Марино Фальеро.
Арсеньев К. К.: Предисловие
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Марино Фальеро. Арсеньев К. К.: Предисловие

Дж. Г. Байронъ 

Марино Фальеро.

Марино Фалiеро, исправл. перев. А. Соколовскаго, съ предисл. почетнаго академика К. К. Арсеньева

Байронъ. Библiотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905. 

"Историческая трагедiя" "Марино Фалiеро, дожъ Венецiи" была задумана Байрономъ въ 1817 г., когда онъ, прiехавъ въ Венецiю, впервые увиделъ залу совета во дворце дожей съ чернымъ покрываломъ на томъ месте, где долженъ былъ находиться портретъ казненнаго государя-заговорщика. Мысль, отодвинутая на время другими работами, получила осуществленiе только три года спустя, въ Равенне. Начатая 4-го апреля трагедiя была закончена 17-го iюля 1820 года. Въ начале 1821 года она была поставлена безъ согласiя и вопреки желанiю автора на сцене лондонскаго Дрюриленскаго театра. Успеха она не имела; неблагопрiятны были и отзывы о ней въ тогдашнихъ газетахъ и журналахъ. Реакцiя въ ея пользу началась сравнительно недавно; но уже Гете, которому Байронъ намеревался посвятить свою трагедiю, удивлялся яркости местнаго и нацiональнаго ея колорита и считалъ возможной обработку ея для сцены. Опытъ такой обработки, не особенно удачный, былъ сделанъ гораздо позднее известной мейнингенской труппой.

Въ предисловiи къ "Марино Фалiеро" Байронъ указываетъ источники, по которымъ онъ изучалъ избранную имъ тему. Некоторые изъ нихъ, судя по новейшимъ изследованiямъ, не во всемъ и не вполне достоверны; но основные факты, на которыхъ построена трагедiя, не возбуждаютъ серьезныхъ сомненiй. Верно въ главныхъ чертахъ воспроизведено прошедшее дожа, мотивы, побуждающiе его примкнуть къ возстанiю; согласно съ истиной изображена судьба заговора и заговорщиковъ. Названiе "исторической" поэтому дано трагедiи по праву. Безусловной точности деталей отъ художественнаго произведенiя, переносящаго насъ въ далекое прошлое, требовать нельзя: вполне достаточно, если оно правдоподобно, если оно не нарушаетъ въ общемъ и целомъ исторической перспективы. Не страдаетъ трагедiя Байрона и отъ того, что онъ решился соблюсти одно изъ псевдоклассическихъ единствъ - единство времени. Событiя, проходящiя передъ нами, совершиться въ теченiе однехъ сутокъ. Фалiеро могъ примкнуть къ заговору подъ непосредственнымъ впечатленiемъ снисходительнаго приговора, постановленнаго надъ Стено; Бертуччiо, получивъ неожиданнаго союзника въ лице дожа, могъ или, лучше сказать, долженъ былъ ускорить введенiе его въ среду заговорщиковъ; заговорщики, заручившись могущественной поддержкой и сознавая опасность медленности, могли поспешить переходомъ къ действiю, для котораго все было подготовлено заранее; советъ десяти, зная о враждебномъ настроенiи народной массы, могъ признать неотложной казнь главныхъ виновныхъ. Что Байронъ вовсе не считалъ себя связаннымъ требованiями традицiи, осъ этомъ свидетельствуетъ свобода, съ которою онъ отнесся къ единству места, несколько разъ нарушаемому въ трагедiи. И это вполне понятно: заключивъ действiе въ пределы дворца, авторъ былъ бы вынужденъ отказаться отъ такихъ капитальныхъ сценъ, какъ разговоръ дожа и Бертуччiо у церкви С. Джованниэ Паоло, какъ появленiе ихъ среди заговорщиковъ, какъ монологъ Лiони, прерываемый приходомъ Бертрама. Не говоримъ о единстве действiя, наименее условномъ и искусственномъ изъ "трехъ единствъ": если оно соблюдено въ "Марино Фалiеро", то это объясняется самымъ замысломъ пьесы, интересъ которой сосредоточивается почти всецело на ея главномъ герое.

