| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1820 |
| Категории: | Трагедия, Историческое произведение |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Марино Фальеро. Действие первое (старая орфография)
Марино Фальеро
Dux inquioti turbidus Adriae. - Гораций.
Заговор дожа Марино Фалиеро, - одно из самых замечательных событий в анналах самого своеобразного правительства, города и народа в новой истории. Событие это относится к 1355 году. Все в Венеции необычайно - или во всяком случае было необычайно; её внешний облик кажется сновидением, и история её похожа на поэму. История Марино Фалиеро рассказана во всех хрониках и особенно подробно в "Жизнеописании дожей" Марина Сануто, которое я привожу в приложении. Она передана просто и ясно и, быть может, более драматична сама по себе, чем всякая драма, которую можно написать на этот сюжет.
Марино Фалиеро, повидимому, был очень талантлив и храбр. Он предводительствовал венецианскими войсками при осаде Зары и победил венгерского короля с его восьмитысячной армией, убил восемь тысяч воинов и в то же время продолжал вести осаду; я не знаю ничего равного этому подвигу в истории, за исключением действий Цезаря под Алезией или принца Евгения под Белградом. В той же войне Марино Фалиеро был после того начальником флота и взял Капо д'Истрия. Он был посланником в Генуе и Риме и в Риме получил известие о своем избрании в дожи. Тот факт, что он был избран заочно, доказывает, что он не вел интриг с целью быть избранным, потому что узнал одновременно о смерти своего предшественника и о своем избрании. Но у него был, как видно, необузданный характер. Сануто рассказывает, что за несколько лет до того, когда Фалиеро был подестой и капитаном в Тревизо, он дал пощечину епископу, который слишком долго не выносил причастия. Сануто осуждает за это Фалиеро, но не говорит, получил ли он порицание от сената, и был-ли наказан за свою дерзость. Кажется, что он был впоследствии в хороших отношениях с церковью, так как назначен был посланником в Рим и получил в лэн ВальдиМарино в марке Тревизо, а также титул графа от Лоренцо архиепископа ченедского. Эти факты я почерпнул из таких авторитетных источников как Сануто, Ветор Санди, Андреа Навагеро, а также из отчета об осаде Зары, впервые напечатанного неутомимым аббатом Морелли в его "Monument! Veneziani di varia Letteratura" (1796); все это я прочел в оригинале. Современные историки, Дарю, Сисмонди и Ложье, приблизительно сходятся со старыми летописцами. Сисмонди приписывает заговор ревности Фалиеро, но это не подтверждается свидетельствами национальных историков. Ветор Санди говорит, правда, что: "иные писали, будто-бы... из-за своей ревнивой подозрительности (Микэль Стэно) дож решился на свой поступок и т. д, но это далеко не общее мнение и на это нет намека ни у Сануто, ни у Навагеро; Санди сам прибавляет также, что, "судя по другим венецианским преданиям, не только жажда мести вовлекла его в заговор, но также его врожденное честолюбие, внушавшее ему желание стать независимым правителем". Первым поводом послужило, повидимому, оскорбление, нанесенное дожу Микэлем Стэно, который написал на герцогском престоле грубые слова, и тот факт, что к обидчику слишком снисходительно отнесся судивший его "Совет сорока", в виду того, что Стэно был одним из его tre Capi. Ухаживания Стэно, повидимому, относились к одной из придворных дам, а не к Самой "догарессе", репутация которой была безупречной, хотя ее славили за её красоту и за её молодость. Я не нахожу нигде указаний (если не считать таковым намек Санди) на то, что дож действовал под влиянием ревности к жене; напротив того, он высоко чтил ее и отстаивал свою честь во имя прежних заслуг и своего высокого положения.
"View of Italy". Его передача неверна и непродумана, переполнена пошлыми шутками о старых мужьях и молодых женах, и он удивляется тому, что такия мелкия причины привели к таким важным последствиям. Не понимаю, как это может удивлять такого глубокого и тонкого знатока людей, как автор "Зелуко". Он ведь знал, что герцог Мальборо получил отставку из-за того, что пролил кувшин воды на платье м-сс Машам, и что это привело к позорному утрехтскому миру, - что Людовик ХИѴ-й впутался в несчастные войны из-за того, что его министр обиделся, когда он высказал неудовольствие по поводу какого-то окна, и король хотел занять его чем-нибудь, чтобы заставить забыть обиду. Известно, что Елена погубила Трою, что Лукреция была причиной изгнания Тарквиниев из Рима, что Кава привела мавров в Испанию, что галлов повел в Клузиум и оттуда в Рим оскорбленный муж, что один насмешливый стих Фридриха Иго Прусского по адресу аббата Берни и шутка над мадам де-Помпадур были причиной битвы при Росбахе, что бегство Дирборгили с Мак Мурхадом привело к порабощению Ирландии Англией, что личная ссора между Марией Антуанетой и герцогом Орлеанским ускорила первое изгнание Бурбонов и - чтобы не нагромождать еще примеров что Коммод, Домициан и Калигула пали жертвами не своей тираннии, а личной мести, и что приказ Кромвелю сойти с корабля, на котором он хотел отплыть в Америку, погубил и короля и республику. Как же в виду всех этих примеров д-р Мур удивляется тому, что человек, привыкший повелевать, занимавший самые ответственные посты, долго служивший родине, может глубоко возмутиться тем, что ему безнаказанно нанесли самое грубое оскорбление, какое только можно нанести человеку, будь то владетельный князь или крестьянин. К тому же Фалиеро был в то время стариком, а - как говорит поэт - "гнев юноши горит как солома, но раскаленной стали подобен гнев старика... Юноши легко наносят обиды и забывают о них, но старость медлительна и в том и в другом".
