Пан Тадеуш.
Книга III. Сердечные дела

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Пан Тадеуш. Книга III. Сердечные дела (старая орфография)

Книга III. 

СЕРДЕЧНЫЕ ДЕЛА. 

Вторжение графа в сад. - Таинственная нимфа пасет гусей. - Сбирание грибов, подобное прогулке елисейских теней. - Породы грибов, - Телимена в храме размышлений. - Совещания по поводу женитьбы Тадеуша. - Граф пейзажист. - Художественные воззрения Тадеуша на деревья и облака. - Мысли графа об искусстве. - Звон. - Записка. - Медведь, мосьпане!

Граф тихо возвращался, слегка пустив коня

И взоры к огороду задумчиво клоня.

Вдруг показалось графу, что снова из оконца

Таинственное платье мелькнуло в свете солнца,

И что-то живо сверху порхнувши в миг один

И сад перелетевши, из зелени куртин,

Уже вдали светилось меж грядок с огурцами,

Как солнца луч веселый, что между облаками,

Над нивами прорвавшись, порой вдали блеснет,

Пав на кремень дорожный, иль в струйку чистых вод.

Послав домой прислугу, тут граф один остался;

Он тихо к огороду, сойдя с коня, прокрался;

Достигнув до забора, нашел калитку в нем

И, будто волк в овчарню, шмыгнул в нее тайком,

Но вдруг сухой крыжовник задел неосторожно.

Садовница взглянула вокруг себя тревожно,

И в сторону другую меж грядками пошла.

А под щавелем конским и между лопухами

Граф полз на четвереньках, под темными кустами

Таясь как будто жаба, все ближе подползал

И странную картину, привставши, увидал:

В той части сада вишни раскинулись игриво,

А посреди их вместе росли все роды жнива:

Ячмень и кукуруза, и просо и пшено,

Бобы, горох мешались с цветами заодно,

Для разных птиц домашних служа приспособленьем.

То было самым новым тогда изобретеньем;

В нем Ендыковичовна, дворецкая, нашла.

Себе почет и славу и им произвела

Эпоху в домоводстве; в те дни же новость эту,

Что ныне всем известна, знавали по секрету

Немногие, покамест один месяцеслов

Не выдал новый способ сберечь от ястребов

Домашних птиц, а вместе и оных прокормленье.

И вот таким манером, когда петух, порой,

Уставясь неподвижно, -как будто часовой,

И повернув головку с пунцовым гребнем боком,

Чтоб в небеса удобней глядеть пытливым оком, -

Лишь ястреба увидит на небесах полет

И крикнет, --мигом куры бегут на огород;

Павлин и гуси даже туда бегут укрыться

И голубь, не успевший под крышей схорониться.

Теперь не видно было ни одного врага,

Лишь солнышко палило и пашни и дуга,

В тени колосьев пташки от зноя приютились,

Те в мураве лежали, а те в песочке рылись.

Среди головок птичьих и головы детей

Открытые торчали, их кудри льва белей;

До плеч открыты шеи, а девушка меж ними

Головкой возвышалась с кудрями золотыми.

Сидел павлин за нею и радужным пучком

Как зонт раскинул перья в убранстве дорогом.

Детей головки, словно на образной эмали,

Вкруг них павлиньи блестки из темной синевы

Венцом сияли звездным над зеленью травы;

Где стебли кукурузы, кивая, золотились,

Вьюны сквозною сетью вокруг стволов обвились;

Мак пышно красовался в листах проскурняков,

И все сливалось нежно в гармонию цветов,

Сребристо-золотою решетчатою тканью,

Чуть-чуть по воле ветра отдавшись колыханью.

Над чащей разноцветной колосьев и стеблей

Стрекоз летали тучи, резвясь толпой своей.

Как паутина тонки их крылья четверные,

На свет, как будто слюда, прозрачные, сквозные.

Когда оне повиснут порою в вышине,

Хоть и звенят, но мнится, недвижимы оне.

В руке у незнакомки вертелось опахало,

Что страусовых перьев пучок напоминало;

Она с головок детских им дождик золотой

Стрекозок отгоняла. В руке её другой

Подобно рогу что-то светящееся было

Рог Амальтеи будто сверкал в руках у ней,

Его и подносила она к губам детей.

Оглядывалась часто она при этом деле

В ту сторону, где ветви слегка прошелестели,

Не зная, что лазутчик с противной стороны

Прополз ужом под кровом зеленой гущины.

Тут граф внезапно вышел. Взглянула - он ужь близко,

Через четыре грядки, и кланялся ей низко.

Головку отвернувши, смущения полна,

Как спугнутая птичка, рванулася она;

В полете быстром ножки уже мелькнуть хотели,

Но в ту-жь минуту дети в испуге заревели,

Увидя незнакомца. Так неужели ей

Бежать одной, оставив напуганных детей?

