| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1818 |
| Категория: | Поэма |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Чайльд Гарольд. Песнь вторая
ПЕСНЬ ВТОРАЯ.
I.
Хоть не бывалъ поэтъ тебе послушенъ,
На зовъ певца, Минерва, дай ответъ!
Здесь храмъ твой возвышался; онъ разрушенъ
Пожарами, войной и гнетомъ летъ,
Тебя повергшихъ въ прахъ; но хуже брани,
Пожаровъ и вековъ рука людей,
Которые не чтутъ воспоминанiй,
Которымъ дела нетъ до техъ преданiй,
Что обезсмертили дела минувшихъ дней.
II.
Афины, где эпохи величавой
Герои и вожди? - ихъ больше нетъ.
Они, покрывъ себя безсмертной славой,
Прошли какъ сонъ; погибъ ихъ даже следъ.
Деянья ихъ мы изучали въ школе,
Твердя о нихъ уроки целый день;
Былыхъ временъ следовъ не видно боле;
Величья прошлаго витаетъ только тень.
III.
Минутный гость земли! на видъ унылый
Руинъ взгляни, щадя следы вековъ;
Здесь нацiи исчезнувшей могилы,
Обломки храмовъ попранныхъ боговъ.
Религiи сменяетъ дней теченье;
Юпитеръ палъ; явился Магометъ;
Меняться будутъ веры и воззренья,
Пока исчадья смерти и сомненья
Не убедятся въ томъ, что ихъ надежды - бредъ.
IV.
Они въ цепяхъ, а небеса имъ милы.
Свой крестъ нести ужель здесь мало вамъ?
Сладка ль такъ жизнь, что даже за могилой
Хотите жить, стремяся къ небесамъ?
Зачемъ вамъ знать, могилъ немыя плиты
Блаженство или муки вамъ сулятъ?
Зачемъ вамъ въ край стремиться не открытый?
Красноречивей онъ, чемъ проповедей рядъ.
V.
На мавзолей героя бросьте взоры.
На берегу пустынномъ онъ почилъ.
Къ гробнице той, лишившейся опоры,
Народъ, стекаясь въ горе, слезы лилъ.
Въ стране полубоговъ где жъ та дорога,
Что къ мавзолею воина ведетъ?
Вотъ черепъ здесь, - какъ смотритъ онъ убого!
Ужели это храмъ, достойный бога?
Теперь и жалкiй червь въ немъ больше не живетъ.
VI.
А, между темъ, въ немъ честолюбье жило;
Онъ сталъ пещерой ветхою, но встарь
Онъ храмомъ былъ, где ярко мысль светила,
Где для души воздвигнутъ былъ алтарь.
Где впадины зiяютъ, тамъ когда-то
Въ живыхъ очахъ несдержанная страсть
Читалась; тамъ была ума палата;
Софистъ иль праведникъ, имеете ли власть?
VII.
Ты правъ, Сократъ, сказавъ: "мы только знаемъ,
Что смертнымъ недоступенъ знанья светъ!"
Влача земную цепь, мы все страдаемъ;
Какъ скрыться намъ отъ неизбежныхъ бедъ?
Зачемъ страдать отъ грезъ воображенья?
Все лучшее, что рокъ даетъ, возьмемъ,
Намъ берегъ Ахерона дастъ забвенье.
Тамъ сытый гость подъ гнетомъ принужденья
Не явится на пиръ: покой имъ купленъ сномъ.
VIII.
Но если бы, наперекоръ безверью,
Какъ думаютъ святые, край такой
Нашелся бы, где за могилы дверью
Насъ къ жизни призывали бы иной,
Тамъ Бога мы бъ усердно прославляли,
Сродняясь вновь съ друзьями, что не разъ
Насъ утешать старались въ дни печали;
И чествуя мужей, добру учившихъ насъ.
IX.
Мой другъ! любя разстался ты съ землею...
Въ томъ мiре смерть соединила бъ насъ!
Когда моя душа полна тобою,
Мне верить ли, что ты навекъ угасъ?
Въ осиротеломъ сердце образъ милый
Носить я буду; светлыя мечты
И память о быломъ даютъ мне силы
Надеяться на встречу за могилой...
Возликовалъ бы я, узнавъ, что счастливъ ты.
X.
Здесь, у руинъ колонны величавой,
Сижу я одиноко. Зевса храмъ
Когда-то тутъ стоялъ въ сiяньи славы;
Но какъ теперь о немъ понятье дамъ?
Что временемъ разрушено, то снова
Не возсоздастъ мечтою человекъ.
Лишь камни те хранятъ следы былого...
И съ пеньемъ возле нихъ проходитъ жалкiй грекъ.
XI.
Съ техъ поръ, какъ потерявъ свои богатства,
Съ Палладой Зевсъ лишился алтарей,
Кто совершилъ всехъ хуже святотатство
Въ томъ храме? Каледонiя, красней!
То былъ твой сынъ. Я радуюсь, что бритты
Такъ поступить позорно не могли.
Свобода отъ свободныхъ ждетъ защиты.
Увы! обломки храма съ грустью скрытой,
Бушуя, волны въ даль съ собою унесли!
XII.
Потомокъ пиктовъ, рядъ свершивъ насилiй,
Разрушилъ то, что годы сберегли,
Что вандалы и турки пощадили...
