Испанские братья.
Часть вторая.
III. Узник.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть вторая. III. Узник. (старая орфография)

III. 

Узник.

В ночь своего ареста, когда его оставили одного в темнице, Карлос стоял несколько времени неподвижно, точно во сне. Наконец он поднял голову и посмотрел вокруг себя. Ему оставили лампу, освещавшую келью в десять квадратных фут со сводчатым потолком, сквозь узкую щель решетчатого окна, которого нельзя было достать, мерцали две, или три звезды; но он не мог видеть их. Он только видел пред собой тяжелую дверь, обшитую железом, соломенный матрас, на котором предстояло спать, деревянный табурет и два глиняных сосуда с водою. Вся эта скудная обстановка с первого раза показалась как-то знакомою ему.

Он бросился на матрас, чтобы подумать и молиться. Он совершенно ясно сознавал свое положение. Ему казалось, как будто он всю свою жизнь ожидал этого часа; как будто он родился для этого и постепенно приближался в нему. Судьба его пока еще не казалась ему ужасной, а только - неизбежной. Ему представлялось, что он навсегда останется в этой келье и никогда ничего не увидит, кроме решетки окна и этой железной двери.

В продолжение двух предъидущих недель нервы его были страшно натянуты. Ожидание было мучительнее самой действительности. Сон редко посещал его, и то урывками. Неудивительно, что он почти тотчас же заснул крепким сном от одного утомления.

Он чувствовал такую слабость, что когда на следующее утро перед ним поставили пищу, он только на момент открыл глаза и опять погрузился в тяжелый сон. Только по прошествии нескольких часов он окончательно пробудился. Несколько времени он лежал на спине с открытыми глазами и разсматривал с каким-то странным любопытством маленькое отверстие в верху двери и следил за слабым солнечным лучем, пробивавшимся сквозь решетку и отражавшимся светлым пятном на противуположной стене.

Тут он внезапно вздрогнул и спросил себя: "Где я? Следовавший за тем мысленный ответ наполнил его сердце ужасом и отчаянием.

- Погиб! погиб! Боже, спаси меня! - и он метался и стонал, точно от ужасной физической боли.

Неудивительно. Надежда, любовь, жизнь со всеми её радостями - все было оставлено позади. Пред ним были только безкодечные дни и ночи томительного заключения... месяцы, годы; мучительная, позорная смерть и, хуже всего, неописанные ужасы пытки, приводившей его в содрогание.

Накокец показались горячия слезы, но оне мало облегчили его; он испытывал еще самое горькое отчаяние. Когда тюремщик принес его ужин, он лежал неподвижно, с лицом, закрытым плащем. Еогда наступила ночь, он вскочил на ноги и стал ходить быстрыми шагами взад и вперед по своей келье, как зверь, запертый в клетке.

Как вынесет он это страшное одиночество и те ужасы, которые еще предстояли впереди. Слова самой молитвы замирали на его устах.

Одно было только ясно ему. Сильнее всего его преследовал страх, что его вынудят отказаться от его Бога. И он мысленно повторял несколько раз: "Когда настанет допрос, я сознаюсь во всем". Ему было известно, что никакия позднейшия отречения от своих слов, раз сознавшимся узником, не могли спасти его,-- он должен был умереть. И он желал навсегда закрыть для себя всякий путь к спасению своей жизни.

С наступлением каждого нового утра, он с трепетом ждал, что его потребуют к допросу в страшное судилище. Но время уходило и это ожидание становилось все мучительнее. Он рад был всякой ничтожной перемене, которая-бы нарушила это невыносимое однообразие его тюремной жизни.

ограничивался только формальными вопросами, как например: получал-ли он установленную пищу, не было ли грубости со стороны тюремщика. Карлос никогда не предъявлял никаких жалоб. В начале он спрашивал в свою очередь, когда его потребуют к допросу. На это всегда следовал один и тот же ответ, что его дело не спешное. Сеньоры инквизиторы были слишком заняты другими более важными допросами, и он должен терпеливо ждать своей очереди.

Наконец его охватила какая-то летаргия, хотя и прерывавшаяся по временам приступами жесточайших душевных мучений. Он перестал замечать течение времени, перестал обращаться с одними и теми же вопросами к своему тюремщику, который никогда на них не отвечал. Раз он как-то попросил его дать ему молитвенник, потому что он уже начал забывать столь знакомые ему слова Евангелия. На это последовал ответ в установленных для таких случаев выражениях, что единственною его книгою должно быть его собственное сердце, которое он должен пристально изучать, чтобы приготовиться в покаянию в своих грехах.

Во время утренних часов, наружная дверь его кельи,-- их было две,-- оставалась открытою, для освежения воздуха. И в это время до него часто долетали звуки шагов по корридору и шум отворявшихся дверей. Он испытывал тогда страстное желание, с примесью слабой надежды, чтобы кто нибудь вошел в нему. Но ожидания его были напрасны. Некоторые из инквизиторов были хорошими знатоками человеческой натуры. Они пристально следили за Карлосом до его ареста и пришли в заключению, что полное и продолжительное одиночество было лучшим средством для излечения его болезни.

Однажды утром, судя по движению в корридоре, он догадался, что приходили в одному из его товарищей по заключению. Среди наступившей потом тишины, раздались совершенно необычные в этом месте звуки, Кто-то пел звучным, громким и даже веселым голосом:

"Vencidos van los prailes; vencidos van!

"

(Вот идут монахи; вот они бегут!

Вот бегут волки; конец волкам)!

Каждым нервом, каждой фиброй своего тела отзывался на эту песню несчастный узник. Очевидно, это была торжествующая песня. Но кто был певец, кто дерзнул наполнить торжествующими звувами это место ужаса и печали.

Карлос где-то прежде слыхал этот голос. Диалект был особенный - не кастильский и не андалузский. Так мог говорить только один человек, голос которого один раз раздавался в его ушах, и который сказал ему:-- "чтобы накормить алчущого, напоить жаждующого, дать свет бродящим во мраке и покой труждающимся, я разсчитал, чего будет это стоить,-- и готов поплатиться".

что "волки", сами, посещавшие его келью, были побеждены силою духа.

Карлос почувствовал с этой минуты, что он не был один, и что та-же сила и та-же радость могут быть и его уделом.

Когда в другой раз Юлиано запел свою победную песнь, у Карлоса хватило мужества отозваться на испанском языке стихами псалма:

"Господь свет мой и спасение мое; кого мне бояться? Господь крепость жизни моей; кого мне страшиться?"

Это вызвало появление в его келье тюремщика, который велел ему "прекратить этот шум".

- Все равно, узники не должны нарушать тишину "Святого дома".