Подумала секунду, от бегства удержалась

И словно против воли и нехотя осталась,

Как робкий дух, что вызван заклятьем колдуна.

Упрямейшого плаксу взяв на руки, она,

И севши с ним на землю, ласкать и гладить стала,

Пока совсем утихли, ручонками обняв

Ей ноги и в колени головками припав,

Как будто бы цыплята под крылышко наседки.

Она же им твердила: "Не плачьте! Полно, детки!

Вы лана испугались... Ведь он не дед лихой!

Он в гости к нам... Смотрите, хороший он какой!"

Взглянула: перед нею граф улыбался мило, -

Та похвала, заметно, душе его польстила.

Тут глазки опустивши конфузливо, она

Вся вспыхнула как роза, смущения полна.

А граф и в самом деле был статным и прекрасным,

С лицом овальным, бледным, но юношески ясным,

С глазами голубыми, а кудри, по плечам

Спадая, золотилися из них и здесь и там,

Как от венка обрывки, клочки травы торчали

И стебельки, что с грядок сейчас к нему пристали.

- "О, кто ты? - он воскликнул, - ты дух, иль божество?

Виденье, или нимфа? Земное-ль существо?

Ответь, своей ли волей ты к нам в юдоль попала?

Ах, верно, обожатель, отвергнутый тобой,

Иль опекун могучий тебя в неволе злой

Здесь кроет в парке замка, к тебе пылая знойно

И ревностью, и страстью!... О, ты, клянусь, достойна,

Чтоб дивные баллады сложили в честь твою,

Чтоб рыцари сражались из-за тебя в бою!

Прекрасная! открой мне свой жребий безызвестный...

Я - твой освободитель! Склони свой взор прелестный -

И кровь твой верный рыцарь готов пролить в боях!"...

Граф поднял руки к небу.

С румянцем на щеках,

Она внимала, были те речи ей приятны,

Хоть вычурные фразы и не совсем понятны,

Так точно как ребенок любуется порой

Игрушкою красивой, блестящей мишурой,

Их ценности не зная- и, наконец, спросила:

--"Откуда пан приехал и что угодно было

Ему искать на грядках?" Сконфужен и смущен,

Граф помолчал и молвил, переменяя тон:

"Прошу прощенья, пани, я должен извиниться,

Что вас обезпокоил: пришлось мне торопиться,

Чтобы поспеть на завтрак скорее в этот дом...

А чтоб дорогой дальней не объезжать кругом,

Чрез огород пошел я, - здесь ближе путь немножко"...

--"Да, - девушка сказала, - вот здесь в траве дорожка,

А только грядки пану к чему же бы топтать?"

--"Налево, иль направо?" - граф продолжал пытать.

Тут голубые очи поднявши с удивленьем,

Ему в лицо взглянула она с недоуменьем:

Дом был как на ладони, за тысячу шагов,

А граф искал дороги... Он сделать был готов,

Чтоб разговор продолжить, вопрос любого рода:

--"Здесь, верно, панна близко живет от огорода?

Или в деревне? Верно, приехала сюда

На днях? Не видел панны я прежде никогда"...

Тут потрясла головкой она взамен ответа:

--"Не там жилище панны, - вон, где окошко это".

Граф думал же при этом: хоть может-быть она

Не героиня песен, но очень недурна;

В глуши, как будто розы под чащею лесною,

И что довольно только их вынести на свет,

Чтобы пленил все взоры их блещущий разцвет.

Тут на руках с ребенком, которого держала,

Другого взяв за ручку, она в молчаньи встала,

А прочие за нею, как стая гусенят

Вслед за своею маткой, отправились чрез сад.

Она же обернулась и вдруг проговорила:

- "Пан распугал всех птичек, - ему бы надо было

Загнать их"... С изумленьем смотрел он вслед за ней,

Пока она исчезла за зеленью ветвей,

И лишь на миг сквозь листьев зеленые узоры

Казалося, светились как будто чьи-то взоры.

Граф долго в огороде уже один стоял.

Он медленно и тихо душою остывал,

Так точно, как с закатом земля, темнея, стынет,

Когда ее последний луч солнышка покинет.

В раздумьи неприятном душою погружен,

С невольною досадой теперь очнулся он.

Найти, но был судьбою теперь наказан строго:

Когда к пастушке этой в траве он полз ничком,

Его душа пылала, стучало сердце в нем;

Он видел в милой нимфе венец очарованья,

Убрал ее лучами волшебного сиянья

И все разбилось прахом!... Положим, недурна,

Но как неграциозна и грубо сложена!

А щечек эта пухлость? А эта яркость цвета?--

Крестьянского довольства, невежества примета...

Знак, что и мысли дремлют, и сердце спит у ней...

А как мещанством пахнет от слов и от речей!

