| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1818 |
| Категория: | Поэма |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Чайльд Гарольд. Песнь первая (старая орфография)
ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬД.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.
I.
В Элладе ты слыла неборожденной,
О муза, дочь певцов! Так много лир
С тех пор терзало слух твой утомленный,
Что не дерзну я твой нарушить мир...
Хоть видел я твой храм - обломки зданья
И твой ручей, что прерывал один
Забытых мест глубокое молчанье,
Чтоб скромное вести повествованье,
Покой усталых муз тревожить нет причин.
II.
Жил юноша в Британии когда то,
Который добродетель мало чтил;
Он дни свои влачил в сетях разврата
И ночи за пирами проводил;
Увы, разгул был для него кумиром;
Лишь пред пороком он склонялся ниц
Доволен был лишь оргией иль пиром,
В кругу развратников и в обществе блудниц.
III.
Пред вами Чайльд-Гарольд. Я не намерен
Поведать вам, откуда вел он род;
Но этот род был знатен, чести верен
И заслужил в былые дни почет;
Но всякое преступное деянье
Потомка загрязняет предков честь
И обелить его не в состояньи
Ни летописца древнее сказанье,
Ни речь оратора, ни песнопевца лесть.
IV.
Кружился в свете он, как на просторе
Кружится мотылек среди лучей;
Не мог предвидеть он, что злое горе
Его сразит нежданно в цвете дней;
Но вот година тяжкая настала:
Узнал он пресыщенье, а оно,
В краю родном Гарольду тесно стало;
Так в келье схимнику и душно, и темно.
V.
Грехов не искупая, он стезею
Преступной шел. Красивых славя жен,
Гарольд был очарован лишь одною,
Но с ней, увы! не мог сойтися он...
Как счастливо, что ласкою разврата
Не запятнал он светлый свой кумир:
Измена за любовь была бы платой.
Жену б он разорил безумством траты
И вынесть бы не мог семейной жизни мир.
VI.
Пресыщен всем, утратив счастья грезы,
Он видеться с друзьями перестал;
В его глазах порой сверкали слезы,
Но гордый Чайльд им воли не давал.
Объят тоской, бродил он одиноко,
И вот решился он свой край родной
Он радостно удар бы встретил рока
И скрылся б даже в ад, ища среды иной.
VII.
Покинул Чайльд-Гарольд свой замок старый;
Под гнетом лет, казалось, рухнет он,
Его ж щадили времени удары:
Держался он массивностью колонн.
Там некогда монахи обитали,
Теперь же суеверия приют
Театром стал пафосских сатурналий;
Могли б подумать старцы, что настали
Их времена опять, коль хроники не лгут.
VIII.
Порою, словно тайну вспоминая,
Измену иль погибшую любовь,
За пиршеством, немую скорбь скрывая,
Сидел Гарольд, сурово хмуря бровь;
Но тайной оставалася тревога
Его души; друзьям он не вверял
Советов не прося; страдал он много,
Но в утешениях отрады не искал.
IX.
Хоть он гостей сзывал к себе не мало
На пиршества, все ж не имел друзей;
Льстецов и паразитов окружала
Его толпа; но можно ль верить ей?
Его любили женщины, как мота:
Сокровища и власть пленяют жен
(При золоте метка стрела Эрота);
Так рвутся к свету бабочки; оплота
Там ангел не найдет, где победит Мамон.
X.
Гарольд не обнял мать, пускаясь в море,
С любимою сестрой в отъезда час
Не виделся; души скрывая горе,
Уехал он, с друзьями не простясь;
Не потому он избегал свиданья,
Что был и тверд, и холоден, как сталь,
Усугубляют муку разставанья...
Лишь горестней нестись с разбитым сердцем в даль.
XI.
Богатые владенья, замок старый
Покинул он без вздохов и без мук,
Голубооких дам, которых чары,
Краса кудрей и белоснежных рук
Могли б легко отшельника святого
Ввести в соблазн, - все то, что пищу дать
Порывам сладострастия готово...
Ему хотелось мир увидеть новый
И, посетив Восток, экватор миновать.
XII.
Надулись паруса; как будто вторя
Его желаньям, ветер резче стал;
Поплыл корабль, и скоро в пене моря
Безследно скрылся ряд прибрежных скал.