Разсуждения Ложье более философския; "таков был позорный конец человека, которого его рождение, его возраст, его характер должны были оградить от страстей, ведущих к тяжким преступлениям. Его таланты, проявлявшиеся в течение долгих лет в самых важных делах, опыт и ум, которые он выказал в управлении государством и как посланник, снискали ему уважение и доверие граждан и объединили все голоса в выборе его главой республики. Когда он поднялся на высоту, почетно завершавшую его жизнь, ничтожная обида влила в его сердце такой яд, что все его прежния доблести исчезли, и он закончил жизнь позорной смертью предателя. Этот печальный прмер показывает, что нет возраста, в котором разум человеческий был-бы в безопасности, и что в человеке всегда остаются страсти, которые могут ввергнуть его в позор, если он недостаточно владеет собой.
Откуда д-р Мур взял, что Марино Фалиеро просил пощадить его жизнь? Я справлялся во всех хрониках и нигде ничего подобного не нашел. Правда только, что он во всем сознался. Его повели на место пытки, но нигде не упоминается о том, что он просил о помиловании; и то обстоятельство, что его пытали, менее всего указывает на недостаточную его твердость; если бы он выказал малодушие, то об этом, наверное, упомянули-бы хронисты, которые очень далеки от доброжелательного к нему отношения. Малодушие совершенно не в характере такого воина, так же, как и не в характере времени, в которое он жил и в которое умер, - это обвинение противоречит к тому же исторической правде. Я считаю непростительным клевету на историческия личности чрез сколько бы ни было времени. О мертвых и несчастных следует говорить правду, а те, кто умерли на эшафоте, в большинстве случаев достаточно виновны и без того; не следует поэтому взводить на них обвинения, совершенно невероятные уже в виду опасностей, которым они подвергались, совершая погубившия их преступления. Черное покрывало, нарисованное на месте портрета Марино Фалиеро в галлерее венецианского дворца дожей, и Лестница Гигантов, где он был коронован, развенчан и обезглавлен, произвели сильное впечатление на мое воображение, так же, как его властный характер и странная история. В 1819-м году я несколько раз ходил в церковь San Giovanni e San Paolo искать его могилы. Когда я стоял подле усыпальницы другой семьи, ко мне подошел один священник и сказал: я могу вам показать более прекрасные памятники, чем этот. Я сказал ему, что ищу гробницу семьи Фалиеро, и в частности дожа Марино. Я вам покажу ее, - сказал он, вывел меня из церкви и указал на саркофаг в стене с неразборчивой надписью. По его словам, гробница эта находилась прежде в прилегающем монастыре, но была удалена оттуда, когда пришли французы, и поставлена на свое теперешнее место. Он сказал, что присутствовал при открытии могилы, когда переносили останки дожа, и что там осталась груда костей, но ясных признаков обезглавления не было. Конная статуя перед церковью, о которой я упоминаю в третьем акте, изображает не Фалиеро, а какого-то другого, забытого теперь воина позднейшого времени. Было еще два других дожа из этой семьи до Марино. Орделафо, павший в 1117 г. в битве при Заре (где его потомок впоследствии победил гуннов), и Виталь Фалиеро, правивший в 1082 г. Семья эта, родом из Фано, была одна из самых знатных по крови и богатству в городе самых богатых и до сих пор самых древних семей в Европе. Подробности, которые я привожу, доказывают, насколько меня заинтересовал Фалиеро. Удалась-ли мне, или нет моя трагедия, но во всяком случае я передал на английском языке достопамятный исторический факт.
Я задумал эту трагедию четыре года тому назад и прежде, чем изучил в достаточной степени источники, склонен был объяснять заговор ревностью Фалиеро. Но, не найдя подтверждения этому в источниках, а также в виду того, что чувство ревности слишком использовано драматургами, я решил держаться исторической правды. Это советовал мне также покойный Мэтью Льюис, когда я говорил с ним о моем замысле в Венеции в 1817 году. - "Если вы изобразите его ревнивцем, сказал он, то ведь вам придется соперничать с авторитетными писателями, даже помимо Шекспира, и разрабатывать исчерпанный сюжет. Остановитесь же на историческом характере старого мятежного дожа - он вывезет вас, если вы его очертите как следует - и постарайтесь соблюдать правильную конструкцию в вашей драме". Сэр Вильям Друмонд дал мне приблизительно такой-же совет. Насколько я исполнил их указания и оказались-ли мне полезными их советы - об этом не мне судить. Я не имел в виду сцены; положение современного театра не таково, чтобы он давал удовлетворение честолюбию, а я тем более слишком хорошо знаю закулисные условия, чтобы сцена могла когда-либо соблазнить меня. И я не могу представить себе, чтобы человек с горячим характером мог отдать себя на суд театральной публики. Надсмехающийся читатель, бранящийся критик и резкие отзывы в прессе - все это бедствия довольно отдаленные и не сразу обрушивающияся на автора. Но шикание понимающей или невежественной публики произведению, которое - хорошо ли оно, или дурно - стоило автору большого умственного напряжения, - слишком осязательное и непосредственное страдание, усиленное еще сомнениями в компетентности зрителей и сознанием своей неосторожности в выборе их своими судьями. Если бы я смог написать пьесу, которую бы приняли для представления на сцене, успех не обрадовал бы меня, а неудача сильно бы огорчила. Вот почему, даже когда я состоял несколько времени членом одной театральной дирекции, я никогда не пытался писать для театра и не буду пытаться и впредь. Несомненно, однако, что драматическое творчество существует там, где есть такия силы как Иоанна Бэли, Мильман и Джон Вильсон. "City of Plague* и "Fall of Jerusalem" представляют наилучший "материал" для трагедии со времени Гораса Вальполя, за исключением отдельных мест в "Этвальде" и "Де-Монфоре". У нас не ценят Гораса Вальполя, во-первых, потому что он был аристократом, а во-вторых, потому что он был джентльмэном. Но, не говоря о его несравненных письмах и о "Castle of Otranto", он "Ultimus Romancrum" автор "Mystericus Mother" трагедии высшого порядка, а не слезливой любовной драмы. Он создал первый стихотворный роман и последнюю трагедию на нашем языке и несомненно стоит выше всех современных авторов, кто бы они ни были.
