Испанские братья.
Часть первая.
XXIV. Ожидание.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть первая. XXIV. Ожидание. (старая орфография)

XXIV. 

Ожидание.

Таким образом для Карлоса кончился период томительного вынужденного бездействия и с энергиею, порождаемою пробудившейся надеждой, он сделал все нужные приготовления для бегства. Он посетил некоторых из осиротелых семей своих друзей, сознавая, что ему уже в последний раз приходится утешать их в горе.

За ужином он, как и всегда, присоединился к семье своего дяди. Дон Бальтазара, состоящого теперь правительственным чиновником, еще не было дома; но он скоро вернулся с таким выражением безпокойства на лице, что отец спросл его:

- Что случилось?

- Ничего особенного, сеньор отец,-- отвечал молодой человек, поднося чашу манзанилла к своим губам.

- Какие новости в городе! - спросил его брат, дон Мавуэль.

Дон Бальтазар поставил пустую чашу на стол.

- Не важные новости,-- отвечал ос.-- Да будут прокляты эти лютеранския собаки, из-за них смятение обуяло весь город.

- Что, еще аресты? - сказал дон Мануэль старший.-- Это ужасно. Уже вчера число арестованных простиралось до восьмисот. Кто еще взят?

- Священник из провинции, д-р Жуан Гонзалес и монах по имени Ольмедо. Что до меня, то они могут забрать и засадить в Триану всех попов Испании. Но другой вопрос, когда дело доходит до дам из первых фамилий и самых высовопоставленных семейств.

Какой-то трепет при этом пробежал среди всех собравшихся и все в волнении ждали, что последует дальше. Но дон Бальтазар повидимому не был расположен продолжать.

- Нет ли в числе их знакомых нам? - раздался наконец среди всеобщей тишины пронзительный голос донны Санчо.

- Все знают дон Педро Гарчиа и Богорвес. Ужасно сказать... его дочь.

- Которая? - воскликнул не своим голосом и с помертвелым лицом Гонзальво, так что все взоры обратились на него.

- Св. Яго... брат! Что ты так смотришь на меня. Разве это моя вина? Конечно, это ученая донна Мария. Бедная девица! ей придется теперь пожалеть, что она не ограничилась чтением лишь одного молитвенника.

- Да защитят нас Мадонна и святые! Донна Мария в тюрьме за ересь... ужасно! Кто же теперь может считать себя в безопасности? - воскликнули с ужасом дамы, крестясь.

Между мужчинами раздались более резкие голоса. Послышались ужасные проклятия против ереси и еретиков. Но справедливость требует признать, что еслиб они смели, то заговорили бы иначе. В глубине души проклятия эти вероятно были направлены не столько против жертв, сколько против гонителей; и еслиб Испания была такою страною, где люди могли высказывать свои мысли, то Гонзалес де-Мунебрага занимал бы еще худшее место в аду, чем Лютер и Кальвин.

Только двое хранили молчание. Воображению Карлоса представилось кроткое, задумчивое лицо молодой девушки, освещенное пробудившимся чувством веры и надежды, под влиянием горячих слов Лозады. Но это видение исчезло при взгляде на одно неподвижное, бледное как смерть лицо. Гонзальво сидел против него за столом. И даже, еслиб донна Инеса не сказала ему ничего, то этот взгляд открыл бы ему все.

Повидимому никто из прочих не замечал этого, а если они и заметили что нибудь необычайное в манере и выражении лица Гонзальво, то отнесли это к припадку физических страданий. После того, как ими было высказано чувство негодования в тех выражениях, какие они могли себе позволить, все принялись за недоконченный ужин, кроме Гонзальво и Карлоса, которые вышли незаметно из-за стола при первой возможности.

Карлос охотно бы обратился со словами утешения в своему кузену; но не решался заговорить с ним и дать ему заметить, что догадывается о причине его горести.

Перед ним оставался еще целый день до предполагаемого побега. Утром он вышел, чтобы посетить в последний раз своих друзей. Едва он успел отойти на несколько шагов от дома, когда заметил человека в черном костюме, в плаще и со шпагою на боку, пристально посмотревшого на него в то время, как он проходил мимо. Через минуту незнакомец как будто решил идти другою дорогою, догнал его и со словами:

- Простите, сеньор,-- сунул какую-то записку в его руку.

