачей сельский домик в деревне называют.

И я жила на даче там над Невой рекой.

Ни близко, ни далеко был тихий домик мой.

Он был отстроен мило, в изящном сельском роде,

На холмике песчаном.... План у меня в комоде....

Но, как на грех, на даче моим соседом стал

Один чиновник мелкий.... Он у себя держал

Борзых большую стаю.... Вы свет сочтете адом,

Когда чиновник близко и псарня тут же рядом....

Вздохнуть при лунном свете вечерним холодком.

Смотрю, а пес противный меня ужь догоняет,

Как угорелый, скачет, хвостом своим виляет....

Я чувствовала в сердце, что ужь от тех собак

Наверно быть несчастью.... Вот и случилось так:

Когда однажды утром я по саду ходила,

Проклятая собака при мне же задавила

Любимую болонку. А что за пёсик был!

Мне в память ту собатку князь Сукин подарил....

А что за умный пёсик!... Как прыгал он, бывало!...

В комоде есть портретик, да лень идти, - устала....

Я и сама от горя чуть-чуть не умерла, -

Я в обморок упада, в истерике была....

Еще бы хуже, может, тогда со мною было,

Да, к счастию, с визитом приехал сам Кирило

Гаврилыч Козодушин в мой загородный дом, -

Придворный егермейстер. Узнавши обо всем,

Чиновника в минуту потребовал он строго.

Тот, бледный, весь дрожащий, стал робко у порога.

"Как смеешь, - гость мой крикнул, от гнева сам не свой, -

Ты на оленью самку охотиться весной

Под самым царским носом?" - Чиновник растерялся:

Божился, что охотой пока не занимался,

И робко, заикаясь, смиренно он донёс,

Что жертвой злой собаки был не олень, а пёс.

"Как? - закричал Кирило, - как? Вздумалось уроду,

Что может знать он лучше звериную породу,

Чем царский егермейстер?... Пускай разсудит нас

Скорей полицеймейстер... Позвать его сейчас!"

Пришол полицеймейстер, и говорит Кирило:

"Вот, посмотри, собака оленя задавила.

Олень ведь это? Он же плетет, что кто - пёс!

Кто лучше знает травлю? - Ответь-же на вопрос".

Полицеймейстер службу знал твердо, без сомненья,

И, изумясь на странность чиновничьяго мненья,

Чиновнику по-братски он дал совет благой -

"Скорей в вине сознаться и грех загладить свой.

Смягчившись, Козодушин сказал, что он доложит

Об этом государю, а приговор, быть-может,

Чиновик же на месяц затем в тюрьму попал.

Весь вечер эта сценка нас очень забавляла,

А на другое утро я вот что услыхала:

В суде возникло дело о пёсике моём....

Сам государь смеялся, узнала я потом".

Все разсмеялись. Квестар играл в марьяж с судьею:

Судья козырной картой, высоко поднятою,

В тот миг грозил партнеру; монах в тревоге ждал,

Судья же лишь начало рассказа услыхал, -

Так был им живо занят, что, не промолвив слова,

С приподнятою картой, что бить была готова,

Вплоть до конца рассказа монаха он томил

И трефовую даму тогда лишь положил,

Промолвивши со смехом: "Пусть для кого угодно

У москалей и немцев все будет превосходно,

Пускай все их порядки прекрасными слывут, -

Пускай, судясь о самках, полицию зовут

Арестовать собаку, что в лес чужой ворвется,

В Литве же, слава Богу, по старине ведется.

У нас об этом тяжбу во век не заведут;

Не мало и посевов, благою волей неба, -

Не вытопчут собаки всего овса и хлеба....

Лишь полосы крестьянской не трогай ни одной".

Тут эконом воскликнул из комнаты другой:

"И справедливо: дорог нам зверь такой, мосьпане!

Всегда бывают рады лукавые крестьяне,

Когда на их полоску собака попадет:

Та стопчет пять колосьев, а пан им отдает

Копну в вознагражденье, придаст и денег даже,

И то еще не квиты с крестьянами. Когда же...."

Но тут не слышно стало, что дальше эконом

Судье развить старался: со всех сторон кругом

Посыпались на встречу и смех, и разговоры,

Разсказы, анекдоты, а наконец и споры....

