Похождения Гекльберри Финна.
Глава XVI. Надежды--Милый старый Каир! - Обман. --Мы прозевали Каир-Столкновение.

Глава XVI
Надежды--Милый старый Каир! - Обман.--Мы прозевали Каир-Столкновение.

Мы проспали весь день и пустились в путь ночью, следуя на небольшом расстоянии за длинным-предлинным плотом, который плыл мимо так долго, будто тянулась погребальная процессия. На обоих концах у него было по четыре весла, так что, по нашему предположению, на нем находилось не меньше тридцати человек На плоту было устроено пять огромных шалашей на большом расстоянии друг от друга; посредине пылал яркий бивуачный огонь, а по концам торчали высокие шесты с флагами. Плот имел вообще необыкновенно щеголеватый вид. Лестно служить на таком плоту!

Ночь стояла душная, небо все заволокло тучами. Река была очень широка в этом месте, а по берегам, словно стены, высился густой лес. Мы говорили между собой про Каир и соображали - узнаем ли мы его, когда туда доедем? Я полагал, что вряд ли узнаем, - говорят, там всего-навсего десятка два домишек, не больше, а если еще вдобавок огней не покажется, то как же нам догадаться, что мы плывем мимо этого города? Джим сказал, что в том месте сливаются две больших реки - это и укажет нам Каир. Но я возразил, что мы можем ошибиться, подумать, что огибаем остров, и попасть опять в ту же реку, по которой плыли. Это немного смутило Джима, да и меня тоже. Вопрос: как тут быть? Я советовал грести к берегу, лишь только мы завидим огонек, и сказать первому встречному, будто мой папаша плывет позади на барке; дескать, он еще новичок в плавании по Миссисипи и ему нужно знать, далеко ли до Каира? Джим нашел, что это мысль хорошая; мы закурили и стали ждать.

Нам ничего не оставалось делать, как зорко смотреть, не покажется ли городок, чтоб не прозевать его как-нибудь. Джим уверял, что он, наверное, узнает его издали, потому что в ту же минуту станет свободным человеком, но если, боже сохрани, прозевает, то останется в стране рабства - и тогда прощай свобода! Ежеминутно он вскакивал, восклицая:

- Вот он, гляди-ка!

Не тут-то было! Это оказывалось либо блуждающим огоньком, либо светляком. Джим опять садился на место и продолжал наблюдать. Он дрожал как в лихорадке при одной мысли, что он так близко от свободы. Признаюсь, пока я его слушал, и меня стала бить лихорадка - тут только я начал сознавать, что ведь он почти свободен, а кто в том виноват? Конечно, я! Этого я никак не мог выкинуть из головы, и, признаться, совесть мучила меня порядком! Наконец, эта мысль так меня доняла, что я не мог сидеть спокойно на месте. Раньше я не задумывался над тем, что делаю; но теперь я очнулся - совесть мучила меня все сильнее и сильнее. Уж как я ни старался себя убедить, что ни в чем не виноват, что не я заставлял Джима сбегать от своей законной владелицы, - все напрасно: каждый раз совесть восставала и говорила мне: "Но ведь ты знал, что он сбежал, ты мог сойти на берег и донести кому-нибудь". Это сущая правда, как тут ни виляй! Совесть нашептывала мне: "Что тебе сделала бедная мисс Уотсон, что ты позволил ее негру сбежать на твоих глазах и не промолвил ни словечка? Что тебе сделала дурного эта бедная старуха, что ты мог поступить с нею так низко? Она учила тебя грамоте, учила хорошим манерам, всячески старалась делать тебе добро! В чем она перед тобой виновата?"

Я почувствовал себя таким подлецом, таким несчастным, что мне захотелось умереть... Я бродил взад и вперед по плоту, ругая себя на чем свет стоит, а Джим тоже не находил себе места. Мы оба не могли сидеть спокойно. То и дело он подпрыгивал: "Вот Каир!" Меня всякий раз кольнет в сердце, и кажется, если б это оказалось на самом деле Каиром - я тут же умер бы на месте.

Покуда я размышлял, Джим говорил без умолку. Он рассказывал, что первым делом, когда выберется на волю, будет копить деньги, не будет тратить ни одного цента, а когда накопит достаточно, тогда выкупит свою жену, которая живет невольницей на одной ферме, по соседству с мисс Уотсон; потом оба будут работать вместе, чтобы выкупить обоих ребятишек, если же их хозяин не согласится продать их, то они наймут аболициониста, - тот пойдет и украдет их.

