Дон-Жуан.
Песнь третья

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песнь третья (старая орфография)

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.

                              I.

          О Муза! и так далее... С Жуаном

          Разстались мы, уснувшим на груди

          Гайдэ. Любовь сродняет нас с обманом

          И много мук готовит впереди;

          С ней надо дань платить сердечным ранам;

          Без горестных тревог любви не жди!

          Она, губя и молодость и грезы,

          Кровь сердца превращает часто в слезы.

                              II.

          Любовь! твои обманчивы мечты!

          Зачем в гирлянды чудного убора

          Унылый кипарис вплетаешь ты,

          Одни лишь вздохи, вместо разговора,

          Пуская в ход? Душистые цветы,

          Приколотые к платью, вянут скоро.

          Так пыл любви врывается к нам в грудь,

          Чтоб в ней затем безследно потонуть.

          Лишь тот пленяет женщину сначала,

          Кто в ней любовь впервые пробудил;

          Затем, когда любовь привычкой стала,

          Ей нравится лишь страсти жгучий пыл;

          Она уж не стесняется ни мало;

          Сначала ей один любовник мил,

          Потом не счесть её любовных шашен:

          Ей длинный ряд любовников не страшен!

                              IV.

          Кого винить за горестный исход?

          Ответить не могу я, но не скрою,

          Что женщина, любви вкусивши плод,

          Когда не суждено ей стать ханжею,

          Прямым путем уж больше не пойдет.

          Она сначала дышит лишь одною

          Любовью, но, с дороги сбившись раз,

          Не мало натворит затем проказ.

                              V.

          Вот грустный факт, что служит верным знаком

          Не в состояньи страсть ужиться с браком,

          Хоть он идти бы должен рядом с ней;

          Безнравственность весь мир одела мраком!

          Любовь, как только с нею Гименей,

          Теряет вкус, лишаясь аромата:

          Так кислый уксус был вином когда-то.

                              VI.

          Противоречье явное царит

          Меж чувствами, что мы питаем к милой

          До брака и потом. Меняя вид,

          Любовь нас не волнует с прежней силой;

          И вот - обман сердечный нам грозит!

          Так страсть сулит влюбленному успех,

          А проявляясь в муже, будит смех.

                              VII.

          Нельзя же вечно нежничать с женою;

          То мужу приедается подчас.

          Хоть тяжело с случайностью такою

          Встречаться нам - мечтою вдохновясь,

          Меж тем лишь смерть освобождает нас

          От брачных уз. Легко ль терять супругу

          И в траур облекать по ней прислугу?

                              VIII.

          Порывов страсти чужд семейный быт.

          Поэт, любовь описывая ярко,

          О радостях супружества молчит.

          Кого ж интересует, если жарко

          Жену целует муж и ей дарит

          Весь пыл своей любви? Ужель Петрарка

          Сонетов ряд Лауре б посвятил,

          Когда бы он её супругом был?

                              IX.

          В трагедиях героев ждет могила;

          В комедиях их цепи брака ждут;

          Но продолженье авторам не мило,--

          Они на том оканчивают труд

          И, чувствуя, что изменяет сила,

          Во власть попов героев отдают;

          Они молчат о смерти и о браке.

                              X.

          Геенну, рай и прелесть брачных уз

          Лишь двое - Дант и Мильтон - воспевали;

          Но им самим супружеский союз

          Пошел не впрок: не мало бед узнали

          Они, к нему свой проявивши вкус.

          Поэтому навряд ли с жен писали

          Они портреты героинь своих.

          За это упрекать возможно ль их?

                              XI.

          Иные видят в Беатриче Данта

          Эмблему богословья. Этот вздор,

          По моему, лишь вымысел педанта,

          Что дал своей фантазии простор.

          О фикции, что силою таланта

          Поддерживать нельзя - напрасен спор.

          Сказать ведь можно (речь идет о дичи!),

          Что алгебры эмблема - Беатриче.

          Читатель! за героев я своих

          Перед тобой ответствовать не стану;

          Моя ль вина, что в злополучный миг

          Гайдэ в объятья бросилась Жуану?

          Когда ты возмущен безбрачьем их,

          Не возвращайся больше к их роману;

          А то, пожалуй, грешная любовь

          Моей четы - твою взволнует кровь!

                              XIII.

          Согласен я, греху она служила,

          Но утопала в счастьи. С каждым днем

          Все делаясь смелей, Гайдэ забыла,

          Что счеты свесть придется ей с отцом.

          (Лгобовных чар неотразима сила,

          Когда в груди пылает страсть огнем!)

          Пока пират гонялся за товаром,

          Гайдэ минуты не теряла даром.

                              XIV.