Тотъ холоднее горъ родной земли,
Безплоденъ, какъ скалистыя вершины,
Кто беззащитный трогаетъ народъ!
Бороться не могли съ врагомъ Афины...
Какъ показался имъ ужасенъ рабства гнетъ!
XIII.
Британiя, ужели ты довольна,
Что плачетъ грекъ, который слабъ и сиръ?
Въ хищенiяхъ такихъ признаться больно.
Ты за себя краснеть заставишь мiръ!
Владычица морей, страна свободы,
Ножомъ пронзила ты Эллады грудь...
Ты защищаешь слабые народы,
А забрала, что пощадили годы,
На что и деспоты не смели посягнуть.
XIV.
Съ Эгидой что жъ ты не пришла, Паллада?
Аларихъ былъ тобою побежденъ;
Где жъ былъ Пелея сынъ? Изъ бездны ада
Въ те дни съ копьемъ на бой явился онъ.
Ужель не захотелъ Плутонъ суровый
Его изъ ада выпустить опять,
Чтобъ въ прахъ низвергнуть хищника другого?
Покинувъ Стиксъ, какъ встарь, чтобъ городъ защищать!
XV.
Безъ горя на тебя глядеть нетъ мочи,
О, Грецiя! Прахъ милый схожъ съ тобой!
Чьи горькихъ слезъ не проливаютъ очи,
Глядя на искаженный образъ твой?
Будь проклятъ часъ, когда для разграбленья
Твоихъ святынь явился Альбiонъ,
Когда онъ разгромилъ твои владенья,
И плачущихъ боговъ безъ сожаленья
На северъ мертвенный унесъ съ собою онъ.
XVI.
Вернуться къ моему герою время.
Где жъ Чайльдъ-Гарольдъ, мой мрачный пилигримъ?
Его людскихъ скорбей не давитъ бремя;
Притворныхъ слезъ любовница предъ нимъ
Не льетъ и другъ съ протянутой рукою
Нейдетъ къ нему въ отъезда грустный часъ.
Теперь онъ чуждъ любви и твердъ душою;
Войны и темныхъ делъ, где кровь рекой лилась.
XVII.
Красивъ фрегатъ, что мчится на просторе,
Лесъ мачтъ онъ оставляетъ за собой;
Здесь шпицы колоколенъ тонутъ въ море,
Тамъ светится песокъ береговой,
А впереди, равниною безбрежной
Сверкая, серебрятся гребни волнъ...
Корабль средь нихъ, что лебедь белоснежный;
Когда же киль въ борьбе съ волной мятежной,
Плохой корабль, и тотъ какъ будто жизни полнъ.
XVIII.
Любуйтесь обстановкою фрегата:
Здесь сеть видна, тамъ пушекъ рядъ блеститъ;
Звучитъ команда; рвенiемъ объята,
Толпа матросовъ ей внимать спешитъ;
Здесь боцмана свистокъ порой въ движенье
Корабль приводитъ; мичманъ молодой
Тамъ делаетъ свои распоряженья,
Онъ юнъ, а властвовать умеетъ надъ толпой.
XIX.
На палубе нетъ пятнышка. Сурово
По ней шагаетъ строгiй капитанъ;
Онъ проронить боится даромъ слово;
Кто страхомъ передъ нимъ не обуянъ?
Онъ преданъ дисциплине, что заране
Сулитъ успехъ; кто чтитъ ея законъ,
Тотъ верхъ всегда беретъ на поле брани;
Ей гордые покорны англичане;
Законъ - святыня ихъ, какъ строгъ бы ни былъ онъ.
XX.
Попутный ветеръ, дуй, съ волной играя,
Пока закатъ не сгинетъ въ лоне водъ.
Отставшую флотилью поджидая,
Корабль вождя тогда умеритъ ходъ.
Ленивыхъ мы поносимъ безъ пощады;
По ихъ вине мы тратимъ время зря,
Невольно мы сгораемъ отъ досады,
Не мало надо ждать, пока сверкнетъ заря.
XXI.
Луна блеститъ; какъ эта ночь прекрасна!
Испещрено лучами лоно водъ;
Тамъ юноша въ любви клянется страстной,
И, веря, дева сердце отдаетъ;
Дай Богъ и намъ дела вести успешно
На берегу. Вотъ новый Арiонъ
Запелъ мотивъ любимый и поспешно
Матросъ пустился въ плясъ, смеясь потешно,
Забывъ, что ужъ давно покинулъ берегъ онъ.
XXII.
Проливъ Кальпе такъ узокъ, что узоры
Двухъ береговъ видны. Европа тамъ
На берегъ Африки бросаетъ взоры.
Даритъ Геката лучъ свой темъ местамъ,
Где властвуютъ испанки, что богаты
Красой лица, и темъ, где мавръ царитъ.
Но въ часъ, когда подъ факеломъ Гекаты
Какъ Мавританiи унылъ и мраченъ видъ!
XXIII.
Когда сiяетъ ночь, душа невольно
Мечтаетъ о любви, что скрылась въ даль,
О дружбе прежнихъ дней. Безъ дружбы больно
Влачить свой векъ, - съ ней быть въ разлуке жаль.
Кто жъ долгой жизни радъ, когда увяла,
Намъ изменивъ, въ дни юности любовь?
Для смерти остается дела мало,
Когда намъ страсть "прости" навекъ сказала...
Дни счастья пережить кто не желалъ бы вновь!