У меня мурашки бегали по спине, когда я слушал эти планы. Прежде он ни за что на свете не посмел бы держать подобные речи. Глядите, какая с ним произошла перемена с тех пор, как он почувствовал себя почти свободным! Правду говорит старинная поговорка: "Дайте негру палец, он заберет всю руку". Вот что значит мое легкомыслие! Передо мной негр, которому я почти помог убежать, и он, этот негр, так-таки напрямик объявляет мне, что он намерен украсть своих детей, принадлежащих человеку, которого я даже не знаю и который не сделал мне ни малейшего зла!

Больно мне было слышать это от Джима, - это так унижало его в моих глазах. Совесть стала грызть меня пуще прежнего. Наконец, я решил, что еще не поздно - можно поехать на берег и донести. Мне вдруг стало легко на душе, я почувствовал себя таким счастливым и спокойным. Все мои заботы улетучились. Я стал смотреть во все глаза-- не увижу ли где огонька, а между тем напевал себе что-то под нос. Вот и огонек показался. Джим так и крикнул:

- Спасены мы, Гек, спасены! Вставайте и собирайтесь! Вот, наконец, милый, старый Каир! Уж я твердо знаю!

- Я лучше съезжу туда в лодке, Джим, и погляжу. Может быть, ты ошибаешься...

Он вскочил, снарядил лодку, разостлал на дне свой старый камзол вместо ковра и подал мне весло; я отчалил, а он сказал мне вслед:

- Скоро, скоро я буду весел и счастлив и всем расскажу, что это дело Гека. Теперь я свободный человек, но если б не Гек, никогда бы этого не было; все Гек сделал. Джим никогда вам этого не забудет, Гек! Вы лучший мой друг - такого у меня отроду не бывало: теперь - вы единственный друг старого Джима на белом свете!

Я садился в лодку, горя нетерпением выдать его; но когда я услышал эти слова, у меня сжалось сердце и вся решимость сразу пропала. Я поплыл гораздо тише и уже не был уверен, рад ли я тому, что еду, или не рад. А Джим продолжал:

- Поезжайте с богом, добрый, верный Гек, единственный белый джентльмен, который сдержал обещание, данное Джиму!

Право, мне чуть не сделалось дурно. Но я сказал себе - так нужно поступить, иначе нельзя. Вдруг смотрю, плывет ялик, а в нем двое каких-то людей, оба с ружьями. Я остановился, и они остановились. Один из них спросил:

- Что это там такое вдали?

- Обломок плота, - сказал я.

- И ты оттуда?

- Да, сэр.

- Только один человек, сэр...

- Ладно; а знаешь ли, пятеро негров бежали сегодня ночью, вон туда, за эту излучину. Что же: белый у тебя человек или черный?

Я не сразу ответил, - слова не шли с языка. Две-три секунды я делал над собой усилие, чтобы заговорить, но у меня не хватало духу - я сделался трусливее зайца. Заметив, что слабею, я собрал все усилия и вымолвил:

- Он - белый...

- Вот погоди, мы пойдем и посмотрим сами.

- Что ж, сделайте милость, - сказал я, - потому что там папаша, и, может быть, вы мне пособите подтащить плот, вон туда, где виднеется огонек. Он болен, и мама больна, и Мэри Анна тоже.

- Ах, черт возьми! Нам недосуг, мальчуган, а впрочем, пожалуй, поедем. Бери весло.

Они налегли на весла. После двух-трех взмахов я сказал:

- Ох, уж как же папаша будет вам благодарен, джентльмены!.. Все поскорее убегают, чуть только я попрошу кого вытащить плот, а сам-то я не могу этого сделать.

- Эдакая подлость! Скажи, мальчик, что же с твоим отцом?

- Что с ним... а... да так, ничего, пустяки...

Они перестали грести. Уже было недалеко от плота.

- Мальчик, ты лжешь, - сказал один из них, - Говори правду, что такое с твоим отцом? Отвечай, а то худо будет!..

- Скажу, сэр, скажу по совести, только вы нас не оставляйте, пожалуйста! Знаете что, джентльмены, я вам передам канат, и если вы будете тянуть его впереди, так вам даже нет надобности близко подплывать к плоту - пожалуйста, только не откажите!