Говоря о моей трагедии "Марино Фалиеро", я забыл упомянуть, что хотел если и не вполне соблюсти в ней правило единств, то во всяком случае избежать той неправильности, в которой упрекают английский театр. Поэтому у меня заговор представлен уже составленным, и дож только примыкает к нему; в действительности же заговор был задуман самим Фалиеро и Израэлем Бертуччио. Другия действующия лица (за исключением догарессы), отдельные эпизоды и даже быстрота, с которой совершаются события, вполне соответствуют исторической правде, за исключением того, что все совещания в действительности происходили во дворце. Если бы я и в этом отношении следовал истине, то единство места было бы еще более полным, но мне хотелось представить дожа в присутствии всех заговорщиков, вместо однообразной передачи его диалогов с одними и теми же лицами.
Действующия лица:
Мужчины.
Марино Фаль(i)еро, дож Венеции.
Бертуччио Фаль(i)еро, его племянник.
Бенинтенде, председатель Совета Десяти.
Мик(а)эль Стено, один из трех председателей Совета Сорока.
Израэль Бертуччио, начальник арсенала.
Филипп Календаро, Дaголино, Бертрам - заговорщики.
Начальник ночной стражи (Signore di notte).
Первый гражданин.
Второй гражданин
Третий гражданин.
Стража, заговорщики, граждане, члены Совета
Десяти, свита дожа и догарессы.
Женщины.
Анджиолина, жена дожа.
Женская прислуга и прочия.
Место действия Венеция, время - 1355 год.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
ПЕРВАЯ СЦЕНА.
Входят Пьетро и Батиста.
ПЬЕТРО.
БАТИСТА.
Нет. Его
Я посылал не раз, как вы велели,
Но синьория все еще сидит
ПЬЕТРО.
Нельзя сказать, чтобы они спешили.
Так думает, по крайней мере, дож.
БАТИСТА.
ПЬЕТРО.
С заметным нетерпеньем. Правда, он
Сидит пред герцогским столом, за грудой
Бумаг, депеш, рапортов, просьб и актов,
Послышится внезапно шорох, скрип,
Походки звук, иль просто тихий шопот,
Он вскакивает с места, и затем
Опять вперяет взор в свои бумаги,
Листа не повернул он пред собою.
БАТИСТА.
Он, говорят, ужасно раздражен;
Да и сказать, поступок Стено точно
ПЬЕТРО.
Да! - когда бы
Он был простой бедняк; но Стено знатен,
Красив собою, молод и патриций.
.
Вы, значит, думаете, что его
Судить не будут строго?
ПЬЕТРО.
Лишь бы только
Не следует предсказывать вперед
Решения верховного Совета.
Входит Винченцо.
.
Вот, кажется, несут его. Ну что,
Винченцо, нового?
ВИНЧЕНЦО.
Сейчас решили!
Как президент прикладывал печать
К пергаменту, который сообщит
Решенье Сорока немедля дожу.
Я послан доложить ему о том.
ВТОРАЯ СЦЕНА.
Комната во дворце.
Дож и Бертуччио Фальеро.
БЕРТУЧЧИО.
Окажут правосудье вам.
ДОЖ.
Не то ли,
Что оказали мне Авагадори,
Послав мое прошенье в тот совет,
БЕРТУЧЧИО.
Он этим не спасется: оправданье
Подобных дел могло бы повести
К презренью всякой власти.
ДОЖ.
Не знаешь дел Венеции? не знаешь
Совета Сорока? Мы, впрочем, скоро
Узнаем все.
Входит
БЕРТУЧЧИО.
Ну что? какие вести?
ВИНЧЕНЦО.
Меня прислали доложить Его
И тотчас же, по исполненьи всех
Формальностей, пришлет решенье дожу.
При этом "Сорок" шлют свое почтенье
Главе республики и просят верить
ДОЖ.
Знаю я
Их преданность равно как и почтенье.
Сказал ты - дело кончено?
ВИНЧЕНЦО.
Высочество. Глава совета был
Готов уж приложить печать к решенью.,
Когда меня послали, чтоб минута
Отсрочки не заставила прождать
Республики, соединенных вместе
На этот раз в одном лице.
БЕРТУЧЧИО.
Успел ли
Мы ждать решенья?
ВИНЧЕНЦО.
Нет, синьор: ведь вам
Известно, как умеет облекать
БЕРТУЧЧИО.
Да, это так; но ловкий наблюдатель
Съумеет зорким взглядом подглядеть
Везде что надо. Шорох, шопот, слово,
С какою произносят их в суде -
Все знаки для него: ведь их совет
Составлен из людей же! Все они,
Я знаю, мудры, хитры, осторожны,
До срока тайну приговора; но
Тот, кто вгляделся б ближе в выраженье
Лица судей Совета, а тем больше
Тех, кто из них моложе, прочитал бы
Глаза, уверен я, узнали это.
ВИНЧЕНЦО.
Я вам сказал уже, синьор, что должен
Был выйти прежде времени и, значит,
Из прений заседанья, даже мельком;
Да сверх того мой пост ведь был на страже
Судившагося Стено...
