| Автор: | Ашар А., год: 1876 |
| Категории: | Роман, Приключения |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). XXI. Король - солнце. (старая орфография)
XXI.
Король - солнце.
Гуго в нескольких словах рассказал графу де-Колиньи, в каком он находится положении: дуэль, засада, сражение, погоня, найденный приют в таком доме, где честь не позволяла ему оставаться; в какое затруднение поставлен он всеми этими приключениями и наконец какой помощи пришел он просить у графа, в минуту крайней опасности. Он рассказал все с полной откровенностью и, увлеченный понемногу своей доверчивостью, передал всю жизнь свою с минуты отъезда из Тестеры. Его честная речь поразила графа де-Колиньи, который усадил его подле себя.
- Во всем этом, сказал он, когда Гуго кончил свой рассказ, нет ничего, чего бы я сам не сделал, еслиб был на вашем месте, - может быть, не с таким счастьем, но наверное с такой же решительностью. В сущности, кого поразили вы вашей шпагой и кто из вас первый затеял ссору? Вас задел какой то безприютный искатель приключений, один из тех бездельников, которые так и просятся на виселицу; ему давно следовало бы грести на королевских галерах. Вы положили его на мостовую ударом шпаги: что жь может быть проще? Вот разставленная вам засада - другое дело, вовсе не такое ужь простое... вы никого не подозреваете в этой низости?
- Никого. Разве вы не находите, что одна злоба самого Бриктайля может служить достаточным объяснением?
- Дуэли - пожалуй: осушают кружки, горячатся, дерутся - это встречается ежедневной но засада, погоня, записка, приглашающая вас на свиданье, где вы встречаете вместо ожидающей вас женщины отряд из ночного дозора, - вот тут вопрос усложняется! есть кто нибудь, кому бы выгодно было погубить вас?
- Никого не знаю.
- Вы говорили мне о соперничестве между вами и графом де-Шиври.
- Да, но соперничество открытое, на виду у всех, так что оно не мешает ему оказывать мне самую искреннюю дружбу. Он был моим секундантом в этой дуэли.
- А кавалер де-Лудеак был секундантом у этого капитана д'Арпальера, в котором вы встретили вашего старого знакомого, Бриктайля? Ну, а ужин, за которым у вас вышла ссора с этим бездельником, ведь его затеяли граф де-Шиври с своим другом, не так-ли?
- Как! неужели вы можете предполагать?...
- Мой милый Гуго - позвольте мне называть вас так: я имею на это право по моим летам - вы не знаете еще придворных. Самый лучший из них глубокий дипломат и всегда облекается в мрак и темноту. Этот самый Шиври, разсыпающийся перед вами в уверениях дружбы, которые вы принимаете с полной доверчивостью, так свойственною вашей молодости, да ведь это - такой человек, который не отступит ни перед чем, чтоб только устранить препятствия, заграждающия ему путь! Он знатного рода, состояние у него большое, но, говорят, и много долгов, и он разумеется не прочь бы украсить свою голову герцогской короной. Ну, а та, которая может ему доставить ее, сама позволила вам добиваться её руки... я был бы очень удивлен, еслиб Шиври вас не ненавидел!
- Мне кто-то ужь говорил то же самое.
- И этот кто-то был совершенно прав. А что касается до Лудеака, который живет под покровительством графа де-Шиври, то это - черная и низкая душа, в которой ни одна хорошая, добрая мысль не найдет ни малейшей щелки, куда бы ей можно было проскользнуть. У него нрав злой, происхождение темное, а в карманах - ничего. Это, как говорилось в старину, пленник графа де Шиври, а верный - состоящий у него на службе палач; притом же - ненасытимый в своих потребностях, упорный в мстительности, лукавый как судья, скрытный как исповедник, ловкий на все руки и храбрый, когда нужно... С такими двумя ищейками по вашему следу, держите ухо востро!
- Беда в том, что Провидение не на моей стороне...
- Ну, так я беру на себя кричать вам на каждом шагу, берегитесь! опасное место!
Граф де Колиньи отодвинул рукой развернутый на столе план, который он разсматривал, когда Гуго вошел к нему.
- Завтра, сказал он, вставая мы пойдем с вами к королю.