--"А я очаровался! - воскликнул он. - Обидно!

Таинственная нимфа гусей пасет, как видно"...

С её исчезновеньем пропало все как сон.

И золото, и чары, и блеск со всех сторон, -

Увы, все это было соломою простою!

Тут разглядел он только с печальною душою,

Что страусовых перьев пучок теперь, увы,

Простою оказался метелкой из травы:

Мелькал в руках у нимфы, - была морковь простая!

Ее-то подносила она к губам детей...

Все чудеса и чары знать были здесь по ней...

Так нежный одуванчик увидя пред собою,

Что пышно шелковистой раскинулся красою,

Дитя, его срывая, нечаянно дохнет -

И пухом все убранство мгновенно опадет,

В руке-жь неосторожной и слишком торопливой -

Один лишь серый стебель, простой и некрасивый.

Граф, нахлобучив шляпу, поворотил назад,

Но сократил дорогу, спеша покинуть сад.

Топча без сожаленья цветы, кусты и грядки,

Через забор, немедля, он прыгнул без оглядки,

Но вспомнил, что про завтрак пастушке он сказал.

О встрече в огороде весь дом, быть-может, знал;

Встречать, быть-может, вышли, и что же бы сказали,

Когда о бегстве графа внезапно бы узнали?

Вернуться надо было. Плутая меж плетней,

По тысячам извилин, в кустах, среди ветвей,

Что, наконец, добился прямой дороги к дому.

Он шел, отворотившись от сада, будто вор,

Что на амбар случайно боится кинуть взор,

Где он ужь был недавно, иль побывать сбирался,

Хотя никто за графом следить и не старался.

Так шел он, отвернувшись направо головой.

Тут был лесок, заросший кустами и травой.

Вдали, меж пней березок, под кровом вешней сени,

Как будто бы танцуя, таинственные тени,

Как духи в лунном свете, мелькали меж кустов,

Закутаны - кто в черный распущенный покров,

Кто - в белую одежду, что будто снег сияла.

Порою чья-то шляпа чернела и мелькала

Широкими полями; как облако, вдали

Вилося покрывало, спускаясь до земли,

И, словно хвост кометы, тот призрак тихо вился.

Кто, опустивши очи, недвижно наклонился;

Кто, будто бы отдавшись каким-то чудным снам,

Блуждал, челом поникший; по разным сторонам

При встрече же друг с другом безмолвье сохраняли,

В неведомые думы вполне погружены,

Как тени елисейской таинственной страны,

Которые не знают ни горя, ни страданья,

Но сумрачно блуждают средь вечного молчанья.

Кто-жь отгадал бы в сонме блуждающих теней

Уже знакомых наших - в дому судьи гостей?

Окончив шумный завтрак, они теперь свершали

Обряд высокочтимый - в лесу грибы сбирали.

Как люди, что умеют практическим умом

И речи, и поступки соразмерять во всем

Со временем и местом, - собравшись за грибами,

Они теперь накрылись холщевыми плащами,

Набросив для защиты их сверху кунтушей,

Соломенные шляпы от солнечных лучей

Надели для прогулки; в костюмах же подобных

Теперь похожи были на призраков загробных.

Одета точно так же вся молодежь была,

Быть-может исключая ничтожного числа

Граф объяснить, конечно, загадочной той сцены

Не мог- обыкновенья он сельского не знал

И, полный удивленья, в глубь леса побежал.

Грибов обилье было. Сбирали и ребята

Опенки, в старых песнях столь славные когда-то.

Они - эмблема девства: их черви никогда

Не точат, а букашек не видно и следа.

Девицы по уставу боровики сбирали;

Полковниками в песне их изстари назвали 1*).

Но всех дороже рыжик: хоть ростом он скромней

И в песнях меньше славен, за то из всех вкусней,

Соленый или свежий, всегда, зимой и летом.

А войский мухомори

Есть меж грибами много негодных и плохих,

Что вредны иль безвкусны, - не собирают их;

Но те за это служат лесам для украшенья,

Для оводов жилищем, зверям для прокормленья.

Местами сыроежки из зелени блестят,

Как чарок белых, желтых и красных целый ряд,

Округлыми краями красуясь над травою,

Точь в точь как будто рюмки со влагою цветною.

Масленок, словно кубок, что кверху дном упал;

Там лейка, точно полный шампанского бокал;

Тут - круглая белянка молочной белизною,

Как чашка из фарфора, сверкает над травою;

пархавка, наполнена она,

Как перечница, пылью. Других же имена

Волкам да зайцам разве известны, и едва ли

Их перечесть, а люди имен им не давали.

Подобный гриб не нужен, конечно, никому;

А если это ошибкой наклонится к нему,

То в эту же минуту, невольно полон гнева,

Пихнет его ногою направо иль налево.

Как видно, Телимена и лучших не брала.

