Испанские братья.
Часть первая.
XXII. Царство террора.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть первая. XXII. Царство террора. (старая орфография)

XXII. 

Царство террора.

Уже поздно вечером Карлос вышел из своей комнаты. Как он провел эти часы - осталось навсегда тайною; но без сомнения он выдержал страшную борьбу с стремлением бежать и скрыться где нибудь. Его разсудок говорил ему, что этим путем он только прямо ринется на свою погибель; так как тщательно организованные надзор и шпионство покрывали своею сетью не только города, но деревни, не говоря уже о братстве "Германдады",-- добровольной сыскной полиции или охране,-- всегда готовой содействовать властям.

Но все-таки, если он не мог спасти себя, то Жуан должен быть спасен во что ни стало. Эта мысль все сильнее и сильнее охватывала его в то время, когда, стоя на коленях, он молился в своей комнате.

Наконец он поднялся и добавил к прежде написанному письму к Жуану несколько строк, в которых умолял его ни под каким видом не возвращаться в Севилью. Но тут он вспомнил, до чего доходила его простота, когда он думал послать это письмо по королевской почте,-- этим учреждением Испания обладала ранее других стран Европы. Конечно, при малейшем подозрении, письмо его будет вскрыто, прочитано и только наведет на Жуана ту опасность, от которой он думал спасти его.

Но скоро ему пришел в голову лучший план. Чтобы привесть его в исполнение, он спустился поздно вечером в прохладный внутренний двор, или patio, с мраморным полом и журчащим посреди его фонтаном, окруженном тропическими растениями, многия из которых были в цвету.

Оказалось, как он и ожидал, одинокая лампа светилась в отдаленном углу, освещая фигуру молодой девушки, которая писала у маленького выложенного мозаикой стола. Донна Беатриса не пошла в гости с прочими членами семьи и осталась одна, чтобы написать первое письмо своему жениху, да это и вообще было её первым письмом. Как ни был краток срок его отсутствия, но Жуан выговорил себе это утешение. Она знала, что на следующий день отправляется королевская почта на север и пройдет через Нуэру, по пути в Ламанку.

Она была так занята своим делом, что и не заметила как вошел Карлос. В черных волосах её было несколько жемчужин и пунцовых цветов и лампа обливала своим мягким светом её прелестные черты. Знакомый ему аромат её любимых духов носился в воздухе. Ему невольно припомнился краткий, хотя очаровательный сон, бывший единственным романом в его жизни. Но время было дорого и он подавил в себе эти воспоминания.

- Донна Беатриса,-- произнес он тихо.

Она вздрогнула и повернула к нему лицо, покрывшееся краской.

- Вы пишете моему брату?

- Почему вы знаете, сеньор дон Карлос? - спросила с невинным кокетством молодая девица.

Но Карлос, проникнутый ужасною действительностью, сразу перешел к тому, что у него было на сердце.

- Я убедительно прошу вас, сеньора, написать ему от меня.

- Почему же вы сами не можете написать ему, сеньор лиценциат?

- Разве вы не знаете, что случилось, сеньора?

- О! дон Карлос! Как вы пугаете меня. Вы подразумеваете эти ужасные аресты?

Карлос сразу увидел, что необходимо сказать все в нескольких прямых словах, чтобы Беатриса могла понять опасность, грозившую его брату. Она слушала дон Жуана, когда он читал ей выдержки из священного писания и толкования на них и понимала, что все это должно быть тайной; но она не сознавала еще, что церковь клеймила это названием ереси. Поэтому, услышав с горестью об аресте Лозады и его друзей, она не в состоянии была связать тот проступок, за который они пострадали, с именем самого дорогого для нея человека. Она была еще слишком молода; она еще не много думала - только любила. И она слепо следовала за ним, не спрашивая, куда он ее вел. Когда наконец она поняла, что Лозада был брошен в темницы Триани за чтение св. писания и толкование его, то ужасный крик вырвался из её груди.

- Тише, сеньора! - сказал Карлос, и в первый раз готос его прозвучал строго.-- Мы все погибнем, если даже ваш маленький черный паж услышит этот крик.

Но Беатриса еще не научилась сдерживать своих чувств, последовал второй вопль и она уже готова была разразиться истерическими рыданиями, когда Карлос решился прибегнуть к более сильной мере.

- Молчите, сеньора! - повторил он.-- Мы должны быть мужественны и хранить молчание, если хотим спасти дон Жуана.

Она взглянула жалобно на него.