изъ виду, что моментъ кризиса часто отражаетъ въ себе, точно въ зеркале, всего человека, какимъ сделала его предшествующая жизнь. Очень не великъ промежутокъ времени, отделяющiй первую сцену "Пикколомини" отъ последней сцены "Смерти Валленштейна", но разве вследствiе этого остается что-либо не доделаннымъ въ образе Шиллеровскаго героя? Разве действiе, производимое "Ипполитомъ" Еврипида или "Федрой" Расина, уменьшается отъ того, что мы не видимъ зарожденiя и роста страсти, а застаемъ ее въ полномъ разгаре?.. Съ большимъ искусствомъ показалъ намъ Байронъ, что искра недоверiя и вражды къ господствующей олигархiи теплилась въ Фалiеро издавна, задолго до тенденцiознаго решенiя по делу Стено, раздувшаго ее въ пожирающее пламя {*) Фалiеро говоритъ предъ судомъ:

                                        Пожаръ

          Рождается отъ искры: капля можетъ

          Не знаешь делъ Венецi? Но знаешь

          Совета Сорока?

спрашиваетъ онъ своего племянника, выражающаго, до объявленiя приговора, надежду на справедливость судей (I, 2).

          Ихъ преданность и, вместе съ темъ, почтенье

замечаетъ онъ съ горькой иронiей, выслушавъ почтительныя слова, предпосылаемыя судомъ непочтительному приговору. Если этотъ приговоръ - присуждающiй оскорбителя догарессы, клеветника Стено, къ месячному аресту, - сразу возбуждаетъ безграничную, неудержимую ярость Фалiеро, причина тому коренится глубоко въ его прошломъ. Увенчанный славой воина и дипломата, спаситель родного города, которому была посвящена вся его долгая жизнь, онъ возведенъ на первое место въ государстве какъ бы для того, чтобы дать ему почувствовать все безсилiе мнимоверховной власти, всю тщету номинальныхъ ея прерогативъ. И кто же превращаетъ дожа въ призракъ, никому не страшный, въ жалкое подобiе государя? Не народъ, который самъ "обращенъ въ ничто или хуже чемъ ничто", а "ядовитая гидра аристократiи" (I, 2), горсть презренныхъ сибаритовъ (III, 2). Противъ нихъ направляется гневъ Фалiеро, противъ нихъ возгорается въ немъ жажда мщенiя. Ничтожный обидчикъ Стено отступаетъ на заднiй планъ; наложивъ на него снисходительное взысканiе, аристократическая корпорацiя заслонила его собою и стала лицомъ къ лицу съ дожемъ, уже и раньше нетерпеливо переносившимъ ея тираннiю. Съ перваго взгляда можетъ показаться преувеличеннымъ негодованiе, вызванное въ Фалiеро сначала поступкомъ Стено, потомъ приговоромъ Сорока; но стоитъ только вчитаться въ трагедiю, чтобы придти къ другому заключенiю. Анджiолина любитъ старика Фалiеро не какъ мужа, а скорее какъ отца; Фалiеро женился на ней, чтобы доставить беззащитной сироте, дочери друга, "почетную безопасность" среди "гнезда пороковъ" (II, 1), какимъ является венецiанская знать. Для него немыслимо поэтому примириться съ сознанiемъ, что въ союзе съ нимъ Анджiолина не нашла единственнаго блага, которымъ могъ быть оправданъ неравный бракъ. Клевета Стено направлялась, въ добавокъ, противъ жены главы государства; санъ дожа, высокiй если не въ действительности, то въ глазахъ Фалiеро, долженъ былъ обезпечить за догарессой особое уваженiе, а ей отказываютъ въ защите, которой вправе ожидать последнiй изъ гражданъ. Фалiеро требовалъ только справедливости -

          Я лишь хотелъ обрушить на злодея

          Когдабъ имелъ жену онъ, дорогую его душе и т. д.