Тогда в душе Гарольда сожаленье
Проснулось, может быть; но ничего
Он твердым оставался в то мгновенье,
Как малодушный плач звучал вокруг него.
XIII.
В вечерний час, любуяся закатом,
Он арфу взял; под бременем тревог
Любил он волю дать мечтам крылатым,
Когда никто внимать ему не мог;
И вот до струн коснувшися рукою,
Прощальную он песню затянул,
В то время, как корабль, в борьбе с волною,
Катился в даль, и, одеваясь тьмою,
Его родимый край в пучине вод тонул.
1.
Прости! Родимый берег мой
В лазури тонет волн;
Бушует ветр, ревет прибой;
Крик чайки грусти полн.
В пучине солнце гасит свет;
За ним нам вслед идти;
Мой край родной, прости!
2.
Нас ослепит зари краса,
Лишь мир простится с тьмой;
Увижу море, небеса,
Но где ж мой край родной?
Мой замок пуст; потух очаг;
Весь двор травой зарос;
Уныло воет в воротах
Покинутый мной пес...
3.
- Малютка паж! под гнетом дум
Ты плачешь, горя полн;
Тебя страшит ли ветра шум,
Иль грозный ропот волн?
Не плачь! Корабль надежен мой...
Он быстро мчится в даль,
За ним и сокол наш лихой
Угонится едва ль.
"Пускай бушует шквал, ревя, -
Я бури не боюсь!
Но не дивись, сэр Чайльд, что я
И плачу и томлюсь.
С отцом и с матерью родной
Разстаться ль без тревог?
Моей опорою одной
Остались ты да Бог!
5.
Благословил отец меня,
Но слезы мог сдержать;
Пока ж не возвращуся я,
Все будет плакать мать".
- Пусть скорбь мрачит твои черты.
Дитя! когда б я был
Душой невинной чист, как ты,
И я бы слезы лил.
6.
Ты бледен, верный мой слуга,
Боишься ль встретить ты врага,
Боишься ль непогод?
- "О, нет, я с страхом незнаком,
Он чужд душе моей;
Но жаль жены; покинув дом,
Я все скорблю о ней.
7.
Она близ замка твоего
Живет; что ей сказать,
Коль дети спросят, отчего
С отцом в разлуке мать?"
- Ты прав; понятна скорбь твоя,
Мне ж ничего не жаль...
Не так душою нежен я
И мчусь со смехом в даль.
8.
Коварным вздохам лживых жен
Возможно ль верить? Нет!
Измена, что для них закон,
Я не тужу о дне былом
И не страшуся гроз.
Больней всего, что ни о чем
Не стоит лить мне слез.
9.
Я одинок; средь волн морских
Корабль меня несет;
Зачем мне плакать о других:
Кто ж обо мне вздохнет?
Мой пес, быть может, два, три дня
Повоет, да и тот,
Другим накормленный, меня
Укусит у ворот.
10.
Корабль! валы кругом шумят...
Несися с быстротой!
Стране я всякой буду рад,
Лишь не стране родной.
Привет лазурным шлю волнам!
Пещерам мрачным и скалам!
Мой край родной, прости!
XIV.
Средь бурных волн Бискайского залива
Плывет корабль; уж пятый день земли
Не видно; наконец, вот миг счастливый:
Желанный берег светится вдали.
Здесь Цинтрских гор блестит хребет зубчатый;
Там океану Того дань несет;
Явился местный лоцман провожатый
И Чайльд-Гарольд поплыл к стране богатой,
Где нивы тучные дают обильный плод.
XV.
О Боже! благодатными дарами
В садах деревья гнутся под плодами,
В его горах Ты мир сокровищ скрыл;
Но разрушать то супостаты рады,
Что создал Ты: страну надменный враг
Брось на врага карающие взгляды,
И побежденный галл повергнут будет в прах.
XVI.
Своей неописуемой красою
Волшебно отражаемый рекою,
Что чар полна и без прикрас певцов.
Могучий флот по ней несется ныне:
Пришел спасти от галлов Альбион
Но лузитанец дик и полн гордыни,--
Ту длань, что держит меч, с проклятьем лижет он.
XVII.
