В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк).
XX. Старое знакомство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). XX. Старое знакомство. (старая орфография)

XX.
Старое знакомство.

Невозможно было однакожь, чтобы, при всем упоении молодости к страсти, граф де Монтестрюк и принцесса Мамиани не одумались сами с появлением дневного света.

Гуго не мог надеяться, чтобы его присутствие оставалось у принцессы долго неоткрытым. Леонора ручалась, правда, за молчанье Хлои, обезпеченное вдвойне - интересом и преданностью; но оставаться долее значило компроментировать ее даром, не спасая самого себя. Ничего не делать, скрываться - это значит почти признать себя виновным; но его больше всего заботило положение самой принцессы, так великодушно предложившей ему приют у себя в отеле.

Леонора видела отражение всех этих мыслей на его лице, как видна бывает тень облака на прозрачном озере.

- Вы опять думаете меня покинуть, не правда-ли? сказала она.

- Да, правда. Прежде всего, вас самих я не имею права вмешивать в такое дело, в котором я смутно чувствую что-то недоброе. Я слишком вам обязан со вчерашняго дня и мне просто невыносима мысль, что вам может встретиться какая-нибудь неприятность из-за меня... Потом мои два служителя, всегда готовые рисковать жизнью для моей защиты... я потерял их совсем из виду; где они теперь? Один из нкх особенно, которого я знаю с детства, - почти друг мне...

- Знаю... но выйдти и быть схваченным через десять шагов - разве этим можно сделать им какую-нибудь пользу? Я смотрела на разсвете: те же люди караулят на тех же самих местах...

- Я так и думал... но опять и еще раз, дело идет об вас....

- А чего же мне бояться, если вам не грозит здесь никакая опасность?...

Принцессу прервал легкий шум: Хлоя постучалась в дверь и вошла.

- Там внизу, сказала она, какой-то человек в лохмотьях так настоятельно требует, чтоб его допустили к принцессе, что швейцар позвал меня... Я видела этого человека; он клянется, что вы будете рады его видеть... Я смотрела пристально ему в глаза...

- Я такой болван, сказал он мне, что не умею хорошо объяснить; но мне сдается, что ваши госпожа поймет меня...

- Как он сказал?... Чорт возьми! да это Коклико! вскричал Гуго. Позвольте войдти ему сюда.

Принцесса сделала знак и почти тотчас же вошел тот самый тряпичник, которого она видела спящим на улице у столбика. Он бросил свой крючок и подбежал прямо к Гуго.

- А! жив и здоров! ну, я доволен! вскричал он.

Он оглянулся кругом и потом продолжал, улыбаясь.

- Клетка-то славная и красивая, но век в ней высидеть нельзя и пора подумать, как бы из нея выйдти.

- Слышите? сказал Гуго, обращаясь к принцессе.

- Но, вскричала она, ведь там же есть люди, которые вас караулят!... и еслиб вы даже дали им смелый отпор, то прибегут другие и схватят вас!

- Потому то именно и нечего тут прибегать к смелости, сказал Коклико своим спокойным, как всегда, голосом: теперь нам её вовсе не нужно; довольно с нас будет и хитрости.

Хлоя, слушавшая до сих пор, хотела было уйдти.

Хлс=оя спрятала руки в карманы, скорчила самую скромную рожицу и стала за принцессой, поглядывая искоса на Гуго.

- Сам дьявол сидит в мошенниках, которые вас преследуют, продолжал Коклико. Тут кроется какое-то гнусное злодейство. Перед тряпичником с плетушкой не очень-то оне стесняются; кусая корку хлеба с куском сыру, я разговорился с одним из тех, что мы так славно поколотили там, на улице дез-Арси. Он рассказал мне, что их начальник, какой-то Лоредан, слывет сыном...

- Капитана д'Арпольера, прервала принцесса.

- А! вы это знаете! Это вещь такая важная, что нам нельзя ждать ни малейшей пощады с этой стороны... Кажется, этого Лоредана подняли на мостовой в каком-то городе, отданном на разграбление после того, как его взяли приступом. Бриктайль, в первый и в последний раз в жизни, без сомнения, - сделал доброе дело: он взял бедного мальчугана, кричавшого на пороге горящого дома, положил его к себе на седло и увез. Ребенок, каким-то чудом, остался жив, научился военному делу и стал, не знаю как, поручиком в дозоре, где его считают малым надежным.

- Да, надежным и даже чем-то получше, сказал Гуго.

- Вас не удивит, конечно, если я прибавлю, что для разбойника, которому он обязан дневным светом и своей шпагой, он готов на всякия муки. Я все это выпытал, потому что всегда полезно знать, с кем имеешь дело, особенно между врагами.

- А какое же будет заключенье? спросил Гуго.