XXIV.
Глядя на волнъ безбрежную пустыню,
Где отраженъ Дiаны бледный светъ,
Забывъ и упованья, и гордыню,
Мы преданы мечтамъ минувшихъ летъ;
Какiя бъ мы ни ведали страданья,
На дне души у всякаго изъ насъ
Отрадное блеститъ воспоминанье;
Слезу невольную изъ нашихъ вырветъ глазъ!
XXV.
Кто на вершинахъ скалъ сидитъ, внимая
Журчанью водъ, несущихся съ стремнинъ;
Кто, общества людского избегая,
Въ тени лесовъ скитается одинъ;
Кто на утесъ взбирается высокiй,
Где стаду пастуха не слышенъ зовъ;
Кто любитъ и ущелья, и потоки,--
Тотъ разве въ мiре путникъ одинокiй?
Нетъ, тотъ съ природою въ общеньи жить готовъ.
XXVI.
Кто жъ носится, скучая, въ вихре света
И осужденъ, усталый, дни влачить,
Любви не слыша теплаго привета,
Среди толпы, где некого любить,
Где павшему въ борьбе звучатъ проклятья,
Где даже не почтятъ вашъ прахъ слезой,
Кто дружеской руки не ждетъ пожатья,
Тотъ одинокъ вполне; тотъ въ мiре всемъ чужой.
XXVII.
Счастливее сто разъ монахъ Афона.
Сродняется съ нимъ вечно чудный видъ:
Надъ нимъ лазурь сiяетъ небосклона,
У ногъ его спокойно море спитъ.
Усталый путникъ, бывшiй въ крае этомъ,
Завидуетъ владельцамъ дивныхъ местъ,
Жалея, что не жилъ анахоретомъ;
Не можетъ онъ мириться съ хладнымъ светомъ,
Где осужденъ, какъ встарь, нести тяжелый крестъ.
XXVIII.
Я длинный путь описывать не стану,
Где мертвый штиль идетъ за бурей вследъ;
Не мало кораблей по океану
Несется, хоть средь волнъ следовъ ихъ нетъ.
Пловцы знакомы съ силой непогоды;
Какъ незавидна участь корабля,
Когда бушуетъ шквалъ и стонутъ воды!
Когда отрадный крикъ звучитъ: земля, земля!
XXIX.
Здесь острова Калипсо, теша взгляды,
Какъ две сестры, блестятъ средь лона водъ:
Тамъ гавань есть, ей мореходы рады,
Хоть въ ней давно Калипсо слезъ не льетъ
Объ Одиссее, что, съ богиней въ ссоре,
Ей изменилъ для смертной. Вотъ утесъ,
Откуда Телемакъ скатился въ море,
Гонимъ суровымъ Менторомъ; здесь въ горе
Она отъ двухъ утратъ лила не мало слезъ.
XXX.
О, юноши, хоть ликъ богиня скрыла,
Васъ искушенье можетъ въ грехъ вовлечь.
Ее богиня смертная сменила,--
Вы съ новою Калипсо бойтесь встречъ!
О, Флоренсъ! Если бъ только сердце это
Могло поддаться чарамъ красоты,
Тобою грудь моя бъ была согрета;
Твой храмъ не осквернятъ греховныя мечты.
XXXI.
Такъ думалъ Чайльдъ-Гарольдъ, глядя безъ страсти
На чудное виденье. Светлый богъ,
Надъ нимъ ужъ не имея прежней власти,
Героя моего пленить не могъ.
Волненiй чуждъ, онъ къ цели шелъ упрямо,
Не признавая более любви;
Предъ нимъ навекъ закрылись двери храма,
Где онъ курилъ не мало фимiама:
Амуръ разжечь не могъ огонь въ его крови.
XXXII.
Красавица себе не объясняла,
Какъ Чайльдъ-Гарольдъ могъ устоять предъ ней,
Когда толпа поклонниковъ вздыхала
У ногъ ея, клянясь въ любви своей.
Плененъ ея волшебною красою,
Какъ могъ Гарольдъ не пасть къ ея ногамъ,
Признавшись, можетъ быть, кривя душою,
Признанья, но гневить оне не въ силахъ дамъ.
XXXIII.
То сердце, что ей мраморнымъ казалось,
Молчанью и гордыни предано,
Съ искусствомъ обольщенiя сроднялось;
Легко въ обманъ могло вводить оно.
Но Чайльдъ забылъ, какъ разставляютъ сети,
И силой обольщенiй пренебрегъ;
Коль нетъ любви, напрасны средства эти,
Съ толпой вздыхателей смешаться бы не могъ.
XXXIV.
Тотъ плохо знаетъ женщинъ, кто уверенъ,
Что вздохами ихъ можно победить;
И преданъ имъ, зачемъ же дорожить?
Влюбленный поступаетъ неумело,
Смиренiе раба пуская въ ходъ;
Скрывая страсть, идите къ цели смело;
Дразните ихъ любовь - и васъ победа ждетъ.
ХХХV.
Объ этой старой истине скорбели
Не разъ и те, что чтутъ ея законъ;
Ничтожествомъ награды пораженъ.
Безчестье, даромъ сгубленныя силы -
Любви счастливой горькiе плоды;
Когда жъ разстались мы съ надеждой милой,
Хотя былой любви исчезли и следы.
XXXVI.
