Похождения Гекльберри Финна.
Глава XXXVI. Спуск и подъем по громоотводу. - Апелляция к потомству. - Кража ложек. - Собаки.

Глава XXXVI
Спуск и подъем по громоотводу. - Апелляция к потомству. - Кража ложек. - Собаки.

Вечером, дождавшись, когда все в доме улеглись спать, мы спустились вниз по громоотводу, заперлись в пристройке, вытащили свою охапку гнилушек и принялись за работу. Первым делом мы убрали весь хлам в сторону и очистили место в четыре-пять футов у главной балки пола. Том полагал, что теперь мы находимся как раз против кровати Джима; под нее и надо вести подкоп; и когда все будет кончено, ничего не будет заметно, потому что одеяло свешивается почти до самого пола и надо его поднять, чтобы увидеть дыру. Рыли мы, рыли кухонными ножами почти до полуночи, измучились как собаки, натерли себе волдыри на руках и все-таки почти ничего не сделали. Наконец я говорю:

- Это работа не на тридцать семь лет; это работа на тридцать восемь лет, Том Сойер.

Он не отвечал ни слова, только вздохнул; скоро он вовсе перестал копать. Я знал, что он размышляет. Затем он сказал:

- Все это напрасно, Гек, дело не идет на лад! Вот если б мы в самом деле были узники, тогда бы оно пошло на лад, потому что у нас было бы много лет впереди и спешки никакой; нам приходилось бы копать всего по несколько минут в день, в то время как сменяются часовые, и мы не натерли бы себе мозолей, так бы и работали себе потихоньку из года в год; дело и сделалось бы как следует. Но теперь мы не можем мешкать и копаться, надо живо сделать дело - нельзя терять времени. Еще одну ночку так проработать - и нам пришлось бы потом отдыхать целую неделю, чтобы зажили у нас волдыри на руках; раньше и не притронешься к ножу...

- Что же нам делать, Том?

- А вот что: положим, это неправильно и безнравственно, и я бы этого очень не желал, но нам остается одно только средство: копать кирками, а между тем сделать вид, будто это кухонные ножи.

- Вот это дело! Наконец-то ты одумался, Том, - обрадовался я, - Киркой и следует рыть, а уж нравственно это или безнравственно, по мне, это и гроша медного не стоит! Когда я собираюсь выкрасть негра, или стащить арбуз, или книжку в воскресной школе, мне все равно, как это сделать, лишь бы сделано было. Мне нужен негр, или нужен арбуз, или нужна книжка - вот и все, и если киркой удобнее всего раздобыть негра, или арбуз, или книжку, то ее-то я и пущу в ход, без всяких разговоров, а что там подумают твои авторитеты - мне наплевать!

- Да, - отвечал он, - в подобном случае, пожалуй, извинительно воспользоваться киркою и сделать вид, будто это нож; не будь такой оказии, я бы ни за что не допустил нарушения правил. Тебе бы еще простительно было копать киркой, даже не делая вида, что это нож, потому что ты ничего не понимаешь, а мне не годится, ведь я кое-что смыслю. Передай-ка мне нож.

Возле него лежал его собственный нож, но я подал ему свой. Он швырнул его в сторону и повторил:

- Подай мне нож! Понимаешь? Нож!

Я встал в тупик, что мне делать, потом вдруг сообразил, пошарил в груде старых инструментов, вытащил кирку и подал ему, он взял ее и принялся за работу, не говоря ни слова.

Вот ведь какой чудак! Всегда горой стоит за принципы! Я, в свою очередь, взял лопату, и мы принялись трудиться вдвоем - только комки летели. Так продолжалось с полчаса, больше становилось нам невмоготу, зато все-таки вырыли порядочную яму. Когда я влез к себе наверх, я выглянул в окно - смотрю: Том из сил выбивается, чтобы вскарабкаться по громоотводу, да не удается ему с больными-то руками. Наконец он потерял терпение.

- Нет, - говорит, - нечего и стараться, не могу! Как ты полагаешь? Что мне делать? Не придумаешь ли чего?

- Да, - сказал я, - только боюсь, что это опять не по правилам. Войди наверх по лестнице и сделай вид, будто это громоотвод...

Он так и сделал.

На другой день Том стащил из дома оловянную ложку и медный подсвечник чтобы наделать перьев для Джима, да еще прихватил шесть сальных свечей; а я отправился бродить вокруг негритянских хижин и, воспользовавшись удобным случаем, прихватил три жестяных тарелки. Том нашел, что этого недостаточно, но я возразил ему, что никто не увидит тарелок, которые Джим будет выбрасывать, потому что они попадут или в собачью конуру, или в крапиву под оконцем, так что мы препроводим их ему обратно, и он может употребить их еще раз. Том успокоился.

- Теперь надо подумать о том, как бы доставить эти вещи Джиму, - сказал он.

- Передадим их в ту лазейку, которую пророем, - предложил я.

Он сердито взглянул на меня и пробормотал, что это нелепость. Наконец, он объявил, что придумал два-три способа, но покуда нет надобности решать, на котором из них остановиться.

