Гаргантюа и Пантагрюэль.
Книга III.
Глава XXXIV. О том, как женщин обычно влечет ко всему запретному.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга III. Глава XXXIV. О том, как женщин обычно влечет ко всему запретному. (старая орфография)

XXXIV.

О том, как женщин обычно влечет ко всему запретному.

- В то время, как я был балбесом в Орлеане, - сказал Карпалим, - никакое красноречие не было убедительнее и никакие аргументы не казались более действительными с дамами, чтобы привлечь их к утехам любви, как старательно, настойчиво, страстно доказывать им, что мужья их ревнуют. Это не мое измышление. В Писании это сказано и ежедневно подтверждается законами, примерами, доводами и опытом. Раз такое убеждение засело у них в башке, оне непременно наставят рога своим мужьям, не говоря худого слова и хотя бы им пришлось поступить так, как поступили Семирамида, Пазифая, Эгеста., островитянки, вызванные в Египет, которых заклеймили Геродот и Страбон, и другия подобные кумушки.

- В самом деле, - заметил Пантагрюэль, - я слыхал, что папа Иоанн XXII проездом в Фонтевро выслушал просьбу от аббатисы и старших монахинь даровать им разрешение исповедываться друг перед другом, при чем оне ссылались на то, что у монахинь бывают тайные грехи, в которых им нестерпимо стыдно признаваться духовнику-мужчине, и что между собою оне будут гораздо откровеннее. "Я бы охотно даровал вам это", отвечал папа, "но усматриваю одно неудобство. Дело в том, что исповедь должна содержаться в тайне. Но вы, женщины, не сумеете молчать." "Очень хорошо сумеем", отвечали оне, "и лучше даже, чем мужчины." Вскоре затем святой отец передал им на хранение шкатулку, внутри которой он поместил коноплянку, и попросил их спрятать ее в укромное местечко, обещаясь честным словом папы исполнить их просьбу, если оне сохранят в тайне шкатулку, при чем строго запретил им, под угрозой духовного покаяния и отлучения от церкви, раскрывать шкатулку. Но не успел он наложить запрещение, как оне уже горели желанием подглядеть, что там внутри, и нетерпеливо ждали ухода папы, чтобы заглянуть в шкатулку. Святой отец, благословив их, отправился на свою квартиру. Но он не отошел и трех шагов от аббатства, как эти добрые дамы все толпою подбежали к запретной шкатулке, чтобы посмотреть, что в ней находится. На другой день папа посетил их с намерением (как им казалось) даровать им разрешение. Но прежде чем заговорить о том, он потребовал, чтобы ему принесли его шкатулку. Она была принесена, но птички в ней не оказалось. И тут он им доказал, что гораздо труднее им будет хранить тайну исповеди, когда оне не смогли удержать в тайне шкатулку, несмотря на строгое запрещение.

- Милостивый господин наш, добро пожаловать! Я с большим удовольствием слушал вас. И за все благодарил Бога. Я не видел вас с тех пор, как в Монпелье, вместе с нашими старинными приятелями Анто, Спорта, Гюи Бургье, Балтазаром Hone, Толе, Жаном Еентеном, Франсуа Робине, Жаном Пердрие и Франсуа Раблэ, вы играли нравоучительную комедию про человека, женившагося на немой женщине.

- Я тоже был на этом представлении, - сказал Эпистемон. Добряк-муж хотел, чтобы она заговорила. Благодаря искусству врача и хирурга, которые перерезали ей уздечку под языком, она заговорила. Но тотчас же стала так много говорить, что муж побежал опять к врачу просить, чтобы он вновь сделал ее немой. Но врач отвечал, что хотя его искусство и указывает средства возвращать речь женщинам, но он не знает таких, какие заставляли бы их молчать. Единственным средством будет глухота мужа, который таким образом не услышит нескончаемой болтовни жены. Ну, и вот беднягу оглушили, уж не знаю - какими способами. Жена, увидя, что он оглох и не слышит, что она ему говорит, взбесилась. Но когда врач потребовал гонорар, то муж отвечал ему, что он поистине глух и не слышит, о чем он его просит. Врач бросил ему в спину, не знаю, какой порошок, от которого он спятил с ума. И тут взбешенная жена и безумный муж общими силами избили до полусмерти врача и хирурга. Я в жизнь свою так не смеялся, как на этом представлении.

- Вернемся к нашему прежнему разговору, - заметил Панург. Ваши слова, переведенные с тарабарской грамоты на французский язык, означают, что я должен смело жениться и не заботиться о том, что буду рогоносцем. Вы себе на уме, господин учитель, и я думаю, что визиты к пациентам помешают вам присутствовать на моей свадьбе, и я вперед извиняю вас.

- Вы приводите стихи неверно, - сказал Рондибилис, - дальше говорится так:

- Если моя жена заболеет, я прежде всего посмотрю её урину, - сказал Рондибилис, - пощупаю пульс, и осмотрю низ живота, как советует поступить Гиппократ (II, Aphoris. XXXV).

- Нет, нет, - сказал Панург, - это не годится. Нашему брату, законоведам, приличествует ведать De ventre inspiciendo {Пандекты, XXV, 4.}. Я бы ей поставил клистир. Но не пренебрегайте другими более важными делами. Жареную свинину я отошлю к вам на дом и навсегда останусь вашим приятелем.

- За плату, - сказал Панург.

- Само собою разумеется, - отвечал Рондибилис.