Разсеянно, скучая, она по лесу шла,

Подняв чело. Пан регент, разсерженный не мало,

Сказал, что на деревьях она грибов искала;

Но злее дал ассессор сравненье самки ей,

Что ищет в околодке приюта для детей.

Но Телимена, видно, искала в те мгновенья,

От общества отставши, в тиши уединенья.

В высокому пригорку она тихонько шла,

Туда, где гуще зелень древесная была.

Ища как будто тени, с журчанием змеился

И прятался под кровом зеленой гущины,

Где разрастались травы, водой напоены.

Там он, проказник резвый, спеленутый травою,

На мшистом мягком ложе, безшумною волною,

Шептал чуть слышно уху, в траве едва блестя,

Как будто в колыбели безпечное дитя,

Когда завесит полог родимая с любовью

И маковые листья насыплет с изголовью.

Здесь Телимена много досугов провела

И храмом размышлений то место назвала.

Здесь Телимена стала, и складки красной шали,

Как яркий мак алея, с плеча её упали.

Тихонько опускалась на мягкий мох она,

Точь-в-точь как будто в воду, что слишком холодна,

Сперва одним коленом, потом другим, не смело,

И, наконец, отдавшись в объятья мха всецело,

И голову ладонью, склонившись, подперла,

Найдя в тени прохладной спокойствие и негу.

Листы французской книжки пред ней, подобно свету,

Сверкнули, а над ними вились с её кудрей

И розовые ленты, и кольца черных змей.

На ярко-алой шали, на травке изумрудной

Из длинных складок платья красой сияли чудной

Её лицо, и руки, и снеговой чулок;

Там рисовались кудри, здесь - черный башмачок.

Так в позе грациозной на мху зеленом лежа,

На бабочку цветную она была похожа,

Когда сидит летунья на кленовом листке.

Но, ах, вся эта прелесть от взоров вдалеке

Безплодно пропадала, как будто бы в пустыне, -

Погоня за грибами всех поглотила ныне.

Один Тадеуш только следил за ней тайком;

Идти не смея прямо, он обходил кругом,

Как будто бы охотник за стрепетом порою

Следит, скрываясь тайно под чащею лесною,

Ружье за конской гривой он прячет второпях,

Или межою едет, таясь насколько можно

И с птицам приближаясь украдкой, осторожно.

Так и Тадеуш крался.

Но тут ему судья

Дорогу перерезал, отправясь до ручья.

Белея, развивался холщевый плащ у дяди

И заткнутый за пояс платок огромный сзади.

Соломенная шляпа, точь-в-точь лопух большой,

То на бок надвигаясь, то на спину порой,

По ветру колыхалась широкими полями.

Судья с огромной тростьюг шел быстрыми шагами.

Тут, наклонясь и руки омыв в струе ручья,

В ногах у Телимены на камень сел судья

И оперся руками на шар слоновой кости,

Служивший украшеньем его огромной трости.

- "Сестра, - он начал, - право тревожусь я подчас

С тех пор, как мой Тадеуш гостит в дому у нас.

И стар я, и бездетен, в нем вижу утешенье

Получит, как умру я, и, - милостив Господь, -

Никто ему не будет глаз бедностью колоть.

Его женить, однако, уже пора, быть-может...

Об этом-то забота меня теперь тревожит.

Его отец, пан Яцек, мой брат, большой чудак, -

Его поступков странных нельзя постичь никак;

Домой не хочет ехать, Бог знает кроясь где-то,

А жив ли он - и сыну неведомо про это.

Сперва отправить сына он думал в легион;

Я был известьем этим ужасно огорчен,

Но вскоре перешел он к решению другому:

Женить его, оставив и родине, и дому.

А я нашел невесту: здесь в околодке всем

Всех выше подкоморий связями и родством,

А дочь его большая - уже невеста; Анна -

С порядочным приданым, хорошенькая панна...

Хотел ужь предложенье..." Как полотно бледна,

Тут встала Телимена, волнения полна.

- "Ах, брат! - она сказала, - мое такое мненье,

Для юноши надежды куда ужь хороши -

Пахать, да за сохою расхаживать в глуши!

Сам проклянет он дядю, когда свершится это...

Карьеру потеряет, погибнет он для света!...

А в нем талантов много... Поверьте мне, что он

Для поприща другого, для высшого, рожден...

Ах, несравненно лучше-б вы сделали наверно,

Его послав в Варшаву, иль в Петербург примерно...

А я тогда поеду зимою по делам

И что-нибудь устроить смогу наверно там

Тадеушу: я знаю людей высоких много;

В служебном мире это - кратчайшая дорога;

Ему к столичной знати я там доставлю вход.

Когда же он знакомства блестящия найдет,

Достанет чин и орден, - тогда пускай вернется

И, кинув службу, дома, пожалуй, остается...

