| Год: | 1818 |
| Категория: | Критическая статья |
| Связанные авторы: | Байрон Д. Г. (О ком идёт речь) |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Чайльд Гарольд. Русские переводы Байрона. (старая орфография)
Русские переводы Байрона.
Чайльд-Гарольд.
Полный перевод знаменитой поэмы появляется только в 1860 годах. До того, несмотря на огромную известность "Чайльд-Гарольда", были переведены только небольшие отрывки:
1) Пушкину принадлежит печатный почин. В "Сыне Отечества" 1820 г., No 46, он поместил стихотворение под заглавием "Элегия". По указанию П. Б. Анненкова, в тетради, с которой печаталось издание стихотворении Пушкина, вышедшее в 1826 году, та же "Элегия" была озаглавлена "Черное море" и имела эпиграфом начальные слова прощальной песни "Чайльд-Гарольда"" - Good night, my native land. В печати, однако, нет ни эпиграфа, ни заглавия, зато в оглавлении стихотворение названо "подражание Байрону". Теперь оно обыкновенно печатается под заглавием "Погасло дневное светило".
"Подражание Байрону" - наиболее правильная характеристика стихотворения, написанного главным образцом на мотивы "Прощания Чайльд-Гарольда". Один стих:
Волнуйся подо мною, угрюмый океан
Почти целиком взят из 179й строфы IV песни:
Roll on, thon deep and dark blue Ocean roll!
* * *
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан!
Я вижу берег отдаленный.
Земли полуденной волшебные края:
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь.
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман...
Шуми, шуми послушное ветрило!
Волнуйся подо мной, угрюмый океан!
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей, страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья,
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златые,
И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви ничто не исцелило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан!..
Черное море, 1820. Сентябрь.
2) Но собственно первым переводчиком "Чайльд-Гарольда" следует считать Батюшкова, превосходно передавшого CLXXVIII и CLXXIX строфы IV песни. В печати отрывок появился, и то не в полном виде, только в "Северных Цветах" 1828 г., но сделан перевод в 1819 году. Батюшков по-английски не знал и, видимо, переводил по подстрочнику одного англичанина, с которым познакомился в 1819 году в Неаполе.
Есть наслаждение и в дикости лесов.
Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
Дробящихся в пустынном беге.
Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
И то, чем был, как был моложе,
И то, тем ныне стал под холодом годов.
Тобою в чувствах оживаю:
Их выразил душа не знает стройных слов,
И как молчать об них. не знаю.
Шуми же, ты, шуми, угрюмый океан!
Развалины на прахе строит
Минутный человек, сей суетный тиран,
Но море чем себе присвоит?
Трудися, созидай громады кораблей...
3) Ивану Козлову принадлежит ряд полупереводов, полупеределок отдельных мест поэмы. Из них особенная известность выпала на долю "Прощания Чайльд-Гарольда", названного переводчиком, как и в подлиннике: "Добрая ночь" (появилось в "Сев. Цветах" 1825 г.) Положенная на музыку, "Добрая ночь" пользовалась огромною популярностью не только в обществе, но стала любимою народною песнью и до сих пор распевается фабричными и мелким городским людом.
I.
Добрая ночь.
(Из "Чайльд-Гарольда" Байрона).
Прости, прости, мой край родной!
Уж скрылся ты в волнах;
Играет в парусах.
Уж тонут огненны лучи
В бездонной синеве...
Мой край родной, прости, прости!
Ночь добрая тебе!
Проснется день; его краса
Утешит Божий свет;
Увижу море, небеса,
А родины уж нет!
Отцовский дом покинул я;
Травой он зарастет;
Собака верная моя
Выть станет у ворот.
Ко мне, ко мне, мой паж младой!
Но ты дрожишь как лист?
Иль страшен рев полны морской?
Иль ветра буйный свист?
Не плачь: корабль мой нов; плыву
Уж я не в первый раз;
Не перегонит нас.
"Не буйный ветр страшит меня,
Не шум угрюмых волн:
Но не дивись, сир Чальд, что я
Тоски сердечной полн!
Прощаться грустно было мне
С родимою, с отцом;
Теперь надежда вся в тебе
И в друге... неземном.
Не скрыл отец тоски своей,
Как стал благословлять;
Но доля матери моей -
День плакать, ночь не спать,--
Ты прав, ты прав, мой паж младой!
Как сметь винить тебя?
С твоей невинной простотой,
Ах, плакал бы и я!
Но вот и кормщик мой сидит,
Весь полон черных дум.
Иль моря грозный шум?
"Сир Чальд, не робок я душой.
Не умереть боюсь.
Но я с детьми, но я с женой
Впервые разстаюсь!
Проснутся завтра на заре
И дети и жена,
Малютки спросят обо мне,
И всплачется она -
Ты прав, ты прав! И как пенять,
Мой добрый удалец!
Тебе нельзя не горевать:
И муж ты и отец!
Но я... Ах, трудно верить мне
Слезам прелестных глаз!
Любовью новою оне
Осушатся без нас.
Лишь тем одним терзаюсь я,
Не в силах то забыть,
О ком бы потужить!
И вот на темных я волнах
Один, один с тоской!...
И кто же, кто по мне в слезах
Теперь в стране родной?
Чтож рваться мне, жалеть кого?
Я сердцем опустел,
И без надежд и без всего,
Что помнить я хотел.
О, мой корабль! с тобой я рад
Носиться по волнам;
Лишь не плыви со мной назад
К родимым берегам!
Далеко на скалах, в степи
Приют сыщу себе;
А ты, о родина, прости!
Ночь добрая тебе!
II.
IV песнь "Чайльд-Гарольда" привлекла особенное внимание Козлона. Он перевел из нея 3 отрывка: строфы 104--103, 130--137 и 178--183.
а) Строфы CIV--СV входят в собрание сочинений Козлова (см. "Стихотворения И. И. Козлова" под редакцией Арс. И. Введенского, Спб. 1902 г., стр. 170) без указания, что это не оригинальное произведение, а перевод. Впервые напечатано в "Стихотворениях И. Козлова" изд. 1828 г.
Гробница, я с жилицею твоей
Как бы знаком, и веет здесь над нами
Мелодия давно минувших дней;
Но звук её, как вой под облаками
Далеких бурь с утихшими грозами,
Уныл и свят. На камень мшистый твой
Сажуся я. Мой дух опять мечтами
Смущен, горит,--и снова предо мной
Весь ужас гибели, след бури роковой.