Прелестный город, кажущийся раем
Войти в него - и он неузнаваем;
Средь стен его турист объят тоской.
И хаты, и дворцы, все без изъятья,
Купаются в грязи; их вид убог.
О чистоте так смутны их понятья,
Что с ней и страх чумы сроднить бы их не мог.
XVIII.
Кто не жалел, любуясь этим краем,
На Цинтру бросьте взоры; всякий с раем
Тот светлый уголок сравнить готов;
Везде в нем дышет прелесть неземная
Но ни перу, ни кисти средства нет
Собою затмевает кущи рая,
Что в пламенных стихах нам описал поэт.
XIX.
Крутой утес с красивым рядом келий;
Лес, выросший над бездной; мрак ущелий,
Куда не проникает солнца луч;
Лимонов золотистые отливы;
Лазурь морской волны, что сладко спит;
Здесь виноград, там возле речки ивы,--
Все это тешит взор, сливаясь в чудный вид.
XX.
Тропинкою взберитесь до вершины
Что шаг вперед - то новые картины...
А вот и монастырь; вас поведут
Осматривать его; монахи с верой
При том легенд вам много сообщат:
А там Гонорий жил на дне пещеры.
Он, чтоб увидеть рай, из жизни сделал ад.
XXI.
Средь этих мест встречается не мало
Но те кресты не вера воздвигала:
Они лишь об убийствах говорят.
Обычай здесь на месте преступленья,
Там, где звучал последний жертвы стон,
Убийства там, где, потеряв значенье,
Не в силах граждан жизнь оберегать закон.
XXII.
По горам и долам здесь красовались
Прошли, и что ж? - руины лишь остались,
Заросшия кустами и травой.
Вот пышный замок принца. Здесь когда-то
И ты, Ватек, любивший роскошь бритт,
Но ты забыл, что от утех разврата
И сладострастья чар душевный мир бежит.
XXIII.
Ты выбрал, чтоб предаться светлым чарам
Но, пораженный времени ударом,
Теперь, как те, твой замок одинок.
Его порталы настеж; пусты залы;
От зарослей к дворцу проезда нет.
Придет пора: дворца как не бывало,
Проносятся года, его сметая след...
XXIV.
А вот дворец, который с гневным взглядом
Сбиралися вожди; рожденный адом,
Сидел там карлик-чорт; одет шутом,
Пергаментною мантией покрытый,
В руке держал он свиток. Имена
Гордяся свитком тем, с враждой открытой
Над победителем смеялся сатана.
XXV.
Конвенцией он звался. Перед светом
Смутил их ум (но грешен ли он в этом?)
И радость бритта в горе превратил.
Победный лавр попрали дипломаты;
Тот чудный лавр, увы! носить не нам
Узнали мы, врагов коварством смяты,
Что победителям, не побежденным, срам.
XXVI.
При имени твоем бледнеют бритты,
Зарделись бы правителей ланиты,
Умей они краснеть. Пройдут года
И все ж потомство, полное презренья,
Позора не забудет тех вождей,
Их ожидают в будущем глумленья
И гневный приговор суда грядущих дней.
XXVII.
Так думал Чайльд, один бродя по горам;
Но все же об отъезде думал скором:
Так век порхать для ласточки закон.
Тяжелых дум он здесь изведал много
И пожалел немой тоской объят,
К проступкам он своим отнесся строго:
От света истины померк Гарольда взгляд.
XXVIII.
Верхом! верхом! - он крикнул и поспешно
Но он уж не влеком мечтою грешной:
Не ищет ни любовниц, ни пиров...
Несется он таинственной дорогой,
Не ведая, где пристань обретет;
Не скоро в нем уляжется тревога,
Не скоро с опытом знакомство он сведет.
XXIX.
Вот Мафра, где, судьбы узнав измену,
Там оргии обедням шли на смену
И дружбу знать с монахами вела.
Блудницы Вавилона светлый гений
Съумел такой воздвигнуть здесь чертог,
Забыт толпою; люди гнут колени
Пред блеском роскоши, что золотит порок.
XXX.
Гарольд вперед несется, очарован
Не горестно ль, что цепью рабства скован
Тот светлый край? Лишь сибарит один,
Поклонник ярый комфорта и лени,
Не знает, как отраден дальний путь.