ДОЖ (быстро и перебивая ею).
Как вел себя? скажи скорей!
ВИНЧЕНЦО.
Спокойно
И без отчаянья. Он ждал решенья
Всему. чем дело кончится. Но вот
Идет сюда посланец для прочтенья
Того, что решено.
Входить
СЕКРЕТАРЬ.
Суд "Сорока"
Приветствует властительного дожа,
Главу Венеции, и повергает
По обвинению Микаэля Стено,
Патриция. Вина и наказанье
Изложены пространно в протоколе,
Который представляется при этом.
ДОЖ.
(Секретар и Винченцо уходят).
Прочти бумагу. Буквы исчезают
В моих глазах: я не могу читать их.
БЕРТУЧЧИО.
Так безпокоиться? Поверьте, дело
Устроится, как можно лишь желать.
ДОЖ.
Читай!
БЕРТУЧЧИО
"Совет решил единогласно,
Что Стено, обвинивший сам себя
Признанием, что им, в день карнавала,
Написаны на спинке кресел дожа
ДОЖ.
Иль ты их хочешь повторить?
Ты? сам Фальеро? хочешь обезславить
Еще наш дом, так тяжко оскорбленный
В лице его главы и государства!
БЕРТУЧЧИО.
Извините!
Сейчас прочту конец решенья я,
(
"Решили заключить Микэля Стено
На тридцать дней в темницу!"
ДОЖ.
Продолжай!
БЕРТУЧЧИО.
ДОЖ.
Все? ты бредишь
Или я сплю? Подай бумагу мне!
(Вырывает бумагу и читает).
"Решили заключить Микэля Стено...
(Шатается).
БЕРТУЧЧИО.
Успокойтесь,
Прошу, синьор! сердиться пользы нет!
ДОЖ (оправляясь).
Молчи! Прошло! Ни слова!
БЕРТУЧЧИО.
Я с вами соглашаюсь сам, что кара
Совет безчестно действовал, назначив
Ничтожное возмездье за проступок,
Которым должен был бы оскорбиться,
В лице своих всех членов с вами, сам
Исправить все: верните протокол
Назад в Совет иль просто обратитесь
Опять к Авагадори. Увидав,
Что суд нарушил правду - просьбу вашу,
Они наверно примут и накажут
Виновника достойно. Что на это
Вы скажете? Но бы молчите! взор
Ваш устремлен в пространство неподвижно.
ДОЖ
(сорвав с себя дожескую шапку и бросив на
пол, хочет наступит на нее ногой, но
племянник его удерживает).
О, если б сарацины ворвались
Я мог сказать спасибо им!
БЕРТУЧЧИО.
Синьор,
Во имя всех святых, прошу вас...
ДОЖ.
О если б генуэзцы взяли порт,
Иль гунны, мной разбитые при Заре,
Стояли б пред дворцом!
БЕРТУЧЧИО.
Для герцога Венеции!
ДОЖ.
Кто герцог
Венеции? Скажи его мне имя,
Чтоб знать, к кому я должен обратиться,
БЕРТУЧЧИО.
Если вы
Забыли так свой долг и сан и званье,
То вспомните достоинство и честь
Порыв негодованья! Вы, дож Венец...
ДОЖ (прерывая его).
В Венеции нет дожа! Это имя
Пустой и лживый звук! нет, хуже звука:
Накормленный из милости - и тот,
Когда ему откажут раз в подачке,
Надеется найти ее, отправясь
К кому нибудь, кто лучше и добрей.
Толпой людей, назначенных нарочно
Для дела правосудья, тот беднее
Последняго оборвыша; он раб,
Как я, как ты, как все мы с нашим домом!
Ремесленник, а дворянин нам будет
Плевать в лицо. Кто защитит нас ныне?..
БЕРТУЧЧИО.
Закон, синьор...
ДОЖ
Ты видел, что он сделал!
И я искал защиты лишь в законе,
Хотел законом мстить, просил судей,
Назначенных законом! Государь -
Тех подданных, которые избрали
Его главой и дали этим самым
Двойное право власти. А теперь
Права рожденья, выбора, заслуги,
Опасностей, седин восьми десятков
Прожитых лет - все брошено на чашку
Пустых весов, чтоб перевесить тяжесть
Позорнейшей обиды, нанесенной
Чем кончилось! Что должен я терпеть!
БЕРТУЧЧИО.
Не стану с вами спорить: если ваш
Второй процесс окончат тем же самым,
ДОЖ.
Судиться вновь? Скажи, Бертуччьо, сын ты
Моей сестры? из дома ль ты Фальеро?
Племянник ли ты дожа? та ли кровь
Течет в тебе, которая дала
Ты прав, что мы до времени должны
Смириться и терпеть.
БЕРТУЧЧИО.
Любезный дядя,
Обида велика и тем больнее,
Что не наказана, но в гневе вы
Уж превзошли и силу оскорбленья.
Мы требуем в обиде правосудья,
Берем его и сами; но при этом
Всего нужнее сдержанность. Должна
Созреть в молчаньи месть. Годами я
Моложе втрое вас; я предан дому
Его главу, блюстителя моей
Прошедшей юности; но как ни больно
Мне видеть вас обиженным, я все же
Скажу, что мне прискорбно видеть ваш
Родной нам Адриатики, в тот час
Когда она, разрушив все преграды,
Взлетая, пенится до облаков.
ДОЖ.
Ужель тебе я должен объяснить
Иль нет в тебе души? иль ты способен
Почувствовать лишь боль телесной пытки?
Иль ты без чести, гордости и страсти?
БЕРТУЧЧИО.
Коснулось в первый раз меня, и верно
В последний бы, когда б слова такия
Посмел сказать мне кто нибудь иной.