Но чтож? когдаб из выброшенных прежде
И тлеющих обломков корабля
И маленький челнок моей надежде
И мог собрать, и в грозные моря
Пуститься в нем, и слушать, как шумя
Волна там бьет, судьба где погубила,
Что мило мне - куда причалю я?
Исчезло все, чем родина манила:
Приют, надежда, жизнь - и там, как здесь могила.
б) Строфы СХХХ--СХХХVИИ впервые напеч. в "Библ. для чтения" 1834, No 12.
"Чайльд-Гарольда".
(Лунная ночь. Лорд Байрон бродит один по развалинам Колизея: бьет полночь).
О время, мертвых украшатель,
Целитель страждущих сердец,
Развалинам красот податель.
Прямой, единственный мудрец!
Решает суд твой неизбежной
Неправый толк судей мирских.
Лишь ты порукою надежной
Всех тайных чувств сердец людских,
Любви и верности; тобою
Я свету истину являю.
Тебя и взором, и душою.
О время-мститель! я молю.
В развалинах, где ты священный
Для жертв себе воздвигло храм,
Младой, но горем сокрушенный.
Твоею жертвою - я сам.
О, Немезида! чьи скрижали
Века измены не видали,
Чье царство здесь внушало страх:
О ты, которая с змеями
Из ада фурий созвала.
И, строго суд творя над нами.
Ореста мукам предала!
Возстань опять из бездны вечной:
Явись правдива и грозна!
Явись! услышь мой вопль сердечной!
Возстать ты можешь - и должна.
Быть-может, что моей виною
Удар мне данный заслужен;
И если б он другой рукою,
Мечем был праведным свершен.--
То пусть бы кровь моя хлестала!..
Теперь пролиться ей не дам.
Молю, чтоб на злодеев пала
Та месть, которую я сам
Оставил из любви... Ни слова
Я сплю, но ты уже готова,
Уж ты возстала - ты не спишь.
Нет в этом веке принужденья.
И я не ужасаюсь бед:
Где тот, кто зрел мое смятенье
Иль на челе тревоги след?
Но я хочу, и стих мой смеет -
Нести потомству правды глас;
Умру, но ветер не развеет
Мои слова. Настанет час!..
Стихов пророческих он скажет
Весь тайный смысл, - и от него
На голове виновных ляжет
Гора проклятья моего.
Тому проклятью - быть прощеньем!
Внимай мне, родина моя!
О, небо! ведай, как мученьем
И душа истерзана моя!
Неправды омрачен туманом.
И жизни жизнь была обманом
Разлучена, увы, со мной!
И только тем от злой судьбины
Не вовсе сокрушился я.
Что не из той презренной глины,
Как те, о коих мысль моя.
Обиду, низкия измены.
Злословья громкий, дерзкий вой
И яд его шумящей пены,
И злобу подлости немой
Изведал я: я слышал ропот
Невежд и ложный толк людей,
Змеиный лицемерья шопот,
Лукавство ябедных речей:
Я видел, как уловка злая
Готова вздохом очернить
И как, плечами пожимая,
Молчаньем хочет уязвить.
Но что-ж? я жил, и жил не даром!
И кровь кипеть не прежним жаром
И разум силу потерять,--
Но овладею я страданьем:
Настанет время, - надо мной
С последним сердца трепетаньем
Возникнет голос неземной,
И темный звук осиротелой
Разбитой лиры тихо вновь
В груди теперь окаменелой
Пробудит совесть и любовь.
в) Строфы (CLXXVIII--CLXXXIII) впервые появились в "Стихотворениях И. Козлова" 1828 года.
К морю.
(Из "Чайльд-Гарольда", Байрона).
(А. С. Пушкину).
Отрада есть во тьме лесов дремучих
Востори живет на диких берегах;
Гармония слышна в волнах кипучих
И с морем есть беседа на скалах.
Мне ближний мил: но там, в моих мечтах,
Природу я душою обнимаю,
Она милей; постичь стремлюся я
Все то, чему нет слов, но что таить нельзя.
Теки, шуми, о море голубое!
И человек, губящий все земное,
Где твой предел. уже страшится сам.
Возстанешь ты - и горе кораблях,
И бич земли, путь дерзкий означая
Идет на дно, где скрыт его и след -
И он не в саване. не в гробе, не отпет.
Твои поля злодей не завоюет.
Твои стези не для его шагов:
И тот пропал, ктоб сушу был готов
Поработить. Его до облаков,
Дрожащого. с презреньем ты бросаешь.--
И вдруг, резвясь, в пучину погружаешь:
Его ударишь ты--и век он тамь лежит.
Бросающий погибель и оковы.
Огонь и смерть из челюсти своей.
Рушитель сил, левиафан дубовый,
Игрушкою бунтующих зыбей
И с тем, кто в нем надменно в бой летает,
Кто, бренный сам, владеть тобой мечтает;
Подернуло ты пеной бурных вод
Предел держав, твой берег изменился:
Где Греция, и Рим, и Карфаген?
Свободный, он лишь волн твоих страшился;
Но, сильных раб и жертва перемен,
Его везде неволя утомила,
И сколько царств в пустыни изсушила!
Твоя лазурь, веков отбросив тень,
Все та-ж - млада, чиста, как в первобытный день.
Он зрит в тебе при бурях образ Свой.
Струишься-ль ты, бунтуешь иль играешь.
Где твердый лед, и там, где пылкий зной,
Ты, океан, чудесен красотой,
Незримого престол, как небо вечный,
Времен, пространств заветный властелин,
Течешь ты, страшный всем, глубокий и один.
4) Усерднейшим образом переводил в 1820-х гг. Байрона (1804--1860), много сделавший для истории и этнографии Малороссии, но лишенный поэтического таланта. Некоторые переводы его печатались в "Москов. Телеграфе", но большинство впервые напечатаны в книжке, почему-то озаглавленной "Стихотворения И. Маркевича" (Спб., 1829), хотя она кроме переводов из Байрона ничего в себе не заключает
Из "Чайльд-Гарольда" Маркевич перевел: Песнь II - Строфы XXIII--XXVI и LXXXV--LXXXIX: песнь IV строфы LXIX--LXXI, СХХИ--СХХИV, CLXXVII--CLXXIX и др.
