Испанские братья.
Часть первая.
XXV. Мщение Гонзальво.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть первая. XXV. Мщение Гонзальво. (старая орфография)

XXV. 

Мщение Гонзальво.

Дом дон Мануэля когда-то принадлежал мавританскому сиду или князю. Он был отдан во владение первого графа Нуэра, одного из первональных севильских конквистаторов-победителей. Он был снабжен башнею в мавританском вкусе, и её верхняя комната была отведена Карлосу, при его первом приезде в город, в том предположении, что ему, как будущему духовному, более подходила уединенная комната для занятий и размышлений. Комнату под ним занимал дон-Жуан, а после его отъезда она поступила в распоряжение Гонзальво, любившого уединение.

В то время, как Карлос потихонько прокрадывался вниз по лестнице, он заметил свет в комнате своего кузена. Это не удивило его; но он был смущен, когда, в то время как он проходил мимо двери, последняя открылась и дон Гонзальво встретился с ним лицо в лицу. Он также был снаряжен в дорогу, в плаще и со шпагой и, кроме того, держал факел в руке.

- Вот как, дон Карлос,-- сказал он укоризненно,-- значит ты все же не мог довериться мне.

- Нет, я верил тебе.

Опасаясь, чтобы их не подслушали, оба вошли в комнату и Гонзальво тихо запер дверь.

- Ты потихоньво бежишь от меня и сам идешь на опасность. Не делай этого, дон Карлос,-- сказал он с горячностью и без всякого признака прежнего сарказма в голосе.

- Нет, это не так. Мой побег был задуман еще вчера, при помощи лиц, которые желают и могут спасти мена. Для всех лучше чтобы я скрылся.

- Довольно; прощай,-- отвечал холодно Гонзальво, - я не буду удерживать тебя. Хотя мы выйдем вместе, но у самых дверей наши дороги расходятся.

- Может быть твоя дорога опаснее моей, дон Гонзальво.

- Не говори о том, чего не понимаешь, кузен. Мой путь самый безопасный. И теперь, когда я подумаю об этом (и если на тебя можно положиться), ты мог-бы помочь мне.

- Одному Богу известно, с какою радостью я сделал бы это, еслибы мог, Гонзальво. Но я боюсь, что избранный тобою путь безполезен, и пожалуй еще хуже того.

- Тебе неизвестна моя цель.

- Я знаю, к кому ты идешь сегодня ночью. О, брат мой, неужели ты думаешь, что твои мольбы в состоянии разжалобить сердце более твердое чем мельничный жернов.

- Я знаю путь к этому сердцу и достигну своего, как бы жестко оно ни было.

- Еслиб ты положил к ногам Мунебраги все сокровища Эль-Дорадо и тогда он не согласился бы и не мог бы открыть ни одного запора темницы Трианы.

Дикое выражение лица Гонзальво при этих словах переменилось и получило оттенок нежности.

- Как ни близка ко мне смерть, открывающая все тайны, все же есть вопроси, которые нельзя оставить. Может быть, ты можешь внести свет в эту ужасную тьму. Мы говорим теперь откровенно, как перед Богом. Скажи мне, есть-ли основания к обвинению против нея?

Последния слова Карлос прошептал. Гонзальво ничего не ответил, но судорга передернула его лицо. Карлос продолжал тихим голосом:

- Она была знакома с Евангелием еще до меня, хотя она так молода - всего двадцать один год. Она была ученицей д-ра Эгидия; тот говорил, что сам многое приобрел от нее. Её светлый острый ум разсекал все софизмы и сразу доходил до правды. И Бог наделил ее своею благодатью; так что она готова все вынести за истину. Он все время с ней и не оставит ее до конца. Еслиб ты мог увидеть ее в темнице, мне кажется, она сказала бы тебе, что теперь обладает таким сокровищем мира и счастия, которого не могут отнять от нея ни страдания, ни смерть, ни сам дьявол; ни жесточайшия муки, придуманные демонами во образе людей.

- Она святая... будет блаженная святая на небе, чтобы ни говорили они,-- пробормотал хриплым голосом Гонзальво. После того лицо его приобрело прежнее жестокое выражение.-- Но я думаю, что потомки старинных кастильцев-христиан, которые повергли во прах неверных и водрузили святой крест на их расписанных башнях, обратились теперь в презренних трусов.

- Потому что они допусвают это?