И въ этой справедливости ему отказали, несмотря на то, что онъ дожъ, - или, вернее, именно потому что онъ дожъ! Понятно, что после перваго порыва бешенства Фалiеро сразу останавливается на мысли, какъ заменить иллюзiю власти ея реальною полнотою. Слова его племянника, выразившаго желанiе видеть его настоящимъ государемъ Венецiи, погружаютъ его въ тотъ "мiръ мечтанiй", который открылся для Макбета съ приветомъ ведьмъ. Онъ чувствуетъ, однако, что для труднаго дела ему нужны союзники - и въ это самое время передъ нимъ является Израэль Бертуччiо, глава заговора, готоваго разразиться надъ правящей кастой. Плебея и патрицiя сближаетъ общее чувство обиды; Бертуччiо решается посвятить дожа въ тайну заговора - дожъ поспешно, почти радостно обещаетъ ему свое содействiе. Вся сцена между ними полна удивительно меткихъ штриховъ, сразу дорисовывающихъ фигуру Фалiеро. "Хотите-ль - быть монархомъ" - спрашиваетъ его Бертуччiо. "Да! но только счастливаго народа" - отвечаетъ дожъ.--

          Монархомъ быть Венецiи

          Но только съ темъ, чтобъ мне народъ и я

          Паiрицiевъ.

И вместе съ темъ въ Фалiеро все еще сказывается рожденный аристократъ, готовый действовать заодно съ народомъ, но мнящiй себя чемъ-то высшимъ сравнительно съ чернью. "Ты смеешь, тварь, напоминать мне сына" - восклицаетъ онъ, когда Бертуччiо, несколькими неосторожными словами воскрешаетъ въ немъ память о его погибшемъ сыне. Оставшись одинъ, дожъ ужасается при мысли, что вступилъ въ общенiе съ "низкою сволочью" (common ruffians), злоумышляющею противъ государства. Моменты нерешительности, вызываемой этою мыслью, чередуются съ старанiями уверить себя въ справедливости задуманнаго дела. Чемъ-то не-человеческимъ веяло бы отъ Фалiеро, еслибы онъ, безъ колебанiй вступивъ на страшный путь, безъ колебанiй следовалъ по немъ все дальше и дальше. Ведь ему предстоялъ разрывъ съ своимъ сословiемъ, съ принципами, которымъ онъ служилъ, съ традицiями, которыми онъ гордился. Напрасно, подходя къ церкви, служащей усыпальницею его предковъ, онъ призываетъ ихъ въ свидетели своей правоты: несколько минутъ спустя ему начинаетъ казаться, что ихъ покой нарушенъ дерзновенiемъ потомка. Мучительными его сомненiя становятся тогда, когда онъ видитъ, что бунтъ, во главе котораго онъ решился стать, долженъ привести къ поголовному избiенiю людей, близкихъ ему по крови и по воспоминанiямъ целой жизни. "Ты не вкушалъ съ ними хлеба и соли, - говоритъ онъ, обращаясь къ Бертуччiо (III, 2), - не пилъ съ ними изъ одной чаши, не смеялся и не плакалъ вместе съ ними. Сединой, какъ моя голова, покрыты головы старейшинъ совета, съ которыми я былъ молодъ, съ которыми сражался противъ неверныхъ. Каждый ударъ, имъ нанесенный, будетъ казаться мне самоубiйствомъ". Въ этомъ внутреннемъ конфликте - главный трагизмъ положенiя Фалiеро, превосходно схваченный и изображенный Байрономъ. "Я виделъ васъ, - говоритъ онъ, ожидая сигнальнаго удара въ колоколъ св. Марка, - я виделъ васъ, морскiя волны, окрашенными кровью генуэзцевъ, сарацинъ, гунновъ, съ которою смешивалась кровь победителей-венецiанцевъ; неужели я жилъ восемьдесятъ летъ только для того, чтобы узреть васъ смешанными съ кровью, пролитою въ междоусобной распре - я, прозванный спасителемъ города?.." (IV, 2) Прощаясь съ Анджiолиной, Фалiеро ищетъ утешенiя въ мысли, что онъ былъ орудiемъ въ рукахъ судьбы - и, идя на эшафотъ, признаетъ, что осужденъ не безвинно. Живя въ Равенне и работая надъ "Марино Фалiеро", Байронъ находился во власти двухъ чувствъ: страстнаго желанiя свободы для Италiи и страстной любви къ графине Гвиччiоли. Оба чувства наложили свой отпечатокъ на "историческую трагедiю*. Участiе въ политическомъ движенiи помогло Байрону возсоздать психическiй мiръ людей, стремившихся столетiями раньше, къ однородной цели. Отсюда сильное, живое впечатленiе, производимое и вождями заговора - Бертуччiо, Календаро, и массой заговорщиковъ. Какъ легко возникаетъ въ ихъ среде опасенiе измены, какъ быстро исчезаетъ доверiе къ вождю, избранному ими самими! Какъ легко разногласiе относительно средствъ становится препятствiемъ къ достиженiю цели? Бертуччiо головой выше своихъ товарищей: неукротимая ненависть къ притеснителямъ соединяется въ немъ съ разсчетливостью и осторожностью искуснаго политическаго деятеля. Онъ спокойно, повидимому, переноситъ личную обиду, чтобы разомъ свести. счеты не только съ обидчикомъ, но съ целымъ строемъ, создающимъ безнаказанность немногихъ и беззащитность большинства; онъ угадываетъ настроенiе Фалiеро и искусно пользуется имъ для своихъ видовъ, не останавливаясь передъ двойнымъ рискомъ - рискомъ жестокой казни, если разсчетъ его на сообщество дожа окажется невернымъ, рискомъ подозренiя со стороны товарищей, если они не поверятъ въ искренность Фалiеро. Въ словахъ Бертуччiо слышатся убежденiя самого Байрона, руководившiя имъ въ служенiи освобождающимся народамъ. Вера въ правоту задуманнаго дела поддерживаетъ Бертуччiо и после неудачи: его ответы на суде, короткiе и твердые, исполнены достоинства. Допрашиваемый о сообщникахъ, онъ указываетъ на преступленiя патрицiевъ и на страданiя народа. Когда Календаро протестуетъ противъ приказа нести ихъ на казнь съ завязанными ртами, Бертуччiо останавливаетъ его словами:

          Ничемъ убiйцамъ нашимъ.

          Наша кровь возопiетъ сильнее къ небесамъ.

Календаро уступаетъ Бертуччiо въ проницательности, въ широте взгляда, но не въ мужестве. Онъ одинъ изъ всехъ заговорщиковъ не смущенъ появленiемъ въ ихъ среде дожа - не смущенъ потому, что безусловно доверяетъ своему руководителю и другу. Порывистый и горячiй, онъ соглашается ждать, пока более мудрый Бертуччiо не признаетъ, что наступило время действовать. Передъ судомъ онъ является столь же безстрашнымъ, какъ и Бертуччiо, но менее спокойнымъ: онъ грозитъ судьямъ и проклинаетъ изменника Бертрама, котораго великодушно прощаетъ Бертуччiо. Не безъ основанiя Фалiеро сравниваетъ обоихъ вождей заговора съ Брутомъ и Кассiемъ: есть что-то древнеримское и въ решимости ихъ "возстать на море бедъ", и въ твердости, съ которой они встречаютъ ударъ судьбы.

уже раньше слишкомъ часто служила темой для драматическихъ произведенiй (и въ томъ числе для такого, какъ "Отелло"); въ старике притомъ она легко могла бы показаться смешною. Оригинальной и красивой вышла, наоборотъ, картина супружеской четы, тесно соединенной, несмотря на неравенство летъ, взаимнымъ доверiемъ и уваженiемъ. Нарисовать такой высокiй женскiй типъ, какимъ является Анджiолина, могъ только поэтъ, глубоко проникнутый любовью. Конечно, Анджiолина, не допускающая даже и мысли о нарушенiи супружескаго долга (см. II, 1) - не портретъ Терезы Гвиччiоли, изменившей ради Байрона своему мужу: но ведь между ничтожнымъ Гвиччiоли и героическимъ Фалiеро нетъ ничего общаго. Для перваго бракъ былъ коммерческой сделкой, для второго - исполненiемъ последней, священной воли умершаго друга. Преклоненiю Байрона передъ Терезой и, въ ея лице, передъ идеальной женщиной внешнiя узы, наложенныя на нее бракомъ, препятствовать не могли... Анджiолина соединяетъ въ себе женскую нежность и незлобивость съ твердостью и энергiей мужа. Она не раздегiяетъ мстительныхъ чувствъ Фалiеро по отношенiю къ Стено и легко примиряется съ снисходительнымъ приговоромъ судей, но презренiе ея къ клеветнику такъ велико, что исключаетъ возможность прощенiя. Она не умоляетъ судей простить Фалiеро, но напоминаетъ о его правахъ на милость со стороны представителей спасеннаго имъ государства. Она, - убедясь въ непреклонности суда, обращается къ мужу съ словами: "Умри жъ, Фалiеро, если такъ быть должно". Она спокойно выслушиваетъ смертный приговоръ надъ Фалiеро, отказывается отъ той доли его имущества, которую предлагаютъ ей судьи; силы изменяютъ ей только въ минуту последняго прощанья.