За чем я не могу в пустыне обитать,
Предаться красоте мечтанья
И мрачные воспоминанья
О светских горестях навеки потерять?
Стихия грозная! твой шум,
Одушевляющий природу
Мне пробуждает сердце, ум.
Есть прелести в уединенных,
И для сердец воспламененных
Есть восхищение над бездной на брегах.
Оставлен смертными, забыт молвой и горем,
В час утренний, в вечерний час.
Ничто там не тревожит нас.
Какую сладкую мелодию имеет
Однообразный шум вздымающихся волн!
Пред ними человек, очарованья полн,
Я забываю там, чем был я, чем мог быть,
И что я чувствую, - нет силы изъяснить.
Обширный океан! сливайся с небесами,
Волнуйся и шуми лазурными волнами;
И протекает путь безмерный;
Жесток, обманчив легковерный
Развалинами он покрыл лицо земли
На ней пусть кровь его дымится:
И никогда в волнах твоих
Мы не найдем следов людских.
Скол часто испускает стон
И погружается с
В неизмеримость бездны он
Но ты вздызмаешься, ты бьешь о брег волною,
Подъемлешься, кипишь, - и с пеною седою
До неба труп его летит
5) А. С. в "Вест. Европы" 1830, No 4, напечатал перевод "Прощания" Чайльд-Гарольда, не представляющий литературного интереса и не особенно точный.
6) В. Щастный в "Невском Альманахе"1830 г., дал довольно точный перевод тех-же строф ИV-й песни, CXL--CXLI, которые через несколько лет привлекли внимание Лермонтова. Замечательно, что и озаглавил он свой перевод так же, как позднее озаглавил Лермонтов - "Умирающий гладиатор". В подлиннике строфы эти не имеют особого названия.
CXL.
На длань склонен, безтрепетен лицом,
С решимостью в тускнеющих очах -
Упорное борение с концом!
Уже к земле он близится челом,
Последняя кровь капает дождем -
И вот под ним пошел кругом песок,--
Он гибнет, прежде чем плесканий гром замолк.
CXLI.
Далеко был он взором и душой.
Награда, жизнь теряемая им, ему ничто;
Он видеть мнил родной
Дуная брег, там свой шалаш простой,
Зарезан здесь, для прихоти чужой!
Мысль тяжела! умрет ли не отомщен
Явитесь готфы!.. Рим отднесь вам обречен.
7) В. Чижов "Лит. Приб." к "Русск. Инв." 1831 (No 47 стр. 366) поместил посредственный перевод "Прощания" Чайльд-Гарольда.
8) Пользовавшийся некоторою известностью в 1830х годах поэт Трилунный (псевдоним Дмитрия Юрьевича в "Альционе" 1831 г., поместил "Море" - перевод-подражание тем-же излюбленным русскими поэтами строфам CLXXVIII--CLXXXIII песни ИV-ой.
Море.
Подражание Байрону.
Волнуйся, синий океан!
Тебе удел завидный дан!
Блуждают стаи кораблей:
Их легкий след на миг один
Браздит чело твоих равнин!
Напрасно с гордою душой
Поработил твой мирный брег:
Тебе не страшен человек!
Не смеет дерзкой он стопой
Попрать кристалл твой голубой!
Он не присвоит у тебя
Твоих мятежных гордых волн -
Тебе корабль как легкий чолн!
Неодолимый исполин!
С веками споришь ты один -
И на седом твоем челе
Сатурн не наклеймил морщин!
Скажи: где Греция, где Рим?
Их потешал в былые дни?
Все тот-же ты - но где ж они?
Уж ты давно оплакал их
Надгробным гимном волн седых!
Ты отражаешь в глубине:
То черный лик громовых туч,
То солнце в светлой вышине!
Эмблема вечной красоты,
В порфире влажной, голубой -
Таков и ныне образ твой!
Он тих, он светел и глубок...
Но и тебя постигнет рок:
И будешь снова мрачен, сир
Как был в хаосе одинок...
И от святых небес далек,
Безбрежный в бездне пустоты -
Тот-же Трилунный поместил в "Литературных Прибавлениях к Русскому Инвалиду" 1832 г. отрывок из поэмы на мотивы IV песни "Чайльд-Гарольда" - "Байронова урна" (глава ИV. Байрон. обозрев развалины Рима и прощаясь с берегами Италии, вспоминает о судьбе Тасса).
Песнь Байрона.
О, Тасс, божественный певец,
Мир твоему заросшему кургану!
С главы твоей веред
Не удалось сорвать
Презренному тирану.
И там, где звук гремит цепей,
В душе твоей
Огонь небесный вдохновенья.
Безсмертья луч
Как херувим
Врагу певца
Позор презренья!
Альфонс, как червь,
В земле истлел,
Веков проклятье зазвучало,
И налегло
На тот курган,
Где спит тиран!
О, Тасс, и я
Гоним судьбой!
И надо мной
Не совершат
Могильной тризны.
Без слез, без слез
Истлеешь ты,
Мой прах холодный!
Беглец безродный,
Один засну
Под неродным
И дальним небом.
Шуми, бушуй,
Седое море!
Неси мой челн
Над бездной волн,--
Где мог бы я
Обресть покой
Души невинной,
В тот дальний край,
Былые дни
Навек забыть:
И для надежды снова жить!
9) В. Любич Романович"Дон-Жуана" (см. при обзоре переводов этой поэмы), переводил также из "Чайльд-Гарольда": из III песни строфы LXXXV--LXXXVIII; из IV строфы LXVI, СХХVIII--СХХХИ, CXLVI и CXLVII. Эти переводы напечатаны в "Стихотворениях В. Романовича" (Спб., 1832).
10) Иван Гогниев, много переводивший из Байрона в "Литер. прилож. к Русскому Инвалиду" 1834 г. (No 58), напечатал перевод-подражание начала III песни
Прощание Баирона с дочерью.
"Чайльд-Гарольда").
I.
Сходна-л ты с матерью своею,
Мое покинутое чадо,
Краса обители моей,
Когда в последнее взирал
Я на чело твое младое,
Луч упованья согревал
Мечты мои. - Теперь иное:
И мрачный океан встречаю,
И воем бури оглушен!
И в путь лечу! Куда - не знаю!
Но кончено. С минуты сей
Не возбудит в груди моей
Вдали чуть видный средь зыбей
Родимый берег Альбиона.
II.
По граням, ветрами влекомым ,
И подо мною скачет вал,
Как конь под всадником знакомым.