Не сомневаясь, что кто нибудь из друзей предупреждал его о грозившей опасности, Карлос повернул в один из узеньких переулков, которыми изобиловал этот полувосточный город, и не видя никого по близости, быстро взглянул на записку. Он успел пробежать только несколько отрывочных фраз:

- "Его преподобие... Сеньор инквизитор... Дон Гонзальво... после полуночи - важное открытие... Строжайшая тайна". Что это значило?.. Неужели его предупреждали, что двоюродный брат хотел предать его инквизиции? Он не мог поверить этому. Но услышав шум приближавшихся шагов, он быстро спрятал записку и в тот же момент его схватил за рукав Гонзальво.

- Отдай ее мне,-- сказал он прерывающимся шепотом.

- Что дать?

- Записку, которую этот дурак, обознавшись, дал тебе, приняв тебя за меня. Буд он проклят! Разве он не знал, что я хром.

- Ты это подразумеваешь? - сказал Карлос, показывая ему записку, которую не выпускал из рук.

- Ты прочел ее! Честно ли это? - воскликнул Гонзальво, с злобной усмешкой.

- Ты несправедлив. Она без адреса и конечно я полагал, что она предназначается мне. Но я понял только несколько безсвязных слов, бросившихся мне в глаза.

Молодые люди стояли несколько мгновений, пристально глядя в лицо друг другу, как два противника перед началом борьбы. Каждый решал в своем уме,-- в состоянии ли другой предать его. Но в то же время каждый был убежден в глубине души, что они могут доверять друг другу.

Карлос, хотя у него было более причин опасаться, первый пришел в решению и почти с улыбкой вручил Гонзальво записку.

- Ты никогда не раскаешься в этих словах. Это чистая правда... в том смысле, как ты говоришь,-- отвечал Гонзальво, взяв у него записку. В этот момент в нем происходила внутренняя борьба,-- может ли он довериться Карлосу. Но прикосновение к руке двогородного брата иначе направило его мысли. Рука была холодна и дрожала. Такой слабодушный человек не может быть товарищем в отчаянном деле, задуманном им.

Карлос пошел своею дорогой, уверенный, что Гонзальво ничего не замышлял против него. Может быть он просил главу инквизиции только о ночной аудиенции, чтобы броситься в его ногам и вымолить оправдание донны Марии? Может быть "важные открытия", упомянутые в письме, были только предлогом, чтобы добиться этой аудиенции.

Немыслимо! Кому в зрелом возрасте придет в голову умолять бурю, чтобы она утихла, или огонь, чтобы он превратил свое разрушение? Конечно, на это способен какой нибудь безумный мечтатель, но не дон Гонзальво.

Но может быть он хотел прибегнуть к подкупу? Инкизиторы, подобно большинству духовенства, не были чужды человеческих слабостей; конечно, они не прикоснутся к золоту, но кто, согласно старинной испанской пословицы, мог помешать вам "положить его в их капюшоны, висевшие на спине". Конечно, Мунебрага не в состоянии был еормить свою многочисленную нахальную свиту, держать украшенную золотом и пурпуром галеру и выписывать самые редкие цветы из всех стран мира, без значительных добавок к оффициальному доходу, который он получал какк помощник главного инквизитора. Но как бы ни изменились взгляды "его преподобия", вряд ли ворота Триани могли открыться для нераскаявшагося еретика. Да кроме того, чтобы даже сколько нибудь облегчить судьбу обвиненных, далеко не хватило бы кошелька Гонзальво.

уже решился на самоубийство, чтобы покончить свои страдания, то конечно мог избрать для этого более легкий путь.

Так думал Карлос; но все-таки было очевидно, что его кузен замышлял какой-то отчаянный шаг. К тому же Гонзальво продолжал хранить молчание; и это был дурной знак.

Хотя кризис приближался к его собственной судьбе, но Карлоса постоянно преследовала мысль о Гонзальво. Время проходило; эти тяжелые часы он мог проводить только в молитве. После мольбы за себя, Жуана и своих несчастных, томившихся в темнице, друзей, он молил Бога о милосердии к своему несчастному кузену, и когда вспоминал о его страданиях, о его одиночестве, без поддержви веры и надежды в будущем, молитва его за Гонзальво делалась еще горячее. Наконец он поднялся с колен и его осенило радостное убеждение, что Бог услышит его молитву.

Время уже приближалось к полночи; Карлос быстро сделал все нужные приготовления, взял давно уже заброшенную гитару и вышел из своей комнаты.