          Хоть для него не писан был закон,

          Его захваты (будь министром он)

          Сошли бы, без сомненья, за налоги;

          Но не был честолюбьем увлечен

          Лихой пират и не искал дороги

          К отличиям. Как прокурор морей

          Он хлопотал лишь о казне своей.

                              XV.

          Задержан в море был старик почтенный

          Противными ветрами; грозный шквал

          Лишил его притом добычи ценной

          И наверстать убыток он желал.

          С командою не церемонясь пленной,

          Всех жертв своих он в цепи заковал,

          По нумерам их разделив для сбыта.

          (Так книга на главы всегда разбита).

                              XVI.

          Он выгодно друзьям-майнотам сбыл

          Часть груза возле мыса Маталана;

          Другую часть тунисский бей купил,--

          Один старик, негодный к сбыту, был

          При этом сброшен в волны океана;

          Кто выкуп мог платить - был под замком;

          Других же сбыл он в Триполи гуртом.

                              XVII.

          Не мало на левантские базары

          Отправил он награбленных вещей,

          Но для себя лишь сохранил товары,

          Что ценны дамам: пропасть мелочей,

          Наряды, кружева, духи, гитары,

          Гребенки, щетки, шпильки, рядъ*сластей...

          Нежнейший из отцов, окончив сделки.

          Вез дочери в подарок те безделки:

                              XVIII.

          Мартышки, обезьяны были тут,

          Два попугая, кошка и котята.

          Корабль давал и террьеру приют;

          Британцу он принадлежал когда-то,

          Что кончил дни в Итаке. Бедный люд,

          Им наградил. В один чулан зверей

          Всех запер он, чтоб их сберечь верней.

                              XIX.

          Его корабль стал требовать починки;

          Решил пират. Он крейсеров на рынки

          Далекие послал, а сам домой

          Повез свои гостинцы и новинки,

          Спеша к Гайдэ, что страсти роковой

          Но вот и порт: на якорь стало судно.

                              XX.

          Лихой моряк был высадиться рад.

          Где нет ни карантинов, ни таможен,

          Там высадки процесс весьма не сложен.

          Чинить корабль немедленно пират

          Велел; такой приказ был неотложен,

          И тотчас стали выгружать тюки,

                              XXI.

          Пират пошел знакомою дорогой.

          Взойдя на холм, в свой дом, смутясь душой,

          Он взор вперил. Всегда объят тревогой

          Ведь перемен могло случиться много

          В отсутствие его, прийдя домой,

          Найдет ли милых он? И, полон муки,

          Он вспоминает тяжкий миг разлуки.

          Супруга иль отца забот не счесть,

          Когда домой он едет издалека;

          Его понятен страх: семейства честь

          В руках жены иль дочери. (Глубоко

          И потому не вижу в лести прока).

          Обманывать жена порой не прочь

          И может убежать с лакеем дочь.

                              XXIII.

          Кто Пенелопу новую [найдет?

          Иной супруг, почтенный мавзолеем,

          Явясь домой, со страхом узнает,

          Что лучший друг его женой лелеем;

          И Аргус сам ему не лижет руки,

          А только рвет его пальто и брюки.

                              XXIV.

          Бывает также жертвой холостяк:

          С богатым стариком вступила в брак.

          В такой беде занять супруга место

          Он может пожелать, попав в просак.

          Коварные измены без протеста

          И "Козни жен" карают их стихи.

                              XXV.

          О вы! liaisons имеющие в свете,

          Бичи мужей, послушайте меня:

          Отлучек все же бойтесь, как огня;

          Хорошого не мало в том совете:

          Случается, что вас в теченье дня

          (Хоть крепче уз не существует в мире),

                              XXVI.

          Пират Ламбро (так назывался он),

          Увидя вновь знакомые картины

          И дым родной трубы, был восхищен.

          И не был в метафизике силен,

          Но дочь свою любил и, полн кручины,

          Он пролил бы не мало горьких слез,

          Когда б ему разстаться с ней пришлось.

          Свой дом он видел с садом, полным тени;

          Вдали журчал знакомый ручеек;

          И лай собак был слышен в отдаленьи;

          Гуляющих в лесу он видеть мог

          Гордяся им, является Восток).

          Как крылья мотылька, пленяя взоры>

          Одежд пестрели яркие узоры.

                              XXVIII.

          С высокого холма спустился шибко;

          Не музыку небес услышал он -

          О, нет! - вдали визжала только скрипка*

          Старик был тем глубоко потрясен;

          Чу! громкий хохот! Верить ли ушам?

          И барабан и флейты слышны там.

                              XXIX.