Глубоких дум и новых впечатлений;
Как свежий воздух гор живит больную грудь.
XXXI.
Уж Чайльд-Гарольд вершин не видит снежных
В Испании среди степей безбрежных
Овец пасутся ценные стада;
Но близок враг; ему чужда пощада
И потому пастух вооружен;
Всем гражданам с врагом бороться надо,
Чтоб гордо властвовать не мог над ними он.
XXXII.
Что земли лузитанцев разделяет
Сиерра ли там скалы возвышает,
Иль льется Того светлая волна?
Разделены те страны не стеною,
Что их вражде могла платить бы дань,
Не цепью гор высоких, сходной с тою,
Что южной Галлии указывает грань.
XXXIII.
Нет, ручейком ничтожнейшим; со стадом
Презрительным окидывая взглядом
Места, принадлежащия врагам.
Простолюдины горды как вельможи
В Испании: понятна их вражда;
Они - рабы, при этом трусы тоже;
Рабов подлее их найти не без труда.
XXXIV.
Воспетая в балладах, Гвадиана,
Близ этих мест течет. Два вражьих стана,
Когда то здесь сойдясь, вступили в бой.
Здесь рыцари, чтоб счет окончить старый,
Настигли мавров. Долго бой кипел;
Чалма и шлем, во время схватки ярой,
Встречалися в реке, где плыли груды тел.
XXXV.
О край, стяжавший подвигами славу!
Когда отец-изменник, мстя за Каву,
В союзе с мавром, готам смерть сулил?
Ты за погром съумел отмстить жестоко...
Близ стен Гренады враг был побежден;
Умчался враг, и в Африке далекой
Стал мавританских дев звучать унылый стон.
XXXVI.
Тем подвигом все песни края полны;
Когда гранит и летопись безмолвны,
Простая песнь их сохраняет след.
Герой, склонись пред силой песнопенья!
Ни лесть толпы, ни пышный мавзолей
Порой историк вводит в заблужденье,
Но песнь народная звучит в сердцах людей.
XXXVII.
"Испанцы, пробудитесь!" Так взывают
Хоть копья в их руках уж не сверкают
И красных перьев нет на шлемах их,
В дыму, под рев орудий непрерывный,
Их грозный зов звучит: "Вооружась,
" - исполнен силы дивной,
Ужель утратил власть тот клич призывный,
Что в Андалузии сроднил с победой вас?
XXXVIII.
Чу! конский топот слышен средь проклятий;
Ужель спасать вы не пойдете братий
От деспотов и от клевретов их?
Грохочут пушки; залпов их раскаты
Зловеще эхом гор повторены,
Ряды бойцов. Все ужасом объяты,
Когда является во гневе бог войны.
XXXIX.
Кровавыми сверкая волосами,
Он все сжигает гневными очами
И в царстве смерти властвует один.
С ним рядом разрушенья дух лукавый,
Что чествовать победы будет зла.
Сойдутся здесь и вступят в бой кровавый;
Как счастлив исполин, - ему лишь кровь мила!
XL.
Когда средь войск ни друга нет, ни брата,
Как рати разукрашены богато!
Как весело оружие блестит!
Подобно стае псов, что травле рада,
Несется войско бешено вперед;
Храбрейшие погибнут в пекле ада:
Бог брани, с радости, всех павших не сочтет.
XLI.
Три армии стеклись сюда для битвы;
Звучат на трех наречиях молитвы.
Сюда сошлись: испанец, галл и бритт,
Союзник-друг, услужливый без меры
(Не лучше ли в своей отчизне пасть?).
Удобрят только нивы Талаверы
И хищных воронов накормят кровью всласть.
XLII.
Здесь павшие сгниют; гнались за славой
Они ж служили деспоту забавой.
Он пролагал свой путь чрез груды тел.
Какой же был тот путь? - лишь путь обмана.
Найдется ли на свете уголок,
Его лишь склеп, где, поздно или рано,
Предастся тленью он, забыт и одинок.
XLIII.
О, Албуэра! славу и кручину
Предвидеть, чрез твою несясь равнину,
Что скоро в ней кровавый грянет бой?
Пусть павшие вкушают мир забвенья!
Победный лавр пусть радует живых!