Но здесь покинемъ рядъ мечтанiй праздныхъ.
Не мало мы увидимъ горъ и водъ,
Не призраки - тоска насъ поведетъ.
Намъ быть въ краяхъ, какихъ игрой мышленья
Создать не въ состояньи человекъ,
Какихъ намъ не опишутъ те творенья,
Какъ будто въ нихъ есть прокъ для нравственныхъ калекъ.
XXXVII.
Природа-мать, что можетъ быть чудесней
Твоихъ роскошныхъ видовъ и картинъ?
Твой преданный, хоть не любимый сынъ.
Не восхищаться видами нетъ мочи,
Где безъ прикрасъ ты въ дикости своей
Являешься. И днемъ, и въ мраке ночи
Но гнева полная ты мне всего милей.
XXXVIII.
Албанiя! отчизна Искендеровъ,
Что удивляли подвигами светъ,
О дикiй край, я шлю тебе приветъ!
Где храмы возвышалися когда то,
Пророка минареты тамъ видны.
Не блещетъ крестъ, съ церквей исламомъ снятый;
Близъ городовъ твоихъ сiяетъ рогъ луны.
XXXIX.
Вотъ бедный край, где Пенелопа въ горе,
Глядя на волны, плакала не разъ.
О, песнопенья богъ, какъ ты не спасъ
Отъ гибели поэзiи кумира,
Когда огонь безсмертья въ немъ горелъ?
Погибла, Сафо, ты, но не для мiра,
Тотъ рай, что лишь одинъ мы вправе ждать въ уделъ.
XL.
Левкадскiй мысъ увиделъ Чайльдъ въ волненьи
Въ осеннiй вечеръ, полный светлыхъ чаръ;
Вотъ Акцiумъ, Лепантъ и Трафальгаръ.
Не тронули его преданья славы;
Рожденъ подъ невоинственной звездой,
Не восхищался онъ борьбой кровавой,--
И брани презиралъ, встречая ихъ съ враждой.
XLI.
Когда звезда, сiяя въ небе ясно,
Блеснула надъ Левкадскою скалой;
Въ последнiй разъ мелькнулъ во мгле ночной,
Волненье Чайльдъ-Гарольда охватило;
Въ тени скалы онъ плылъ, стремяся въ даль,
И на нее, въ тоске, гляделъ уныло;
Его больной души разсеялась печаль.
XLII.
Въ сiянiи зари предъ нимъ блеснули
Зубчатые верхи Албанскихъ горъ:
Вдали жъ вершина Пинда тешитъ взоръ;
Ея алеетъ снегъ, одетъ зарею;
Здесь рыщетъ волкъ, остритъ свой клювъ орелъ.
Тамъ хаты горцевъ, преданныхъ разбою...
Зловещихъ силъ полны, громятъ и лесъ, и долъ.
XLIII.
Простившись съ просвещеньемъ, въ край далекiй,
Что хвалятъ все, хоть жить боятся въ немъ,
Бродилъ въ краю онъ мрачномъ и глухомъ,
Где бедъ не зналъ, хотя, къ борьбе готовый,
И не страшился ихъ; тотъ край былъ дикъ,
За то его картины были новы.
То знойной, безъ труда къ усталости привыкъ.
XLIV.
Поруганный исламомъ, крестъ смиреньемъ
Гордыню заменилъ минувшихъ дней...
Въ загоне и служитель алтарей.
Какъ суеверья жалки проявленья!
Оно для духовенства лишь доходъ,
Сулящiй прочимъ смертнымъ разоренье;
Кто золото ея отъ примесей спасетъ?
XLV.
Амбрацiи заливъ блеститъ предъ нами.
За женщину здесь кровь лилася встарь,
И римскiй вождь, и азiатскiй царь.
Здесь Августа трофеи светъ дивили.
Тотъ мiръ исчезъ и памятника нетъ.
Людская скорбь была плодомъ усилiй
Ужель былъ созданъ мiръ для грома ихъ победъ?
XLVI.
Долинами Иллирiи дорога
Гарольда шла отъ грани гордыхъ скалъ
Что ни одинъ туристъ не описалъ.
Хоть Аттика роскошно разодета,
Хоть живописны Темпе и Парнасъ,
Невольно вдохновляющiй поэта,--
Которыя, какъ те, красой пленяютъ насъ.
XLVII.
Онъ за собою снежный Пиндъ оставилъ
И, не успевъ въ столицу заглянуть,
Къ властителю Албанiи свой путь.
Слова Али - законы. Кровь ручьями
Онъ въ вечно непокорномъ льетъ краю,
Где горцы, защищенные скалами,
Лишь передъ золотомъ клоня главу свою.
XLVIII.
О, Зитца! уголокъ земли священной,
Что полонъ чаръ. Добравшись до высотъ.
Тебе приветъ плененный путникъ шлетъ!
Лазурь небесъ, сливаясь воедино
Съ деревьями, скалами и рекой,
Ласкаетъ взоръ волшебною картиной;
Хоть будитъ страхъ въ душе, пленяетъ красотой.
XLIX.
Белеетъ одинокая обитель
Средь рощи, за которою грядой
Глядитъ на чудный видъ, смутясь душой.
Радушенъ здесь монахъ. Благословляя,
Всегда онъ встретить путника готовъ,
И тотъ, плененъ красой волшебной края,
Того монастыря гостепрiимный кровъ.
