Дон-Жуан.
Песня четвертая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песня четвертая. (старая орфография)

ПЕСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ.

                              I.

          Чем завершать, иль чем начать рассказ -

          Нередко затруднялась все поэты;

          Когда крыло свихнет себе Пегас,

          Мы кубарем несемся в волны Леты,

          Как Люцифер, за грех слетевший в ад...

          В нас тот же грех: бросая гордый взгляд,

          Мы все умом высоко залетаем,

          Потом, увы - безславно вниз спадаем.

                              II.

          Но опытом наученные, мы

          Лишь после сознаем свое безсилье

          (Как самый бес среди кромешной тьмы)

          И опускаем робко наши крылья.

          В дни юности, когда в нас кровь кипят.

          Такая мысль наш ум не шевелят

          И мы полны и горды до могилы

          Той детской верой в собственные силы.

          Я мальчиком в себе уверен был

          И ждал похвал общественного мненья,

          В дни зрелости я точно заслужил

          И похвалы, и общее почтенье.

          А что жь теперь? Фантазии мечты

          Опали, как осенние листы,

          И все, что прежде ум мой поражало -

          Младенчески-забавным ныньче стало.

                              IV.

          И если я над смертью хохочу,

          То для того, чтоб скрыть свои рыданья,

          И если плакать часто я хочу,

          То для того, чтоб облегчить страданье.

          Нас в Лете ждет забвенья вечный сон.

          Фетиды сын был в Стиксе окрещен.

          Мать смертная могла б крестины эти

          Приличнее устроить в самой Лете.

                              V.

          Меня враги повсюду в том винят,

          И смело проповедую разврат...

          Своих достоинств я не защищаю,

          Но мне не снился даже этот план;

          Когда я принимался за роман,

          То в нем имел единственную цель я -

          Избегнуть скуки с помощью веселья,--

                              VI.

          Хоть, может быть, читатель удивлен

          Моей манерой, несколько свободной...

          Писал так Пульчи некогда,-но он

          Иного века был певец народный,

          И воспевал в своих поэмах нам

          Мир рыцарей, волшебников и дам.

          Теперь на них прошла на свете мода

          И я пишу рассказ другого рода.

                              VII.

          Мне удился рассказ мой. яда нет -

          Не знаю я, - кто хочет, так и судит.

          Пусть нового творения сюжет

          В наш молодой и либеральный век

          Свободно мыслит каждый человек...

          Но Аполлон зовет меня к роману

          И продолжать историю я отаву.

                              VIII.

          Бегут уединения часы

          Для Гайде и Жуана. В наказанье

          Сатурн не смел поднять своей косы,

          Чтоб оскорбить два нежные созданья;

          Хоть, враг любви, он все-таки скорбел,

          Что час за часом быстро так летел:

          Для них, казалось, старость не настанет,

          От времени их счастье не увянет.

                              IX.

          Не созданы их лица для морщин,

          Их кровь безсмертной юностью согрета,

          Их волосы знать не должны седин

          И жизнь для них, как в небе южном лето,

          Должна без увяданья проходить.

          Но разрушенье старости едва ля

          Готовило им в будущем печали.

                              X.

          Вдвоем теперь опять они сидят,--

          Разлуки час они не выносили:

          Плотиною закрытый водопад,

          Ствол дерева, которое срубили,

          Ребенок, потерявший рано мать,

          Едва начавший грудь её сосать,

          Не скоро так угаснут в страшной муке,

          Как Дон-Жуан и Гайде от разлуки.

                              XI.

          Как счастлив тот, чье сердце, как фарфор,

          На части разобьется от паденья:

          Его минует старости позор

          И не коснутся годы разрушенья.

          Он не поймет страданий долгих лет:

          Они в душе оставят страшный след

          И тот, кто умереть скорей желает -

                              XII.

          "Кто мил богам, - муж в древности сказал -

          Тот в этом мире скоро умирает".

          От многих зол, которых он не знал,

          Его могила скоро избавляет.

          Потеря дружбы, счастия конец

          Не возмутят покой таких сердец,

          И если гроб всех смертных ожидает,

          То счастлив тот, кто рано умирает.