Толпы ты будешь слышать прославленья
И воспоет тебя поэт в стихах своих...
XLIV.
Довольно воспевать любимцев брани;
Чтоб мир узнал о славе их деяний,
Должны погибнуть тысячи людей.
Пускай наемщик гонится за славой
И, веря ей, кончает жизнь в бою:
Иль, очернен разбойничьей расправой,
Тем опозорить бы отчизну мог свою!
XLV.
Гарольд затем направил путь к Севилье;
Но ей грозят погибель и насилье,
И не спастись от разрушенья ей:
Враги уж в разстояньи недалеком...
Не пали бы ни Илион, ни Тир,
И, злобно издеваясь над пороком,
Пред Добродетелью склонялся б грешный мир.
XLVI.
Но граждане Севильи, бед не чуя,
И дни проводят, радостно ликуя;
Им дела нет до язв родной страны!
Звучит не бранный рог, а звон гитары;
Веселию воздвигнут здесь алтарь;
Ночной разврат и сладострастья чары
В Севилье гибнущей все царствуют, как встарь.
XLVII.
Не так живет крестьянин; он с женою
Что может быть опустошен войною...
Прошла пора, когда он бодро шел
В вечерний час домой, покинув нивы,
И танцовал фанданго при луне.
Что вы губить не прочь, вкусить могли вы,
Народ бы ликовал, не слыша о войне.
XLVIII.
Лихой погонщик, мчась дорогой ровной,
Кантату ль в честь любви, иль гимн духовный?
Нет, он теперь поет Viva el Rey!
Воинственны слова его напева,
Годоя он клянет за лживый нрав;
Что вверилась Годою королева,
Преступную любовь изменой увенчав...
XLIX.
Равнина, окаймленная скалами,
Была недавно попрана врагами:
Сроднились с ней все ужасы войны...
Здесь ядер след; там луг, конями смятый;
А вот гнездо дракона; у врага
С тех пор оне для всех испанцев святы:
Над неприятелем победа дорога.
L.
Кого не встретишь здесь с кокардой красной?
Взглянувши на нее, испанцу ясно,
Что перед ним не злобный враг, а друг;
Беда пренебрегать её защитой,--
Кинжал остер, удар неотразим!
Когда бы мог кинжал, под платьем скрытый,
Зазубрить вражий меч иль скрыть орудий дым.
LI.
На выступах высоких скал Морены
Здесь новых укреплений видны стены,
А там ряды зловещих палисад;
Все войско под ружьем; спустив запруду,
Глубокий ров наполнили водой;
На часовых, разставленных повсюду,
Не трудно отгадать, что скоро грянет бой.
LII.
Властитель, расшатавший в мире троны,
Но скоро в ход он пустит легионы,
Что ни преград не знают, ни препон;
Вести борьбу напрасны все усилья
С бичом судьбы. Испанцы! близок час,
Победно развернет, суля насилья
И целым сонмищем сродняя с смертью вас!
LIII.
Ужель должны отвага, юность, сила
Гордиться мог тиран? Ужель могила
Иль рабства гнет Испании удел?
Ужель напрасны вопли и моленья?
Ужель спасти Испанию от бед
Ни юности отважные стремленья,
Ни патриота пыл, ни мудрости совет?
LIV.
Испанки позабыли звон гитары;
Оне поют. Как метки их удары!
Разя врагов, летят вперед оне...
Вид легкой раны, крик совы, бывало,
Их приводили в дрожь; теперь ни меч,
Там, где бы даже Марсу страшно стало,
Оне Минервами идут средь грома сеч...
LV.
Когда б вы Сарагоссы деву знали
Когда б её глаза черней вуали
Вы видели и шелк её кудрей,
Когда б ваш слух её ласкали речи,--
Вы не могли б поверить, что с враждой
И с ними, не страшась опасной сечи,
Близ сарагосских стен в кровавый вступит бой.
LVI.
Ея любовник пал, - она не плачет;
Удерживает трусов; храбро скачет
Пред войском, чтобы с дрогнувшим врагом
Покончить; отомстить она съумеет
За друга и за павшого вождя;
Пред нею галл трепещет и бледнеет,
Средь стен разрушенных оплота не найдя.
LVII.
Не потому отважна так испанка,
О, нет, её услада и приманка -
Исполненная страстности любовь.