Бушуй холмами, царство волн, .
Несися быстро в путь, мой челн,
Послушный бури своевольно!
Пусть грозен треск снастей тугих, '
И в зыбях воздуха клубится
Мой грустный путь не прекратится. j
Я, как низверженный с скалы
Тростник на лоно океана,
Блуждаю по безбрежью мглы,
Несет дыханье урагана.
11) *** в "Галатее" 1839 г., ч. V, No 39 поместил стихотворение "Из Чайльд-Гарольда". Это не перевод, а крайне растянутые и весьма посредственные вариации на мотивы "К Инесе" I й песни.
12) Известная поэтесса поместила в "Москвитянине" 1841 г. ,ч. VI, No 12, перевод CLXI и CLXII строфы IV песни под заглавием:
Аполлон Бельведерский.
Отрывок из Байрона.
Вот он - владыка неизбежных стрел.
Я солнце воплощенное узрел;
Торжественный, он вышел из сраженья,
Слетело с лука неземное мщенье,
И светлые глаза его блестят.
Стоит могуч, величествен и свят,
И бога проявил его единый взгляд.
* * *
И если же похитил Прометей
Тем выплачен тот долг, кем мрамор сей
Был славою увенчан вековою,
Хот и земной возсоздан он рукою,
Но мыслью неземной, - и власть времен
И невредим доселе дышит он
Тем пламенем святым, которым сотворен.
13) В "Отеч. Записках" 1842 г. (No 4) появился знаменитый "Умирающий гладиатор" Лермонтова"Умирающий гладиатор", помеченный 2 февраля 1836 г, напечатав после смерти Лермонтова и, может быть, этим объясняется то, что вплоть до новейших изданий последних 10 лет печаталась только половина стихотворения, именно вот что:
Умирающий гладиатор.
I see before me the gladiator lie...
Byvon.
Ликует буйный Рим, торжественно гремит
А он пронзенный в грудь, - безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят его колена,
И молит жалости напрасно мутный взор...
Надменный временщик и льстец его, сенатор,
Что знатным и толпе сраженный гладиатор?
Он презрен и забыт... освистанный актер
И кровь его течет; последния мгновенья
Мелькают, - близок час... Вот луч воображенья
И родина цветет - свободной жизни край.
Он видит круг семьи, оставленной для брани,
Отца, простершого немеющия длани,
Зовущого к себе опору дряхлых дней...
Все ждут его назад с добычею и славой...
Напрасно: жалкий раб, он пал, как зверь лесной,
Безчувственной толпы минутною забавой...
Прости, развратный Рим! - прости, о край родной!
В рукописи (см. Полное собр. соч. Лермонтова под ред. Арс. И. Введенского, Спб. 1801, стр. 7) есть еще две строфы, уже ничего общого с Байроном не имеющия:
Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься безмолвной головою,
Без веры, без надежд - игралище детей,
Осмеянный ликующей толпою!
И пред кончиною ты взоры обратил
С глубоким вздохом сожаленья
Которую давно для язвы просвещенья,
Для гордой роскоши безпечно ты забыл.
Стараясь заглушить последния страданья,
Ты жадно слушаешь и песни старины,
Насмешливых льстецов несбыточные сны.
14) А. Бржеский напечатал в "Иллюстрации" 1840 г. (т. III, No 36, стр. 577) перевод "Прощания Чайльд-Гарольда". Нам не удалось его видеть, потому что ни в Публичной Библиотеке, ни в Библиотеке Академии Наук этого No нет.
15) Николай Берг "Москвитянине" 1850, ч. I No 2, гораздо более точную передачу тех-же строф, которые привлекли внимание Лермонтова:
Гладиатор.
Я вижу: пал борец, противником сраженный;
Уж смерть кладет печать на бледное чело,
Уж выскользнул из рук кинжал окровавленный.
Поникнул он своей тяжелой головою,
И стонет, тусклый взор к тиранам возводя.
И раны кровь бежит багровою струею
И каплет каплями осенняго дождя;
Он умер - а толпа шумит и веселится...
Он слышал крики их, но духом не смутился,
Награды не хотел от злобных палачей.
Но сердцем к берегам Дунайским уносился,
Где все, что было им так пламенно любимо,
Где молодость свою он резвую провел...
Теперь, отец семьи, на шумных играх Рима,
На мерзостном пиру, зарезан точно вол!
Чу! Вандалы идут толпой ожесточенной!...
16) К. Картамышев в "Москвитянине:" 1851, III, No 9--10, поместил "Венеция. Из Байрона". Это собственно не перевод, а стихотворение на мотивы III строфы ИV-й песни.
Венеция.
Невеста пышная полуденных зыбей,
Столица роскоши и праздничных затей,
Венеция, дитя могущества и славы!
Среди лагун твоих теперь уж не поет
И запустение в стенах твоих живет.
И прахом рушатся ряды дворцов старинных
На берегах твоих безмолвных и пустынных...
Природа лишь твоя по прежнему цветет;
И небо теплое с приветливой улыбкой,
Нагнувшись над тобой, глядится в влаге зыбкой.
И сонмы тех же звезд, средь гладкой мглы ночной,
Блистают над твоей развенчанной главой.
17) в "Отеч. Зап." 1854 г., No 12, поместил "Моро, из Байрона" (перепеч. к "Стихотворениях И. И. Грекова". Спб., 1860). Это собственно вариации на мотивы конца IV песни.
Опять я на волнах! Опять передо мною
Оне кипят в пространстве голубом
И подымаются горою,
Ласкаемый знакомою рукою!
О, волны бурные, вам шлет душа привет!
Да будет быстр ваш бег! до цели нужды нет!
Носите лишь меня - вот все, чего хочу я.
Пускай гремит и блещет в них гроза,
И мачта ломится, и, яростью бушуя,
Рвет ветер в клочья паруса: мне все равно -
Мне нужно лишь стремленье.
Срывает ветра дуновенье
И носит по морю седой, разгульный вал.
Мне все равно... О, тот, кто не годами
Считает жизнь свою в юдоли бед,
Но от страданий сединами,
Кто мыслью глубоко проник
В сердца людей и в жизненный тайник.
Чье сердце кровью истекало.
Чьи думы гордые здесь слава волновала,
И в душу страсть свое вонзило жало.