                              XIII.

          Жуана с Гайде гроб не устрашал;

          Они за то лишь время обвиняли,

          Что час за часом быстро пролетал...

          Как зеркало, их души отражали

          Взаимное блаженство, - каждый раз

          Их яркий взор, блиставший как алмаз,

          Был радости и счастьи выраженьем,

          Не затемненный горем и сомненьем.

                              XIV.

          И нежный трепет их прикосновенья

          И поцелуя девственного звук

          Им заменяли речи выраженья.

          Обоим им понятен тот явить,

          Которого никто бы не постиг:

          Они одни те речи понимали

          И ими голос сердца выражали.

                              XV.

          Они детьми явились в этот свет

          Им строгой роли в мире этом нет,--

          Как призраки они явились в свете,

          Рожденные в источнике одном;

          Им чуждо все, чем жизнь кипит кругом,

          Их жизнь - любовь вдали забот начальных.

                              XVI.

          Не раз луна свершила-свой обход,

          Но в них не охладело упоенье:

          Им непонятно было пресыщенье,

          Не чувственность связала крепко их,

          И все, что так опасно для других -

          В восторгах обладанья, им давало

                              XVII.

          Такой любви нам в мире не найти:

          Для них любовь чужда земных волнений,

          Страстишек мелких, жалкого пути

          Где Гименея факел освещал

          Нередко соблазнительный скандал

          И жизнь блудниц, которые упали,

          Чего мужья одни не понимали.

          Но отчего жь счастливая чета

          Опасности подобной избежала?

          Врожденная невинность, чистота

          Их девственное чувство охранила.

          И романтизмом ныньче их зовет,

          А романтизм теперь не уважают

          И почему-то глупостью считают.

                              XIX.

          От чтенья книг, от жажды наслажденья,

          Но им судьба в любви дала оплот;

          Им чуждо всех романом возбужденье -

          Для Гайде незнаком был их обман

          У них любовь есть тоже - вдохновенье,

          Как соловья пленительное пенье.

                              XX.

          Они глядят на солнечный закат.

          Что в тот же час немного дней назад

          Друг друга в первый раз они узнали,

          И сумерки, спускаясь до земли,

          Им новое блаженство принесли.

          Все о прошедшем им напоминало.

                              XXI.

          Но в этот час их тайный страх смутил,

          И горизонт их счастья омрачился:

          Иль над огнем мгновенно проносился.

          Предчувствие Жуану давить грудь,

          И он не мог глубоко не вздохнуть,

          А глазки Гайде, полные печали,

                              XXII.

          Те черные, прекрасные глаза

          За солнцем с тай дым трепетом следили,

          Как будто ждет обоих их Гроза,

          Жуан следил за Гайде и страдал

          Тоской, - её он сам не понимал,--

          И за минуту тайного смущенья

          Он взглядами просил её прощения.

          Тут улыбнулась Гайде, и тоска

          В её улыбке милой отражалась.

          Но если скорбь была в ней велика,

          Она в себе убить ее старалась;

          Об их испуге начал говорить,

          Она его сомненья разгоняла,

          Хоть и ее предчувствие пугало.

                              XXIV.

          К его лицу лицо она склонила

          И поцелуй печаль его прогнал...

          Да, поцелуй - магическая сила.

          Предпочитают многие вино,--

          о.

          Два эти средства часто помогают,

          Хотя от них нередко и страдают.

                              XXV.

          Мы можем выбрать - женщин и вино,

          Что лучше выбрать? Мной не решено...

          Уж если делать выбор на дороге,

          То оба эти средства для себя

          Набрал бы я, равно их полюбя...

          А при вине любовь не забываю.

                              XXVI.

          Жуан и Гайде с нежностью глядят

          И в них такое чувство отражалось,

          Все это в их любви соединялось.

          Они друг в друге счастие нашли

          И более любит уж не могли.

          И набавляло то от пресыщенья

                              XXVII.

          О, лучше, если б умерли они

          В объятиях друг друга в это время,

          Когда их ждут печали новой дни

          Весь лживый свет был создан не для них,

          Как песня Сафо, страстных и живых.