Она разит врагов, но так злодею
За гибель голубка голубка мстит.
Им не затмить ее красой своею,
Она же доблестью и силой их затмит.
LVIII.
Амур оставил след перстов небрежных
Ея уста - гнездо лобзаний нежных,
Что может в дар лишь получить герой...
Ея глаза душевным пышат жаром;
Ей солнца луч не враг: еще нежней
Кто грань найдет её всесильным чарам?
Как дева севера бледнеет перед ней!
LIX.
В стране, что бард уподобляет раю,
Я красоту испанок прославляю
(Пред ней и циник должен пасть во прах).
Здесь гурии скрываются от света,
Чтоб их амур не мог увлечь с собой,
Испания - ужель не верно это?
Там гурий неземных витает светлый рой.
LX.
Парнас! я на тебя бросаю взоры;
На снежные твои гляжу я горы;
Оне - не греза сна иль плод мечты;
Понятно, что в объятьях вдохновенья
Я песнь пою. В присутствии твоем
Хоть муза ни одна, под звуки пенья,
На высотах твоих не шелохнет крылом..
LXI.
Не раз к тебе моя мечта летела;
И вот к тебе я подхожу несмело,
О немощи моих стихов скорбя...
Дрожу я и невольно гну колени,
Поэтов вспоминая прежних дней;
Доволен я и тем, что в упоеньи
Короною из туч любуюся твоей.
LXII.
Счастливей многих бардов, что в Элладу
Я, не скрывая тайную отраду,
Волненья полн, стою перед тобой.
Приюта Феб здесь больше не находит.
Жилище муз могилой стало их,
Какой-то дух и средь развалин бродит,
С волной и ветерком шепчась о днях былых.
LXIII.
Пока прости! Я прервал нить поэмы
Сынов и жен Испании. Их все мы
Глубоко чтим, свободы свет любя.
Я плакал здесь. Свое повествованье
Я буду продолжать, но разреши
Сорвать певцу!... Поверь, что то желанье
Доказывает пыл, не суетность души.
LXIV.
В дни юности Эллады, холм священный,
Дельфийской жрицы, свыше вдохновенной,
Ты не видал таких красивых дев,
Как те, что в Андалузии тревогой
Желаний жгучих нежно взрощены.
Средь мирных кущ, которых здесь так много,
Хоть с Грецией давно простились славы сны.
LXV.
Своим богатством, древностью и силой
Но Кадикс привлекательнее милый,
Хоть воспевать порочный город грех.
Порок! в тебе живая дышет сладость;
Как весело идти с тобой вдвоем;
Даря и упоение, и радость...
Ты гидра мрачная, но с ангельским лицом...
LXVI.
Когда Сатурн, которому подвластна
Без сожаленья Пафос сладострастный,--
В страну тепла утехи перешли
И ветреной, изменчивой богини
Перенесен был в Кадикс светлый храм
Ее создавшей). В Кадиксе до ныне
Пред ней и день, и ночь курится фимиам.
LXVII.
С утра до ночи, с ночи до разсвета
Толпа, любовью к пиршествам согрета,
Веселью и забавам предана.
Зов мудрости считают там напастью,
Где нет конца разгулу и пирам,
Молитва здесь всегда в союзе с страстью
И к небу лишь летит монахов фимиам.
LXVIII.
Вот день воскресный. День отдохновенья
На праздник он стремится, полн волненья...
Вы слышите ль, как царь лесов ревет?
Израненый, врагов смущая карой,
Он смерть коням и всадникам сулит;
Ликуют все, любуясь схваткой ярой,
И взоры нежных дам кровавый тешит вид.
LXIX.
День отдыха, последний день седмицы,
Принарядясь, покинуть шум столицы
И духоту её народ спешит.
Несутся света сливки и подонки
В Гамстэд, Брентфорд иль Геро. Устает
Что, сил лишася, стать должна к сторонке;
Ее догнав, над ней глумится пешеход.
LXX.
Снуют по Темзе, пышно разодеты,
А тех влечет к себе гора Гай-Гэта,
Ричмонд и Вер. О Фивы прежних дней!
Зачем здесь жен и юношей так много?