Все-жь имя он получит... Его узнает свет.

Не правда-ль это?" - "Правда, - сказал судья в ответ, -

Проветриться немного недурно в годы эти,

Я смолоду не мало постранствовал и сам:

Был в Пётрокове, в Дубне; то по своим делам,

То за судом, как стряпчий, я колесил, бывало^

Был и в Варшаве даже. Да, по свету не мало

Поездил. А послать бы племянника хотел

Так просто для вояжа, чтоб свет он посмотрел,

Чтоб, в качестве туриста и ради просвещенья,

Набрался разных знаний, кончая срок ученья,

Совсем не из стремленья к чинам и орденам...

Московский орден - это лишь униженье нам...

Ну, кто из наших панов, старинных, родовитых,

И шляхтичей, в повете довольно именитых,

За этой дрянью ездит? Однакожь им почет

За доброе их имя и за высокий род,

Нередко и за должность по выбору в повете,

А вовсе не за милость каких-то лиц на свете...".

- "Так что же? - Телимена промолвила. - Ну, вот,

Тем лучше: пусть туристом он странствовать идет..."

Тут, почесав затылок и с видом сожаленья

"И в этом не мало затрудненья!

Пан Яцев держит сына в опеке и к нему

Приставил бернардина, что у меня в дому

Гостит, сюда приехав из городка на Висле,

И, как приятель брата, его он знает мысли.

Тадеуша на Зосе, питомице твоей,

Они женить решились. В супружестве же с ней

Он кроме капитала, завещанного мною,

Приданое от Яцка возьмет с своей женою.

У брата капитала не мало своего;

Почти вполне доходом я пользуюсь с него,

И потому он может распоряжаться смело.

Подумай, как бы лучше приняться нам за дело?

Их познакомить нужно... Им, правда, мало лет,

В особенности Зосе, да тут худого нет;

Ктому-жь пора ей выйти на свет из-под затвора;

Она ужь не ребенок, - невеста будет скоро..."

Но тут почти в испуге услыша те слова,

Привстала Телимена; в молчании сперва

Она судье внимала, хотя и с удивленьем,

От слов для ней несносных, как будто бы от мух,

И, наконец, с досадой проговорила вслух:

- "А, это речь другая! Что хорошо и худо

Тадеушу, об этом судить лишь вам покуда:

Пускай хоть в экономы, хоть в пахари идет,

Или в шинке за стойкой хоть водку продает...

Во всем его судьбою распоряжайтесь смело,

А в отношеньи Зоси - совсем другое дело!

Над нею вы не властны нисколько, пан-судья!

Её рукой всецело распоряжаюсь я, -

Лишь я!... Хотя ваш братец платил мне ежегодно

За воспитанье Зоси немного, хоть угодно

Ему прибавить больше, как дал он слово мне,

Все-жь этим прав на Зосю он не купил вполне...

Ктому-жь про эту щедрость все знают без сомненья,

В чем кроется причина её происхожденья;

Не безызвестно пану, что весь Горешков род

С Соплицами особый какой-то счет ведет..."

Тут при словах последних, судья как бы в разстройстве

Как будто окончанья боялся речи той,

И, покраснев, внезапно поникнул головой.

--"Я Зосю, - Телимена сказала, речь кончая, -

Вспоила, воспитала, - я ей одна родная.

Итак, о счастьи Зоси забота лишь моя..."

- "А если в этом браке, - проговорил судья, -

Для Зоси счастье? Если понравится он Зосе?"

--"Понравится? Отложим пока о том вопросе.

Понравится ли, нет ли - все это пустяки.

Положим, капиталы у ней не велики,

Но Зося не мещанка, не из простой породы, -

Родилась в благородном семействе воеводы:

Мать из Горешков родом... Жених найдется ей.

Я много потрудилась над Зосею моей.

Пускай хоть тут заглохнет... " Казалось, согласился

Судья с её словами, - он видимо смягчился

И весело промолвил: "Ну, что-жь и говорить!

Бог видит, безкорыстно хотел я услужить.

Ну, что же делать, если сестрица не согласна?

Что брат велел, я сделал; не принуждает нас

Никто. А если вышел Тадеушу отказ,

То брату напишу я, что не моей виною

Не состоится свадьба; а я взамен устрою

Помолвку с панной Анной. Теперь с её отцом

Займемся на свободе мы нашим сватовством".

При этом Телимена, смягчась, остыла сразу:

- "Ах, брат, в моих сужденьях и места нет отказу!

Вы-жь сами говорили про молодость их лет;

Так подождем, посмотрим, - беды тут вовсе нет.

А между тем покамест их познакомить можно.

Беда - чужое счастье разбить неосторожно.

Опасно торопиться, а лучше той порой

Тадеушу вы дайте и волю, и покой.

Любить нельзя заставить без страсти и влеченья, -

Неведомы для сердца оковы принужденья".