- Спасти дон Жуана? - проговорила она.

- Да, сеньора. Выслушайте меня. Вы во всяком случае добрая католичка. Вы ни чем не компрометтировали себя; вы читаете свой Angelus, делаете обеты; украшаете цветами алтарь Мадонны. Вы вне опасности.

Она смотрела на него с пылающим лицом и блестящими глазами.

- Я вне опасности! Вот все что вы можете сказать? Зачем мне жизнь?

- Терпение, дорогая сеньора! Благодаря вашей безопасности, мы можем спасти его. Слушайте меня. - Вы пишете ему. Скажите ему об арестах; он должен знать об этом. Говорите об ереси в тех словах, как умеете... Я не могу. Потом пишите об чем хотите. Но в конце письма скажите, что я здоров телом и душой и посылаю мой сердечный привет ему. Наконец, добавьте, что я прошу его, для нашей общей пользы и лучшого устройства дел, не приезжать в Севилью, а оставаться в Нуэре. Он поймет это. Прикажите ему сами так поступить, сеньора... Сами, слышите же.

Действительно, привратник уже открыл мрачные наружные ворота, потом внутреннюю золоченую дверь и возвратившееся из гостей семейство вошло в patio. Они говорили между собою; но не так весело как обыкновенно. Донна Санчо скоро подошла к Долорес и стала подшучивать над её занятием, грозя унести и прочесть недоконченное письмо. Никто не сказал ни одного слова Карлосу; но может быть это вышло случайно.

Впрочем, вряд ли это было делом случая, когда его тетка, проходя мимо него во внутреннюю комнату, завернулась плотнее в свою мантилью, как бы опасаясь, чтобы её длинное кружево не прикоснулось к нему. Вскоре после того донна Санчо уронила свой веер. По обычаю, Карлос поднял его и подал ей с низким поклоном. Она машинально взяла его и вслед затем с презрительным взглядом опять бросила, как бы боясь осквернить себя прикосновением к зараженной вещи. Тонкой мавританской работы вещица разлетелась в дребезги на мраморном полу; и с этого момента Карлос понял, что он является отверженным человеком в семье своего дяди, подозреваемым и достойным презрения.

И неудивительно. Всем были известны: его близость с монахами Сан-Изадро, его дружба с дон Жуаном Понче де-Леон и с врачем Лозадой. Кроме того, разве он не учил в Духовной коллегии, под покровительством Сан-Жуана, бывшого также жертвою инквизиции. Кроме того, оказалось много других признаков его склонностей, которые сделались заметными, когда его коснулось подозрение.

Несколько времени он стоял молча, наблюдая выражение лица своего дяди и замечая, как хмурился его лоб, когда он встречал его глаза. Когда дон Мануэль направился в небольшую гостиную, дверь которой выходила на внутренний двор, Карлос смело последовал за ним.

Они стояли лицом к лицу, но едва видели друг друга, потому что комната, освещаемая только слабыми лучами месяца, била почти темна.

- Сеньор дядя,-- сказал Карлос,-- я боюсь, что мое присутствие здесь неприятно для вас.

Дон Мануэль помолчал прежде чем ответить ему.

- Племянник,-- сказал он наконец,-- ты был крайне неблагоразумен. Да помогут святые, чтобы не было еще хуже.

Часто бывает, что в момент сильного волнения в человеке становятся заметнее наследственные фамильные черты. Так бывает и в его душевных свойствах. Теперь говорил уже не робкий дон Карлос, а Альварец де-Сантильяно-и-Менния. Гордость и мужество звучали в его голосе.

- Хотя я и не вижу своей вины, но очень сожалею, если я чем нибудь заслужил неудовольствие моего уважаемого дяди, которому столько обязан. Но было бы непростительно с моей стороны оставаться долее в доме, где я уже не могу более быть желанным гостем.

И он повернулся, собираясь уходить.

- Остановись, молодой безумец! - воскликнул дон Мануэль, на которого эти гордые слова сделали благоприятное впечатление. Оне подняли Карлоса в его глазах и он уже относился к нему не презрительно, хотя с негодованиемь.

- Я услышал голос твоего отца. - Но я говорю тебе, что ты не покинешь кровлю моего дома.

- Я благодарю вас за это.