L.
Въ тени деревъ здесь отдыхать отрада;
Въ полдневный зной играетъ ветерокъ,
Само здесь небо дышитъ: долъ далекъ...
О, странникъ! коротай часы досуга
Средь благовонныхъ рощъ, где мракъ ветвей
Спасаетъ отъ жары и отъ недуга,
Сiянiемъ зари и прелестью ночей.
LI.
Амфитеатромъ мрачныя громады
Хемарiотскихъ Альпъ вдали блестятъ;
Богатую долину видеть радъ.
Стада пасутся тамъ, ключи, сверкая,
Журчатъ въ тени деревъ. То Ахеронъ,
Где некогда царила смерть немая.
Въ Элизiумъ попасть я не хочу, Плутонъ!
LII.
Кругомъ нетъ городовъ; Янина скрыта
Завесой мрачныхъ горъ. Ни селъ, ни хатъ
Безплоденъ этотъ край и небогатъ.
Въ ущельяхъ горъ мелькаютъ то и дело
Красивыя стада безстрашныхъ козъ;
Подпаски ихъ ведутъ въ одежде белой,
То подъ навесомъ скалъ скрываются отъ грозъ.
LIII.
Додона, где жъ твой лесъ? Где знаменитый
Тотъ долъ, где эхо вторило словамъ
Умолкъ на векъ; где жъ Громовержца храмъ?
О, люди! грехъ на то роптать сугубо,
Что смерть готовитъ вамъ свои дары.
Ведь съ участью боговъ сродниться любо;
На свете жить, тогда какъ рушатся мiры?
LIV.
Съ Эпиромъ Чайльдъ разстался. Горъ вершины
Томятъ своимъ однообразьемъ взоръ;
Увиделъ вдругъ чарующiй просторъ.
Хорошъ и долъ съ рекою величавой,
Что отражаетъ въ зеркале своемъ
Густую зелень дремлющей дубравы,
И бледный светъ луны, когда все спитъ кругомъ.
LV.
Угасъ закатъ за гранью Томерита;
Былъ грозенъ плескъ Лаоссы бурныхъ водъ;
Гарольдъ тропой прибрежной шелъ впередъ.
Катилася река, покрыта пеной.
Вдали, какъ метеоры, въ тьме ночной
Блестели минареты Тепалена.
Тамъ крики войскъ звучатъ; имъ вторитъ ветра вой.
LVI.
Пройдя гаремъ, где царствуетъ молчанье,
Чрезъ ворота, Гарольдъ увидеть могъ
Всесильнаго властителя чертогъ;
Въ немъ евнухи снуютъ, рабы, солдаты;
Жилище, где проводитъ жизнь тиранъ -
Снаружи фортъ, внутри жъ дворецъ богатый;
Тамъ сборище людей всехъ климатовъ и странъ.
LVII.
Среди двора стоитъ, сверкая броней,
Всегда готовый къ бою эскадронъ;
Стекаются сюда со всехъ сторонъ
Войска паши, дворецъ оберегая.
Здесь группы грековъ, мавровъ, мусульманъ;
Тамъ, пестрою одеждою сверкая,
О томъ, что ночь пришла, вещаетъ барабанъ.
LVIII.
Въ чалме, въ расшитомъ золотомъ кафтане,
Держа въ руке свой длинный карабинъ,
Гарцуетъ Дели, горъ отважный сынъ;
Здесь македонецъ, шарфъ надевъ кровавый,
Проходитъ съ чернымъ евнухомъ; а вотъ
Проныра грекъ, и шустрый и лукавый;
Что, на слова скупясь, приказы лишь даетъ.
LIX.
Те курятъ, наблюдая; те играютъ;
Здесь турокъ совершаетъ свой намазъ;
Болтливый грекъ пускаетъ въ ходъ разсказъ.
Различныхъ группъ повсюду видно много...
Чу! съ минарета муэзина гласъ
Вдругъ прозвучалъ торжественно и строго.
"Нетъ Бога, кроме Бога,
Одинъ лишь Богъ великъ! Насталъ молитвы часъ!"
LX.
Въ то время постъ тянулся Рамазана;
Все днемъ ему верны; когда жъ закатъ,
Пророка сынъ разгавливаться радъ.
Въ дворце Али, объятомъ суетою,
Роскошный столъ для пира былъ накрытъ.
Рабы сновали съ блюдами, гурьбою.
Дворецъ же весь сiялъ, являя чудный видъ.
LXI.
Здесь женскаго не слышно разговора,--
Въ гаремахъ дамы скрыты. Здесь жена,
Душой и теломъ мужу предана.
Она въ плену, но ей не снится воля;
Она любовь и власть супруга чтитъ;
Детей взрощать ея святая доля.
Въ душе порочныхъ думъ турчанка не таитъ.
LXII.
Въ роскошномъ павилiоне, где отъ зноя
Спасалъ владыку брызгами фонтанъ,
Лениво онъ склонялся на диванъ.
Онъ вождь и кровожадный, и жестокiй,
Но старика благочестивый ликъ
Не отражалъ его души пороки;
И совершать дела преступныя привыкъ.
LXIII.
Хотя Гафизъ сказалъ, что увлеченья
Дней юности мирятся съ сединой;
Но тотъ, кто глухъ къ мольбамъ и черствъ душой,
Кого страданье ближняго не тронетъ,
Тотъ съ тигромъ схожъ по лютости своей;
Кто предъ собою кровь струею гонитъ,
Среди кровавыхъ волнъ на склоне мрачныхъ дней.