Съ точки зренiя исполненiя, главнымъ недостаткомъ трагедiи являются некоторыя длинноты, иногда не только замедляющiя ходъ действiя, но и не соответствующiя характеру и положенiю действующихъ лицъ. Совершенно невероятно, напримеръ, чтобы Анджiолина, потерявъ надежду на спасенiе мужа, могла произнести передъ судомъ обширную речь на тему: "малыя причины ведутъ иной разъ къ важнымъ последствiямъ" - речь ни для чего не нужную, уснащенную историческими примерами и не чуждую педантизма. Слишкомъ медленно подвигается впередъ и первая беседа между дожемъ и Анджiолиной. Въ общемъ, однако, трагедiя захватываетъ читателя и вовсе не заслуживаетъ упрека въ скуке, сделаннаго ей Маколеемъ. Не следуетъ забывать, что Байронъ не предназначалъ ея для сцены и могъ поэтому вводить въ нее такiе эпизоды, какъ монологъ Лiони (IV. 1). Очень слабо связанный съ действiемъ, онъ богатъ поэтическими красотами, напоминающими самые высокiе порывы Байроновскаго лиризма. Въ картину Венецiи, разстилающуюся передъ глазами усталаго патрицiя, Байронъ вложилъ всю свою нежность къ удивительному городу, въ которомъ онъ только что провелъ три года, полныхъ впечатленiями и творчествомъ... Тамъ, где поэтомъ овладевалъ трагизмъ сюжета, действiе развивается съ неудержимою силой. Первая сцена между Фалiеро и Бертуччiо, сцена появленiя дожа среди заговорщиковъ, сцена суда надъ Бертуччiо и Календаро, и на театральныхъ подмосткахъ едва ли оказались бы менее эффектными (въ лучшемъ смысле этого слова), чемъ въ чтенiи. Превосходнымъ заключенiемъ трагедiи и лучшей эпитафiей для ея героя служитъ говоръ народа въ ожиданiи казни Фалiеро.

                    .......Они дерзнули умертвить

          Того, кто датъ хотелъ намъ всемъ свободу;

          Предвидели ихъ замыслъ, то пришлибъ

          Съ оружiемъ, чтобы разбить замки.

Какъ драматиченъ сюжетъ, избранный Байрономъ - объ этомъ можно судить по числу авторовъ, последовавшихъ однажды данному примеру. Уже въ 1829 г. появилась трагедiя Казимiра Делавиня: "Марино Фалiеро", местами очень близкая къ байроновской, но уступающая ей на столько, на сколько талантъ французскаго стихослагателя ниже дарованiя англiйскаго поэта

- Свинбернъ {На тотъ же сюжетъ написана опера Доницетти.}. Францъ Краузе въ подробномъ критическомъ этюде {"Byron's Marino Faliero. Ein Beitrag zur vortrleichenden Literaturgeschichte". Бреславль, 1897 и 1898.}, посвященномъ этимъ произведенiямъ, приходитъ къ выводу, что ни одно изъ нихъ не выдерживаетъ сравненiя съ трагедiей Байрона - и все приводимые имъ отрывки, какъ и все сообщаемое имъ о ходе действiя, подтверждаютъ такой выводъ. Между творенiями Байрона "Марино Фалiеро" не занимаетъ, конечно, одного изъ первыхъ местъ - но не потому, чтобы слабыми сторонами трагедiи перевешивались сильныя, а потому, что не въ ней генiй автора достигаетъ высшихъ точекъ своего полета.