На тот вопрос ответить мне пора:
Идет народ, спеша на праздник Рога,
Где после выпивки танцуют до утра.
LXXI.
Все предаются странностям невольно,
Лишь утром звон раздастся колокольный,
Все в руки четки набожно берут
И к Деве Непорочной шлют моленья
(Во всей стране и не найти другой),
Затем все рвутся в цирк, где в упоеньи
И бедный, и богач глядят на смертный бой.
LXXII.
Пуста еще арена, а как много
Призывного еще не слышно рога,
Меж тем уж мест свободных нет давно...
Все гранды тут; наносят раны взгляды
Красивых дам; но так добры оне,
На холод донн, не знающих пощады,
Поэтов жалобы безсмысленны вполне.
LXXIII.
Но вот умолкло все. В плюмажах белых
Они готовы к ряду схваток смелых;
Гремят их шпоры, блещут копья их
И шарфы развеваются. Собранье
Поклоном встретив, мчат они коней...
Улыбки дам, толпы рукоплесканья...
Не так ли чествуют героев и вождей?
LXXIV.
В блестящем платье, в мантии нарядной
Ему вступить в борьбу с врагом отрадно,
Но он пред тем вокруг бросает взор:
Спасенья нет, коль встретится преграда!
Лишь дротиком одним вооружась,
Ведь пешему остерегаться надо...
В бою как часто конь от бед спасает нас.
LXXV.
Вот подан знак; уж трижды протрубила
Все смолкло и, кнутом ударен с силой,
Ворвался в цирк дышащий злобой зверь...
Его глаза, что кровию налиты,
На всех наводят страх: он на врага
Вздымают гневно пыль; рыча сердито,
Он бедра бьет хвостом, к земле склонив рога.
LXXVI.
Но вот он стал, свирепый взор бросая;
Свое оружье, ловкость в ход пуская,
А иначе твоя прольется кровь!..
Вокруг быка снуют, ловки и смелы,
Тореадоры. Кровь быка течет;
В него летят и дротики, и стрелы;
Объятый бешенством, от боли он ревет.
LXXVII.
Остановить его не в состояньи
На всадников не обратив вниманья,
Вперед летит разсвирепевший бык...
Один им конь убит, другой изранен;
Потоками теряя кровь свою,
Ужасный вид! Коль пикадор сохранен,
Спасением своим обязан он коню.
LXXVIII.
Измученный, врагами окруженный,
Ударами без счета пораженный,
Все бык опасен, гневом обуян.
Вертясь вокруг него, плащом багряным
И градом стрел его тревожит враг;
Он на него несется ураганом,
Но, ослеплен плащом, склоняется во прах.
LXXIX.
Почуяв сталь меж шеей и лопаткой,
Не отступая. Миг пронесся краткий -
И грозный зверь без стонов муки пал
Перед толпой, победой опьяненной.
На этот вид глядеть отрадно ей.
На колеснице, пышно запряженной
Лихою четверней гарцующих коней.
LXXX.
Глядят на это зрелище с любовью
Сродняют их с дымящеюся кровью,--
Вот отчего в них состраданья нет
И месть отрадна им. Удар кинжала
Дает испанцам средство счеты свесть
Все ж дома их осталося не мало:
А там союзницей обид и распрей месть.
LXXXI.
Но ревность здесь, как встарь, царить не может.
И старый муж, хоть страх его тревожит,
Держать жену не может взаперти.
Сроднилася с испанкой молодою
Свобода. До тяжелых дней войны
Чуть до земли касаяся ногою,
Кружилася она в сиянии луны!
LXXXII.
Не раз Гарольд любил иль был уверен,
Но он теперь был безучастью верен:
Не утолял, ведь, жажды в Лете он.
Гарольд узнал, что лучшим украшеньем
Амуру служат крылья; что без слез
Не могут упиваться наслажденьем;
Отраву может он сливать с дыханьем роз.
LXXXIII.
Гарольд все ж не был слеп и, созерцая
Не потому, что, грешных дум не зная,
Ценил он чистоту, но пыл страстей,
Нас утомив, приносит в дар забвенье;
Порок себя хоронит, грез и сил
Гарольд, скорбя, не ведал упоенья;
Проклятье Каина он на челе носил.
LXXXIV.
