Грушевое дерево.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Грушевое дерево.

V.
ГРУШЕВОЕ ДЕРЕВО.

Благосклонный читатель безъ сомненiя уже заметилъ, что эти смиренныя проповеди имеютъ своимъ сюжетомъ какiя нибудь маленькiя событiя, случающiяся у дверей самого проповедника или доходящiя темъ или другимъ путемъ до его непосредственнаго сведенiя. Однажды, вы можетъ быть помните, мы говорили о знаке, сделанномъ на двери. Сегодня утромъ Бетси, служанка, приходитъ съ испуганнымъ видомъ и говоритъ: - Вообразите! изъ садовой ограды съ наружной стороны вынуто три кирпича; у грушеваго дерева переломаны сучья и все груши обобраны! Бедное, мирное, одинокое грушевое дерево! Налетаютъ иногда воробьи на твои ветки и клюютъ сочные твои плоды. Но эти вынутые кирпичи, эта нарочно приготовленная лестница, по которой неизвестные мародеры могутъ войти и обратно выбраться изъ моего маленькаго англiйскаго замка; разве подобный случай не можетъ возбудить интереса и разве онъ не можетъ повториться завтра же? вопросъ этотъ наводитъ невольный ужасъ. Ну что, если взлезши разъ по наружной стене, эти негодяи вздумаютъ штурмовать этотъ замокъ? Впрочемъ, пусть ихъ! мы хорошо вооружены; притомъ же насъ много, мы люди громадной неустрашимости, люди, которые будутъ защищать свои столовыя ложки съ опасностiю жизни; кроме того, здесь близехонько есть бараки (благодаря Бога!) и, при первомъ нашемъ крике или выстреле, по крайней мере тысяча штыковъ явятся на помощь.

Но что это за звукъ? Ахъ! это церковный колоколъ. Я бы самъ пошелъ въ церковь, но какъ слушать проповедь? Я все думаю о техъ ворахъ, которые по моей ограде, какъ по лестнице, забрались ко мне и обобрали мое грушевое дерево! Они, пожалуй, въ эту минуту тоже идутъ на молитву гладко выбритые, въ чистомъ белье, со всеми внешними признаками добродетели. Если бы я и пошелъ, то наверное, во время службы все бы думалъ: нетъ ли тугъ кого нибудь изъ прiятелей, перелезавшихъ черезъ ограду моего сада? Если по прочтенiи восьмой заповеди, кто нибудь запоетъ съ особенной энергiей; - "Склонимъ наши сердца къ исполненiю этого закона", я сейчасъ же подумаю: "Ага, мистеръ Бассо! не было ли у васъ сегодня грушъ за завтракомъ?" преступленiе видится мне со всехъ сторонъ; это ясно. Но кто изъ нихъ похититель? ***

металлическими пуговицами и тесемочнымъ украшенiемъ на галстуке. Онъ осмотрелъ сделанныя въ ограде отверстiя и обломанное дерево. Мы уже составили съ нимъ планъ обороны, - даже, можетъ быть и планъ нападенiя. Можетъ статься, вы когда нибудь прочитаете въ газетахъ статейку подъ заглавiемъ: "Дерзкое покушенiе на воровство - геройская победа надъ негодяями" etc. etc... Это просто небывалые еще мошенники. Быть можетъ и вы тоже прочитаете эти слова, и они заставятъ васъ отказаться отъ вашего пагубнаго ремесла. Примите советъ искренняго друга и воздержитесь. Поймать плута въ западне, другаго вытащить изъ рва, обнесеннаго палисадомъ, третьяго снять съ дерева, какъ грушу, не доставитъ мне удовольствiя; но подобныя вещи могутъ случаться. Предостерегаю васъ заблаговременно, негодяи! Или, ужь если вы непременно должны заниматься ремесломъ воровъ, то сделайте одолженiе, ищите другаго места для своихъ подвиговъ. Но; довольно! живите въ своемъ ослепленiи, дети тьмы! Воры! Мы не хотимъ видеть повешенными именно васъ

Здесь не мешаетъ сказать, что если бы мне самому пришлось отправляться на виселицу, я съ величайшею точностью описалъ бы мои ощущенiя, попросилъ бы остановиться въ какомъ нибудь трактире на пути въ Тибурнъ, потребовалъ бы тамъ отдельную комнату и письменный приборъ и далъ бы отчетъ въ состоянiи моей души. Потомъ... ну, трогай, возница! Прошу, ваше преподобiе, продолжать ваше напутствованiе, хотя и не новое; продолжайте делать заметки о моемъ положенiи, и такимъ образомъ мы подъезжаемъ къ Тибурнской заставе, где насъ ожидаетъ нетерпеливая толпа, услужливые шерифы, ловкiй и быстрый въ своемъ деле мистеръ Кетчъ...