LXIV.
Гарольдъ, разбитый дальнею дорогой,
Въ дворце Али-паши прiютъ нашелъ,
Где роскоши воздвигнутъ былъ престолъ,
Ему наскучилъ. Пышности отравы
Веселья губятъ скромную среду;
Душевный миръ тревожатъ эти нравы;
Веселье съ пышностью не могутъ жить въ ладу.
LXV.
Албанцы полудикiе суровы,
Но къ доблести имъ славный путь знакомъ:
Когда жъ они бежали предъ врагомъ?
Ихъ жизнь скромна; они не лицемерны;
Надежна дружба ихъ, опасна месть;
Ихъ подвиги и удаль безпримерны,
Торопятся они съ врагами счеты свесть.
LXVI.
Въ дворце Али, где къ бою все готово,
Гарольдъ увиделъ ихъ; судьбой гонимъ,
Когда случайно въ пленъ попался къ нимъ.
Отъ злыхъ людей, въ беде, не жди защиты.
Ему же горецъ далъ прiютъ и кровъ,
Гостепрiимства чтя законъ забытый;
Какъ редко намъ ответъ даютъ на сердца зовъ!
LXVII.
Случилось разъ, что Чайльдъ-Гарольда судно
Къ скаламъ Сулiйскимъ буря принесла;
Но и въ стране, где царствовала мгла,
Быть можетъ, смерть матросамъ угрожала.
Страшилъ ихъ край коварныхъ дикарей;
Все жъ судно, наконецъ, къ брегамъ пристало,
Встречая, какъ враговъ, непрошенныхъ гостей.
LXVIII.
И что жъ? Ихъ горцы встретили, какъ братья;
Чрезъ скалы и ущелья провели;
Чтобъ ихъ согреть, вина имъ поднесли
И скромный приготовили имъ ужинъ;
Но, не скупяся, всякiй далъ, что могъ;
Такъ поступаетъ тотъ, кто съ правдой друженъ.
Краснеть заставитъ ихъ тотъ нравственный урокъ.
LXIX.
Гарольдъ узналъ, бросая эти горы,
Где встретилъ онъ и ласку, и приветъ,
И путникамъ сулятъ не мало бедъ.
Проводниковъ лихихъ, готовыхъ къ бою,
Онъ нанялъ и направился впередъ...
Оставивъ лесъ дремучiй за собою,
Долинъ Эттолiи, где Ахелой течетъ.
LXX.
Предъ нимъ заливъ, где дремлющiя волны
Любовно отражаютъ блескъ небесъ;
Глядится въ немъ вблизи растущiй лесъ.
Едва скользя по волнамъ, ветеръ дышитъ
Той негою, которой Югъ богатъ,
И въ полумгле деревья чуть колышетъ.
Любуясь ночью той, волненьемъ онъ объятъ.
LXXI.
На берегу веселою ватагой
Сидели паликары. Вкругъ огни
Окончивъ ужинъ, тешились они.
До полночи, подъ яркимъ неба сводомъ,
Ихъ пляска началась. Мечи сложивъ,
Они сомкнулись въ кругъ и полнымъ ходомъ
Ихъ песни раздался воинственный мотивъ.
LXXII.
Гарольда не смущали эти нравы;
Невдалеке отъ горцевъ находясь,
Что поражала грубостью подчасъ.
Движенья паликаровъ были дики;
До плечъ спадали волны ихъ кудрей;
Ихъ взгляды были ярки, смуглы лики,
Чемъ на мелодiи, напевы дикарей.
1.
Гремятъ барабаны, сраженья суля,
Надеждою духъ храбрецовъ веселя.
Химарецъ и мрачный лицомъ сулiотъ.
2.
Онъ въ беломъ хитоне и бурке своей.
Кто въ схватке съ врагомъ сулiота храбрей?
И въ долъ, какъ потокъ со стремнины, бежитъ.
3.
Тотъ горецъ, что мститъ за обиды друзьямъ,
Даруетъ ли жизнь побежденнымъ врагамъ?
Нетъ цели отрадней, чемъ сердце врага.
4.
Пещеру покинувъ, съ охотой простясь,
Герой македонецъ нагрянетъ какъ разъ.
Отъ крови, которой прольется ручей.
5.
Паргасскихъ пиратовъ прiютъ океанъ;
Въ рабовъ обратили они христiанъ;
Чтобъ пленные съ звономъ сроднились цепей.
6.
Богатствъ мне не надо. Что деньги дарятъ
Безсильному, то заберетъ мой булатъ.
На плечи ихъ косы спадаютъ волной...
7.
Красою я юныхъ любуюся девъ;
Мне милы ихъ ласки и сладокъ напевъ.
О томъ, какъ ихъ пали отцы на войне!
8.
Превизы припомните штурмъ и резню!
Все предали мы и мечу, и огню;
Лишь юныхъ красавицъ тамъ кровь не лилась.
9.
Со страхомъ и жалостью тотъ не знакомъ,
Кто въ битву несется за храбрымъ вождемъ.
Вождя мы не знали храбрей, чемъ Али!
10.
Мухтаръ, предводителя доблестный сынъ,
Идетъ во главе придунайскихъ дружинъ.