Как ядовитая змея;
Того доступно будет думам,
Отраду тайную находит для себя
Над безднами морей, под их немолчным шумом,
Иль средь пустынь, которые мечта
Роями светлыми видений наполняет,
Очарованье никогда...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
18) П. Попов поместил в "Ярославских Губернских Ведомостях" 1859 г. (часть неофициальпая, No 39, стр. 289). "Прощание Чайльд-Гарольда". Неведомый провинциальный поэт справился со своею задачею довольно удовлетворительно:
Уж мгла брега твои от глаз моих скрывает,
И моря холод веет надо мной,
И стая чаек вкруг меня летает.
Вперед! Вперед! Туда, где солнце погружает
Ему привет пловец свой посылает...
Прости, прости, мой милый край родной:
Пройдут часы, заря займется снова -
Увижу море я, увижу бег валов.
При новом дне я не увижу вновь.
И замок, где семья родная ликовала,
Печаль своим покровом обовьет,
И выростет ковыль вдоль стен высоких вала.
19) Превосходно перевел "Прощание Чайльд-Гарольда" Михаил Ларионовичь Михайлов ("Современник" 1860, No 10 и "Стихотворения М. Михайлова" Спб., l860, 1862 и 1890).
Прости.
Прости, прости, мой край родной!
Ты тонешь в лоне вод.
Ревет под ветром вал морской.
Свой крик мне чайка шлет.
Плыву во тьме ночной.
Да будет тих твой сон! прости,
Прости, мой край родной!
Не долго ждать: гоня туман,
Увижу небо, океан:
Отчизны - не видать.
Заглохнет замок мой родной;
Травою заростет
Собака у ворот.
Малютка паж мой! ты в слезах.
Скажи мне, что с тобой?
Иль на тебя наводит страх
Корабль мой нов - не плачь, мой паж!
Он цел и невредим.
В полете быстрый сокол наш
Едва-ль поспорит с ним.
Не все ли мне равно!
Не страх, сэр Чайльд, мне сердце сжал:
Оно тоской полно.
Ведь я отца оставил там,
Одно прибежище мне - к вам,
Да к Богу в небесах.
"Отец, как стал благословлять.
Был тверд в прощальный час,
Не осушая глаз".
Горюй, горюй, малютка мой!
Понятна грусть твоя.
И будь я чист, как ты, душой,
А ты, мой йомен, что притих?
Что так поник челом?
Боишься непогод морских
Иль встречи со врагом?
"Сэр Чайльд, ни смерть мне не страшна,
Ни шторм, ни враг, ни даль;
Но дома у меня жена:
Ее, детей мне жаль!
"Хоть и в родимой стороне,
Как спросят дети обо мне,
Что скажет им она?"
Довольно, друг ! ты прав, ты прав!
Понятная печаль!
Смеясь, я еду в даль.
Слезам лукавых женских глаз
Давно не верю я:
И знаю, их другой как раз
В грядущем - нечего искать,
В прошедшем - все мертво.
Больней всего, что покидать
Не жаль мне ничего.
Один остался я...
И что жалеть мне о других?
Чужда им жизнь моя.
Собака разве... да и та
А тамъбыла бы лишь сыта,
Так я и ей чужой.
Корабль мой, пусть тяжел мой путь
В сырой и бурной мгле -
Лишь не к родной земле!
Привет вам, темные валы!
И вам, в конце пути,
Привет, пустыни и скалы!
20. Н. Берг в "Нашем Времени" 1861, No 23, поместил перевод-подражание строф 179--184 ИV-й песни. Это те же строфы, которые привлекли к себе внимание Пушкина, Батюшкова, Козлова.
Катись, глубокий, синий, бесконечный,
И, гордую красу твою храня,
И тихо убаюкивай меня!
Люблю пучин твоих водовороты,
Когда, как пух, по прихоти своей,
Бросаешь ты, играя, наши флоты.
Царя земли, - у волн твоих от века
Смирилась власть и гордость человека.
Ты сокрушал надменные труды
И - мнящий быть везде равно могучим -
Обломки мачт валам твоим кипучим.
И сам, на небо очи возведя,
С глухой мольбой, со скрежетом и воем -
Тонул, как капля малая дождя,'
Без звука труб и твой сердитый вал
Его следы навеки замывал.
Всегда велик, всегда равно прекрасен,
Невыразим, в часы ли ярых бурь,
Ты отразишь небесную лазурь,
Иль ярких звезд ночные хороводы.
И, погрузят в величественный сон,
Роскошно дышат царственные воды,
Зерцало бесконечное природы.
Катись, могучий, царственный, катись!
Ты - хаоса нестареющий зритель!
Столетия как бури пронеслись,
Свои бразды повсюду провело,
Но ни одной обидною морщиной
Не тронуло оно твое чело..
Катись, глубокий, вечный и единый!
Каким тебя застало мирозданье,
И той же вечной полон красоты!
Победой нам минувших лет преданья,
Каких ты был свидетель перемен?
Исчезло все во мгле времен дремучей...
Катись, глубокий, царственный. могучий!
Как я люблю тебя, мой океан!
Цветущие тебе я отдал годы;
Как я любил в минуту непогоды
Носиться вплавь на яростных валах
И руку класть на твой хребет зыбучий!
Ты страшен был - но был то сладкий страх,
Всего меня восторгом охватя.
И был твое любимое дитя...
21. Аполлон Григорьев сделал первую попытку перевести всю поэму, но, к сожалению, не пошел дальше которая была напечатана в журнале "Время" 1862 г., No 7. перевод Григорьева занимает выдающееся место, в ряду переводов "Чайльд-Гарольда". В общем довольно точный, он сделан с одушевлением, хотя, как многие переводы Григорьева, не лишен известной разухабистости и вульгарности, образчиком которой может служить хотя-бы первая строфа:
О ты, чей род с небес вела Эллада.--
О муза, бред иль вымысел певцов,
Всех жалких лир истертая отрада!
И я скитался вдоль реки хваленной.
Вздыхал у запустевших алтарей,
Где кроме вод все полно жизнью сонной,
И ни одной из девяти - ей-ей! -
22. Д. Л. Михаловскому принадлежит ряд переводов отдельных строф "Чайльд-Гарольда". Из них к концу 1860-х г.г. относятся: 1) "На Развалинах Колизея" ("Отеч. Зап." 1868, No 3); Строфы CXXX--CXLII песни IV. II. "Океан": строфы CLXXIX--CLXXX1V песни IV. Это те-же строфы, которые привлекли внимание Пушкина, Батюшкова, Козлова и др. Ш. "Гладиатор" ("Модный Магазин" 1866, No 6). Эти переводы перепечатаны в книге "Иностранные поэты в переводе Д. Л. Михайловского" (Спб. 1876), стр. 13--20).