ДОЖ.
Ты знаешь весь позор, которым я
Змеи и труса этого! Он ядом
Запачкал честь жены моей! жены!
Чистейшей, лучшей части человека!
Он выпустил позор её на свет
Усилит эту сплетню во сто раз,
Украсив ложь прибавкой грубых шуток
И дерзких слов. Я, кажется, уж вижу,
Как дерзкие патриции с усмешкой
Что рогоносцем сделала меня,
Подобным им, и думают, быть может,
Что мне не только следует сносить
Безропотно свой стыд, но даже им
БЕРТУЧЧИО.
Но, синьор,
Вы сами знаете, что это ложь -
И это всем известно.
ДОЖ.
Про то, что славный римлянин сказал:
"Супруги Цезаря и подозренье
Касаться не должно" - и вслед затем
Не стал с ней больше жить.
.
Да! Но ведь это
В иное было время.
ДОЖ.
Что не мог
Снести суровый римлянин - не стерпит
От всех корон вселенной отказался,
Чтобы носить ту шапку золотую,
Что я теперь с презреньем попираю.
БЕРТУЧЧИО.
ДОЖ.
Верно! верно!
Я не хочу обиды вымещать
На существе невинном, чей проступок
Весь состоит лишь в том, что ею взят
И пестун всей семьи её. Как будто
Заставить сердце женщины любить
Способны лишь распутные мальчишки
С смазливым личиком без бороды!
Меня искать возмездья наглецу!
Я лишь хотел обрушить на злодея
Удар законной кары, в чем отказа
Не получил последний бы голяк,
Его душе, имел бы дом, чей кров
Ему всего милей был, или имя,
В котором он бы видел честь и славу,
Позорно оскверненные дыханьем
БЕРТУЧЧИО.
Какую ж кару
Ему желали-б вы назначить?
ДОЖ.
Смерть!
Обижен был так дерзко на престоле,
Осмеян был той самою толпой,
Которая должна меня бояться?
Не горько ль оскорблен я, как супруг,
Мой сан, как герцога? не вправе ль я
Сказать, что оскорбленье здесь граничит
С изменою? - И дерзкий оскорбитель
Еще живет! Когда б он этот пасквиль
А к стулу в бедном доме голяка,
То и тогда наверно б поплатился
Своей за это кровью! Оскорбленный
Его б убил на месте.
.
О, когда
Вы жаждете лишь этого, то верьте,
Что он умрет сегодня ж! Поручите
Исполнить это мне и успокойтесь.
ДОЖ.
Еще вчера такой был местью: нынче ж
Мой гнев к нему уж сделался ничем.
БЕРТУЧЧИО,
Как должен вас понять я? Оскорбленье
Сказать я даже - оправданьем. Лучше
Уж просто оправдать, чем признавая
За кем нибудь свершенную вину
Ее оставит вовсе без возмездья.
ДОЖ.
Удвоено, но в этом виноват
Уже не он: "Совет" приговорил
Его на месяц заключить в темницу;
БЕРТУЧЧИО.
Послушны быть! кому? не тем ли, кто
Забыли долг и верность государю?
ДОЖ.
Кому же иначе? Ты, наконец,
Поставив приговор, меня лишили
Равно обоих прав моих: как дожа,
Блюстителя суда, и гражданина,
Просившого защиты (в этом деле
Не вздумай тронуть даже волоска
На голове изменника - он долго
Носить ее не будет.
БЕРТУЧЧИО.
Носить ее двенадцати часов,
Когда б вы дали способ мне и средства.
Злодей не ускользнул бы, если б вы
Прослушали спокойней мой совет.
Порыв безумной страсти и давайте
Спокойно разсуждать, каким путем
Достигнуть цели мести.
ДОЖ.
Нет, племянник!
Презренной, низкой твари не была бы
Достаточным возмездьем. В старину
Бывали жертвы двух родов: в однех
Довольствовались малым приношеньем;
Лишь грозной гекатомбой.
БЕРТУЧЧИО.
Мне закон
Все, что вы скажете, и я стремлюсь
Всегда была дороже мне всего.
ДОЖ.
Не бойся! час придет - докажешь все;
Лишь не впадай в излишнюю горячность,
Как это сделал я. Мне самому
И я прошу: прости меня за это!
БЕРТУЧЧИО.
Ну вот, теперь я узнаю в вас, дядя,
Властителя отечества, народа
Лишь, видя вас в преклонных ваших летах,
Разсерженным так сильно, что казалось
Вы позабыли даже осторожность,
Хотя к тому причина...
ДОЖ.
И помни хорошенько! Помни ночью,
Когда ты спишь - пускай она встает
Тогда перед тобой, как черный призрак
Среди приятных снов! пускай по утру
В твоих глазах, как облако, внезапно
Смутившее весенний светлый день!
Так буду поступать и я; но прежде
Всего будь тих и скромен! Остальное
Работы в будущем и ты получишь
Участье в ней. Теперь же уходи,
Чтоб встреча наша всем осталась тайной.
БЕРТУЧЧИО
Я ухожу, но прежде обращаюсь
К вам с просьбою: не презирать венца,
Который ваш еще, пока не будет
Возможно вам сменить его короной.
На преданность и долг мой. Верьте - я
Ведь родственник не меньше вам чем верный
Ваш подданный и преданный слуга.
(Уходит).
ДОЖ
Прощай, достойный сын мой!
(Берет дожескую шапку и продолжает, обращаясь к ней).
О, игрушка,
Усеянная тернами, как всякий
Отнюдь не награждающая раны
Истерзанного иглами чела
Величьем королей! Пустая вещь,
Покрытая лишь сверху позолотой!
Одна лишь только маска!
(Надевает шапку).