- Да; тысячу раз да. Во имя мужской храбрости и прелести женской, неужто в нашем добром городе Севилье не осталось ни отцов, ни братьев, ни любовников? Ни одного человека, который бы мог за самые чудные глаза в мире ухватить умелой рукой пять дюймов стали? Ни одного человека - кроме жалкого калеки, дон Гонзальво Альварец. Но благодарение Богу, жизнь его еще сохранена на эту ночь и в нем еще осталось довольно силы, чтобы добраться до убийцы.

- Дон Гонзальво! Что ты задумал? - воскликнул в ужасе Карлос.

- Говори тише. Но чего мне скрываться пред тобой, имеющим причины быть смертельным врагом инквизиции! Если ты тоже не трус, то ты должен восхвалить меня и молиться за меня. Вероятно еретики молятся не хуже инквиэиторов. Я сказал, что доберусь до сердца Гонзалеса де-Мунебраги в эту ночь. Но не помощию золота. Есть другой металл, более твердой закалки, который доходит везде, куда не добраться и золоту.

- Значит... ты задумал убийство? - сказал Карлос, опять приближаясь к нему и касаясь его рукой. Гонзальво машинально опустился на стул.

В это время часы на башне Сзневинценто ударили полночь.

- Да,-- отвечал твердым голосом Гонзальво,-- я решил убить волка, как пастух душит его, чтобы спасти свою овечку.

- Но подумай....

- Я все обдумал. И заметь, дон Карлос, я жалею только об одном. Это - что мое оружие наносит мгновенную смерть. Я слышал о ядах, одной капли которых, попавшей в кровь, достаточно для долгих, жесточайших мучений, прежде чем человек умрет, предавая проклятию людей и Бога. Вот за стклянку такого яда, чтобы намазать им мой клинок, я готов продать свою душу дьяволу,

- О, Гонзальво, это ужасно! Ты говоришь страшные слова. Моли Бога, чтобы он простил тебя.

- А я взываю к Его справедливости, чтобы Он поддержал меня,-- сказал Гонзальво, с вызывающим жестом поднимая голову.

- Он не поддержит тебя. И неужто ты думаешь, что двери темниц откроются, еслиб тебе и удалось это ужасное дело? Увы! мы не во власти только одних тиранов. Они иногда уступают... ведь и они смертные люди. Нас давит не живое человеческое существо, с нервами, кровью и мозгами. Мы жертвы системы, страшной, бездушной, безсмысленной машины, которая двигается, все без разбора сокрушая на своем пути и повинуясь отдаленным, неведомым нам законам. Еслиб на следующее утро Вальдек и Мунебрага и весь совет инквизиции лежали-бы бездыханными, все равно ни одна из темниц Трианы не выпустила-бы своих жертв.

- Я не верю этому,-- отвечал Гонзальво более тихим голосом.-- Все таки неизбежно произойдет временное смятение, которым могут воспользоваться друзья заключенных. Это соображение отчасти побуждает меня довериться тебе. У тебя есть друзья, которые, если представится случай, сделают все возможное, чтобы избавить от пытки и ужасной смерти самых блзких им людей.

Но Гонзальво не мог прочесть на грустном лице Карлоса одобрения своему плану. После недолгого молчания, он продолжал:

- Я умоляю тебя подумать о себе,-- сказал Карлос.

- Я знаю, что я поплачусь за это,-- отвечал с улыбкой Гонзальво,-- подобно тем, которые убили инквизитора Педро Арбуэза перед алтарем в Сарагоссе. Но,-- и тут лицо его опять приняло жестокое выражение,-- меня во всяком случае ожидает не более того, что готовят эти демоны молодой кроткой девушке за несколько туманных мыслей и за то, что она не так читала Ave.

- Правда. Но ты будеш страдать один. А с нею всегда будет Бог.

- Я могу страдать один.

Карлос позавидовал ему за эти слова. Его приводила в содрогание мисль, что ему придется страдать одному в темнще, во время пыток. В этот момент на башне Сеневянцента ударила первая четверть того часа, который оставался у него для спасения. Что если они не встретятся с Пепе? Но он не будет думать об этом. Чтобы ни случилось нужно спасти Гонзальво. Он продолжал:

- Здесь у тебя хватит мужества пострадать одному. Но каково будеть тебе выносить потом вечное одиночество,-- вдали от Бога, без света жизни и надежды? Разве тебя удовлетворит вечная разлука с тою, для которой ты жертвуешь своею жизнью.