- К королю? вскричал Гуго.
- А почему жь нет? Вы довольно хорошого рода, чтоб иметь право быть на малом выходе... я сам повезу вас... бывают случаи в жизни, где лучше всего взять быка за рога. Ваше положение-- именно в этом роде.
- Граф будет жить здесь; приготовьте ему комнаты.
- Вы позволите мне дать тоже приказание?
- Прошу вас.
Гуго обратился к ожидавшему лакею.
- Пойдите, пожалуста, на подъезд; так есть человек с ручной тележкой и другой с плетушкой на спине. Одного зовут Кадур, а другого Коклико. Это мои друзья. Попросите их сюда.
Граф де Колиньи смотрел на него с удивленьем, пока лакей уходил.
- Я не могу, объяснил Гуго, оставить на произвол розъискам Лоредана и его дозора, как я сам в безопасности, двух слуг, которые всегда готовы рисковат для меня жизнью.
Через минуту, Гуго представил графу де Колиньи Кадура и Коклико. Оба прибрали уже в конюшни графа тележку и плетушку.
- Нельзя знать, что случится, и очень может быть, что оне нам еще понадобятся, говорил глубокомысленно Коклико.
Граф де Колиньи пользовался милостями Лудовика XIV, который не забыл, как открыто наследник великого адмирала отделился, в смутное время Фронды, от принцев и перешел на сторону короля, когда дела его далеко еще не были в хорошем положении. Эти милости давали графу при дворе видное положение, но он должен был постоянно бороться с принцем Конде, старинная злоба которого не слабела с годами. Вот это-то личное влияние свое граф де Колиньи хотел теперь употребить в пользу Монтестрюка, решась действовать смело и быстро.
На следующий же день действительно, он вместе с Гуго поехал в Фонтенебло, где находился двор, назвал своего спутника дежурному шталмейстеру и стал на таком месте, где должен был пройдти король, по возвращении с охоты.
Трубы возвестили скоро приезд Лудовика XIV, который появился в сопровождении толпы егермейстеров и дам. Другая толпа ожидавших дворян бросилась во двор - поклониться королю, и потом вслед за ним вошла в парадные залы дворца, среди пажей и голубых камерлакеев, освещавших путь факелами и свечами, огонь которых подвигался, как огненный поток. Это торжественное шествие вверх по широкой парадной лестнице служило верным изображением самого блестящого царствования короля, которое достигало в то время высшей степени славы и величия. Ослепленный окружавшею молодостью, красотой, славой, Гуго пошел вслед за Колиньи в галлерею, где король только что остановился.
- Граф де Шаржполь, нарочно приехавший недавно из Арманьяка, чтоб иметь счастье поклониться вашему величеству и лично выразить желание посвятить себя службе вашей, произнес граф де Колиньи с низким поклоном.
- Очень рад приезду графа де Шаржполя к моему двору, отвечал король, который уже начинал выказывать свое расположение к молодым людям и которому лицо Гуго понравилось с первого же разу.
- Граф де Шаржполь хочет еще просить ваше величество не отказать ему в милости, продолжал его покровитель
- Уже! ответил король, улыбаясь немного насмешливо, но не без благосклонности.
- Я хочу, чтобы признательность ознаменовала первый же день, когда мне было дозволено предоставить себя в распоряжение вашего величества, отвечал Гуго с почтительной смелостью.
- Говорите, продолжал король, обратясь к графу де Колиньи.
- Он имел несчастье встретить одного искателя приключений и, по роковому стечению обстоятельств, было вынужден обратить против него шпагу на мостовой доброго города Парижа и положить его на земь.
- Я не был бы здесь - ваше величество хорошо это изволите знать - если бы дело графа де Монтестрюка не было правым: он был вызван и должен был защищать свою жизнь против недостойного противника, который прежде еще изменил у графа де Шаржполя законам гостеприимства.
- Если так, то я прощаю и надеюсь, что вперед вы не забудете почтения и повиновения, какими обязаны издаваемым нами указам.
- Это еще не все, государь. Вследствие этой дуэли, граф де Шаржполь был завлечен в засаду и должен был защищаться против ночного дозора. который напал на него и осыпал ружейными выстрелами, в противность всякой справедливости. Он вынужден был опять обнажить шпагу и кровь была пролита.