Мозг болит
И судорожно кровь вскипает в жилах
Приносишь ты с собой. О, если б мог я
Сменить тебя короной настоящей!
О, если б мог я скипетр Бриарея
Из рук взять ста сенаторов - тот скипетр,
В ничтожество народ, а дожа - в куклу
В блестящем, пышном платье? Сколько раз
Трудился я на пользу тех, кто нынче
Мне платят так позорно за труды!
Им тою же монетой? О, когда бы
Вернуть я мог хоть на год или час
Пору счастливой юности, в которой
Плоть бодро служит духу, как послушный
Мне нужно было силы, чтоб нагрянуть
На этот гнусный сонм и уничтожить
Безследно их! Но нынче я, увы,
Обязан прибегать уже с мольбою
К чужим рукам! Но я съумею сделать
Все это так, что подвиг Геркулеса,
Который я затеял, не уйдет
От рук моих, хотя до сей поры
Его вести. Мой умысел в зачатке;
Но все же в голове мелькают искры
И ум уже способен выбирать,--
Что может быть полезнее для дела.
Входить Винченцо.
ВИНЧЕНЦО.
Синьор!
Увидеть вас.
ДОЖ.
Я нездоров сегодня,
И не могу его принять, хотя бы
Он даже был патрицием. Пусть с просьбой
ВИНЧЕНЦО.
Исполню в точности. Решенье ваше
Его не оскорбит: он из плебеев
И капитан галеры.
ДОЖ.
Он капитан галеры... то-есть я
Сказать хотел: слуга он государства.
О так зови его! Ему наверно
Я нужен по делам.
ДОЖ.
Не худо будет
Повыпытать его! Народ, я знаю,
Давно уже открыто негодует
Со дня победы Генуи - и ропот
Как мало значит он в делах правленья,
И вдвое меньше в городе, где люди
Не более как жалкие рабы
Патрициев. Солдаты громко ропщут
За тяжкий труд их. Всякий луч
Надежды улучшить такой порядок
Покажется им радостью - они
Себе заплатят сами грабежом.
Не будут с нами: я ведь уж давно
Противен им - с несчастного событья,
Когда в момент горячности ударил
Епископа Тревизо и разстроил
Еще исправить можно. Не задобрю
Самих попов - тогда задобрю папу
Какой-нибудь уступкой. Главным делом,
Не надо только медлить. В эти лета
Удайся мне омыть свою обиду
И, вместе с тем, освободить от ига
Венецию - я сам скажу, что жил
Достаточно и отойду спокойно
Не может быть исполнен, то я лучше
Желаю, чтоб из прожитых уж мною
Восьмидесяти лет я был в могиле
Все шестьдесят. Мне было бы приятней
Ничтожным существом, каким я сделан
Толпой тиранов этих. Но, однако,
Пора обдумать дело. Войск, я знаю,
У нас стоит три тысячи...
Винченцо и Израэль Бертуччио.
ВИНЧЕНЦО.
Вот, Ваше
Как я сейчас вам доложил, желает
Быть выслушанным вами.
ДОЖ (Винченцо).
Можешь выйти.
Приблизься и скажи чего ты хочешь.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Защиты.
ДОЖ.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Господней и монаршей.
ДОЖ.
Ну, добрый друг! ты вздумал обратиться
Привыкли чтить в Венеции. Ступай
Просить Совет.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Обидчик мой из их числа.
ДОЖ.
Я вижу
Лицо твое в крови. Скажи, ты ранен?
ИЗРАЭЛЬ .
Я ранен был не раз уже в защиту
Венеции, но в первый раз рукою
Такого же, как я, венецианца:
Я оскорблен патрицием.
ДОЖ.
Остался жив?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Да, - так как я надеюсь
Возможность защитить того, кто сам
Не может защититься по закону
Венеции. Когда же я ошибся,
То не скажу ни слова -больше.
ДОЖ.
Ты что-нибудь да сделаешь?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Синьор,
ДОЖ.
Равно, как твой обидчик.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
В Венеции он больше: он патриций!
Такой же человек - позволил он
Почесть меня животным, он увидит,
Что и червяк съумеет отомстить.
ДОЖ.
Кто родом он?
БЕРТУЧЧИО.
Его зовут Барбаро.
ДОЖ.
За что ж ты оскорблен им?
ИЗРАЭЛЬ .
Я по службе
Начальник арсенала, где теперь
Идет работа по починке старых
Испорченных галер во время бывших
Пришел Барбаро утром в арсенал
С угрозами и бранью на рабочих
За то, что те осмелились оставить
Какую то ничтожную починку
Республики. Я защитил людей,
На что в ответ Барбаро поднял руку!...
Вот кровь моя! - смотрите! В первый раз
Мной пролита она была безславно!
ДОЖ.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
С осады Зары,
Где был моим начальником герой,
А нынче дож Фальеро.
ДОЖ.
Значит мы
Товарищи. Я дожем стал недавно
И потому ты, вижу, получил
Вернулся я из Рима. Потому
Тебя и не узнал я. Кто назначил
Тебя на этот пост?
ИЗРАЭЛЬ .
Покойный дож,
Оставив в то же время в прежнем званьи
Начальника галеры. Сделав это
Он, как сказал мне сам, в награду прежним
Не думал я, чтоб эта милость дожа
Могла причиной сделаться чтоб-я
Когда-нибудь явился беззащитным
Просителем и по такому делу
ДОЖ.
Скажи, глубоко
Ты чувствуешь позор свой?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Что даже не предвижу, чем его
Вознаградить.
ДОЖ.
Не бойся - молви смело.
На что решился б ты, чтоб отомстить
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Я не решаюсь
Сказать мой план, за то съумею точно
ДОЖ.