I.
О, Время, ты, что красоты венец
Развалинам даешь! о, добрый гений,
Единый врач истерзанных сердец
И исправитель наших заблуждений!
Любви и дружбы искренней и ложной,
Единственный мудрец, судья святой,
Творящий суд правдивый, непреложный -
Хоть иногда и долго, долго ждет
О, Время-мститель, от твоих щедрот
Молю теперь единственного дара!
Среди руин, где ты гигантский храм
И свой алтарь воздвигло Разрушенью,
И моему дай место приношенью.
Мои дары - руины прошлых лет,
Не многих, но отмеченных судьбою;
Не внемли мне, когда напрасно свет
Но если я презренье сохранил
К врагам, что так против меня возстали -
Ужель свой крест напрасно я носил,
И не придет пора печали?
О ты, что свой правдивый счет ведешь.
Где всякая записана обида,
И карой за неправду воздаешь,
Ты, но чьему велению толпой
Из тартара все фурии стеклися
И поднялся вокруг Ореста вой
О мщении - тебя зову, проснися!
Тебя теперь из праха вызываю!
Иль ты не слышишь вопля моего?--
Но встанешь ты, я твердо уповаю.
Я не скажу, что я за грех отцов,
И рану я выдерживать готов,
Которая в груди моей дымится,
Когда б ее нанес мне правый меч,
Когда б я знал, за что я так страдаю;
Ее тебе отныне посвящаю.
Ты отомстишь: для мщенья время есть,
Когда карать неправду ты возьмешься,
Хотя б я сам и позабыл про месть;
И если вдруг раздался голос мой,
То вызван он не пыткою страданья:
Видал ли кто, чтоб гордой головой
Я поникал в минуту испытанья?
Я по себе оставить; пусть истлеет
В могиле мой давно забытый прах,
Но никакой их ветер не развеет;
Значение пророческое их
Придет пора - и на людей мой стих,
Как гром из туч, проклятьем разразится.
Проклятием - прощенье будет. Мне ль -
О мать-земля, о небо, к вам взываю! -
В борьбе с своей судьбой я не страдаю?
Или мой мозг не высох оттого?
Иль люди жизнь мою не отравили,
Не растерзали сердца моего
И если я в отчаянье не впал,
Так потому, что против бед гнетущих
Природа мне дала не тот закал.
Что у людей, вокруг меня живущих.
От крупных зол до хитрости ничтожной,
От громкого хуленья клеветы
До шопота измены осторожной.
Тех низких душ, которых тонкий яд
И чей прямой, повидимому, взгляд
Исполнен лжи и хитрости лукавой:
Так холодна, так сдержанна их речь;
Безмолвно лгут они открытым взором,
Их выдает немым своим укором.
Но ведь я жил, и не напрасно жил:
Мой ум свою утратить может силу,
Огонь, что кровь мою животворил,
Но нечто есть в груди моей, чего
Не истребит ни время, ни страданье;
Незримое, безсмертное дыханье;
Как ария забытая певца,
Она порой смутит их дух волненьем,
Расплавит их железные сердца
Теперь конец. Приветствую тебя,
Могущество без наименованья
И без границ! полночный час любя,
Ты бродишь здесь, средь мертвого молчанья...
Где высятся оставленные стены,
Как мантией, покрытые плющом,
И ты царишь средь величавой сцены,
Давая ей тот смысл, тот дух живой,
Участвуем взволнованной душой
В делах веков, давно мелькнувших мимо.
Здесь шум толпы арену волновал,
При зрелище кровавого сраженья,
То ропотом невнятным сожаленья.
Из-за чего-ж тут резались рабы
И погибал несчастный гладиатор?
Чернь тешилась позором их борьбы
Так что ж? не все-ль равно, где люди мрут?
Арены круг и славной битвы поле -
Лишь разные две сцены, где гниют
Главнейшие актеры их - не боле...
Опершись на слабеющия руки;
Не жить ему, но мужественно он
Выносит боль своей предсмертной муки.
И падает из раны тяжело,
Густая кровь, и бледное чело
Склоняется все ниже над землею...
В безумии восторга своего
Толпа шумит и в изступленьи диком
Безжалостным, безчеловечным кликом.
Он слышал все, но кликам не внимал:
Не думал он о жизни угасавшей
К толпе, вокруг безумно ликовавшей:
Нет, взор его был с сердцем вместе там.
У хижины, на берегу Дуная,
Где бегали безпечно по полям
И там их мать... Но где же их отец?
Зарезан он для развлеченья Рима.
Возстаньте же, о готфы, наконец!
Пусть будет месть грозна, неумолима!
ОКЕАН.
Волнуйся же, глубокий океан!
Хотя скользят над бездною твоею
Тьмы кораблей и флоты разных стран,
Лишь землю он руинами покрыл,
Но берег твой - предел его владений;
Он вод твоих себе не покорил,
В них лет следа его опустошений,
На глубине, с последним слабым стоном,
Исчезнет вдруг, как капля без следа,
Охваченный твоим холодным лоном.
Его следов нет на твоих путях,
Его встряхнешь ты на своих волнах
И твой порыв ту силу уничтожит,
Которой он владеет для того,
Чтоб на земле творить опустошенье.
И жалкая надежда на спасенье?
У пристани он был, но к облакам
Подбросил ты его волной сердитой
И выкинул на берег; пусть же там
Империи по берегам твоим
Могуществом цвели и разрушались.
Ассирия, и Греция и Рим,
И Карфаген... куда они девались?
И омывал в дни блеска и паденья;
Но та же жизнь кипит в твоих волнах,
Все тот же ты, каким был в день творенья;
Полет времен все старит на земле,
Но на твоем сияющем челе
Он ни одной не наложил морщины.
О! зеркало, где отразился Бог!
В лучах зари, под сумраком тумана,
Взволнованный набегом урагана,
У полюсов, в броне из вечных льдин,
У тропиков под атмосферой жгучей
О, океан! повсюду ты один:
Ты вечности изображенье, трон
Незримого, таинственный, глубокий.
Всех климатов владыка и закон,
Неизмеримый, грозный, одинокий.