Множество рабочаго народа толпится по нашимъ улицамъ и отдыхаетъ въ этотъ праздный день, множество людей, для которыхъ едва ли не труднее украсть мои груши, чемъ коронные бриллiанты изъ Toyэра, - а между темъ я не могу оторваться отъ мысли и не сказать про себя: "Не вы ли те злодеи, которые перелезали черезъ ограду моего сада въ прошлую ночь?" Неужели подозренiе, запавшее въ душу, выражается на моемъ лице? Не думаю. - Что, если бы эти люди одинъ за другимъ стали подходить ко мне и говорить: - какъ вы смеете, сэръ, подозревать насъ въ краже вашихъ плодовъ? Убирайтесь вы сами на виселицу съ вашими грушами! - Ты негодный воръ! Ведь ты укралъ у меня не несколько вкусныхъ грушъ, а мое душевное спокойствiе - мою безъискуственную веру въ ближняго, мою детскую уверенность, что все, что говорится - сущая правда. Могу ли я въ этомъ состоянiи протянуть кому либо руку по дружески? могу ли я сделать это, когда первое мое впечатленiе можетъ быть выражено следующими словами: - я сильно подозреваю, мой добрый сэръ, что это вы посетили ночью мое грушевое дерево? - Да; страшно непрiятное настроенiе духа. Сердцевина дерева чернеетъ, смертельно пораженный плодъ качается на ветке, огромный червякъ уже точитъ его внутренность, жиреетъ, наслаждается и ползаетъ въ немъ! Кто бы это стащилъ груши? спрашиваю я. - Не вы ли, любезный братецъ? Не вы ли, сударыня? Ну, что же, вы не отвечаете - respondere parati et cantare pares? (О стыдъ, стыдъ!)