Зачем же ты явился
Тогда ко мне сюда?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Начальник мой стал дожем и, конечно,
Не станет он давать в обиду старых
И преданных солдат. Будь кто иной
Теперь у нас глава, а не Фальеро,
Омыта только кровью же.
ДОЖ.
Ты просишь
Защиты у меня? меня? Так знай же,
Что я, глава Венеции, не только
Нуждаюсь в ней и сам. Мне отказали
В защите точно так-же час назад.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
ДОЖ.
Совет решил
Подвергнуть Стено месяцу ареста.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Что написал на герцогском престоле
Преступные слова! Их отголосок
Позором прозвучит во всех ушах
Венеции...
ДОЖ.
Проникли до тебя и в арсенал,
Где звук их мог чередоваться с каждым
Ударом молотка, служа потехой
Работникам. Их распевали хором
Себя утешить мыслью, что позор их
Куда далек от оскорбленья дожа!
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
И это все для Стено!
ДОЖ.
Ты сравнил
И кару, и проступок - что ж искать
Тебе во мне защиты? Обратись
Процесс Микэля Стено, так конечно
Решить съумеет дело и Барбаро.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Что думаю!
ДОЖ.
Откройся мне без страха!
Я больше не могу быть оскорблен.
ИЗРАЭЛЬ .
Я выскажу лишь то, что вы должны
Искать возмездья сами, и возмездья
Не за меня: что значит оскорбленье
Такой ничтожной личности как я,
Глава страны и герцог!
ДОЖ.
Ты мне хочешь
Приписывать гораздо больше власти,
Чем я ее имею. Власть моя -
Не герцогский венец! Моя порфира
Внушать способна только сожаленье,
Как рубище простого бедняка!
Да и бедняк богаче тем, что тряпки,
Все ж собственность его, тогда как я
Одет в парчу и мех, подобно кукле,
Обязанной исполнить что велят.
ИЗРАЭЛЬ .
Хотите ль быть монархом?
ДОЖ.
Да! но только
Счастливого народа.
ИЗРАЭЛЬ .
Вы хотите
Монархом быть Венеции?
ДОЖ.
О, да!
Но только с тем, чтоб мой народ и я
Патрициев, чье смрадное дыханье
Успело отравить как злой чумой
Меня и всех.
ИЗРАЭЛЬ .
Но вы родились сами
Патрицием?
ДОЖ.
Мой день рожденья был
Несчастным днем. Он мне сулил быть дожем
И действовал, как воин и слуга
Страны' моей родной, а не сената:
Народа блого было мне наградой!
Я весь изранен в битвах; как начальник,
Умел устроить так, что все трактаты
Служили к пользе родине. Я в жизни
Пространствовал по суше и морям
Десятки лет - и это все для блага
Витают над лазурной глубиной
Ея лагун - вот где моя награда!
Не для пустой, презренной, злобной шайки
Я тратил кровь и пот свои. А если
Все это, так - спроси у пеликана,
Зачем себя терзает он? Будь голос
У птицы молвить слово - он сказал бы,
Что делает все это для
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Патриции однако дали вам
Сан герцога.
ДОЖ.
дали.
Я не искал высокой этой чести:
Решенье их - облечь меня в тенета
Их почестей - узнал я, лишь оставив
Посольский пост мой в Риме; и коль скоро
Моей привычки давней не бояться
Труда ни в чем, когда предпринят он
Для родины. Вот почему, презревши
Преклонный возраст свой, я согласился
А в сущности ничтожнейший из всех.
Ты сам, бедняк, мой подданный, пришедший
Просить моей защиты, можешь видеть,
Что я не лгу, сказавши так, коль скоро.
Обоим нам.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Вы сделаете это,
Озлобленных, как вы, стоят и ждут,
Чтоб дан был знак. Возьмитесь дать его.
ДОЖ.
Твои слова - загадка.
ИЗРАЭЛЬ .
Я готов
Вам их открыть с опасностью для жизни,
Когда вы согласитесь подарить
Мне миг один вниманья.
ДОЖ.
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Не вы, не я один, оскорблены
Позорным игом рабства; весь народ
Наполнилась чрез край; отряды войск
Наемников сената громко ропщут,
Давно служа без платы; стража граждан
И моряки горят желаньем мстить
Хоть кто-нибудь из них, чьи жены, братья,
Родители иль сестры не подверглись
Насилию иль грубому безчестью
От дерзких рук патрициев! А наша
Затеянная против генуэзцев!
Ведь, мы ее ведем до сей поры,
Поддерживая кровью и трудом
Несчастного народа, отбирая
Пришло к тому, что злоба накипела
Во всех слоях! И даже нынче... Впрочем,
Я позабыл, что, этак говоря,
Пожалуй, сам себе накличу гибель.
ДОЖ.
Претерпенных обид? - Тогда живи
И все глотай, чтоб век быть молча битым
От рук людей, в чью пользу проливал
Ты кровь свою.
БЕРТУЧЧИО.
Нет, я молчать не буду;
Напротив, все скажу, и если дож
Венеции не брезгает доносом,
На голову его: он потеряет
Поболее, чем я.
ДОЖ.
Меня не бойся!
Об этом нет и речи.
БЕРТУЧЧИО.
Так узнайте ж,
Что есть лихое общество друзей
Достойных, храбрых, преданных и давших
Известны им уж с давних пор, а горе
Венеции всего больней их сердцу.
В том, впрочем, нет мудреного: они
Служили ей на суше и на море,
Так как же им не постараться вырвать
Ее из рук злодеев, что живут
В самих стенах отчизны? Их число
Пока немногочисленно для дела,
У них найдутся руки, храбрость, сердце,
Мечи, душа и бодрость выжиданья.