- Не стоит труда. Я не прошу тебя об этом; я только не желаю знать, как далеко ты зашел в своих безумных сношениях с еретиками. Хотя я не квалификатор инквизиции, но я уже слышу запах огня от тебя. И по правде говоря, молодой человек, еслиб ты не был Альварец де-Менния, то вряд ли я рискнул бы обжечь свои пальцы, чтобы вытащить тебя из него. Дьявол,-- и я боюсь, что не смотря на твое наружное благочестие, ты уже в его власти, может брать то, что ему принадлежит по праву. Но так как истина от Бога, то ты услышишь ее из моих уст. Говоря по правде, я вовсе не желаю, чтобы всякая паршивая собака в Севилье смела облаивать меня и членов моего дома и чтобы наше древнее, уважаемое имя сделалось достоянием улицы.

- Я никогда не позорил этого имени.

- Не говорил ли я тебе, что мне не нужно твоих оправданий? Какое бы у меня не составилось внутреннее убеждение, честь нашей фамилии требует прежде всего, чтобы мы не признавали тебя опозоренным. Поэтому, я говорю тебе прямо,-- не из любви, а по другим еще более сильным в конце концов побуждениям,-- мы будем защищать тебя. Я добрый католик и верный сын материзцеркви; но я прямо сознаюсь, что я не такой герой веры, чтобы принести в жертву на алтаре её тех, кто носит мое имя. Я не имею претензий на такую святость - далеко от этого - и дон Мануэль пожал плечами.

- Я умоляю вас, сеньор дядя, позволить мне объяснить...

- Не нужно мне твоих объяснений,-- воскликнул дон Мануэль, замахав руками.-- Я не такой дурак. Всегда лучше не трогать опасных тайн. Но я должен сказать тебе, что, из всех позорных глупостей нашего времени, нет ничего хуже этой ереси. Если человек решился потерять свою душу, то, по здравому смыслу, я допускаю в виде приманки большие земли, герцогский титул, набитые деньгами епископские сундуки, или нечто подобное из благ земных. Но пожертвовать всем, чтобы тебя сожгли здесь, да еще ждать вечного огня после смерти - да это чистое идиотство!

- Я получил награду, я приобрел сокровище, которое дороже жизни,-- сказал с твердостью Карлос.

открыли философский камень, то он ничего не нашел бы в этом невероятного, но только потребовал бы доказательств.

- Познание Бога во Христе,-- начал с горячностью Карлос,-- дает мне блаженство и мир...

- Только-то? - воскликнул с проклятием дон Мануэль.-- Дурак же я был, воображая хотя на одну минуту, что в твоей голове осталась хоть капля здравого смысла! Но раз дело касается однех слов, имен и мистических учений, то мне больше нечего говорить с тобою, сеньор дон Карлос. Я только приказываю тебе, если тебе дорога жизнь и ты предпочитаешь мой дом темнице в Триане,-- сдерживать в должных пределах свое помешательство и не давать поводов в подозрениям. В последствии, если представится возможность, мы попробуем отправить тебя на корабле из Испании в какую нибудь другую страну, где безнаказанно проживают бродяги, воры и еретики.-- С этими словами он вышел из комнаты.

Карлос был глубоко уязвлен таким презрительным отношением к себе; но вспомнил, что это было только начало тех поруганий, которые ему предстояло вынести за свои убеждения.

было встретиться в этом мире. Донна Изабелла де-Баэна и Лозада томились в тюрьмах Трианы. Правда, фра-Кассиодоро удалось бежать, но зато фра-Константино был в числе первых арестованных.

наполненного народом. Но тут для него мелькнул и первый луч утешения, в знакомых с детства словах католической службы, в грандиозном гимне "Te Deum" (Тебе Бога хвалим).

- Подумайте только, дорогие,-- говорил он в утешение осиротелым семьям друзей, которые посещал.-- Не только смерть, но и самые муки её Он преодолел для нас... и открыль для нас врата блаженного царства, которые уже не в силах теперь запереть ни люди, ни демоны.

Между тем его положение в доме дяди день ото дня становилось все более невыносимым. Никто не упрекал и не оскорблял его, даже Гонзальво. Он предпочел бы даже жесткое слово этому подавляющему молчанию. Все смотрели на него с скрытою ненавистью и презрением; все избегали малейшого прикосновения к нему, как к чему-то оскверненному. Наконец, под влиянием этого, он сам стал видеть в себе опозоренного, отверженного человека.

По временам ему приходила мысль бежать из этой удушающей среды. Но бегство влекло за собою арест, а с ним вместе представлялось ужасное последствие,-- явиться предателем Жуана. Дядя и его семья, хотя видимо презирали и ненавидели его, обещали его спасти, если возможно, и на столько он им верил.