- Я бросаю свой жребий вместе с нею. Если на нее (чистую и непорочную) падет церковное проклятие, то оно падет и на меня. Если только церковь может открыть врата рая, то мы оба будем отвержены.

- Но ты знаешь, что ее ожидает Царство небесное. А тебя?

Гонзальво колебался.

- Пролитая кровь негодяя вряд-ли зачтется мне в грех,-- сказал он наконец.

- Бог говорит: "Не убей".

- Что же Он тогда сделает с Гонзалесом де-Мунебрага?

- То что его ожидает, превратило-бы, еслиб ты мог себе это представить, твою настоящую ненависть в чувство жалости и соболезнования. Задавал-ли ты себе мысль, что значит этот промежуток земной жизни по сравнению с безчисленными веками, ожидающими нас впереди. Подумай об этом! Несколько дней, недель, может быть месяцев страдания... и конец. За тем миллионы лет блаженства в присутствии Христа. Разве этого не довольно для них и для нас.

- Доволен ли ты сам? - внезапно спросил Гонзальво.-- Ведь ты бежишь.

Лицо Карлоса побледнело и он опустил глаза.

- Христос еще не призвал меня,-- отвечал он тихим голосом и потом прибавил, после некоторого молчания:-- Взгляни теперь на другую сторону. Неужели ты поменялся-бы местами, даже теперь, с Гонзалесом де-Мунебрага? Возьми от него его богатство, пышность и греховную роскошь, облитые кровью... и что же ожидает его? Вечный огонь, уготованный дьяволу и ангелам его.

- Вечный огонь! Я пошлю его туда в эту же ночь.

- И куда же пойдет твоя собственная грешная душа?

- Бог может простить меня, вопреки проклятию церкви.

- Что? - спросил Гонзальво с сомнением в голосе.

- Праведность, без которой никто не увидит лица Божия.

- Праведность? - повторил Гонзальво, как будто слышал это слово в первый раз.

- Да,-- продолжал Карлос, возбужденным голосом,-- если только из твоего пылкого сердца не будут изгнаны ненависть и жажда мщения, ты никогда не увидишь...

- Будет, пустослов! - прервал его Гонзальво с сердитым нетерпением.-- Слишком долго я слушал твои праздные слова. Попы и женщины довольствуются словами; мужественные люди - действуют. Прощай еще раз.

- Только одно слово,-- воскликнул Карлос, приближаясь к нему и касаясь его рукой.-- Ты должен выслушать меня. Тебе кажется невозможным, чтобы твое сердце могло смягчиться, подобно Тому, Кто молился на кресте за своих убийц? Но это возможно, Он может сделать это. От Него прощение, праведность и мир. Лучше или вместе с ней, чем безполезно подвергать опасности свою собственную душу.

- Безполезно? Еслиб это была правда...

- О, Боже! Кто может сомневаться в этом.

- Еслиб у меня было время подумать.

- Верь мне, во имя Божие и молись, чтобы Он удержал тебя от преступления.

Несколько мгновений Гонзальво сидел неподвижно в молчании. Потом он воскликнул:

- Время уходит. Я опоздаю. Глупец я, что чуть не послушался праздних слов... Слабость теперь прошла. Дай мне руку, дон Карлос, потому что еще никогда я так не любил тебя.

Карлос с печалью протянул свою руку, не мало удивляясь в то же время, что энергичный Гонзальво не подымался с своего места и не спешил уходить.

Гонзальво не шевелился и даже не мог взять протянутой руки. Мертвенная бледность внезапно покрыла его лицо и у него вырвался слабый крик ужаса.

- Со мною происходит что-то странное,-- едва мог проговорить он.-- Я не могу двинуться. Я чувствую себя как мертвый... мертвый, к низу от пояса.

- Бог посетил тебя,-- сказал торжественно Карлос. Ему казалось, что в его присутствии произошло чудо. Протестантизм не освободил его от суеверий своего времени. Живи он столетия три позже, он сразу бы понял, что Гонзальво был поражен параличем вследствие усиленного нервного возбуждения при разслабленном организме.

Но Гонзальво был еще суевернее его. Он правда отстал от старой религии, в которой был воспитан, но тем сильнее охватило его древнее суеверие, коренящееся в натуре каждого человека.