- И я тем более об этом сожалею, сказал Гуго, гордо сохраняя свое спокойное и почтительное положение, что все честолюбие мое, при отъезде из провинции, состояло в том, чтобы пролить всю мою кровь, до последней капли, для славы вашего величества.
- Я же, ручаюсь за невинность и добросовестность графа де Шаржполя, осмеливаюсь еще сослаться и на самое имя, которое он носит. Преданность королю передается в его роде от отца к сыну. Граф де Шаржполь единственный представитель своего рода. Ваше величество изволите знать о подвиге первого из Шаржполей в такой день, когда дело шло о свободе и жизни короля Генриха IV, вашего славного деда.
- Знаю, отвечал Лудовик XIV, покойный король, отец мой, рассказывал мне эту историю, о которой слышал от августейшого главы нашего дома {Лудовик XIV остался после отца пятилетним ребенком; следовательно, сомнительно, чтоб он мог слышать от него какой нибудь рассказ, а тем менее его понять и запомнить Прим. перев.}. Я очень рад видеть при своем дворе потомка того человека, который показал себя тогда таким хорошим французом и таким хорошим солдатом. Благодарю графа де Колиньи за доставленный мне случай узнать его.
- Мое искреннее желание - идти по следам графа Самуила де Шаржполя и кинуться в свою очередь с обнаженной шпагой на врагов короля.
- Может-ли граф де Шаржполь надеяться, государь, что его не будут больше ни безпокоить, ни преследовать за такое дело, в котором правда на его стороне?
- Я прикажу и даже сделаю больше.
Король сделал знак; подошел дежурный офицер.
- Маркиз де Креки, продолжал он, в моей военной свите есть, кажется, вакантное место поручика. Скажите графу де Лувуа, чтоб отослал патент графу де Шаржполю.
Сказав это, король махнул приветливо рукой Гуго и Колиньи, и пошел далее.
Все заметили благосклонную улыбку короля во время длинного разговора с новым лицом в древнем фонтенеблском дворце. Придворные, стоявшие поодаль, придвинулись ближе: всем любопытно было узнать имя того дворянина, принятого его величеством так милостиво. Некоторые, получив ответ от графа де Колиньи, пожелали познакомиться с Гуго.
- Король разговаривал с вами сегодня благосклонно, сказал Колиньи Гуго, завтра у вас будет больше друзей, чем волос на голове.
- Тем лучше!
-- Ну, не знаю! Иногда бывает очень опасно иметь так много друзей. Их объятия напоминают мне те венки, которые жрецы вешали в древности на шею жертвам. Вас осыпают приветствиями, и именно те самые руки, которым вы доверяетесь, ведут вас незаметно к самой пропасти. Ни в одном болоте нет таких опасных ям, как в этих прекрасных, блестящих позолотой галлереях. Здесь нужно ходить, открывши глаза и уши.
Совет был хорош, но одна вещь озабочивала Монтестрюка более, чем все козни и ловушки на скользкой придворной почве: ему хотелось разгадать загадку, которая хранилась у него в кармане, в виде записки с подписью Орфиза де М...
Шиври был с нею и разсыпался в похвалах с драгоценными вещами, которые одна из горничных подавала ей. Цезарь не мог скрыть удивления при виде Гуго, но поспешил к нему на встречу.
- Что это мне говорили? за вами гоняется полиция?... Слава Богу, это неправда, как я вижу!
- Теперь это действительно неправда, но еще недавно я бы не мог этого сказать.
- Как это?
- Целая история: беготня по улицам, прыжки через стены, паденье в сад, переодеванье в шутовской наряд, и все это, чтоб отделаться от полицейских, выпущенных на меня целой стаей.
- Выходит, настоящая Одиссея? спросил Цезарь.
- Которая окончилась только в Фонтенебло, у короля.
- Теперь все для меня ясно! Вот почему, должно быть, я вас так давно и не видела, сказала Орфиза, смотрясь в зеркало... Мне тоже говорили, кажется, о какой-то дуэли, в которой вы наделали чудеса... Кто то еще вчера сравнивал вас с знаменитым Амадисом Гальским!