- Заключенье, граф: нам нельзя разсчитывать ни на подкуп, ни на открытую силу. Лоредан отлично принял свои меры: отель окружен со всех сторон.

- Я была уверена! сказала принцесса.

- Сокрушаться особенно тут нечего. Сколько рыбы проходит через сети! И я надеюсь доказать это.

- Каким образом? спросила она с живостью. Если вам удастся, г. Коклико, то я знаю кое-кого, кто вам будет за это очень, очень благодарен.

- Э! хоть я и болван, а все-таки иногда могу кое-что придумать! и тут-то именно вот это самая барышня нам и поможет.

Хлоя поклонилась и подошла поближе.

- Есть тут еще кто-нибудь, кроме барышни, на кого можно бы положиться? спросил Коклико.

Принцесса и Хлоя переглянулись.

- Есть Паскалино, сказала Хлоя, немного покраснев; я его знаю и могу поручиться, что он сделает все, что хотите из любви к принцессе, если я его попрошу.

- Попросите, барышня, и пусть он не слишком удивляется, если увидит незнакомого товарища, который понесет с ним принцессу в портшезе.

- А! мне, значит, нужно выехать? спросила принцесса.

- Да, принцесса, среди дня, около полудня, потрудитесь сделать прогулку в портшезе; вдвоем с Паскалино вас будет иметь честь понести граф де Монтестрюк, мой господин.

- Э! Э! сказал Гуго. А ты сам?

- Раз все видели, что сюда вошел тряпичник, надо, чтоб он и вышел на глазах у всех. Принцесса позволит положить ваше платье к ней в портшез, под юпки... а барышня, ручающаяся ему

- По милости принцессы, у Паскалино две ливреи очень чистых, и он охотно отдаст ту, которая получше, в распоряжение графа де Монтестрюка, если я его попрошу; они одного роста, я вчера чуть не ошиблась.

- Значит платье у нас есть, так как барышня сейчас же пойдет попросить его у хозяина, который, наверное не откажет, в чем ручаются её хорошенькие глазки, и она принесет нам его тотчас же. Переодеться можно в одну минуту, где-нибудь в темном кабинете, и если только я не вернусь сюда, то при первом ударе полудня можно и в путь!

- И мы пойдем?... спросил Гуго.

- В такое место, где принцесса может остановить вас без всякой опасности; например, в баню или куда нибудь, где на хозяина можно вполне положиться.

- На Прачешной улице есть лавка духов Бартолино: он земляк принцессы и многим ей обязан, сказала Хлоя. Я уверена, что он вам отопрет комнату за лавкою.

- Хлоя права, сказала принцесса; без нея я бы об этом и не вспомнила... я только и думаю, что об окружающих вас опасностях и совсем память потеряла!

- А я, продолжал Коклико, я пойду разведчиком, вперед... Кадур - совершенно как поднятый собаками заяц: всегда возвращается в свою нору. Поэтому я пойду бродить на Маломускусную улицу, где он наверное ужь нас поджидает... вы понимаете, что еслиб его захватили или убили, то я бы узнал от бездельников, с которыми разговаривал. Как только соберу сведения, тотчас же побегу в лавку Бартолино, который имеет честь поставлять духи принцессе, и мы составим новый план компании... А пока барышня пусть походит здесь по соседству, будто с поручением от принцессы, и потом прийдет сказать нам, не случилось-ли чего подозрительного... Еслиб я опять вошел в отель, раз отсюда вышедши, я мог бы возбудить подозрения... а их-то именно и не нужно в настоящую минуту.

Все так и сделалось, как устроил Коклико. Хлоя скоро вернулась с прогулки, не заметив ничего особенного; Паскалино, которому она шепнула словечко мимоходом, поспешил отдать ей самую новую из своих ливрей, и в одну минуту Гуго переоделся носильщиком портшеза, с ремнем на плечах. В назначенный час, принцесса вышла с большой церемонией из растворенных настежь дверей отеля, а швейцар отдал ей честь алебардой; Коклико со своим крючком пошел сбоку и процессия двинулась по улицам медленно, как следует людям, которым спешить некуда и которые идут прилично, сохраняя достоинство, по своим делам.

Отойдя от отеля и уверившись, что все идет хорошо, тряпичник прибавил незаметно шагу и направился на Маломускусную улицу, где надеялся встретить Кадура.

Когда он огибал Львиной улицы, он увидел мальчика, который первый рассказал им о бродящих у их дома подозрительных личностях. Забавляясь волчком, Угренок поглядывал во все стороны. Заметив это, Коклико призадумался.

- Э! наш маленький приятель, сказал он, не станет даром играть так волчком; кажется, надо его пораспросить.

Он подошел к нему в ту минуту, как мальчик вытягивал шею, чтоб заглянуть за угол улицы вдаль.