И над твоей зеленой глубиною,
Как пузырьки, скользящие по ней,
Любил нестись, толкаемый волною.
В младенчестве с тобою я играл,
И если вдруг ты волны подымал
И пенился с грозой и озлобленьем.
Внушая страх - то был приятный страх:
Я трепетал и, вместе, любовался:
И им всегда безпечно доверялся...
В литературных приложениях к "Ниве" 1893, No 1 Д. Л. Михаловский поместил перевод "Прощания Чайльд-Гарольда".
Там-же 1895 г. No 2. "К Инезе".
Прощание Чайльд-Гарольда.
За синей морской глубиной;
И чайка, носясь над волнами, кричит,
И ветер вздыхает ночной.
Вот солнце спускается в море; летим
И на ночь ему и тебе вместе с ним,
О родина, шлю я привет.
* * *
Часы пробегут оно снова взойдет.
Увижу я небо, лазурь этих вод.--
Но родины мне не видать.
Мой дом опустел и погас мой очаг.
Двор замка травой заростет,
Завоет мой пес у вороть.
* * *
Поди сюда, паж мой, - печали ты полн:
О чем ты так плачешь, грустя?
Пред ветром трепещешь, дитя?
Отри свои слезы: с таким кораблем
Не страшно, - он крепко сложен;
Едва-ль может сокол, в полете своем,
"Ни волны, и и ветер меня не страшат,
Сэр Чайльд; моя мысль не o том;
Но вы не дивитесь, что грустен мой взгляд,
Что тяжко на сердце моем.
Оставил их, жарко любя;
А в мире друзьями могу я назвать
Лишь Бога и их... да тебя!
* * *
Хоть с чувством простился со мной,
Но мать... ей придется пролить много слез,
Пока не вернусь я домой".
Довольно, мой мальчик; плачь этот пристал
Я плакал бы тоже, когда б обладал
Я сердцем невинным твоим.
* * *
Поди сюда ближе, мой верный слуга,
Или ты боишься француза-врага,
Или тебя ветер страшит?"
"Не трус я; не думайте так обо мне,
Нет, я не боюсь умереть;
Меня заставляет бледнеть.
III.
"Жена моя, дети близ замка живут
И будут о мне вспоминать,
Что может ответить им мать?"
Довольно, довольно; печали твоей
Никто не поставит в укор;
Но я не так мрачен, смотрю веселей
* * *
Кого одурачить могла бы слеза
Жены или милой?
Как раз найдется другой и осушит глаза,
Былых наслаждений не жал мне ничуть,
Без страха жду бурь я и гроз,
Жаль только, что не o чем мне вспомянуть.
Таком, что бы стоило слез.
Я в мире один, и туда и сюда -
Безгранная ширь этих вод;
Но мне ль о других сокрушаться, когда
Никто обо мне не вздохнет?
Затем он привыкнет к чужим
И, может быть. тут же меня разорвет,
Как только я встречуся с ним.
IV.
По бурным морским глубинам,
На всех парусах и в любую страну,
Но лишь не к родным берегам.
О, волны, покуда вас видит мой взор,
Я встречу пустыни и пропасти гор,
Привет им! Отчизна прости!
К ИHЕ3Е.
Не смейся над моим нахмуренным челом:
И к небесам мольбу я возношу о том,
Чтоб не пришлось тебе слезами обливаться.
В чем горе то мое, - ты спросишь может быть,--
Что молодость мою и радость жизни гложет,
Твое напрасное участие не может?
Не злоба, не любовь, не честолюбья страсть,
Сраженная в своей обманутой надежде,
Заставили меня судьбу мою проклясть,
А утомление, на сердце тягота;
Источник их - во всем, что вижу, что встречаю;
Меня уже пленить не может красота,
Я даже чудных глаз твоих не замечаю.
То муки "вечного скитальца иудея":
Спокойствия мой дух напрасно в жизни ждет,
За жизненную грань заглядывать не смея.
Возможно-ль от себя уйти и скрыться нам?
Куда-б не погналась за мною по пятам
Отрава жизни - мысль, мой демон и мучитель?
Но в том, что бросил я, чем я ожесточен.
Я вижу многие находят наслажденье.
Пусть не придет для них внезапно пробужденье!
Мне много стран еще придется посетить,
Нося проклятие своих воспоминаний;
Но худшого со мной уже не может быть,
В чем состоит оно? Ты хочешь это знать?
Не спрашивай меня; своим пытливым взглядом,
Хотя б из жалости, не думай проникать
В глубь сердца моего: там встретится он с с адом.
Д. Д. Минаева. Он появлялся частями в газете "Русь" (1861, No 2). "Модном Магазине" (1864, No 19) и главным образом в "Рус. Слове" (1804, No 1, 3, 5, 10), а затем в исправленном виде вошел и до сих пор входит в издание Гербеля.
Как и все переводы Минаева, и перевод "Чайльд-Гарольда" читается очень легко: Минаев был виртуоз рифмы. Но он мало удовлетворяет в смысле передачи общого колорита подлинника. Минаев совершил большую ошибку, отступив от размера подлинника. Избрав короткий размер и общий тон "Евгения Онегина", он не только неимоверно увеличил количество стихов - у Байрона в строфе 9 строк, а у Минаева их 14! но и совершенно изменил общее впечатление. Четырехстопный размер подходит либо к произведениям очень страстным, где поэт как бы задыхается от наплыва чувства, либо к таким, на которых при всей внутренней серьезности, лежит отпечаток шаловливости. Его напр. вполне можно было-бы оправдать при переводе "Дон-Жуана", но "Чайльд-Гарольд" насквозь проникнут меланхолией и торжественным пафосом и четырехстопный размер тут неуместен.
24. В бумагах найдено было начало перевода "Прощания Чайльд-Гарольда"; оно помещено было в "Модном Магазине" 1865, No 8 и почему-то не включается в собрание сочинений и переводов Мея.
I.
--Прости, прости, мой край родной!
В волнах ты через миг,
Чу? бурной чайки крик.
На запад с солнцем мы летим
По влажному пути;
Оно склонилось: вместе с ним,
II.
Нет! поутру взойдет оно,
Блеснет с небес опять,
Опять его увижу; но
Мой замок пуст; очаг потух;
Мой двор травой порос;
И у ворот, как ночи дух,
Завыл мой верный пес.