Сарказмы Орфизы затронули Гуго за живое.
- Эта дуэль, о которой вам рассказывали, вероятно, от нечего делать, разные любезники, отвечал он, имела удивительные последствия, и первое из них была схватка, в которой два или три бедняка лишились жизни.
- Столько разом! и, без сомнения, от вашей могучей шпаги?
- Увы, да! другое последствие - то, что ваше имя было замешано в этой истории.
- Мое имя! вскричала Орфиза.
- Ваше имя, лучшее доказательство - вот эта записка.
Гуго вынул из кармана записку, переданную ему вечером в Маломускусной улице, и подал ее раскрытою герцогине. Пробежав ее глазами, она расхохоталась.
- И вы могли подумать, что я написала подобную записку? спросила она. Вот наивность, очень близкая к дерзости! взгляните, граф де Шиври!
Герцогиня передала записку Цезарю; он улыбнулся.
- Меня обвиняют в тщеславии, сказал он, взглянув на записку; но сказать по правде, еслиб мне прислали подобное нежное письмецо, то прежде всего, разумеется, я бы вздохнул от сожаления, что не могу этому поверить, но никогда бы не подумал, что написала его герцогиня д'Авранш!... Ах! бедный друг мой! какая же странная мысль пришла вам в голову!
Орфиза улыбнулась одобрительно, и эта улыбка окончательно разсердила Монтестрюка. Он взял из рук у де Шиври записку, скатал ее шариком и спокойно бросил в огонь.
- Немного чернил... немного золы... и ничего не останется! сказал он.
- Это однакожь неблагодарно!... я бы должен был сохранить этот кусок бумаги, какая бы рука ни исписала его, хоть на память о том добре, которое он принес мне.
- Что же это такое? спросил Цезарь.
- Вещь очень ценная - благоволение короля.
- Да, в самом деле, вы видели короля! вскричала Орфиза... а я совсем ужь было об этом забыла... в Фонтенебло, кажется? по какому случаю? зачем?
- Но разве не в обычае, чтобы все дворяне королевства представлялись его величеству?... Спросите у графа де Шиври... Кроме того я должен еще был просить короля о милости.
- И получили?
- Он сделал больше: со вчерашняго дня, по высочайшему повелению, я принадлежу в военной свите его величества.
- А! протянул де Шиври.
- Это только начало, прибавил Гуго, но я надеюсь пойдти гораздо дальше и гораздо выше, во что бы то ни стало, per fas et nefas.
- Да куда же, позвольте узнать? спросила герцогиня, улыбнувшись при этом намеке и вперив в него блестящий взор.
- Но ведь вы сами знаете... до завоевания Золотого Руна.
- А! так это дело решеное, что вы похитите меня на корабле Аргосском, и даже не крикнув: берегись!
- Вы сами видите, что нет: ведь я вас предупреждаю.
- Много милости! А еслиб однакожь я вздумала отказать? Женщины так причудливы!
Гуго был просто в припадке хладнокровия; он улыбнулся, поклонился и отвечал:
- Нет, герцогиня, нет! вы согласитесь.
- Сейчас вы были наивны до дерзости; теперь вы смелы до наглости.
Орфиза встала с явным желанием прекратить разговор. Но Гуго решился идти до конца.
Он хладнокровно положил руку на эфес шпаги и поклонившись еще раз Орфизе, глаза которой сверкали от гнева, сказал ей:
Лишь только он вышел, Цезарь пожал плечами и вскричал:
- Это просто сумашедший!
Но Орфиза, под влиянием внезапного, столь обычного у женщин переворота, посмотрела ему прямо в лицо и сказала:
- Он не похож однакожь на прочих... Кого он возьмет, то съумеет и охранить!
Выйдя из отеля герцогини, Гуго пошел бродить без цели по улицам Парижа. Он мечтал о воздушных замках, над которыми видал в облаках образ Орфизы. Он сладит наконец с этой гордой герцогиней, с которой вечно приходилось начинать дело съизнова; он пожертвует для этого всей кровью, всей жизнью. Она увидит наконец, что он не шутил, когда принимал её вызов.