          Пират, чтоб разсмотреть, как на досуге,

          Кусты рукой раздвинул и в испуге

          Увидел, что, не двигаясь вперед,

          Как дервиши, его вертелись слуги,

          Собравшись в оживленный хоровод.

          К которым так привержены левантцы.

                              XXX.

          Там дальше во главе подруг своих

          Платком гречанка юная махала;

          В сплетении своем, напоминала;

          На плечи ниспадали косы их.

          Таких красивых дев на свете мало.

          Одна поет; ей вторит хор подруг,

                              XXXI.

          За трапезой часть созванного люда

          Сидела, ноги под себя поджав;

          Вино лилось рекой; мясные блюда

          Шербет в себя вмещала с льдом посуда;

          Каких там только не было приправ!

          Дессерт же красовался в кущах сада:

          Гранаты, сливы, гроздья винограда.

          С бараном белым рой детей играл,

          Его рога цветами украшая;

          Их шумный смех его не устрашал;

          Из рук малюток пищу принимая,

          Рога, как будто их бодать желая;

          Почтенный патриарх был детям рад

          И, попугав их, отступил назад.

                              XXXIII.

          Движений грациозность, блеск очей,

          Румянец, сходный с пурпуром гранаты,

          Пленяли око прелестью своей,

          Дни юности невинностью богаты.

          Философ скрыть своей тоски не может:

          Ведь время и на них печать наложит.

                              XXXIV.

          Там занимал усердно карлик-шут

          Разсказывал о силе вражьих пут,

          О кладах, чародеями зарытых,

          О скалах, где волшебники живут,

          О тайнах чар и ведьмах знаменитых,

          (Такой легенде верить я готов).

                              XXXV.

          На острове царило оживленье;

          Душе и телу сладко было там;

          Забавы всевозможные - гостям

          Сулили и восторг, и упоенье.

          Сердился лишь пират, своим очам

          Довериться боясь. Он был скупенек,

                              XXXVI.

          Ничтожен человек! Как много бед

          Ему грозят в теченье жизни краткой!

          Ему весь век от мук спасенья нет,

          С сиреной схож его волшебный свет:

          Чтоб гибель несть, поет сирена сладко.

          Пират смутить всех видом мог своим,--

          Так пламя тушат войлоком сырым.

          Он слов своих не тратил попустому:

          Желая удивить приездом дочь,

          Нарочно он тайком подкрался к дому.

          (Всегда он от сюрпризов был не прочь,

          Его сюрприз). Ему сдержать не в мочь

          Волненья было. С думою тяжелой

          Следил он за компанией веселой.

                              XXXVIII.

          О гибели его. (Как люди лживы,

          В особенности греки!) Разве мрет

          Злодей, что дышит кровью и наживой!

          По нем носили траур, но черед

          Гайдэ отерла слезы и дела

          По своему в порядок привела.

                              XXXIX.

          Вот пиршества роскошного причина,

          Веселью предаваяся, и вина

          Струею искрометною лились.

          Уж о пирате не было помина;

          Служители и те перепились,

          Не отняла у страсти ни минуты.

                              XL.

          Не думайте, однакож, что, попав

          На этот пир, вспылил старик суровый,

          Что в ход пустил он пытки и оковы,

          Кровавою расправой теша нрав,

          И бросился вперед, разить готовый,

          Доказывая лютостью своей,

                              XLI.

          О, нет - ничуть! Преследуя упрямо

          Свой план, пират умел владеть собой;

          Тягаться с ним ни дипломат, ни дама

          Он никогда не мчался к цели прямо.

          Как жаль, что увлекал его разбой:

          В гостиные являясь джентельмэном,

          Он общества полезным был бы членом.

          Он подошел к одной из групп кутил

          И грека, что сидел к нему спиною,

          С улыбкою зловещею спросил

          (Коснувшись до плеча его рукою),

          Но грек был пьян и не владел собою;

          Он, не узнав того, кто речь держал,

          Вином наполнить только мог бокал.

                              XLIII.

          Ему напиток подал пьяный грек,

          Пробормотав: "мне болтовня пустая

          Не по нутру*, и разговор пресек.

           - "У нас теперь хозяйка молодая, -

           - "Он умер - молвил третий, - ну так что-же?

          У нас теперь, хозяин есть моложе*.

                              XLIV.

          Кутилы те здесь были в первый раз

          Его сверкнул, и буря поднялясь

          В его душе, но, наложив оковы

          На гнев и равнодушным притворясь,

          Он их спросил с улыбкой: - "Кто же новый

          Из девы в даму превратил Гайдэ?"

                              XLV.

           - "Откуда он и кто?~не знаю; мне то,--

          Ответил пьяный гость, - не все ль равно?