- Греби назад, Джон, греби назад! - крикнул другой. Они поворотили. - Подальше держись, мальчуган, подальше! Убирайся к черту, чего доброго, еще ветром к нам занесет! У твоего отца, наверное, оспа, и ты это отлично знаешь! Чего же ты не сказал раньше? Ты хочешь распространять заразу, что ли?

- Право же... - бормотал я. - Я всем говорил правду сначала, а они сейчас же убегали и бросали нас.

- Бедный малый, немудрено! Очень жалко тебя, но видишь ли - нам неохота заразиться оспой. Послушай, что я тебе скажу. И не пробуй приставать здесь, не то вам достанется. Плыви вниз еще миль двадцать, тогда увидишь город на берегу, по левой руке. Это будет уже после захода солнца, и когда попросишь помощи, скажи, что все твои родные лежат в лихорадке. Да не будь дураком, не давай людям угадать в чем дело. А мы кое-что хотим сделать для тебя: только отплыви ты, ради бога, на двадцать миль, будь пай-мальчиком! Да тебе и не расчет приставать сюда, где виднеется огонек, - это только лесной двор. Должно быть, твой отец беден. Признаться, ему чертовски не повезло! Вот, смотри, я кладу двадцать долларов золотом на эту доску, а ты подберешь монету, когда доска проплывет мимо. Совестно мне оставлять тебя в беде, да что поделаешь! С оспой, знаешь ли, нельзя шутить!

- Постой, Паркер, - сказал другой человек, - вот еще двадцать долларов от меня. Прощай, мальчуган, сделай, как тебе велел мистер Паркер, и все будет хорошо.

- Это верно, парень, прощай! Если тебе попадутся беглые негры, попроси кого-нибудь, чтобы тебе помогли их поймать - заработаешь деньги.

- Прощайте, сэр, - сказал я, - если я увижу беглых негров, непременно задержу!

Они уехали, а я вернулся на плот; мне было стыдно и скверно на душе; я сознавал, что поступил дурно, да и вообще бесполезно мне стараться поступать хорошо, - у человека, который не пошел по доброму пути с самого начала, с малолетства, нет твердой основы, нет поддержки, а придет беда - он как раз свихнется! Ну а положим, я поступил бы как следует и выдал Джима - лучше было бы у меня на душе, чем теперь? Нет, все так же скверно! Какая же польза в том, чтобы стараться делать добро, когда это так трудно, а делать зло - нетрудно; на поверку же выйдет то же самое? Я встал в тупик. Этого я никак не мог сообразить. Я и решил больше над этим не ломать головы, а поступать всегда так, как бог на душу положит.

Я заглянул в шалаш. Джима там не было. Я оглянулся кругом, - нигде его не видно.

- Я здесь, Гек Что, уехали?.. Не говорите так громко...

Он сидел в воде, под кормовым веслом, и только один его нос выглядывал наружу. Я успокоил его, сказав, что проезжие скрылись из виду.

- Я слышал все, что они говорили, юркнул в воду и поплыл бы на берег, если б они вздумали подъехать к плоту, а потом опять бы вернулся. Славно же вы их надули, Гек! Прелесть, как ловко схитрили! Ну, дитятко, спасибо вам, что спасли старого Джима, - Джим вам этого век не забудет, душенька!

двадцать миль на плоту не велика важность, сущие пустяки!

На рассвете мы причалили; Джим особенно заботился о том, чтобы получше скрыть плот. Потом целый день он провозился, увязывая вещи в узлы и готовясь навсегда покинуть плот. В эту ночь, около десяти часов, мы увидали огни городка, лежащего по левую руку, в извилине реки.

Я поплыл на лодке, чтобы навести справки. Скоро я увидел человека, закидывающего сети с ялика. Я подплыл к нему и спросил:

- Мистер, позвольте узнать, этот город - Каир?

- Каир?.. Вовсе нет. Экий ты дурак!

- Коли нужно тебе знать, ступай сам и справляйся! А если будешь еще торчать тут хоть одну минуту, я тебя угощу так, что будешь у меня помнить!

Я направился к плоту. Джим был страшно разочарован, но я успокоил его - это ничего не значит, вероятно, следующий городок будет Каир.