Судья, раздумья полный, встал после этих слов.

Тадеуш, притворяясь, что там искал грибов,

Тихонько приближался туда с другого бока;

Покуда Телимена вела с судьею спор,

Бросал на них из чащи граф удивленный взор.

Тут карандаш с бумагой доставши из кармана

(Имелись неотлучно они всегда у пана),

Стал рисовать он, севши на пень, и прошептал:

"Как будто бы нарочно я их сгруппировал.

Он перед ней на камне, контрастом дышут лица...

О, это для альбома прелестная страница!..."

Тут, подойдя поближе, лорнетку он протер,

Опять остановился и снова кинул взор.

--"А может-быть картина прелестная такая

Изменится, исчезнет, лишь подойду туда я?

Быть-может там крапива, где бархат видит глаз,

А нимфа эта станет кухаркою как раз?"

Граф пани Телимену хотя видал не мало

В дому судьи, где часто встречал ее, бывало,

Но ею не прельщался. И как был удивлен,

Когда ее в модели узнал внезапно он.

И красота убора, и местоположенье

В глазах еще от гнева горел огонь живой,

Лицо же, освежившись прохладою лесной,

Двух юношей приходом и спором энергичным,

Теперь пылало ярко румянцем необычным.

Граф, подойдя, промолвил: "Я пани приношу

Признательность и, вместе, прощения прошу:

Прощенья, что за нею я наблюдал украдкой,

Когда она сидела в задумчивости сладкой;

За миг же вдохновенья признателен вдвойне.

Когда изволит пани простить моей вине,

Что я у ней, быт-может, нарушил размышленья,

То ждет художник скромный от пани снисхожденья

И, ею ободренный, теперь еще смелей".

Граф, преклонив колени, рисунок подал ей.

Любезно Телимена рисунок разсмотрела,

Но как знаток судила, с глубоким знаньем дела,

И с легким поощреньем промолвила она:

--"Да, есть талант у пана, - картинка недурна.

Но живописец должен искать красот природы.

Ты, Тибр, что ниспадаешь классической волной!

Вы, цезарей чертоги с безсмертною красой!

Вот колыбель артистов. У нас же так сурово...

Питомец муз увянет под небом Соплицова.

Граф, я оправить в рамку рисунок ваш хочу,

А то в своем альбоме, быть-может, помещу.

Повсюду я скупала картины в этом роде:

Коллекция большая есть у меня в комоде".

Зашла у них беседа о южных красотах,

О шуме волн приморских, о пышных берегах;

Они, в мечтах витая по дальним небосводам,

Над родиной с презреньем глумились мимоходом.

А около шумели литовские леса;

Величием дышала их чудная краса.

Там, перевита хмелем, черемуха лесная,

Тут - яркая рябина, румянцем облитая,

А тут с зеленых веток, как бы с жезлов менад,

Ореховые перлы висят как виноград.

Внизу же дети леса: в объятиях калины

Как юноши и панны, деревья и кусты,

Готовясь будто к танцу, сплели свои листы.

Меж ними выделяясь и станом, и красою,

И высоко поднявшись над чащею лесною,

Как юная невеста с любимым женихом,

Береза с стройным грабом раскинулись шатром.

А дальше, словно старцы, задумчивые буки

Любуются безмолвно, как резвятся их внуки.

Вдали старушка тополь и в космах серых мхов

Маститый дуб, свидетель уже пяти веков,

Как будто над гробницей с упавшими столпами,

Окаменевших предков прах осенил ветвями.

Тадеушу наскучил длиннейший разговор

О чудесах далеких морей, земель и гор;

А граф и Телимена все перебрали роды

Растений иноземных знакомой им природы:

Алоэ, померанцы, оливки и миндаль,

Сандал и кипарисы, - слов не было им жаль, -

Воложские орехи - и те не позабыли,

Тадеуш долго слушал, скрывая молча гнев,

Но наконец в беседу вступил, не утерпев.

Он попросту природу любил свою родную

И молвил вдохновенно, взглянув на глушь лесную:

- "В оранжерее в Вильне я видывал не раз

Растенья стран далеких, неведомых для нас,

Дерев, красой которых Италия гордится, -

Какое же с родными деревьями сравнится?

Алоэ, точно палка с прямым своим стеблем?

Лимон, как будто карлик, с хорошеньким листом,

И глянцовым и толстым, по форме очень схожий

С богачкой низкорослой и вовсе не пригожей?

Иль кипарис хваленый - и тощий и худой,

Что дышет не печалью, а скукою простой?

Он, говорят, прекрасен, могильной грустью вея,

По мне-жь напоминает немецкого лакея,

Что в трауре не смеет рукою шевельнуть

И этикет нарушить боится чем-нибудь.