          Обед хорош; рекой течет вино;

          О чем тужить? Но если ты ответа

          Другого ждешь, тогда уж заодно

          К соседу обратись: в рассказах точен,

          ".

                              XLVI.

          Пират так много такта проявил,

          Так сдержанности много к терпенья,

          Что он француза б даже удивил.

          В учтивости!) Хоть гнев его душил,

          Хоть грудь его рвалася от мученья -

          Он молча снес насмешки слуг своих,

          А ведь его ж добром кормили их!

          Кого не удивит, что в состояньи

          Порывы гнева сдерживать и тот,

          Кто властвовать привык; чьи приказанья

          Законы; кто пустить и пытки в ход,

          Кто чуду объяснение найдет?

          Но человек, который так спокоен

          И тверд душой, как Гвельф, венца достоин.

                              XLVIII.

          Но в случаях серьезных с гневным нравом

          Умел справляться бешеный корсар

          И, сходный с притаившимся удавом,

          Безмолвно наносил врагу удар.

          Готовясь. Разом он кончал с врагом,

          В ударе не нуждаяся втором.

                              XLIX.

          Разспросы он дальнейшие оставил

          Тропинкой потаенной путь направил.

          Никем в пути не узнан был пират,

          Любя Гайдэ, не знаю, если ставил

          Он ей в вину поступков странных ряд,

          Что праздник траур заменял собою!

                              L.

          Когда б прервали мертвых вечный сон

          (Храни нас Бог от этого явленья!)

          Нашедших от тревог успокоенье,--

          Такой бы поднялся и плач, и стон,

          Каких не видел свет! Их воскресенье

          Не меньше слез бы вызвало, чем день,

                              LI.

          Он в дом вошел, но в дом ему постылый;

          Чужим ему казалося все там;

          Отрадней слышать смерти зов унылый,

          Увидеть свой очаг, что стал могилой,

          Сказать "прости!" надеждам и мечтам

          Возможно ли без трепета и боли?

          Бобыль спасен от этой горькой доли.

          Он этот дом своим считать не мог:

          Где любят нас - лишь там очаг родимый.

          Не встреченный никем, он свой порог

          Переступил и, горестью томимый,

          Здесь прежде возле дочери любимой,

          Любуясь ей, он воскресал душой

          И после сеч и бурь вкушал покой.

                              LIII.

          Манерами приятен, нравом лют,

          Во всем умерен - ел и пил он мало;

          В несчастьи тверд, любил борьбу и труд

          И благородство в нем порой дышало.

          В другой стране; но, проклиная долю

          Раба, другим он стал сулить неволю.

                              LIV.

          Таким он стал, страстям отдавшись в плен,

          Состарившись средь бурь и мрачных сцен;

          Всегда к борьбе стремясь нетерпеливо.

          Не мало перенес он злых измен

          И тяжких бед, идя кровавой нивой.

          В противниках будил, являясь, страх.

                              LV.

          Геройский дух, что Грецию прославил

          В давно былые годы, в нем горел;

          В Колхиду, им безсмертье дав в удел;

          Но блеск былой преданья лишь оставил.

          Пират же бредил славой громких дел

          И мстил за унижение отчизны,

                              LVI.

          Изящества и мягкости печать

          Клал на него роскошный климат юга;

          Артист в душе, он музыке внимать

          Любил красу природы созерцать,

          В ней видя и наставника, и друга;

          Ея покой его душе был мил:

          Он охлаждал её мятежный пыл.

          Но только страстью к дочери согрета

          Была душа пирата. Только дочь

          Его смягчала сердце, волны света

          Бросая в душу, черную как ночь.

          О, если бы оно умчалось прочь -

          Он превратился б, ни во что не веря,

          В циклопа разъяренного иль зверя.

                              LVIII.

          Для пастухов ужасна и для стада;

          Опасен океан для кораблей,

          Когда близ скал бушует волн громада;

          Но утихает ярость их скорей,

          Объятиям её; ей нет конца;

          А с чем сравнить немую скорбь отца!

                              LIX.

          Как грустно на детей терять влиянье!

          Вместив в себе все наши упованья;

          Когда ж во мраке гаснут наши дни,

          Нас покидают милые созданья;

          Но все ж мы остаемся не одни,

          Подагры, ревматизма иль катарра.

                              LX.

          Все ж жизнь в семье отрадна (если в ней

          Не донимают дети пискотнею);

          (Коль от того не высохла). Толпою

          К ней дети нежно льнут. (Вкруг алтарей

          Так ангелы теснятся). Мать с семьею -

          Как золотой средь мелочи блестит,--

                              LXI.