- Ах! как хорошо, что вы вздумали переодеться! сказал Угренок, едва не вскрикнув от радости.

- Есть, значит, новое?

- Еще-бы. Ваши неприятели стоят там на часах. Они не сходят с места от самого разсвета!

- А мой товарищ?

- Большой черномазый, что ворочает языком десять раз во рту, прежде чем заговорит? Он пришел... я успел его предупредить. Он задумал непременно войдти домой...

- И вошел?

- Да, но через забор соседняго сада; перелез через три или четыре стены; а потом тем же путем опять ушел.

- Настоящая кошка, этот Кадур! А теперь?

Угренок поднял свой волчок и принялся скакать впереди, как заяц по борозде. Коклико шел сзади, посвистывая. Два-три человека, одетых как рабочие, ходили взад и вперед. зевая перед дверьми, но зорко поглядывая во все глаза.

- Хорошо! я знаю, что это значит! сказал себе Коклико.

Войдя в пустынный переулок, Угренок, прыгавший все время, не оглядываясь назад, толкнул дверь кабака, стекла которой были завешаны грязными кусками красной материи, и проворно юркнул туда. Коклико вошел за ним после и с первого же взгляда узнал Кадура, хотя он тоже был переодет. Араб сидел перед стаканом, до которого не касался вовсе, положив локоть на стол и опираясь головой на руку. Товарищ сел рядом на той же скамейке.

- Ну? спросил он, осушая стакан, стоявший перед арабом. Кадур обернулся; ни один мускул на лице у него не дрогнул.

- Наконец! сказал он в ответ.

- Говори скорей! сказал Коклико; нас ждет кто-то, кто сильно об тебе безпокоится, между тем как я безпокоюсь об нем.

- Тогда и говорить нечего; пойдем.

- Дьявол, а не человек! сказал Коклико; у него язык нарочно для того и есть, чтоб не говорить!

Кадур уже встал и, не отвечая, отворял дверь. Коклико увидел с удивленьем, что он остановился перед ручной тележкой, которой он было и не заметил и которая стояла у стены кабака. Араб молча надел ремень себе на плечи, стал в оглобли и двинулся, везя тележку. Тележка была наполовину полна салату и прочей зелени. Рот его стянулся от беззвучного смеха.

- Одна и та жа мысль! сказал себе Коклико: я тряпичник, а он - огородник.

Коклико пошел вперед: Угренок бежал рядом с ним. В конце улицы мальчик замедлил шаг и, дернув его за полу, сказал:

- Послушайте, еслиб я смел, я спросил бы у вас обо одной вещи.

- Говори, мальчуган, я очень рад найдти случай услужить тебе.

- Случай-то уже нашелся, продолжал Угренок, наматывая веревочку вокруг волчка: если я пригодился вам на что-нибудь, потрудитесь сказать вашему господину, чтоздесь есть бедный мальчик, который бы очень хотел отдаться ему на всю жизнь.

- Значит, ни отца, ни матери? спросил Коклико, продолжая идти.

- Ни брата, ни сестры.

- Хорошо! я знаю кой-кого, кто был таким же, как и ты.

- Вы сами, может быть!

- Я сам, и потому-то именно об тебе и не забудут... положись на нас.

Через полчаса после этого короткого разговора, продолжая - один везти свою тележку, а другой - нести свою плетушку, не обменявшись ни словом, ни взглядом, Кадур и Коклико пришли к лавке духов Бартолино. Коклико вошел первым, а Кадур за ним, в узкий корридор, в глубине которого Хлоя, стоявшая на карауле, ввела их в темную комнатку, где Гуго и принцесса Мамиани сидели запершись.

- Вот и Кадур, сказал Коклико; .если можете, вырвать у него рассказ о том, что он видел.

- А сверху морковь и репу, проворчал Коклико, потирая руки; почти такой же болван, как и я, этот бедняга Кадур!

- Значит, все спасено? спросил Гуго.

- Все.

- Теперь надо решаться, объявил Коклико, дело ясное, что мы не можем вечно жить ни в лавке с духами, ни в отеле принцессы, не оставаться навсегда в этих фиглярских костюмах.

Принцесса смотрела на Гуго с тревогой. Настал час окончательного решения.

Вдруг Гуго ударил себя по лбу и спросил Кадура:

- Ты, должно быть, нашел между бумагами пакет, запечатанный пятью черными восковыми печатями?

- Разумеется.

- Пойди, принеси его.

Кадур вышел.

- Мне дозволено пустить в ход это письмо только в случае крайней необходимости, продолжал Гуго, или крайней опасности.

- Увы! опасность грозит каждую минуту! сказала принцесса.

- Приходится, значит, прибегнуть к этому талисману, который мне дала мать моя, графиня де Шаржполь, в минуту разлуки. Кто знает? спасенье, быть может, там и заключается!