ДОЖ.
Так что ж они бездействуют?
ИЗРАЭЛЬ .
Ждут часа.
ДОЖ (в сторону).
С вершины Марка грянет этот час!
ИЗРАЭЛЬ .
Теперь - ты видишь - я тебе доверил
Мои надежды, жизнь мою и честь!
Но если я себе позволил это,
То только с той надеждою, что ты,
Родившейся от одного стебля,
Устроишь дело мести! Если так,
То будь главою дела, а затем
Владыкой государства!
ДОЖ.
О ком ты говорил мне?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Я отвечу,
ДОЖ.
Не вздумал ли грозить ты мне?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
О, нет!
Пусть я в твоих руках; но знай, что нет
Такой ужасной пытки в подземельях,
Сокрытых под дворцом твоим, иль в клетках,
С свинцовыми листами, вместо крыш,
Предать моих друзей. Колодцы, клетки
Исторгнуть могут кровь мою из жил,
Измены ж - никогда! Я перейду
Безропотно под сводом Моста Вздохов,
Последним, чьи шаги звучат над зыбью
Стигийских волн, текущих между жертвой
И палачем - тех волн, что омывают
Темницу и дворец; я буду знать,
Отмстить за смерть мою!
ДОЖ.
Коль скоро вы
Готовь; так на дело, то к чему ж
Приходишь ты просить ко мне защиты?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Я разсчитал, что тот, кто прибегает
С мольбой к властям, показывает этим
И менее рискует потому
В них возбудить тревожный страх иль мысль
О заговоре. Если я спокойно
По виду снес такое оскорбленье,
Отметил бы меня в глазах Совета
Опасным человеком. Между тем
Покорная мольба, хотя и с видом
Разсерженным, скорей достигнуть может
Излишних подозрений. Впрочем, я
Имел еще иную цель, решившись
Направить дело так.
ДОЖ.
Скажи, какую?
БЕРТУЧЧИО.
Прошедший слух, что герцог оскорблен
Судом Авагадори, передавшим
Решенье дела в руки Сорока,
Глубоко уважал вас и увидел
Всю глубину тяжелого позора,
Какому вы подверглись! Зная вас
Одним из тех людей, какие платят
Я вас хотел подвигнуть к делу мести.
Теперь вам все известно, и залогом,
Что я сказал лишь правду, может вам
Служить моя доверчивость, с которой
ДОЖ.
Многим ты
Рискнул, так поступив; но, кто затеял
Великия дела, рискует больше
И выиграть. Покамест обещаю
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Как! не больше?
ДОЖ.
Что ж я могу сказать тебе, покуда
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Я хотел бы,
Чтоб вы себя доверили вполне
ДОЖ.
Я должен знать, по крайней мере, ваши
Намеренья, число и имена.
Число стараться надобно удвоить,
А там все обсудить и укрепить.
БЕРТУЧЧИО.
У нас готово все. Для общей связи
Нуждаемся мы только в вас одних.
ДОЖ.
Скажи, по крайней мере, имена
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Отвечу вам, когда
Дадите вы торжественную клятву
Как мы клянемся вам.
ДОЖ.
Когда? и где?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
В покои ваши двух из наших главных
Начальников; прийти ж с большой толпой
Я не решился бы.
ДОЖ.
Дай мне обдумать!
Прийти в собранье ваше самому,
Оставивши дворец?
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Пришли одни.
ДОЖ.
Я к вам явлюсь с моим лишь
Племянником.
ИЗРАЭЛЬ .
Нельзя, хоть даже с сыном.
ДОЖ.
Ты смеешь мне напоминать о сыне!
Он в Сапиенце смерть свою нашел
За блого родины неблагодарной.
Лежал в гробу! Иль, лучше говоря,
Когда б не умер он до срока, раньше
Чем сам я лег в могилу не пришлось бы
Мне помощи искать от чуждых рук!
БЕРТУЧЧИО.
Не мало этих чуждых будут рады
Не хочешь им довериться и этим
Мешаешь им почувствовать к тебе
Сыновнюю любовь.
ДОЖ.
Мой жребий брошен
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
В полночь я
Приду один, под маскою в то место,
Сведу я вас в собранье, где найдете
Вы круг друзей и выскажете ваш
Решительный ответ.
ДОЖ.
Как рано нынче
ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧИО.
Не рано, но погода
У нас мрачна; теперь пора сирокко.
ДОЖ.
Где гроб моих отцов; ее зовут
Иначе храмом Павла и Иоанна;
Гондола будет ждать с одним гребцом
У пристани, близ узкого канала.
БЕРТУЧЧИО.
Исполню все.
ДОЖ.
Теперь ступай.
ИЗРАЭЛЬ .
Иду
С надеждою, что мы не встретим в вас
Препятствия в великом нашем деле.
Прощайте, принц!
ДОЖ (один).
Сегодня темной ночью
У церкви, где зарыт священный прах
Моих отцов - решаюсь я!... на что?
С какой-то темной шайкой! И не страшно
Подумать мне, что предков ряд, из коих
Зарыты там два дожа, грозно встанет,
Чтоб взять меня и уложить в могилу
Там чистым между чистыми... Но я
На горе мне теперь обязан думать
Не об отцах, а o презренной шайке,
Успевшей запятнать таким стыдом
Сиявшее таким же точно блеском,
Каким блестят доселе имена
Сенаторов на древних римских камнях.
Но я съумею вновь возстановить
В Венеции, и дав в придачу ей
Желанную свободу. Пусть иначе
Достанусь я в добычу тех клевет,
Споткнувшихся в преследованьи цели!
Будь Цезарь я иль Катилина - все же
Попытку я обязан предпринять.