          Любовь и жизнь для них соединялись

          И души их с любовью той сливались.

          В глуши лесов они должны бы жить,

          Как соловьи, среди уединенья,

          И там весь свет порочный позабыть -

          Его разврат и гнев и заблужденья.

          И лишь орлы одни всегда

          А вороны все стаями летают

          И с жадностью на трупы нападают.

                              XXIX.

          Жуан и Гайде вместе задремали,

          Но их дремоту в этой тишине,

          Какия-то видения смущали,

          Шептала Гайде звуки смутных слов,

          Над ней неслись неведомые грезы,

          Как ветерок, качавший стебель розы,

                              XXX.

          Иль как ручей, когда играет он

          Таков был сон у Гайде... этот сон

          Всегда бывал для нас особым миром,

          Он нас своим законам подчинял

          И в сновиденьях мыслить заставлял,--

          Мы чувствовать и видеть начинали.

                              XXXI.

          Ей снилось, что прикована к скале,

          Она стоить, и волны вкруг играют

          И гибелью ей страшной угрожают:

          Они лицо уж стали заливать...

          Она не может более дышать...

          Над годовою волны заревели,

                              XXXII.

          Но вот она свободна и бежит

          По острым камням... кровь из ног сочилась...

          А впереди, - и Гайде вся дрожит,--

          Хоть с ужасом, бежать за ним она

          И разглядеть, схватить его должна,

          Но всякий раз, как руку поднимает -

          Неясный призрак быстро ускользает.

          Сон изменился вдруг. Она идет

          Пещерою... встают рядами залы

          И стены их, их полутемный свод

          Украсили роскошные кораллы.

          И слез полны пылавшие глаза.

          Когда ж с щеки слеза её спадала,

          То становилась блесткою кристалла.

                              XXXIV.

          Как пена моря бледный и холодный,

          Лежал Жуан, не раскрытая губ...

          Не бьется сердце жизнию свободной...

          Вкруг пели волны песню похорон,--

          Ей бесконечным веком показался,

          Ее пугал и все не прекращался.

                              XXXV

          Но вот она в чертах его лица

          Она глядит и видит в нем отца...

          И вот еще яснее сходство стало:

          Вот профиль тот, отцовский взгляд... Она

          В минуту ту очнулась вдруг от сна.

          Смотрел отец в то самое мгновенье.

                              XXXVI.

          Она вскочила с криком и опять

          Назад упала: счастие и горе

          Отец был жив и не погиб он в море,

          Она отца должна всегда любить,

          Но он Жуана может погубить!..

          Я Гайде в ту минуту понимаю:

                              XXXVII.

          Жуан вскочил, чтоб Гайде охранить,

          И поспешил в минуту пробужденья

          Перед пришельцем саблю обнажить,

          Тогда Ламбро с презрением сказал:

          "Сто палашей, когдаб я пожелал,

          Здесь явятся по одному лишь звуку.".

          Так опусти с безсильной саблей руку".

          Пред нам склоняясь, Гайде говорит:

          "То мой отец, Жуан, перед тобою!...

          Я чувствую, он нас с тобой простоты.

          Склонимся перед ним теперь с мольбою"

          И радости свиданья не смути.

          Казни меня, казни без сожаленья,

          Но за него прошу я снисхожденья".

                              XXXIX.

          Спокойствие светилось в строгом взоре,

          Хотя под ним он гнев порой скрывал

          И ближнему готовил смерть и горе.

          Тут к юноше он обратился вновь,

          В его лице румянец появился:

          Он умереть с оружием решился.

                              XL.

          "Твой меч отдай!" сказал ему старик.

           "Нет, никогда!" Ламбро, услыша это,

          Вдруг побледнел и в тот же самый миг

          В руке сверкнуло дуло пистолета,

          "Так пусть же кровь прольется в этот день!"

          Сказал старик и осмотрел кремень.

          Он поднял к верху дуло пистолета.

                              XLI.

          Для слуха звук взведенного курка

          Особое имеет выраженье,

          Нам целит в лоб, не зная сожаленья.

          Но привыкают люди ко всему;

          Кто выдержал три выстрела, тому

          Случается с улыбкой незаметной

                              XLII.