Имъ вновь не увидеть отчизну свою!
11.
Селикторъ! вождю ты подай ятаганъ!
Суля намъ сраженье, гремитъ барабанъ.
Иль больше домой никогда не придемъ!
LXXIII.
Эллада, прежней доблести могила,
Хоть пала ты, тебя безсмертье ждетъ;
Съ твоихъ детей кто свергнетъ рабства гнетъ?
Не встанутъ те, что пали въ Фермопилахъ,
Что храбро на смерть шли, свой край любя.
Где тотъ герой, что подражать имъ въ силахъ?
Изъ царства вечной тьмы кто жъ вызоветъ тебя?
LXXIV.
Могло ль тебе присниться, духъ свободы,
Когда ты шелъ за Фразибуломъ вследъ,
Дивить своимъ позоромъ будутъ светъ?
Не грозные тираны ими правятъ,
А каждый турокъ видитъ въ нихъ рабовъ.
Не сбросить имъ те цепи, что ихъ давятъ,
И греки не разятъ, а лишь клянутъ враговъ.
LXXV.
Они не те, хоть сохранили годы
Имъ прежнiй типъ. Глядя на блескъ ихъ глазъ,
Какъ въ оны дни, въ нихъ, теплясь, не угасъ.
Инымъ все снится отблескъ прежней славы,
Но ждутъ они, что ихъ спасутъ отъ ранъ
И бедствiй чужеземныя державы,
Чтобъ вычеркнуть свой край изъ списка павшихъ странъ.
LXXVI.
Сыны рабовъ! не знаете вы, что ли,
Что пленные оковы сами рвутъ,
Ни Францiя, ни Русь васъ не спасутъ.
Пусть будетъ смятъ вашъ врагъ, а все лучами
Свобода не порадуетъ вашъ взоръ.
Илотовъ тени! бросьтесь въ сечу сами!
Вы не сроднитесь вновь и вашъ уделъ - позоръ!
LXXVII.
Быть можетъ, вновь те области, где ныне
Царитъ Аллахъ, къ гяурамъ перейдутъ;
Предъ мощью христiанъ, какъ встарь, падутъ;
Быть можетъ, вагабиты съ силой новой
Зальютъ рекой кровавою Востокъ,
Но никогда свободы светочъ снова
На долю рабскую, изъ века въ векъ, обрекъ.
LXXVIII.
Ликуютъ греки: близится то время,
Когда они, прощаяся со зломъ,
Молитвой, покаяньемъ и постомъ.
Веселью предаются, безъ опаски,
Предъ темъ они, не зная грустныхъ думъ;
Тогда разрешены пиры и пляски;
И карнавалъ царитъ, сливая съ блескомъ шумъ.
LXXIX.
Хоть сталъ мечетью храмъ святой Софiи
И Магометъ святыни осквернилъ,
Веселья полнъ. Былое грекъ забылъ
(Опять я грусти полнъ). Хоть никогда я
Такого оживленья не видалъ,
Какъ на Босфоре, все жъ веселье края
Былой свободы гимнъ тамъ больше не звучалъ.
LXXX.
Какъ берегъ оживленъ толпой шумливой!
Не умолкая, песни тамъ звучатъ.
И раздаются съ плескомъ моря въ ладъ.
Царицы волнъ сiяетъ отблескъ нежный;
Когда жъ, скользя чуть слышно по волнамъ,
Рябитъ морскую гладь зефиръ прибрежный,--
Которая его уноситъ къ берегамъ.
LXXXI.
Скользятъ по волнамъ лодки; пляшутъ девы
На берегу; отрадна и легка
Горятъ ихъ очи; руку жметъ рука...
Въ дни юности, въ венки сплетая розы,
Любовь живитъ и сладко греетъ насъ;
Ни циникъ, ни философъ съ силой грезы
И можетъ насъ съ судьбой мирить блаженства часъ.
LXXXII.
Не все, однако жъ, общимъ оживленьемъ
Довольны. Грусть на лицахъ ихъ видна;
Уныло вторитъ ропотомъ волна?
Имъ больно, что веселiю объятья
Открыли греки; радости печать
На лицахъ гражданъ будитъ ихъ проклятья;
Хотели бы они на саванъ променять.
LXXXIII.
Такъ мыслитъ верный сынъ родного края
(А много ль ихъ въ Элладе мы начтемъ?)
Мечтать о мире, ползая рабомъ;
И, мечъ сменивъ на плугъ, не станетъ шею
Подъ игомъ гнуть. Всехъ меньше любитъ тотъ
Отчизну, кто обласканъ больше ею.
Васъ длинный предковъ рядъ позоритъ и гнететъ.
LXXXIV.
Когда Эпаминондъ родится новый,
Когда спартанцы встанутъ изъ могилъ,
И гражданъ, полныхъ доблести и силъ,
Гречанки вскормятъ вновь, - тогда Эллада,
Но лишь тогда, воскреснетъ. Надъ страной,
Чтобъ дать ей мощь, векамъ промчаться надо;
Столетiй верхъ беретъ надъ гневною судьбой.
LXXXV.
А все прекрасна ты, хоть горемъ смята,
Страна боговъ и равныхъ имъ мужей!
Снегъ горъ твоихъ отъ солнечныхъ лучей
Не таетъ; ты - любимица природы;
Но алтари и храмы прежнихъ летъ
Разрушены: ихъ въ прахъ повергли годы.