Тадеуш с Телименой, забытые вполне,

Беседу меж собою вели наедине.

Уже с довольством пани победу примечала, -

Тадеуш комплиментов ей насказал не мало.

Тадеуш, притворившись, что он её речей

Сквозь шум не мог разслышать, так близко наклониися,

Что чувствовал, как пламень со щек её струился.

Дыханье затаивши, он вздох её вливал

И в каждом беглом взоре душою утопал.

Но тут меж их губами вдруг пролетела мушка,

А вслед за ней мелькнула и войского хлопушка.

Мух на Литве - обилье; но есть особый род:

У нас их называет "шляхтянками" народ.

И цветом, и по виду оне - как и простые,

Но несравненно толще их животы большие.

Оне жужжат несносно в кружении своем

И паутину в силах перешибить крылом.

Попавши в сеть, иная дня три жужжит и бьется, -

В ней с пауком на драку довольно сил найдется.

Пан войский знал все это и даже говорил,

Что от таких шляхтянок весь род мушиный был,

И что в мушином царстве оне - как в рое матки,

И с ними насекомых исчезнут все остатки.

Не верили нисколько, составивши притом

О роде мух другое, несходственное, мненье.

Но не бросал и войский свое обыкновенье:

Такую муху всюду он неотступно гнал.

Вдруг над ухом шляхтянку теперь он услыхал:

Махнул два раза войский, но не попал немножко,

А в третий раз махнувши, чуть не разбил окошко.

Тут муха, одуревши, металась взад-вперед,

Но, увидав, что двое обороняли вход,

Меж лицами их быстро, отчаянно, скользнула.

Но войского хлопушка и.тут за ней махнула,

А головы, при страшной внезапности такой,

Как половины дуба, сраженного грозой,

Отпрянувши, так сильно о косяки хватились,

Что на обеих шишки должно-быть появились.

Никто не видел это, по счастью: до сих пор

Хотя живой и громкий, но ровный разговор

Невыразимым гвалтом покрылся той порою.

Так на охоте часто бывает за лисою:

Вдруг доезжачий вепря нежданно увидал,

Дал знак... и псы и люди - все с шумом встрепенулось,

И эхо диким громом в глухом лесу проснулось...

Так часто с.разговором: тихонько он течет,

Покамест, как на вепря, на что-нибудь найдет.

Здесь вепрем разговора был старый спор, конечно,

Что регент и ассессор о псах имели вечно.

Хоть спорили не долго, но и в минутный срок

Там бурно устремился горячих слов поток,

Что три известных части ужь вычерпали в споре:

Обиду, злобу, вызов, и шло ужь к драке вскоре....

Все бросились б ним мигом из комнаты другой:

Толпа, стеснившись в двери и хлынувши волной,

Шептавшуюся пару с порога отогнала,

Что в дверии, будто Янус, двулицый бог, стояла.

Тадеуш с Телименой волос еще своих

Оправить не успели, как спор уже затих.

Гремел всеобщий хохот вокруг во всех покоях.

Противников разнявши, монах смирил обоих, -

В тот миг, когда сходились ассессор и юрист,

Как будто бы фехтуя с угрозой кулаками,

За шиворот схватил их он мощными руками,

Их дважды сильно стукнул, сшибая лоб со лбом,

И, так разняв обоих, движеньем энергичным

Отбросил друг от друга их по углам различным.

С простертыми руками минуту он стоял

И громко "рах vobiscum" (мир с вами) провещал.

Меж тем никто затронуть монаха не решался:

И сан его духовный большой почет имел,

Да с ним затеять ссору никто бы и не смел,

Увидя этот опыт руки его могучей,

В борьбе он, очевидно, триумфа не искал, -

Противников разнявши, ни слова не сказал,

Лишь капюшон поправил и, руки за спиною

Сложив, спокойно вышел из комнаты.

Пан подкоморий, место заняв меж двух сторон,

Стояли тут. Пав войский, как будто пробужден

От дум своих глубоких, вдруг вышел пред гостями,

Окинул все собранье пылавшими глазами

Смиряя шум и говор, махал он на гостей

И, наконец, поднявши ее среди молчанья,

Как посох маршалковский, он требовал вниманья.