          И вот Ламбро навел свой пистолет.

          Еще бы миг и - здесь конец романа

          И нашего героя в мире нет.

          Отчаянно воскликнула она;

          "Пусть я умру! виновна я одна!

          Отец! ты тверд, ты враг для всех опасный:

          Узнай же твердость дочери несчастной".

          Еще сейчас была она в слезах

          И, слабая и нежная, рыдала,

          Теперь же, презирая всякий страх,

          Она удара гордо ожидала,

          Она с отца не отводила глаз,

          Но девушки решительные взгляды

          Не ждали ни прощенья, ни пощады.

                              XLIV.

          О, как они похожи друг на друга!

          У них почти одни черты лица

          И тот же взор, сверкавший жаром юга.

          Она, как он, жестоко мстить могла

          В ней кровь отца не даром клокотала;

          Она, как он, пред смертью не дрожала.

                              XLV.

          Лицом своим, осанкою она

          И нежность рук и кожи белизна

          То сходство в них обоих довершила...

          Так, вместо слез свиданья в этот миг,

          Пред любящею дочерью старик

          Вот каковы в натурах сильных страсти!..

                              XLVI.

          Отец подумал несколько, - потом

          Оружье опустил, но оставался

          Затем сказал ей: "Я не добивался

          Погибели пришельца, не желал,

          Чтоб предо мной он кровью истекал,

          Ему обиду даже я прощаю,

                              XLVII.

          "Чтоб бросил он ненужный свой клинок

          Иль с жизнию сейчас же разставался...."

          Тогда он громко свиснул в свой свисток

          В оружии от головы до ног

          Тут шайка ворвалась через порог.

          И он велел: "Сейчас его схватите

          Иль жизни непокорного лишите".

          Потом к себе привлек он быстро дочь,

          И хоть она со стоном вырывалось,

          Но ей ли силу было превозмочь?

          Змеей рука вкруг Гайде обвивалась.

          Ужь одного мечом ударил он,

          Так что плечо пирата заалело.

          Он щеку разрубил другому смело.

                              XL1X.

          Он выдержал Жуана нападенье,

          Подставив под удары свой тесак,

          И вдруг поверг его в одно мгновенье.

          Покрылся кровью павший Дон-Жуан:

          Перенося ужаснейшую муку,

          Он ранен был и в голову, и в руку.

                              L.

          Он, связанный, приподнят был с земли,

          И к берегу Жуана понесли,

          Где их суда к отплытию сбирались,

          И там он в лодке был перевезен

          К большому галиоту; скоро он

          Жуану бегство стало невозможно.

                              LI.

          Случайностями полон этот свет.

          Кто мог предвидеть случай тот несчастный,

          Красивый, гордый счастьем и прекрасный,

          Превратность жизни должен испытать

          И раненный и связанный лежать!..

          А вся беда лишь потому случилась,

                              LII.

          Но замолчу. Себя я взволновал

          Китайской нимфой слез - зеленым чаем,

          Когда его я много выпивал -

          И начинал богеа (*) черный пить...

          Жаль, что вино нам может повредить:

          В себе веселья я не замечаю,

          Когда напьюся кофе или чаю -

                              LIII.

          Без помощи твоей, родной коньяк!..

          Прелестная наяда Флегетона!

          Зачем на печень действуешь ты так

          Араком я стакан свой наполнял,

          Но он меня не редко заставлял

          С ужасной болью ночью просыпаться -

          И от него я должен отказаться.

          Мы от Жуана к Гайде перейдем.

          Жуан был жив, хоть ранен, но едва ли

          Страдал он больше Гайде о былом.

          Для Гайде нет конца её печали.

          Была неутомима и сильна,

          Чтоб броситься на новые приманки:

          Она ведь родилась от мавританки.

                              LV.

          Где разцветают пышные оливы,

          Где фрукты ароматны и пышны

          И где в цветах благоухают нивы,

          Где полночью львы грозные ревут,

          И караваны гибнут в общей груде...

          Природа там иная, как и люди.

                              LVI.

          Тот край под солнцем жгучим раскален.