"Не лучше-ль несравненно краса родной березы,

Или вдова о муже, забыв весь мир земной

И косу в безпорядке раскинувши волной?

Какое красноречье в её немой печали!

Пан граф, когда искусство вы целию избрали,

То красоты родные вас ждут со всех сторон!

Художник и соседям покажется смешон,

Когда, от нив родимых отворотивши взоры,

Он пишет только скалы какие-то да горы".

- "Приятель, - граф заметил, - природы красота -

Лишь фон, ванна искусства, а дух его - мечта,

Парящая высоко на крыльях вдохновенья,

Воспитанного вкусом и техникой уменья.

Положим, что природой художник вдохновлен,

Но в сферу идеала пускай стремится он.

Иное для искусства нейдет, хоть и прекрасно.

Вы больше почитайте, тогда вам будет ясно.

Касательно-жь пейзажей нужны, сомненья нет,

Ансамбль и группировка, и колорит и свет...

Свет яркий итальянский... Вот потому, конечно,

Художников великих. Средь северных равнин

Нет гениев подобных- лишь Рюисдаль один,

Да Брейгель составляют при этом исключенья

(Не Брейгель Вам дер Гелле, - их два; но, без сомненья,

Тут речь про пейзажиста). А больше никого.

О, небеса в пейзаже важней, важней всего!"

При этом Телимена прервала: "Наш Орловский

Стиль сохранял в картинах, по правде, соплицовский

(А надобно заметить, есть у Соплиц недуг:

Литвы им не заменит ни целый свет, ни юг).

Орловский - живописец известный, бывший в моде 2*),

Жил долго в Петербурге (есть у меня в комоде

Его эскизов много). Как будто бы в раю,

Жил при дворе, но помнил он родину свою,

Грустил о ней, носился мечтой в былые годы,

Все в Польше обожая: леса, поля и воды..."

- "Он прав! - вскричал Тадеуш с восторженным огнем.--

Свод неба итальянский, как я слыхал о нем,

Безоблачно-прозрачен. Не надоест ли эта

С игрою туч капризной милей небесный кров,

Где что ни миг - то образ в разрывах облаков.

Так, в день осенний туча ползет на небосклоне

Ленивой черепахой, с дождем в воздушном лоне,

И проливные струи в синеющей дали,

Как пряди кос развитых, роняя до земли.

А летом туча с градом - та глыбой темно-синей,

Желтея по средине, небесною пустыней

Летит, как шар воздушный, вдруг дикий шум встает...

Да вон, взгляните, тучек белеет хоровод,

Как лебедей станица, иль гуси в дивом стаде,

А ветер, словно сокол, их в кучу гонит сзади...

Теснятся, громоздятся, растут, меняют вид,

И вся станица будто табун коней летит,

По ветру разметавши всклокоченные гривы...

Вон все перемешались, волнисты и игривы,

Как серебро сверкая, но вин - и чудеса:

Из конских морд и мачты встают, и паруса,

И вот корабль огромный, торжественно и стройно,

"

И граф и Телимена глядели той порой,

Куда им пан Тадеуш указывал рукой,

Другой сжимая ручку слегка у Телимены.

Прошло ужь с две минуты безмолвной этой сцены.

Граф разложил бумагу на шляпе и достал

Свой карандаш, но в это мгновенье зазвучал

В усадьбе звон досадный, и тишь уединенья

Нарушили и говор, и крики оживленья.

Тут граф кивнул и молвил, впадая в мрачный тон

- "Так все кончает рока неотразимый звон:

Полет высокой мысли, надежды, упованья,

Невинности утехи, стремленья и желанья, -

Лишь вдалеке раздастся звон меди роковой,

Все сгибнет и исчезнет, как будто сон пустой.

И что же остается?" При этом граф уныло

Взглянул на Телимену; она-жь проговорила:

- "Воспоминанье!" К графу участия полна,

При этом незабудку дала ему она.

Поцеловав цветочик, эмблему утешенья,

Вдруг увидал Тадеуш в кусте перед собой

Протянутую ручку с лилейной белизной.

Ее схватив, он тихо в ней утонул устами,

Как в чашечке лилеи пчела неж лепестками;

Холодного чего-то коснулся, увидал

Там ключик и записку; он торопливо взял

И спрятал их; какое в том ключике значенье?--

Конечно, в той записке найдет он объясненье.

Звон продолжался, эхом гудя в тиши лесов

И вызывая говор и звуки голосов.

То был звонок условный, назначенный для сбора

Гостей, что разбрелися по закоулкам бора.

То не был звон унылый, то не был грозный рок,

Как думал граф, а просто - обеденный звонок.

Гостям и челядинцам полуденной порою

Всегда он час обеда знаменовал собою.