Ко мне, малютка паж! О чем,
Ты слезы льеш рекой?
Иль страшно в море, коль кругом
Волны и бури бой?
Корабль наш крепче скал
И быстр - на вряд-ли бы его
Мой сокол обогнал.
IV.
"Пусть воют буря и волна:
Их не боюся я;
Но лютой скорбию полна,
Сэр Чайльд, душа моя:
С отцом своим, с родимой я
Без них опора и друзья
Мне только ты да Он.
V.
- "Отец меня благословил
Мать.. Нет! у нея не станет сил
С тоскою совладать!.."
- Довольно, мой малютка!.. Ах!
Хоть раз орошено
Не высохло-б оно.
VI.
Ко мне, оруженосец мой!
Что бледен и уныл?
И смертный страх смутил?
- "Сэр Чайльд! поверь: не страшны мне,
Ни бой, ни смерть пока;
Но с каждой мыслью о жене
VII.
"Над самым озером жена,
Близ твоего дворца
Живет с детьми.. Что им она
"
--Довольно! сердцем я понять
Готов твою печаль;
Но мне... мне семью покидать
Едва ли-б было жаль.
25. в "Вестнике Европы", 1871, No 5, напечатал перевод "Прощания Чайльд-Гарольда".
I.
Прости, прости, родимый берег мой,
Сливающийся с гладью вод!
И с криком чайка в воздухе снует...
На запад, в даль, за солнцем вслед, пускай
Бежит - летит корабль наш, а пока -
Прощай и солнца лик, и ты, мой край:
II.
Мелькнут во тьме ночной два-три часа -
И в блеске солнца утренняго я
Увижу снова скоро небеса,
Пуст замок мой - отцов моих приют -
С его на век забытым очагом,
Травою дикой стены порастут.
Мой бедный пес выть станет под окном.
Мой паж, мой паж, что значит этот вид?
О чем, мой сын, вздыхая, слезы льешь?
Иль ярость волн морских тебя страшит?
Иль грозный ветра вой кидает в дрожь?
Корабль наш нов, и легок, и силен.
И верь, дитя, - быстрейший сокол наш
Так бодро вдаль не пустится, как он.
IV
Я не боюсь ни ветра, ни волны!
Но отчего, сэр Чайльд, дивишься ты,
Что грусть и скорбь в глазах моих видны?
Остался там старик-отец один,
А кроме их - лишь ты, мой господин,
Есть у меня, да Бог на небесах.
V.
"Был духом бодр отец, когда меня
Но для родной моей не будет дня,
Чтоб тяжело о сыне не вздохнуть..."
Ты прав, ты прав, дитя мое, вполне -
Кто слез таких не лил в твои года?
Так сух и мой взор не был бы тогда!
VI.
А ты мой друг, слуга надежный мой,
Чего скажи, чего так побледнел?
Иль может быть, боишься вражьих стрел?
"Сэр Чайльд, сэр Чайльд! за жизнь не страшно мне -
Не так я слаб, напрасен твой упрек:
Одна лишь мысль о брошенной жене
VII.
"У ясных вод, близ твоего крыльца,
С малютками живет моя жена,
И если станут звать они отца -
"
Ступай, ступай, мой верный друг, ты прав
И я вполне ценю твою печаль,
Хоть мне иной дала природа нрав,
Хотя я сам смеясь пускаюсь в даль.
Кого обманет лживая слеза
Лазурных глаз любовницы, жены?
Ах! новый друг осушит те глаза,
Что были слез вчера еще полны...
И не страшусь я предстоящих гроз -
Мне жаль, что там, за мною, в этот миг
Нет ничего, что стоило-бы слез.
IX.
Всегда с самим собой наедине -
Да и к чему тужить по ком нибудь,
Когда никто не тужит обо мне?
Быть может, пес мой станет тосковать.
Готов меня-же будет разорвать
Перед порогом собственным моим.
X.
Вперед-же, в даль на быстром корабле,
Мне все равно, к какой ни плыть земле,
Лишь только-бы не плыть назад к своей.
Привет тебе, лазурный океан!
Когда-же ты исчезнешь предо мной -
Спокойной ночи, край родимый мой.
26. Орест Головин (проф. Р. А. Брандт) "Чайльд-Гарольда" в своих "Переложениях" (Киев, 1886 год).
27. И. М. Болдаков в "Правде" 1888 г. (No 11) поместил перевод "К Инесе". По вине наборщика последний куплет пропущен.
28. Павел Козлов перевел из "Чайльд-Гарольда" песни I, II и LV строф III песни. Перевод появился в "Русс. Мысли" 1890 г. (No 1, 2, 11) и 1891 г. (No 1), в "Полном Собрании Сочинений П. А. Ковлова (М. 1897 г., т. III) и воспроизведен в настоящем издании.
29. перевел для настоящого издания: 1) К Ианте. 2) Строфы LXI--CLXXXVI песни IV.
30. В. С. Лихачов перевел для настоящого издания строфы LVI--LXV песни III.
31. О. Н. Чюмина ѴШ песни III и строфы I--LX песни IV.
32. П. О. Морозов перевел для примечаний к настоящему тому несколько строф, оставшихся в рукописи. По недосмотру, в эти примечания не попали еще две оставшияся в рукописи строфы, переведенные П. О. Морозовым. Помещаем их здесь.
Песнь II.
После строфы XIII в рукописи следовала еще строфа:
Ты, Эбердин, ты мрачный Гамильтон!
Крадите все, что радует нам взоры,
Чем бедный край издревле освящен.
О, лучше б не был в свет никто рожден
Что, собиранья бесом обольщен,
От скуки стал развалин разоритель,
Обиженных Афин безжалостный грабитель!
Песнь IV.
Ѵ и СХХХѴИ в рукописи находилась еще одна строфа:
"Прощение - горячий угль, который
(Гласит Писанье) на главу врагов
Мы сыплем". Если так, - прощенья скоро
Обрушить я вулкан на них готов,
Пусть все они - ползучия созданья;
Но гибелен змеиных яд зубов;
Комар и льва доводит до страданья;
Пить сонных кровь - блохи, а не орла призванье.
"Чайльд-Гарольда" помещен в прозаическом переводе соч. Байрона, изд.,в 1894, в качестве премии к журналу "Живописное Обозрение". Это издание повторено в 1904 в I т. Иогансоном (Киев).
Дальнейшия указания на переводы Байрона, см. во II и III томах.