бы мне пришлось взлесть на самое маленькое дерево, въ самую темную ночь, и въ самомъ отдаленномъ саду; то держу пари на какiя угодно деньги, что меня поймали бы въ одну минуту; я бы самъ попалъ ногой въ капканъ, или бы на меня накинули арканъ. Я всегда бывалъ, былъ и буду пойманъ. Это моя участь. Другiе крадутъ плоды четвериками и остаются не открытыми; на нихъ не падаетъ даже тени подозренiя; тогда какъ я уверенъ, на меня посыпались бы всевозможныя несчастiя и наказанiя, если бы я вздумалъ утащить хотя крошечное яблочко. Что станете делать? При такомъ драгоценномъ убежденiи человекъ всегда будетъ держать свои руки подальше отъ воровства и мошенничества, а ноги - на пути добродетели. Я уверенъ, мой благосклонный другъ и читатель, что вы сами добродетельны, не изъ страха наказанiя, а просто изъ любви къ добру; такъ какъ мы съ вами вращаемся въ одной и той же жизни, то подумайте, съ сколькими сотнями тысячъ мошенниковъ должны мы встречаться, съ сотнями тысячъ негодяевъ, которые еще ни разу не были обличены. До какой степени непрiятно для такихъ снисходительныхъ людей, какъ вы и я, вечно думать о техъ не открытыхъ злодеяхъ, которые кишатъ въ высшихъ и низшихъ сферахъ, въ клубахъ и на биржахъ, въ церквахъ, на балахъ и раутахъ дворянства и средняго класса общества. Какая же разница между вами и каторжникомъ? Напримеръ, вонъ тотъ несчастный страдалецъ на галерахъ; разве онъ не человекъ и не собратъ вашъ? Вы ведь никогда не делали фальшивыхъ ассигнацiй? Никогда не обманывали своего ближняго? Никогда не ездили въ Хоунсло-Хитсъ и не обкрадывали почту? Вамъ никогда не случалось входить въ вагонъ перваго класса, где сладко спалъ какой нибудь престарелый джентльменъ, не случалось потомъ тихонько умертвить его, захватить его бумажникъ и скрыться на следующей станцiи? Вы вероятно знаете, что подобное обстоятельство случилось несколько месяцевъ тому назадъ во Францiи. Если бы мы путешествовали тамъ нынешнею осенью, мы можетъ статься встретили бы того изобретательнаго джентльмена, который нанесъ этотъ смелый и удачный ударъ. Мы, быть можетъ, нашли бы его еще образованнымъ и прiятнымъ человекомъ. Я самъ былъ знакомъ съ двумя или тремя джентльменами, которые впоследствiи были обличены... обличены въ противузаконныхъ поступкахъ. Какъ! Неужели этотъ прiятный, разговорчивый господинъ, съ которымъ мы встречались, былъ знаменитый мистеръ Джонъ Шепардъ? Неужели этотъ любезный кроткiй джентльменъ въ очкахъ былъ хорошо известный мистеръ Фоунтлерой? Въ чудной газете Хазлита въ статье Going to а Fight, господинъ, описываемый щегольскимъ охотникомъ, въ коляске, никто иной, какъ известный душегубецъ, умертвившiй мистера Уильяма-Уера. Сделайте одолженiе, не говорите мне, что вы не желали встретиться (не по деламъ) съ капитаномъ Шепардомъ, высокопочтеннейшимъ докторомъ Доддомъ, или съ другими личностями, составившими себе реноме, своими деянiями и несчастiями, своею жизнiю и своею смертiю. Все они служатъ сюжетами для балладъ и героями для романовъ. Одинъ изъ моихъ друзей имелъ домъ въ Мэйфере, откуда бедный докторъ Доддъ былъ взятъ и закованъ; тамъ и и теперь еще существуетъ вымощенный камнемъ залъ, по которому онъ прохаживался. Маленькая комнатка съ боку вероятно служила ему кабинетомъ, где онъ сочинялъ свои изящныя проповеди. Два года спустя я имелъ удовольствiе участвовать на несколькихъ чудныхъ обедахъ въ Тибуреiи, действительно великолепные были обеды, казавшiеся еще более привлекательными отъ того, что зданiе это было занимаемо покойнымъ мистеромъ Садлеромъ. Однажды ночью, покойный мистеръ Садлеръ пилъ чай въ этой столовой, и къ удивленiю своего метръ-д'отеля, вышелъ изъ-за стола, положивъ въ карманъ свой собственный сливочникъ. На следующее же утро, какъ вамъ известно, онъ былъ найденъ мертвымъ въ Хамстеде-Хите, и подле него лежалъ молочникъ, въ который былъ налитъ погубившiй его ядъ. Мысль о духе покойнаго джентльмена, носившемся по комнате, придавала пиру странный интересъ. Можете ли вы представить себе его одиноко пьющимъ чай въ своей столовой? Онъ осушаетъ сливочникъ и кладетъ его въ карманъ; потомъ отворяетъ вонъ ту дверь, чрезъ которую более уже не возвращался. Вотъ онъ проходитъ по залу: чу! дверь запирается за нимъ, и шаги его замираютъ. Онъ идетъ во мраке ночи по спящему городу; шаги его направляются въ поле, где уже начинаетъ мерцать наше серенькое утро. Онъ наливаетъ чего-то изъ бутылки въ маленькiй серебряный молочникъ. Подноситъ его къ устамъ, лживымъ устамъ! Прошептали ли они хоть молитву передъ темъ, какъ проглотить этотъ смертельный напитокъ? Но лишь взошло солнце, какъ уста эти были уже немы. Я не знавалъ ни этого несчастнаго, ни его соотечественника, котораго назовемъ, пожалуй, Лаэртомъ, и который находится теперь въ изгнанiи. Будучи принужденъ скрыться отъ своихъ неумолимыхъ кредиторовъ, Лаэртъ бежалъ въ Америку, где перомъ заработывалъ себе хлебъ. Признаюсь, я питалъ доброе чувство къ этому изгнаннику, потому что онъ никогда не порицалъ страны, изъ которой скрылся. Я даже слышалъ, что онъ уехалъ, не взявъ съ собою ничего изъ награбленной добычи, почти безъ пенни въ кармане. На пути онъ познакомился съ какимъ-то евреемъ и, когда въ Нью-Йорке заболелъ, этотъ еврей прiютилъ и обласкалъ его, даже снабдилъ его деньгами изъ своего собственнаго запаса, который былъ далеко не великъ. Проживъ несколько времени въ чужомъ для нихъ городе, этотъ бедный еврей истратилъ потомъ все свои деньги, заболелъ и впалъ въ крайнюю бедность. Тогда Лаэртъ въ свою очередь ухаживалъ за своимъ евреемъ. Онъ пригласилъ докторовъ, кормилъ и заботился о страждущемъ и голодномъ. Богъ съ тобою, Лаэртъ! Я не зналъ тебя. Можетъ быть, тебя справедливо изгнали изъ отечества. Впрочемъ, еврей походатайствуетъ за тебя, мы надеемся, что ты не совсемъ еще закоснелый грешникъ. Я зналъ на томъ же самомъ берегу еще одного изгнанника: да кто его и не зналъ? Юлiй Цезарь едва ли имелъ больше долговъ, нежели Цицедикусъ: и, о милосердый Богъ! Какъ это ты, Цицедикусъ, ухитрился истратить такъ много денегъ и наделать долговъ? Весь день онъ работалъ для своихъ клiентовъ, ночью занимался въ Общинномъ Совете. У него не было ни жены, ни детей. Платы, получаемой имъ за его речи, доставало бы на содержанiе двадцати риторовъ. Изо дня въ день я виделъ, какъ онъ съедалъ свой скудный обедъ, состоящiй только изъ рыбы, небольшаго куска баранины и самаго малаго количества Иберiйскаго или Тринакрiанскаго вина, разбавленнаго свежею водою Рейна. Вотъ все, что у него было; и этотъ человекъ заработывалъ, платилъ талантами за таланты, и наконецъ убежалъ, оставивъ после себя Богъ знаетъ сколько долгу! Неужели человекъ, заработывающiй пятнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ, трудящiйся днемъ, ораторствующiй ночью, спящiй въ неудобной постеле, съ ужасомъ пробуждающiйся, видящiй на каждомъ углу полисмена, наблюдающаго за нимъ, и мечь правосудiя всегда висящiй надъ его головой, неужели онъ имеетъ своимъ единственнымъ развлеченiемъ газету, скудный кусокъ баранины и немного хересу съ зельтерской водой? Въ немецкихъ сказкахъ мы читаемъ иногда, какъ люди продаются известной особе у того чернаго лакея, который снимаетъ крышку съ поданнаго блюда; и не чувствуете ли вы какого-то особеннаго сернаго запаха отъ этого блюда? Фи, гадко! возьмите его прочь; я не могу есть. Она обещаетъ имъ роскошь и торжество. Победная колесница катится по городу, толпа волнуется и кричитъ ура! Пошелъ, пошелъ, кучеръ! Но кто это повисъ позади кареты? Неужели это награда за красноречiе, таланты и трудолюбiе? Неужели это конецъ трудовой жизни? Разве вы не помните, какъ опечаленные граждане Вавилона, когда Драконъ опустошалъ его окрестности, выходили по вечерамъ посмотреть на долины, усеянныя костями жертвъ, пожранныхъ этимъ чудовищемъ? О ненасытный зверь! самое отвратительное, наглое, чешуйчатое пресмыкающееся! Будемъ благодарны, дети, что оно не поглотило насъ всехъ. Отвернемтесь скорее и помолимся о сохраненiи насъ отъ его страшной пасти, костей и челюстей!