          Алел закат, когда трясясь от злости,

          Пират вошел в свой опустелый дом;

          В то время пировали сладко гости;

          Украшенным резьбой из ценной кости;

          Рабы сновали с блюдами кругом;

          Роскошный стол посуда украшала

          Из перламутра, золота, коралла.

          На пире красовалось до ста блюд:

          С фисташками ягненок, суп шафранный,

          Ряд редких рыб, что сибариты чтут;

          Напитки подавались безпрестанно

          Являлись и шербет благоуханный,

          И соки фрукт. (Для вкуса там всегда

          Чрез корку выжимают сок плода).

                              LXIII.

          Десерт всю роскошь края проявил;

          Душистый мокка, в чашках из Китая,

          Дымясь, благоуханье сладко лил.

          (Вкруг чашек филиграна золотая

          С шафраном сварен, с мускусом, с гвоздикой...

          По моему, так портить кофе дико!

                              LXIV.

          Окаймлены бордюром дорогим,

          Шелками были вышиты по ним

          Цветы различных видов и названий,

          А на бордюрах шелком голубым

          По фону золотому - ряд воззваний,

          Персидских моралистов и певцов.

                              LXV.

          Те надписи - особенность Востока.

          Оне должны доказывать гостям

          В Мемфисе прибегали к черепам,

          Чтоб украшать пиры; так глас пророка

          Встревожил Вальтасара; только нам

          Не идут в прок советы моралистов,--

                              LXVI.

          Красавица в чахотке, человек

          С талантом, ставший пьяницей, кутила,

          Который в ханжестве кончает век

          Удар, что альдермэна дни пресек,--

          Все это нам доказывает с силой.

          Что бденье, страсть к вину и ряд проказ

          Не менее обжорства губят нас.

          Жуан с Гайдэ сидели на диване,

          Что занимал три части залы той.

          Под их ногами был из ценной ткани

          Ковер пунцовый с синею каймой.

          Среди софы. Искусною рукой

          Он на подушке вышит был красивой.

          Ей даже трон украсить бы могли вы.

                              LXVIII.

          Являлись средь роскошной обстановки;

          Персидские ковры, что было жаль

          Ногою мять; индийския цыновки;

          Там были негры, карлики (та шваль,

          И униженье). серны и коты.

          Там был базар иль рынок суеты.

                              LXIX.

          Повсюду зеркала пленяли взоры;

          Пестрели многодельные узоры

          Из перламутра, кости и других

          Богатых матерьялов. Были горы

          И вин, и яств навалены на них,

          Когда б ни появился он в столовой.

                              LXX.

          Я опишу костюм Гайдэ одной:

          В двух джеликах была пирата дочка,

          Пунцовый с золотою оторочкой,

          С жемчужными запястьями; волной,

          Под легкой полосатою сорочкой

          Вздымалась грудь её, а чудный стан

                              LXXI.

          Ей кисти рук прелестных обвивали

          Широкие браслеты без замков;

          Нуждаться в них они могли едва ли:

          Был всем движеньям вторить. Не спадали

          Те украшенья с рук; о том нет слов,

          Что никогда нежнее кожи этой

          Не видывали ценные браслеты,

          Такие ж замечалися у ней

          Браслеты на ногах. (То выражало

          Достоинство и званье). Ряд перстней

          На пальцах красовался и сверкала

          Прикалывал к одежде покрывало

          Аграф жемчужный, моря ценный дар.

          Оранжевый был цвет её шальвар.

                              LXXIII.

          До пят катилась яркою волной

          Ея коса; будь ей дана свобода,

          Она все тело девы молодой

          Прикрыла бы; ища себе прохода,

          И развевались словно опахало,

          Когда дыханье ветра их ласкало.

                              LXXIV.

          Пред нею молкла ложь и клевета;

          Лила и жизнь, и свет, сама чиста,

          Как до паденья юная Психея.

          Ей всякая порочная мечта

          Была чужда. Пред ней благоговея,

          Но идола никто не видел в ней.

                              LXXV.

          У ней чернее ночи были брови,

          Под слоем угля. (Краска в крае том -

          Для красоты). Глаза ж Гайдэ огнем

          Горели без того. Ногтям цвет крови

          Давала генна, портя их притом:

          Так розов был её красивый ноготь,

                              LXXVI.

          Чтоб выступила кожи белизна,

          Не мало надо класть на ногти генны;

          Гайдэ в том не нуждалася: она

          Снегов вершин могла. Виденьем сна

          Казался лик её благословенный.

          Шекспир сказал: безсмысленно белить

          Лилею иль червонец золотить!

          Так был прозрачен плащ Жуана белый,

          Что блеск камней сквозь складки проходил;

          Они под ним сверкали то-и-дело;

          Так сквозь туман мерцает луч светил.