"Послушайте, - кричал он, - уймитесь, господа!

Как первые в охоте, подумайте-ка строго,

Как ваша распря может вреда наделать много!

Ведь молодежь, отчизны надежда и краса,

Которой долг - прославить литовские леса,

Ее совсем, пожалуй, с презрением покинет,

Увидя, что находят одне лишь распри в ней

Те, кто служить бы должен примером для людей.

Поверьте старику вы, я видывал не мило,

Охотников старинных, да не таких, как вы.

Кого сравнить с Рейтаном среди лесов Литвы?

И где Бялопетрович себе нашел бы равных

В искусстве полеванья, в своих облавах славных?

Из пистолета зайца он бил на всем бегу....

А Тераевич? - Тоже охотник был великий.

Я знал его; на вепря ходил он только с пикой.

Будревич же с медведем в борьбу ходил не раз....

Когда-жь, бывало, споры меж ними возникали,

Тогда залог вносили и судей избирали.

Сто десятин Огинский под лесом потерял,

Поставив их за волка; деревню проиграл,

И вы, паны, возьмите себе пример отцовский:

Избрав судей, поставьте хоть небольшой заклад.

Слова же - это ветер и без конца родят

Одну лишь брань, да ссоры.... Занятие пустое -

Когда вы, поручивши посредникам ваш спор,

Принять благоволите третейский приговор.

Судью просить я буду, чтоб, в благосклонной воле,

Позволил он охоту хоть на пшеничном поле....

Так молвивши, пожал он колено у судьи.

- "Коня, - воскликнул регент, - коня и вместе сбрую

Я ставлю! Обязуюсь, притом, что презентую

Судье в вознагражденье вот этот перстень мой....,

"А я, - сказал ассессор, - ошейник золотой

В оправе черепашьей, с отделкою отменной,

И шелковую смычку работы драгоценной,

Еще дороже камня, что светится из ней;

Их приберечь хотел я в наследство для детей,

У князя Доминика 6*), когда мы с ним травили.

И маршалок Сангушко, и Менен генерал 7*)

Тут были вместе с нами: я всех их вызывал,

И там - в охоте, право, невиданная штука -

Охота на Купицком лугу у нас была.

Князь Радзивил тут спрыгнул, не вытерпев, с седла,

Мою борзую обнял - ей "Коршун" имя было -

И троекратно с жаром поцеловал ей рыло,

Сказал: "зовись отныне Куницкою княжной".

Так точно званьем князя вождей вознаграждает

Наполеон - по месту, где славный бой бывает".

Устала Телимена от этих всех речей,

С гвоздя корзинку снявши, гостям она сказала:

"Паны, я за грибами; мне дома жарко стало;

Кому со мной угодно?" Тут шею обвила

Кашмировою шалью пунцовой и взяла

Поддерживала платье. Поспешною стопою

Тадеуш за грибами пошел во-след за ней.

Был и судья доволен прогулкою гостей,

Кончавшей эти споры с криклявыми речами,

"Панове, ступайте за грибами!

Кто из лесу вернется с отменнейшим грибом,

С прекраснейшею дамой тот сядет за столом,

Сам выбрав; если-жь дама найдет, то за обедом

По выбору садится с приятнейшим соседом".

Примечания

1*) В старинных замках в Польше ставили на хорах органы.

2*) Kochajmy sic! (возлюбим друг друга) - известный тост времен Речи Посполитой, выражавший братское единение.

3*) Черная похлебка, поданная на стол гостю, искавшему руки хозяйской дочери, означала отказ.

òrki значат и огурцы, и узелки на монашеском поясе.

5*) В Литве производится торговля с пруссаками, которые сплавляют литовский хлеб, оставляя взамен колониальные товары.

6*) Князь Доминик Радзивил, знаменитый охотник, эмигрировал в Варшавское княжество и выставил на собственный счет кавалерийский полк, которым и командовал. Умер во Франции.

7*) Менен прославился в народной войне времен Косцюшки. До сих пор под Вильном остались Меленовские окопы.