В эту ночь мы спустились по громоотводу немного позже десяти часов, захватив с собой одну из свечей, и остановились прислушаться под оконным отверстием чулана: Джим храпел изо всей мочи; мы кинули туда свечу, но это его не разбудило. Тогда мы опять принялись работать киркой и лопатой; через два с половиной часа дело было сделано. Мы проползли под кровать Джима, выбрались в чулан, пошарили в потемках, отыскали брошенную свечу, зажгли ее и остановились поглядеть на спящего Джима: вид у него был здоровый и безмятежный. Мы потихоньку, осторожно разбудили его. Он так обрадовался нам, что чуть не расплакался: называл нас душеньками, голубчиками - словом, разными ласкательными именами, какие только мог придумать. Он было попросил нас раздобыть зубило, чтобы тотчас же снять цепь с ноги и дать тягу, не теряя времени. Но Том доказал ему, что так не годится, не по правилам, и тут же сообщил ему про все наши планы, прибавив, что мы можем изменить их при первой же тревоге, - впрочем, беспокоиться ему нечего, мы непременно освободим его. Джим на все согласился; мы сели и принялись болтать втроем. Том обо всем расспрашивал Джима, и когда он рассказал ему, что дядя Сайлас почти каждый день приходит молиться с ним, а тетя Салли тоже частенько наведывается, чтобы посмотреть, хорошо ли ему, сытно ли его кормят, и что оба очень добры и ласковы, Том воскликнул:

- Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы через них перешлем тебе кое-какие вещи!

- Не делай ты этого, - взмолился я, - это самая нелепая идея, о какой мне только приходилось слышать.

Мы рассказали Джиму, как мы доставим ему веревочную лестницу в пироге, а другие вещи - покрупнее - через негра Ната, но он должен быть настороже, отнюдь не удивляться и не открывать их при Нате; что же касается мелких вещей, то мы положим их в карман дяде Сайласу, а уж он, Джим, должен их оттуда вытащить; кое-что мы привяжем к тесемкам тетушкиного передника или положим ей в карман, если нам удастся; кстати, мы сообщим, какие это будут вещи, на что они пригодны и как он должен вести дневник на рубашке своей кровью. Все это Том объяснил Джиму. Джим не мог понять, какой смысл во всех этих фокусах, но, принимая во внимание, что мы белые, решил, что мы лучше знаем, - остался доволен и обещался исполнять в точности все, что велел Том.

У Джима был достаточный запас трубок и табаку, так что мы провели время очень приятно; затем проползли обратно через прорытое отверстие и вернулись домой, в постель. Руки у нас были в таком жалком виде, словно их кто обглодал. Том был в отличнейшем расположении духа. Он говорил мне, что лучшей забавы он еще отроду не видывал: если б можно было, он продлил бы ее на всю жизнь и уже нашим детям поручил бы освободить Джима, так как он уверен, что сам Джим скоро войдет во вкус, когда немного попривыкнет. Таким образом, можно было бы растянуть дело лет на восемьдесят, вот было бы весело! Да и к тому же все мы прославились бы на веки вечные, - все, кто только участвовал в этом чудесном деле.

Утром мы распилили медный подсвечник на мелкие куски, и Том положил их себе в карман вместе с оловянной ложкой. Потом мы отправились к негритянским хижинам, и в то время как Нат отвернулся, Том сунул кусок подсвечника в ржаной хлеб, приготовленный для Джима, и мы сейчас же пошли вслед за Натом посмотреть, как это удастся. Удалось великолепно: лишь только Джим захотел откусить кусок хлеба, он чуть не поломал себе все зубы, - лучше и не могло удаться! Том говорит то же самое. Джим даже не показал виду, что удивился, вышло так, словно бы это случайно попался ему камешек, - известно, как это часто попадается в хлебе; но после этого он уж ничего не откусывал сразу, а сначала тыкал вилкой в кушанье в двух-трех местах.

В то время как мы стояли там в тусклом полумраке, смотрим: вдруг вылезает пара собак из-под Джимовой кровати, вслед за ними еще и еще собаки, покуда их не набилось в чулан одиннадцать штук! Экая досада: мы позабыли запереть дверь пристройки! Негр Нат только вскрикнул: "Колдовство!" - да как бросится на пол, да как начнет стонать, словно умирающий! Том распахнул дверь настежь, выбросил на двор кусок мяса из Джимовой порции, собаки кинулись на добычу, а вслед за ними выскочил Том, захлопнув за собой дверь, - я знал, что он замкнет и другую дверь. Затем мы принялись за негра, журили его, ласкали, уговаривали, расспрашивали - неужели ему опять что-нибудь померещилось? Он поднялся, пугливо озираясь:

перескакивали через меня! Желал бы я двинуть хорошенько одного из этих чертей - только один разочек - больше мне не надо! Но еще лучше, если б они совсем оставили меня в покое!

- Ладно, я скажу тебе, что я придумал. Почему они сюда забрались как раз во время завтрака беглого негра? А потому, что они голодны, - вот почему. Ты испеки им заколдованный пирог - и дело с концом.

- Господи, масса Сид, как же я испеку заколдованный пирог? Я не умею. Я никогда еще не слыхивал о таком пироге...

- Ах, голубчик, правда? Я вам в ножки поклонюсь!

- не показывай даже виду, будто ты заметил. Да смотри не оглядывайся, когда Джим будет вынимать кушанье из миски, - чего доброго, еще случится что-нибудь! А пуще всего не притрагивайся к заколдованному пирогу.

- Да сохрани меня Господь, масса Сид! Возможное ли это дело! Я ни за какие миллионы не притронусь к нему и кончиком пальца!