          Среди его чалмы; к ней также был

          Прицеплен рог луны; на темной ткани

          Жег очи блеск его алмазной грани.

                              LXXVIII.

          Смешили карлы, негры, лицедеи;

          Тут был поэт, прославленный молвой,

          Что в деньги обращал свои идеи;

          Он, по заказу, то сатирой злой

          И был из тех, как говорит псалом,

          Что тужат о мамоне лишь своем.

                              LXXIX.

          Он, вопреки обычаю, сурово

          Чтя выгоду свою, лишь то, что ново;

          Он даром и строки б не написал;

          Поэт в былые дни громил оковы;

          Теперь же, округляя капитал,

          Как Соути или Крашо чист душою.

                              LXXX.

          С магнитной стрелкой схож, он без труда

          Менял свой путь, не мало бед изведав;

          Была поэта. Горького отведав,

          Лишь к сладкому он льнул: острил всегда

          (За исключеньем дней дурных обедов)

          И с жаром лгал, играя роль льстеца.

                              LXXXI.

          Он был,умен, а пыль в глаза бросая,

          Всегда умеет умный ренегат

          Просунуться вперед; преград не зная

          Встречать хвалу. (И не плутам такая

          Присуща страсть!) Но оглянусь назад;

          Описывал влюбленных я забавы

          И дальних мест обычаи и нравы.

          Поэт при всей вертлявости своей

          В компании веселой был приятен,*

          Пленяя остроумием людей;

          Хотя на нем не мало было пятен,

          Порою смысл был вовсе непонятен;

          Но тот, кого молва превознесла,

          Не знает сам, за что ему хвала.

                              LXXXIII.

          Пред властью он склонял теперь главу;

          А прежде был свободы лучшим другом,

          Но заглушать старался ту молву,

          Оглядывая прошлое с испугом.

          Он ложь откинул прочь и, льстя народу,

          Попрежнему стал воспевать свободу.

                              LXXX1V.

          Ему пришлось не мало изучить

          Он всякому был мастер угодить;

          Всегда, везде он правилу был верен,

          "Что в Риме надо римлянином быть".

          Для барда не был труд такой потерян,--

          Таких же правил тут держался он.

                              LXXXV.

          Благодаря натуре даровитой,

          Искусная велася им игра:

          "God save the king!" он стал бы петь у бритта,

          Приехав же к французу: "Ça ira!"

          Ища товару выгодного сбыта,

          Он то хвалил сегодня, что вчера

          Громил нещадно. Пел же Пиндар скачки:

                              LXXXVI.

          Во Франции, веселым удальцом,

          Он воспевал бы в песенках свободу;

          У нас он накропал бы толстый том

          У немцев брал бы Гете образцом;

          В Испании он сочинил бы оду;

          В Италии его пленял бы Дант,

          А здесь он так свой проявлял талант:

          Привет островам той священной земли,

          Где Сафо любила; где сладко ей пелось;

          Где, свет удивляя, искусства цвели;

          Где Феб родился и воздвигнулся Делос!

          Но, в мрак погрузившись, все прочее спит.

                              2.

          Теосская муза и песни слепца

          Хиосского стали для мира усладой;

          И лютня героя забыты Элладой;

          Те дивные песни звучат для других;

          Моя лишь отчизна не ведает их!

                              3.

          А он созерцает лазурные воды.

          Не раз здесь стоял я, мечтой упоен,

          Что Греция снова добьется свободы:

          Я, персов гроба попирая ногой,

                              4.

          Когда-то владыка далекой земли

          Сидел на вершине скалы Саламинской;

          С нея созерцал он свои корабли,

          Зарею свои корабли он считал,--

          С лучами заката и след их пропал!

                              5.

          Что сталося с ними? Что сталось с тобой,

          Отважных героев,стремившихся в бой...

          Герои отчизны, откликнитесь: где вы?

          Ужель неумелой рукою дерзну

          Божественной лиры я тронуть струну?

          Отрадно и то, что средь звона оков

          Не в силах мириться я с рабскою долей.

          Мне больно и стыдно глядеть на рабов;

          Геройского духа не видно в них боле;

          О Греции плача, за греков красней!

                              7.

          Но краска стыда, но слеза или вздох

          Помогут ли? Предки борьбою кровавой

          Верни нам спартанцев, увенчанных славой,

          И, полны надежд, вдохновенья и сил,

          Сроднимся мы с громом других Фермопил!

                              8.

          Ответствуют только исчадья могилы;

          Их голос ревет, как вдали водопад:

          "Пускай хоть один с пробудившейся силой

          Возстанет - и все мы на помощь придем!"