Гарольд сойтись с толпою безсердечной
Искать утех он стал бы, еслиб вечно,
Улыбкам чужд, глубоко не страдал.
На все и всех глядел он без участья;
Однако, раз борьбу ему пришлось
Красавицу он встретил, что дни счастья
Напомнила ему, и песнь он ей поднес.
ИHЕСЕ.
1.
Мне не дари улыбки страстной;
Дай Бог, чтоб слез не знала ты,
Чтоб ты не плакала напрасно.
2.
На век мое сгубила счастье;
Увы! помочь мне средства нет;
Безсильно и твое участье.
3.
Не честолюбья злое жало
Меня заставили проклясть
Все то, что встарь меня пленяло.
4.
Всегда я полон дум унылых;
Мне красоты разсвет не мил;
Меня пленить и ты не в силах.
5.
Что несся в даль, тоской убитый;
Мне только смерть покой сулит,
Ея ж от смертных тайны скрыты...
6.
От мук своих бежать не может;
Везде звучит мой скорбный стон...
И демон дум меня тревожит.
7.
В весельи; счастье - сновиденье;
Пусть не изведают они,
Как я, весь ужас пробужденья.
8.
Но мне забвения он не дал;
Я не страшуся новых бед,--
Уж я все худшее изведал.
9.
Какая скорбь мне душу точит;
Нет, с сердца маски не срывай,--
Под нею целый ад клокочет!
LXXXV.
Ты защищал свои, и горд и смел;
Хоть вкруг тебя дышало все изменой,
Свои права ты отстоять съумел.
Геройский город - первым ты свободу
Вождя, что изменить хотел народу.
Тогда как чернь дралась, - врагу в угоду
Оружье клала знать, лишась от страха сил.
LXXXVI.
Испанцы умирают, что за трон
Без короля им выпало на долю
Сражаться, хоть давно расшатан он?
Стране, что только жизнь им даровала.
Но не смутил дурной пример вассала:
Ему путь к воле гордость указала,
И будет драться он хотя бы на ножах.
LXXXVII.
Пусть тот их войн историю прочтет;
Чтоб мстить врагу кровавою расправой,
Они пускали даже пытки в ход...
Вооружась ножом иль ятаганом,
Они боролись на смерть с вражьим станом;
Струилась кровь врагов ручьем багряным;--
Так следует встречать непрошенных гостей.
LXXXVIII.
Слезой мы не почтим? Разорены
Нещадною войной поля и села
И кровью руки жен обагрены.
Пускай лежат, где пали, жертвы злости,
Им лучше там лежать, чем на погосте:
Глядя на их белеющия кости,
Пред храбростью отцов склонятся дети ниц.
LXXXIX.
В Испанию, спустившись с Пиреней,
Все новые несутся легионы...
Не сводит мир в цепях с нея очей:
Коль свергнет рабства гнет она защитой,
Как странно: край, Колумбом встарь открытый,
Те муки, что узнали дети Квиты,
Врачует счастием, отчизны ж льется кровь!
XC.
Прославивший войска Баросский бой,
Блестящий ряд атак при Албуэре -
Испании свободу и покой
Не даровали. Тяжкия невзгоды
В своих когтях ее продержит годы.
Когда жь, средь мира, дерево свободы
Появится в краю, что воли не знавал?
ХСИ.
Под рокот струн я слезы лью, скорбя;
Когда б в бою ты пал, гордясь тобою,
Не смела б и приязнь жалеть тебя;
Но ты почил безславно, храбрый воин!
Лаврового венка ты был достоин.
За что же твой конец был так сложен.
Судьбой безжалостно развенчанный герой?
XCII.
Во сне ко мне являйся! Я зову
Тебя, тяжелой горестью томимый;
Довольно слез пролью я на яву...
Мечтой к твоей могиле одинокой
Пока того, кто кончил жизнь до срока,
И друга, что скорбел о нем глубоко,
Не сблизит навсегда покой небытия.
ХСИИИ.
Вам сцен и описаний дать готов,
Коль критик, относясь к поэме строго,
Не разгромит написанных мной строф.
Героя своего не оставляя,
И дней коснусь, когда, оков не зная,
Она цвела, искусство прославляя,
Под игом варваров безславно не томясь.
Павел Козлов.