- Мертвый... Мертвый! - безсвязно повторял он, полным ужаса шепотом.-- Потраченные даром силы! Ноги, которые вели меня во грех! Боже... умилосердись надо мною! Я чувствую руку Твою.

Карлос склонился около него, взял его за руку и старался подкрепить его словами утешения и надежды. На башне ударила последняя четверть того часа, когда он мог еще спастись. Но он не двигался - он забыл о себе. Наконец он сказал:

- Нет, это только увеличит опасность. Спеши уходить и только скажи привратнику, чтобы он сделал это после тебя.

Но уже было поздно; весь дом проснулся. Раздался ужасный, повелительный стук у наружных ворот, от которого сердца их оледенели.

Послышался скрип отпираемых ворот, потом... шаги... голоса.

Гонзальво первый понял в чем дело.

- Альгвазилы инквизиции,-- воскликнул он.

- Я погиб! - простонал Карлос и капли холодного пота выступили у него на лбу.

- Спрячься скорей,-- сказал Гонзальво; но он сознавал, что это безполезно. Тонкий слух его уже разслышал имя его кузена и вслед затем раздались шаги по лестнице.

Карлос окинул взглядом комнату. На момент взор его остановился на окне... восемьдесят фут над землею. Лучше выскочить и погибнуть? Нет; это будет самоубийство. Во имя Божие, он мужественно встретит их.

- Тебя будут обыскивать,-- прошептал Гонзальво; нет ли при тебе чего, что может грозить тебе опасностью.

Карлос вынул драгоценный подаров безстрашного Юлиано.

- Я спрячу это,-- сказал его кузен и взяв книжку он быстро скрыл ее на груди, под своим колетом, где она очутилась по соседству с маленьким кинжалом самой тонкой закалки, которому уже не предстояло употребления. Свет внутри, а может быть и голоса указали дорогу Альгвазилам в эту комнату. Скоро кто-то прикоснулся к ручке дверей.

- Они идут,-- воскликнул Гонзальво;-- я твой убийца!

- Нет... ты не виноват в этом. Всегда помни это,-- сказал Карлос, великодушный и в эту ужасную минуту. Тут на один момент, показавшийся ему целым веком, он как будто забыл о всем окружающем. Потом он быстро пришел в себя.

Но мало этого, в нем произошла резкая перемена. Как и всегда, в минуты величайшого волнения, его охватил дух его расы. Когда вошли альгвазилы, их встретил со сложенными на груди руками с выражением твердости на бледном лице дон Карлос Альварец-и-Менния.

Все произошло тихо и в величайшем порядке. Альгвазилов сопровождал поднятый от сна дон Мануэль и вежливо попросил показать ему приказ об аресте.

Его показали; все было по форме, подпись и знаменитая печат,-- мечь, оливковая ветвь и собака с пылающей головней и поруганный девиз "Justicia et Amisericordia" (справедливость и милосердие).

Если бы дон Мануэль был королем всей Испании, а Карлос его наследником, то и тогда он не осмелился бы оказать малейшого противудействия. Но у него и в мыслях не было ничего подобного; он униженно поклонился и заявил о своей и всего своего семейства преданности церкви и святой инквизиции. К этому он добавил (может быть просто как формальность), что он может представить свидетельства многих почтенных людей о правоверии его племянника и надеется очистить его от тех обвинений, которые вынудили у их преподобия предписать его арест.

Между тем Гонзальво скрежетал зубами в безсильной ярости и отчаянии. Он отдал бы жизнь за две минуты, чтобы броситься на альгвазилов и дать время Карлосу скрыться во время смятения. Но болезнь своими железными оковами сковала его тело.

- Я готов идти с вами,-- сказал наконец Карлос начальнику альгвазилов.-- Если вы желаете осмотреть мою комнату, то она помещается над этой.

- Дон Карлос, кузен мой! - воскликнул внезапно Гонзальво в то время, как альгвазилы уводили первого из комнаты.-- Да хранит тебя Бог! Я еще не видел человека мужественнее тебя.

Карлос бросил на него долгий печальный взгляд.

- Передай Рюи;-- вот все что он сказал.

Потом на верху послышались голоса, тихие и деловые. Потом стали спускаться по лестяице. Шаги около двери... слабее... и наконец они замерли в отдалении.

опять закрылись на крепкие, тяжелые запоры и дон Карлос Альварец остался один, отрезанный от всего и от всякой человеческой помощи. 

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.