                              9.

          К другим обратиться я должен струнам.

          Наполните кубок самосскою влагой!

          Оставим сраженья турецким ордам;

          О, Боже! весь край отозваться готов

          На этот безславный вакхический зов!

                              10.

          Хоть танцы пиррийские сладостны вам,

          Пустое занятье отрадно рабам,

          А лучшее ими позорно забыто.

          Вам некогда Кадм письмена подарил...

          Ужель для рабов он трудился и жил?

          Наполните кубки самосским вином!

          Оно вам заменит свободы утрату;

          Оно воспевалось теосским певцом,

          Который тирану служил Поликрату;

          Но срама не ведал: тираном был грек.

                              12.

          Тиран Херсонеса, герой Мильтиад,

          Был другом храбрейшим и лучшим свободы;

          К героям навстречу несутся народы!

          Пускай заковал бы он в цепи людей -

          Таких не срывают народы цепей!

                              13.

          На Паргском прибрежье, на скалах Сулийских

          Не вымерли люди, что борются с злом;

          Их матери - жены героев дорийских;

          В них льется священная кровь Гераклид:

                              14.

          Надежды на галла вас греют лучи;

          Но он обнажит ли продажную шпагу?

          Надейтеся только на ваши мечи;

          Латинския плутни и мощь мусульман

          Откроют вам тайны мучительных ран.

                              15.

          Самосскую влагу мне в кубок налей!

          Любуюсь я блеском их черных очей

          И грацией дивной их гордой осанки;

          Увы! - неутешно я плакать готов

          При мысли, что вскормят оне лишь рабов.

          Меня отведите к Сулийским скалам!

          Там, глядя на волны, я выплачу горе

          И с песнью, как лебедь, скончаюся там,--

          Свидетелем будет лишь бурное море!

          Разбейте мой кубок с самосским вином!

                              LXXXVII.

          Так должен петь, патриотизмом греем,

          В эпоху скорби греческий поэт;

          В его стихах все жъв иден чувства след,

          А доли чувства жизнь дает идеям,

          Волнением охватывая свет.

          Как лгут певцы: они какой угодно

                              LXXXVIII.

          Но в слове - мощь, когда его изрек

          Великий муж. Чернила - мысли семя,

          Звено, что сочетает с веком век

          Как жалок и ничтожен человек:

          Его дела, гробницу губит время,

          А писанная гением строка

          Переживает царства и века.

          Когда ж истлеет он в своей гробнице,

          Да и она безвестно пропадет,

          Когда в хронологической таблице

          Оставит только след его народ,

          Иль надпись, что случайно мир найдет,

          Былое воскрешают, и пред миром

          Забытый гений вновь блестит кумиром.

                              ХС.

          Она мечта, шум ветра, плеск прибоя,

          Ее плодит историк, что речист,

          Совсем не подвиг доблестный героя.

          Так мистер Гоэль обезсмертил вист,

          Почти совсем забыт уж Мальбро был,

          Но Кокс его сказаньем воскресил.

                              ХСИ.

          Хоть Мильтона стихи тяжеловаты,

          Почтенный муж, познаньями богатый,

          Был независим, верил в идеал

          И не терпел ни козней, ни разврата;

          Но Джонсон жизнь его нам описал,

          И что его покинула супруга.

                              ХСИИ.

          Таким путем узнал не мало мир

          Курьезных фактов: Цезаря и Тита

          Что славный Бэкон взятки брал открыто,

          Что Бернс кутил, любя веселый пир.

          Все это, может быть, путем добыто

          Изследований точных, но по мне

                              XCIII.

          Не все же моралисты с Соути сходны,

          Что Пантизократию

          Как Вордсворту, не всем измены сродны

          (На жалованьи прежний либерал!),

          Не все кадят двору в газете модной,

          Как Кольридж, что клевретом знати стал

          В эпоху свадьб их с батскими швеями).

                              ХСИѴ.

          Ботани-бей моральный им создать

          Теперь легко: их имена позорны;

          Сказание об их измене черной.

          Ах, кстати! Вордсворт том пустил в печать;

          Такой поэмы жалкой и снотворной

          Доселе не видал я: что за слог!

                              ХСѴ.

          Темна его поэма и убога;

          Навряд ли он читателей найдет.

          Так некогда сектантов было много,

          И ждали от нея рожденья бога;

          Но отшатнулся от нея народ:

          Не божество сроднилось с старой девой,

          Лишь водяная ей вздымала чрево!

                              ѴИ.

          Покаюсь в том: мне болтовня мила;

          И здесь, и там моя мечта порхает,

          В поэме отступленьям нет числа

          И муза о героях забывает.