ловкихъ джентльменовъ, мошенниковъ большихъ дорогъ. Одного изъ нихъ я помню особенно хорошо; - того самаго, который никогда лично не занималъ у меня ни одного мараведиса, - одного изъ самыхъ милыхъ, вежливыхъ и любезныхъ бандитовъ, которыхъ я когда либо встречалъ. Обокрасть меня? Напротивъ! Роландо угощалъ меня, кормилъ своими обедами и поилъ винами; держалъ открытый столъ для друзей, и былъ очень щедръ ко многимъ изъ нихъ. О, какъ хорошо мне памятна одна изъ его проделокъ! Составленъ былъ планъ провезти контрабанду - табакъ. Таможенныхъ чиновниковъ предполагалось подкупить, такъ что суда могли спокойно везти его по Темзе; на берегу были уже устроены удобные склады, словомъ, за одинъ разъ можно было выручить сотни тысячъ фунтовъ. Какъ сверкали его глаза, когда онъ сообщалъ мне объ этомъ предпрiятiи! Какимъ легкимъ и вернымъ казалось оно! не могу сказать на верное: имело ли - дело это успехъ, но открытый, веселый, чистосердечный и добрый Роландо вдругъ опечалился, - въ банке на Роландо храбраго произошло гоненiе по случаю открытiя сделанныхъ имъ фальшивыхъ подписей. Онъ выходилъ изъ дому всегда вооруженный, и клялся, что не дастся въ руки живой: но его все-таки взяли, судили, и приговорили къ вечной ссылке; я слышалъ, спустя несколько времени, что онъ прiобрелъ большую популярность въ колонiи, которая удостоилась чести принять его. А какiя онъ певалъ песни! Бывало, когда предъ нами искрились кубки съ виномъ, въ которомъ небеса отражали свою синеву; я помню эти песни Роландо въ Старомъ Пiацца - кафе-хаузе. И где теперь этотъ старый Пiацца - кафе-хаузъ? Где Фивы? где Троя? Где Колоссъ Родосскiй? Ахъ Роландо, Роландо! ты былъ храбрый капитанъ, весельчакъ, красавецъ, забавникъ. Въ меня ты никогда не целилъ изъ пистолета. Ты приказывалъ наполнять мой кубокъ до самаго верха бургонскимъ, пилъ за мое здоровье, вместе съ теми, кто предпочиталъ это вино шампанскому. Coelum non animum, etc. Не думаете ли вы, что онъ исправился после переезда черезъ море и изменилъ свой видъ? У меня есть на это свое мненiе. Какъ бы то ни было, но ты, Роландо, былъ добрейшiй и гостепрiимнейшiй изъ бандитовъ; я не люблю представлять себе тебя съ цепями на ногахъ.