- Не сомневайтесь; в ваши лета разве можно считать все потерянным?

Кадур вошел с пакетом в руке.

Монтестрюк взял в волненьи этот пакет, напоминавший ему то счастливое, беззаботное время, от которого отделяло его теперь столько событий. Он поцеловал шелковую нитку, обвязанную вокруг конверта руками графини, и разорвал верхний конверт; на втором, тоже запечатанном черной восковой печатью, он прочел следующий адресс, написанный дорогим почерком: графу де Колиньи, от графини Луизы де Монтестрюк.

- Бедная, милая матушка! прошептал он; мне кажется, как будто вчера только она меня обнимала!

Он пересилил свое волненье и, подняв голову, продолжал:

- Ну! теперь я пойду к графу де Колиньи и у него попрошу помощи и покровительства. Только не в этом костюме хочу я явиться к нему: он должен помочь дворянину и я хочу говорить с ним, как дворянин.

- Ба! сказал Коклико, мы ужь нотеряли счет глупостям! Одной больше или одной меньше - право ничего не значит!

Кадур не сказал ни слова и вышел опять. Он достал из тележки полный наряд, лежавший под грудой капусты, и принес его графу, который в одну минуту переодел снова. На этот раз принцесса ужь не могла участвовать в экспедиции. Она должна была наконец разстаться с тем, кому всем пожертвовала. Она встала, бледная, но твердая, и, протянув ему руку, сказала:

Скоро затем, закутанный с ног до головы в длинный плащ, из-под которого видны были только каблуки его сапог, конец шпаги и перо на шляпе, Гуго дошел благополучно до отеля Колиньи, а за ним подошли Кадур - огородник и Коклико - тряпичник.

Лишь только он вошел в двери отеля, дворецкий остановил его: граф де-Колиньи занят важными делами и никого не принимает.

- Потрудитесь доложить графу, что дело, по которому я пришел, не менее важно, возразил Гуго гордо, и что он будет сам раскаяваться, если меня не примет теперь же: дело идет о жизни человека.

- Как зовут вашу милость? спросил дворецкий.

- Гриф де-Колиньи прочтет мое имя на бумаге, которую я должен ему вручить.

- Ваша милость не поверит-ли мне эту бумагу?

- Нет! граф де-Колиньи один должен прочесть ее.... Ступайте.

Дворецкий уступил этому повелительному тому и, почти тотчас же вернувшись, сказал:

Гуго застал графа де-Колиньи стоящим перед столом, заваленным картами, планами, в большой комнате, освещенной высокими окнами, выходящими в сад, залитый светом. У него был стройный стан; красивое лицо его поражало выражением смелости и упорства; ни утомительные походы, ни заботы честолюбия не оставили ни малейших следов на этом лице. Мужественный и ясный взор графа остановился на Гуго.

- Вы желали говорить со мной, и со мной одним? спросил он.

- Так точно, граф.

- Вы, значит, думали, что принесенная вами бумага настолько важна, что, не зная меня и не желая себя назвать, вы сочли себя вправе настаивать, чтоб я вас принял немедленно?

- А! отвечал граф де-Колиньи с видом любопытства. Он протянул руку и Гуго подал ему пакет.

При первом взгляде на адресс, граф де-Колиньи вздрогнул, вовсе не стараясь скрыть этого движения.

- Графиня Луиза де-Монтестрюк!... вскричал он.

Он поднял глаза и взглянул на стоявшого перед ним незнакомца, как будто отъискивая в чертах его сходство с образом, воспоминание о котором сохранилось в глубине его сердца.

- Гуго до-Монтестрюк, граф де-Шаржполь.

Граф де-Колиньи постоял с минуту в молчаньи перед сыном графа Гедеона, возстановляя мысленно полустершияся черты той, с кем он встретился в дни горячей молодости, и неопределенная фигура её, казалось, медленно выступала из далекого прошлого и рисовалась в воздухе, невидимая, но чувствуемая. Вдруг она предстала ему вся, такая, как была в час разлуки, когда он клялся ей, что возвратится. Дни, месяцы, годы прошли длинным рядом, другия заботы, другия мысли, другия печали, другая любовь увлекли его, и он ужь не увидел больше те места, где любил и плакал как-то. Как полно было его тогда его сердце! как искренно он предлагал ей связать свою жизнь с её судьбой!

- Ах! жизнь! прошептал он, и как все проходит!...

- Граф! я еще не знаю, чего желает от меня графиня де-Монтестрюк, ваша матушка; но что бы это ни было, я готов для вас все сделать.

Он сломал черную печать и прочел внимательно несколько строк, писанных тою, кого он называл когда-то просто Луизой.

Глаза полководца, который видел так часто и так много льющейся крови, подернулись слезой и взволнованным голосом он произнес:

- Говорите, граф, что я могу для вас сделать?