          До сессии грядущей отлагает

          Король? Не так ли, музою согрет,

          За мыслью Ариосто гнался вслед?

                              ХСѴИИ.

          Longueurs (так у французов говорят).

          Но вещь сама - обычное явленье;

          Пример: созданий Соути длинный ряд.

          longueurs стихотворенья,

          Читатель, вероятно, им не рад,

          Но доказательств пропасть мы имеем,

                              XCVIII.

          "Гомер", - гласит Гораций, - "спал порой".

          Но Вордсворт бдит и с музою своею

          Нас водит вкруг озер. Его герой

          Сначала он пленяется "ладьей";

          Не по морю, по воздуху он с нею

          Желает плыть; затем берет он чолн

          Слюна ж поэта роль играет волн.

          Когда его гнетет желанья бремя

          Свершить, паря, по воздуху полет,

          А слаб его Пегас, что ж он на время

          Дракона у Медеи не займет?

          (А он плохой седок!), погибель ждет.

          Так что ж, любя небесные дороги,

          В воздушный шар не сядет бард убогий?

                              С.

          (Поэзии и смысла Джэки Кэды)

          Срывают с вас лавровые венцы,

          Свои пустые празднуя победы;

          Поэзии великие отцы!

          Легко ль переносить? Архитофель,

          С дороги прочь!.. У вас есть Питер Бэль!

                              CI.

          Но далее. Окончен пир богатый;

          Умолк поэт; молчаньем все объято;

          Не тешит слух арабских сказок рой;

          Влюбленные одни; лучом заката

          Любуются они в тиши ночной...

          Твой час волшебный; он тебя достоин!

                              CII.

          Благословен тот час, когда заря

          Бросает, угасая, луч прощальный

          Вечерний звон на колокольне дальней;

          Когда звучит в стенах монастыря

          Молитвенных напевов глас печальный

          И в розовом сиянии небес -

                              CIII.

          Ave Maria! светлый час моленья!

          Ave Maria! сладкий час любви!

          Пролей на нас свое благословенье

          Я созерцаю, полный умиленья,

          Твой лик, глаза склоненные Твои!

          Ужель немой картине жизнь я придал?

          Нет! предо мной действительность - не идол.

                              Ѵ.

          Безбожник я - вот грозный приговор

          Ханжей, что на меня взирают строго;

          Но им со мною выдержать ли спор?

          Прямее к небесам моя дорога;

          Светила, море, твердь - созданья Бога,

          Что человека наделил душой

          И душу ту опять сольет с Собой.

                              СѴ.

          Лишь средь зеленых пинн я созерцал

          В окрестностях пленительных Равенны,

          Где некогда шумел Адрийский вал

          И вечною угрозой для вселенной

          Мне мил тот лес, всегда листвой одетый,

          Боккаччио и Драйденом воспетый.

                              СѴИ.

          Безмолвных рощ был тих и сладок сон;

          Мой конь храпел, да колокола звон,

          Сквозь листья доносясь, будил молчанье.

          Во тьме ко мне неслись со всех сторон

          Моей мечты игривые созданья:

          И светлая толпа воздушных фей.

                              CVII.

          О, Геспер! сколько ты несешь отрады!

          Усталым - отдых; тем, что есть хотят,

          Приют гнезда; волов ведешь назад

          В покойный хлев; все то, чему мы рады,

          Чем наш очаг и светел, и богат,

          Приносишь ты. Всех теша, без изъятья,

                              CVIII.

          В тот светлый час, душою умилен,

          Пловец клянет тяжелый гнет разлуки

          И вспоминает милых сердцу он;

          Усталый путник, слыша дальний звон,--

          О дне, что гаснет, плачут эти звуки.

          Мне кажется, что кто б ни кончил путь,

          А уж о нем льет слезы кто-нибудь.

          Когда Нерон погиб по воле рока,

          И, чествуя свободу, ликовал

          Спасенный Рим; когда среди потока

          Проклятий и хулений Цезарь пал,

          Цветами склеп злодея осыпал.

          Быть может, проявилося на троне

          К кому-нибудь участье и в Нероне.

                              СХ.

          И я побрел окольною дорожкой;

          Имеют ли с Нероном что-нибудь

          Мои герои общого! Немножко

          Я утомлен; пора и отдохнуть;

          "деревянной ложкой"

          Поэзии? (Так в Кэмбридже зовут

          Студентов, что не очень ценят труд).

                              СХИ.

          Эпично, но не в меру отступленье;

          Я перервать хочу. Нововведенья

          Никто бы не заметил, если б сам

          Не сделал я об этом заявленья;

          Все ж радоваться нечему врагам:

          Прямой закон внимать его советам.