Знаете ли, отъ чего мне пришли въ голову все эти воспоминанiя о несчастныхъ людяхъ?. Когда сегодня утромъ сказали мне объ украденныхъ грушахъ и о сломанной ограде, я читалъ статью въ Saturday Review о Рупилiе. Я сиживалъ рядомъ за обеденнымъ столомъ съ этимъ молодымъ человекомъ и виделъ его въ раззолоченной депутатской форме. Еще вчера онъ жилъ въ роскоши, у него были длинные волосы, развевающаяся борода, брилiантовая запонка на шее и прекраснаго покроя сюртукъ. Разодетый такимъ образомъ, онъ еще вчера стоялъ въ суде. А сегодня, съ обритой головой, въ арестантской куртке онъ сидитъ на грубой тюремной порцiи. Борода и волосы обриты, блестящая депутатская форма сменилась одеждой арестанта, и твоя ежедневная бутылка шампанскаго заменена тюремнымъ какао. Бедный Рупилiй! какъ должно быть будетъ прiятно тебе, когда твое дело приведется къ концу! Мне говорили, что шампанское составляетъ обычный напитокъ въ столовой джентльменовъ нижней палаты. Какое это должно быть необыкновенное, все более и более возбуждающее жажду шампанское! Какъ несчастенъ былъ этотъ Рупилiй, въ то время, когда по наружности онъ казался намъ такимъ счастливымъ. Онъ былъ отчаянно беденъ, между темъ какъ мы воображали его такимъ благоденствующимъ! Когда великiй мистеръ Харкеръ провозглашалъ за публичными обедами: - "джентльмены, наполните бокалы и благоволите ничего не говорить за высокопочтеннаго члена депутата Ламбета!" какую душевную пытку, я воображаю, выносилъ этотъ высокопочтенный членъ палаты! Однажды, когда зашелъ разговоръ о чести какого-то джентльмена, Рупилiй сказалъ: - "если бы кто усомнился въ моей чести, я бы далъ тому пощечину". Спартанскiй мальчикъ, укравшiй лисицу, улыбался въ то время, какъ зверь кусалъ его подъ плащемъ; я уверенъ, что и подъ платьемъ Рупилiя было что нибудь острое, которое язвило его, когда мы сидели, какъ я сказалъ, за однимъ столомъ, платя дань любви къ ближнему. Да! прося Создателя о насущномъ хлебе на сей день, я въ тоже время прошу его не ввести меня во искушенiе и избавить меня отъ лукаваго!