- С ней, говорил он себе, то улыбается надежда, то находит отчаяние; сегодня у ней - мелькала ласковая улыбка, завтра - ирония, сарказм... Молодая и прекрасная, она забавляется переменами, питается капризами... Но я сам из упрямого рода и покажу ей! Волей или неволей она должна сдаться и сдастся!
Гуго все шел да шел.
Настали сумерки, потом и шла ночь. Опомнившись, он ужь не знал и сам, куда зашел. Он ждал первого прохожого, чтоб спросить дорогу в отель Колиньи, как вдруг вблизи раздались крики. Он кинулся на шум и в узком переулке, в ночном сумраке, увидел брошенный у стены портшез, между тем как несшие его лакеи с трудом отбивались от целой шайки мошенников.
Гуго выхватил шпагу и бросился на грабителей. Как только самый отчаянный из них упал от первого же удара, все прочие бросились бежать, опасаясь, чтоб дозор не вмешался в дело, если борьба затянется далее. Гуго и не думал их преследовать и уже вкладывал шпагу в ножны, как вдруг дверца портшеза отворилась и из него вышла дама, закутанная в плащ и с черной бархатной маской на лице.
- Если она старая и дурная, сказал себе Монтестрюк, то пусть это доброе дело зачтется мне, по крайней мере, на небесах.
Незнакомка взглянула на него, пока он кланялся.
- Послушайте, что это значит? спросила она.
- Извините, но я сам хотел спросить вас об этом, отвечал Гуго, успокоившись: голос был молодой и свежий.
- Извините и вы меня, я привыкла спрашивать, но не отвечать.
- А! вот как вы их отделываете! продолжала она, взглянув опять на своего защитника.
- Да, я ужь так привык, отвечал Гуто тоже гордо, не желая уступить и в этом незнакомке; когда я бью, то всегда падают.
Она осмотрелась кругом. Из двух носильщиков и двух лакеев, которые были при ней, один был убит, двое убежали, четвертый стонал под стеной, возле опрокинутого портшеза.
- Милостивый государь, продолжала дама, когда спасают кого-нибудь, то тем самым отдаются им в распоряжение.
- Не угодно-ли проводить меня домой, но с условием, что вы не будете стараться увидеть меня, ни узнавать, кто я.
- Боже сохрани! Ужь и то иногда бывает скучно, что надо смотреть на тех, кого знаешь, и знать тех, на кого смотришь.
- Какая дерзость!
- Вот это самое слово мне сказали ужь раз сегодня, и потому-то мне не хочется говорить ни с кем.
- Перестань стонать, и марш!
Бедняга встал и потащился кое-как к концу переулка.
- Приятное приключение, нечего сказать! проворчала незнакомка, идя за ним, и вот бы посмеялись, еслиб узнали, с кем оно случилось!
-- Посмеялись бы или поплакали, сказал Гуго, шедший рядом.
- Потому что одно без другого не бывает. Женщины, как кошки, то прячут когти, то царапаются... Когда одни смеются, другие плачут.
- Вы это знаете?
- Что бы вы подумали обо мне, еслиб я не знал!
- Немного или много?
Разбуженный шумом, жилец одного из соседних домов, не слыша больше ничего, приотвориль немного окно, чтоб узнать, что случилось. При свете бывшей у него в руках свечи, дама посмотрела на Гуго внимательно, почти в упор. Гуго разсмеялся.
- Мое лицо говорит вам что-нибудь?
- Ничего.
- Ему больше и сказать нечего. Мы встретились с вами, как два ночных призрака.
- Э! да это Люксамбур! сказал Гуго будто сам себе.
- Теперь мне ужь нечего здесь бояться; можете уйдти.
Монтестрюк внезапно остановился и ужь было повернулся назад, чтоб идти, как вдруг она его удержала.
- А еслиб мне пришла фантазия поблагодарить вас, не ужели вы не дали бы мне к этому способа? спросила она, удивляясь, что он так скоро ее слушает.
- Вот, сказала она, подумав с минуту.
Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку, уходившую в шелковый рукав.
Гуго взял ее почтительно концами пальцев и, сняв шляпу и поклонившись, поднес к губам. Выпрямившись, он сказал ей:
- Теперь я должен благодарить вас.
- Э! э! сказала она, человек с сердцем, а будет придворным!