Века лишь доблести стереть не могутъ следъ.
LXXXVI.
Кой-где стоитъ колонна одиноко;
Она судьбу своихъ сестеръ клянетъ;
Съ Колоннскихъ скалъ глядится въ лоне водъ.
На всемъ здесь отпечатокъ разрушенья;
Вотъ передъ вами рядъ могильныхъ плитъ,
Что отъ вековъ спаслись, - не отъ забвенья.
Оглядывая ихъ, какъ я, имъ вздохъ даритъ.
LXXXVII.
А все здесь небо сине; блещутъ нивы;
Дубравы негой полны; воздухъ чистъ;
И пчелъ Гимета сладкiй медъ душистъ;
Унылъ и дикъ, какъ прежде, видъ ущелiй,
Но Фебъ поля лучами золотитъ,
И белоснеженъ мраморъ горъ Мендели;
Природа лишь одна не изменила видъ.
LXXXVIII.
Въ Элладе все светло и величаво,
И сказки музъ для насъ не сказки тамъ,
И весть о ней передаетъ векамъ.
Поля сраженiй, горы и долины
Смеются надъ теченьемъ грозныхъ летъ,
Что превращаютъ храмины въ руины;
А Марафонскiй долъ дивитъ, какъ прежде, светъ.
LXXXIX.
Все тотъ же онъ, лишь пахарь изменился:
Въ ту землю онъ рабомъ вонзаетъ плугъ;
Ее, какъ встарь, лучами греетъ югъ;
Но иностранца стала достоянье
Земля, где передъ греками -главу
Склонили персы; живы те преданья!
Намъ представляютъ тень былого на яву.
ХС.
Войска схватились; длится бой кровавый;
Мидянинъ лукъ бросаетъ и колчанъ,
И смерть за нимъ летитъ, какъ ураганъ.
Какой трофей оставили намъ годы
Въ стране, где слезы Азiя лила,
Где озарилъ Элладу блескъ свободы?
Обломки урнъ, - вотъ все, что летъ скрывала мгла.
XCI.
А все жъ весь мiръ святыя чтитъ преданья;
Страну победъ и песенъ какъ забыть?
Къ ней пилигримовъ будетъ приводить.
Разсказы о величiи Эллады
И юноши, и старца тешатъ слухъ;
Священнымъ песнямъ Музы и Паллады
Оне жъ, даря восторгъ, певца возносятъ духъ.
ХСІІ.
Кто счастливъ, кто любимъ въ отчизне дальней,
Пусть рвется къ ней; но тотъ, чья ноетъ грудь,
Тотъ въ Грецiю направить долженъ путь:
Унынью вторятъ грустныя картины,
Что путникъ каждый мигъ встречаетъ тамъ;
Страдальцу милы мрачныя руины,
Глядя на Марафонъ иль на Дельфiйскiй храмъ.
XCIII.
На этотъ край священный бросимъ взгляды,
Но пощадимъ остатки прежнихъ дней;
Не осквернимъ забытыхъ алтарей!
Мы чтить должны, что было прежде чтимо,
Чтобъ темнаго не наложить пятна
На родину. Пройдемъ со вздохомъ мимо
Проходитъ наша жизнь, и чаръ, и грезъ полна.
ХСІV.
И я, въ часы досуга песню эту
Сложившiй, буду скоро позабытъ!
Что голосъ мой победно заглушитъ.
Когда судьба нещадною рукою
Сгубила техъ, чьихъ жаждалъ я похвалъ,
Меня не тронешь лаской иль хулою,
Когда, осиротевъ, я одинокимъ сталъ?
ХСV.
Меня любя, и ты навекъ почила,
О юная подруга юныхъ дней!
Я жъ недостоинъ былъ любви твоей.
Погибла ты, зачемъ же дни влачу я?
Зачемъ узналъ я счастье и любовь?
О нихъ лишь вспоминать могу, тоскуя.
Когда, гонимъ судьбой, уехать долженъ вновь?
БАЙРОНЪ ВЪ АЛБАНСКОМ КОСТЮМЕ
(Lord Byrin In an Albanian dress).
С портрета Т. Филипса (Th. Philips, R. А.)
Подруга незабвенная! мне больно
О светлыхъ дняхъ блаженства вспоминать,
А къ прошлому несется мысль невольно
И на чело кладетъ тоски печать.
Немая смерть. Она сгубила всехъ,
Кого любилъ я въ жизни. Не поможетъ
Отчаянье. Она удары множитъ,
И въ жизни для меня нетъ более утехъ.
Ужель толпы ничтожные восторги
Я буду разделять, сроднившись съ ней,
Иль ночи проводить средь шумныхъ оргiй,
Где уязвляетъ душу смехъ гостей?
Похоронить следы душевныхъ грозъ?
Мертвящiй смехъ не можетъ скрыть кручины;
Онъ только на лице чертитъ морщины,
Где потекутъ потомъ струи горючихъ слезъ.
Что старости такъ отягчаетъ бремя,
Морщины углубляя на челе?
Сознанье, что друзей сгубило время,
Что одинокъ страдалецъ на земле.
Покорно я склоняюсь предъ судьбой.
Моихъ друзей могилы скрыли своды;
Такъ каньте жъ въ вечность, тягостные годы,
Что муки старости сплели съ моей весной!