На заре мы миновали другой городок, и я опять было хотел плыть узнавать, но кругом местность была высокая, не стоило и справляться: Джим сказал, что у Каира окрестности низменные. Я это позабыл. Мы расположились на день на островке, довольно близко от левого берега. Я начинал подозревать кое-что неладное, Джим тоже.

- Может быть, мы проплыли мимо Каира в ту ночь, когда туман был? - сказал я.

- Желал бы я никогда не видать этой проклятой шкурки, Джим!

- Не ваша это вина, Гек, ведь вы не знали. Перестаньте об этом кручиниться!

Когда рассвело, мы увидели чистую, светлую воду Огайо, текущую вдоль берега, а посередине реки струилась знакомая нам грязная вода Миссисипи, - ошибиться было невозможно. Вот тебе и Каир! Все пропало...

Долго мы толковали об этом между собой. Плыть к берегу не годится: мы, разумеется, не могли бы поднять плот вверх по течению. Оставалось одно - ждать, покуда смеркнется, потом отправляться назад в лодке, а там что будет... Весь день мы проспали в кустах хлопчатника, чтобы отдохнуть и быть бодрыми к предстоящей работе; но, когда мы вернулись к плоту в сумерках, оказалось, что лодки нет!

пуще накликать беду; уж лучше молчать!

Потом, однако, мы стали совещаться между собой, что теперь делать; другого средства не оставалось, как плыть дальше на плоту, покуда нам не посчастливится купить челнок и на нем вернуться назад. Взять какую-нибудь лодку "взаймы" - вроде того, как отец делает, - на это мы не решались: еще, пожалуй, погонятся за нами.

И вот, когда стемнело, мы пустились на нашем плоту дальше вниз.

Если кто и теперь не верит, какое безрассудство трогать змеиную шкурку, после всего, что мы вынесли из-за этого, - пусть прочтет, что случилось с нами дальше!

очертания берегов и не можете рассчитать расстояния. Час был поздний, кругом тишина; вдруг плывет пароход вверх по реке. Мы зажгли фонарь, надеясь, что его увидят. Направляясь против течения, пароходы обыкновенно проходили не очень близко от нас; они держатся больше возле песчаных отмелей и идут, где полегче подыматься, бережком; но в такие ночи, как эта, они идут прямо посередине реки, выдерживая напор течения.

не задев плота; иной раз колесо так и срежет кусок; тогда лоцман высунет голову и засмеется, воображая, что это очень остроумно! Пароход неумолимо надвигался прямо на нас, и мы были уверены, что он намерен нас слегка задеть и пройти мимо, но, по-видимому, он и не думал уклоняться в сторону. Пароход был большой, шел он быстро и походил на черную тучу, унизанную светляками; вдруг он выплыл весь, огромный, страшный, с длинным рядом широко раскрытых печных топок, сверкавших словно огненные зубы; его чудовищный нос и борта нависли прямо над нашими головами. Раздался крик, затрезвонили звонки, чтобы остановить машину, потом послышалась ругань, проклятия, свист пара... Джим свалился в воду по одну сторону, я по другую, и пароход с треском прошел прямо через плот...

Я нырнул и пробовал опуститься до самого дна, потому что надо мной должно было пройти колесо диаметром в тридцать футов, и, понятно, мне хотелось дать ему как можно больше простора! Я всегда мог оставаться под водой с минуту, на этот раз я, кажется, пробыл минуты полторы. Потом поскорее вынырнул на поверхность, едва не задохнувшись, фыркнул, выпустил воду из ноздрей и набрал в себя воздуху. Разумеется, пароход сию же минуту пустил в ход машину "•по им за дело до плотов и до их пассажиров? Вот он снова зашумел вверх по реке и скрылся из виду во мраке, хотя я все еще слышал шум колес.

Раз десять я окликнул Джима, но ответа не было; я ухватился за какую-то доску, очутившуюся у меня под боком, и направился к берегу, толкая ее перед собой.

Долго я бился, покуда мне удалось добраться до суши; однако высадился я благополучно и вскарабкался на берег. За туманом ничего не было видно на далеком расстоянии; с четверть мили брел я по каменистому грунту и вдруг набрел на большой старинный, бревенчатый дом. Я было хотел пробежать мимо, но тут выскочила целая стая собак с лаем и воем - так что мне волей-неволей нельзя было двинуться ни на шаг дальше.