То был обычай старый- его в своем дому

Судья хранил поныне. Немедля потому,

Все общество из леса отправилось с грибами,

С боровиком огромным, как с веером в руке,

Шли панны, у иных же пестрели в кузовке,

Как будто бы цветочки, различные подборы

Опенков, сыроежек. Нес войский мухоморы,

А пани Телимена с сопутниками шла,

При чем её корзинка вполне пуста была.

Вокруг стола все гости, взойдя в порядке, стали;

Всех выше подкоморий, - года и сан давали

Ему почет особый, - и молодежи он,

И старикам, и дамам, всем отдавал поклон.

Судья был возле, рядом с монахом бернардином.

Латинскую молитву прочел монах. Мужчинам

Налито водки. Молча усевшись за столом,

Литовскую ботвинью все стали есть потом,

Застольная беседа шла тише, чем бывало;

Все были молчаливы и говорили мало.

Сторонников же спора всех дума заняла

Всегда ведет молчанье забота роковая.

Тихонько Телимена с Тадеушем болтая,

Оборотиться с графу не раз была должна,

А также взор кидала ассессору она.

Так птицелов на сети взирает быстрым глазом,

Воробушка с щегленком заманивая разом.

Граф и Тадеуш, оба счастливые душой,

В молчании питались надеждой золотой.

Граф незабудку трогал в задумчивости сладкой;

На свой карман Тадеуш поглядывал украдкой,

И ключик и бумажку в нем щупая слегка;

Прочесть записку эту он не успел пока.

Венгерским и шампанским в течение обеда

Бокалы додивая и подчуя соседа,

И, видно, что заботы в своей душе таил.

За блюдом блюдо, тихо сменялось угощенье,

Как вдруг прервав обеда обычное теченье,

Явился гость нежданный: лесничий прибежал

Во всем заметно было: в лице, в походке, в жесте,

Что он принес с собою особенные вести.

Все взоры обратились к нему со-всех сторон.

- "Медведь, мосьпане!" - крикнул, собравши силы, он,

Что речь о забежавшем из дальних пущ медведе,

Что в глушь лесов за Неман пробраться хочет зверь,

Что ни одной минуты терять нельзя теперь

И что нужна облава. Все лица и движенья

Все разом закричали, вскочив из-за стола,

Но цель среди смятенья у всех одна была.

- "Эй, сотника! В деревню! - вскричал судья с разсветом.--

Облава! Но никто бы с рогатиной при этом

Не то ходить заставлю на барщину три дня!"

Тут крикнул подкоморий: "Скорей верхом на сивой

Скакать в мой дом галопом и взять оттуда живо

Собак! Нигде их лучше я не знавал досель...

"стряпчей", "исправником" - кобель.

Намордники им вздевши, в мешок их завяжите

И, взяв с собой не медля, сюда их привезите".

Ассессор же по-русски вскричал слуге: "Иван!

Тесак мой от Сангушки, что им в подарок дан,

Да посмотри, довольно-ль ружейного припаса!"

Скорей готовить ружья везде пошла возня.

- "Свинцу! - кричал ассессор. - Есть форма у меня

Для пуль". - Судья-жь добавил: "Уведомить плебана,

Обычную обедню был отслужить готов

В честь Губерта святого с молебном за ловцов".

Немного поостынув от первого порыва,

Все думали и взоры бросали молчаливо;

И все на пане войском остановились вдруг.

То знак был, что облаве найти вождя хотели,

И войского избрали теперь для этой цели.

Пан войский понял волю товарищей своих,

На золотой цепочке из-под кафтана вынул

Часы не тоньше груши, всех взорами окинул

И молвил: "У часовни собраться по утру

В три с половиной завтра должны мы все в бору".

Обдумать план облавы и дать распоряженья.

Так ночью перед утром, когда назначен бой,

Солдаты чистят ружья, иль спят во тьме ночной

На седлах и шинелях, - вожди не спят однако

Весь вечер посвятили кованью лошадей,

Кормленью псов и чистке охотничьих вещей;

А вечером почти-что и ужинать не стали,

О Соколе и Буцом уже не поминали.

Свинца для пуль искали в согласьи меж собой;

Другие-жь, навозившись и утомясь при этом,

Шли спать скорей, чтоб завтра пораньше встать с разсветом.

Тадеуш для ночлега во флигель отведен.

И притворился спящим; но не смыкались очи,

И ожидал, как видно, он с нетерпеньем ночи, -

Стал под окном и, глядя украдкою во двор,

За сторожем следил он, что совершал дозор.

И, раму притворивши, прокрался, будто кошка,

Тайком и осторожно, сгибаясь над землей,

И скрылся, утонувши в глубокой тьме ночной.

1*) Известная в Литве народная песня о грибах, выходящих на войну под предводительством боровика. В этой песне перечислены все особенности грибов разных пород.

2*) Известный художник-жанрист. За несколько лет перед смертью он стал писать пейзажи и умер в Петербурге.