Фраза, которою заключила Орфиза де Монлюсон свой разговор с графом де Шиври, когда ушел от нея Монтестрюк, заставила сильно задуматься раздражительного Цезаря. Он хорошо знал женщин и следовательно знал также, что многия из них любят известную смелость в речах и в поступках. Он чувствовал, что Гуго, не испугавшись сделанного Орфизой приема и её насмешливой улыбки, выиграл много в её мнении. Сверх того, он выпутался удачно из такой беды, в которой другие могли бы потерять или свободу, или жизнь, и не только ничего не проиграл, но напротив приобрел милостивое внимание короля. Если он вышел с таким успехом из положения трудного, то чего нужно было ожидать от такого человека, когда ему подует попутный ветер?
Правда, у графа де Шиври был всегда под рукой Бриктайль, взбешенный поражением и дороживший теперь жизнью только для того, чтоб употребить ее на борьбу с Монтестрюком всегда и где бы то ни было; но еще долго, проколотый насквозь, он пролежит в постели и не будет в силах что нибудь предпринять. А когда этот был побежден, то ужь никого другого нельзя было и выпустить на гасконца с какой - нибудь надеждой на удачу; надо ждать, а пока принять меры, чтобы бороться тем оружием, которое доставляли ему имя и общественное положение.
Теперь надо было смотреть на герцогиню д'Авранш, как смотрит полководец в военное время на крепость. Нельзя ужь было надеяться, что она поднесет ему ключи от своего сердца на серебряном блюде, счастливая, что должна сдаться по первому требованию. Надо было вести осаду, правильную осаду, в которой необходима и система, и ловкость; надо было копать траншеи, подводить мины. Граф де Монтестрюк нашел неожиданного союзника в особе короля. Почему же и графу де Шиври, в свою очередь, не обратиться тоже к Людовику XIV, имевшему над герцогиней особенную, почти неограниченную власть? Наскоро разобранная мысль эта показалась ему недурною.
выгоду можно извлечь из этого плана для своего честолюбия.
Цезарь скоро добился случая явиться к королю и, приблизившись к нему с видом глубочайшей почтительности, он сказал:
- Государь! я желал выразить вашему величеству свое опасение, что едва ли не навлек на себя вашего неудовольствия.
- Вы, граф де Шиври?
- Увы! да, государь... Я осмелился поднять глаза на особу, которую доброта вашего величества осеняет своим покровительством.
- О графине де Монлюсон... Я предавался с упоением очарованиям её прелестей, как вдруг вспомнил, что она связана с вашим величеством такими узами, которые для меня священны. Быть может, по незнанию я шел против намерений моего государя. За моею любовью наступило раскаяние и я дал себе клятву, что, если я имел несчастье навлечь на себя немилость вашего величества, позволив себе мечтать об особе, на которую вы имеете, может быть, другие виды, то пусть сердце мое обливается кровью до конца моей жизни, но я откажусь от этой любви. А у ног короля ожидаю своего приговора... Повиноваться ему я сочту таким же священным долгом, каким счел и признание в моей вине.
Эта речь, в которой было разчитано каждое слово, понравилась Людовику XIV, который уже стремился решать своей властью всякое дело; она льстила его необузданной страсти к владычеству над всем и над всеми. Он улыбнулся милостиво и отвечал;
- Вы рождены от такой крови, с которою может соединиться, не унижая себя, графиня де Монлюсон, хотя она и возведет в герцоги того, кого изберет её сердце. По этому разрешаю думать вам об ней. Вы имеете мое королевское позволение.
- Чтобы графиня де Монлюсон не подумала, что я поддаюсь тщеславию и действую под влиянием слишком высокого мнения о самом себе, ваше величество, не разрешите-ли мне также повторить ей слова, которые я имел счастье выслушать из уст ваших и за которые я не нахожу слов благодарить моего государя?
Это было гораздо более, чем граф де Шиври смел ожидать: Людовик XIV почти сам дал ему слово.
- Теперь не одного ужь меня встретит этот проклятый Монтестрюк между собой я Орфизой де Монлюсон, сказал он себе, но и самого короля! У него выдался счастливый день; мой день, надеюсь, будет решительным.