          На зло и на добро, со всех сторон

          Там человек блеск солнца отражает.

          Красавицей родилась Гайде мать;

          Ея глаза привыкли отражать

          Дремавшей в ней сном льва у речки ясной.

                              LVII.

          Была нежнее Гайде создана,

          Как облака, которые в лазури

          Покамест в них не зародились бури,

          И гром молчал... мир Гайде был разбит

          И вот огонь в крови её горит.

          Он, как самум, летающий в пустыне,

                              LVIII.

          В её глазах был свержен Дон-Жуан,

          Безчувственный, израненный и пленный,

          В её глазах погибнуть мог от ран

          Все это Гайде видела в тот час...

          Потоки слез вдруг хлынули из глаз,

          Не вырываясь, Гайде зарыдала

          И на руки к отцу она упала.

          Одна из вен в ней лопнула. Бежит

          Кровь черная из уст её волною...

          Как лилия бледна, она лежит -

          Положена в постель и над больною

          Напрасно пробудить ее хотят

          Лекарствами: как будто отлетела,

          А смерть еще коснуться к ней не смела.

                              LX.

          Она лежит и пульс её ре бьется,

          Но краска не сошла с открытых губ:

          Казалось, что сейчас она проснется.

          Еще лица прекрасные черты

          И даже и под гнетом усыпленья -

          В них сохранилось жизни вдохновенье.

                              LXI.

          В ней страсть еще таилась и жила

          Но неподвижность та же в ней была,

          Как в статуе Венеры, как в страданье,

          В котором изнывал Лаокоон...

          Те статуи живут для всех времен

          Хоть в статуях не водим мы движенья.

                              LXII.

          Вот Гайде пробудилась наконец

          И жизнь ей чем-то новым показалась:

          Хоть память к ней почти не возвращалась,

          Но без сознанья ясного она

          Страданием была поражена.

          Прошедшее пред ней не возставало

                              LXIII.

          Она кругом бросала мутный взгляд,

          Но будто все ей незнакомы были;

          Не слушала она, что говорят,

          Как будто мысль чужда ей с давних пор,

          С ней заводить старались разговор,

          Но не могли прервать её молчанья,

          Лишь слышно было тихое дыханье.

          Услуг рабынь и нежности отца

          Она совсем тогда не замечала -

          И нет игры в чертах её лица...

          Ничто теперь ее не занимало.

          Но память не могли ей возвратить.

          И лишь однажды взор её прекрасный

          Сверкнул огнем: то был огонь ужасный.

                              LXV.

          Настраивать свой инструмент уныло,

          Когда же он на арфе заиграл,

          Она свой взор на нем остановила,

          Потом вдруг обернулася к стене...

          О днях, когда тираны не являлись,

          Когда рабы в цепях не пресмыкались.

                              LXVI.

          И пальцами худыми начала

          Но на любовь вдруг песня перешла

          И память в ней воскресла с силой дивной,

          Прошедшее вновь ожило опять

          И Гайде начала тогда рыдать.

          И вдруг дождем целебным разражались.

                              LXVII.

          Увы! в ней мозг был сильно потрясен.

          В безумии она с постели встала,

          Она с испугом, молча избегала.

          В молчании проводит день она,

          Как будто слов и речи лишена,

          Как будто речь давно ей неизвестна:

                              LXVIII.

          Но отблеск смысла виден в Гайде был,

          С отцом она встречаться не любила,

          Как будто он теперь ее страшил.

          От пищи и от платья каждый раз

          Отказывалась резко: черных глаз

          Сон не смыкал ни на одно мгновенье:

          К ней не слетало больше сновиденье.;

          Двенадцать дней и столько же ночей

          Безумие душой её владело,

          Но наконец потух огонь очей:

          Жизнь без мучений в вечность отлетела.

          И блеск лица прекрасного покрыл

          Мрак смертного холодного тумана...

          Так молода и умерла так рано!..

                              LXX.

          Скончалось с ней начало жизни новой

          И плод любви, который, как она,

          Закроется могилою суровой.

          Одним ударом вместе сражены,

          Роса небес напрасно к ним спадает,

          Напрасно к жизни снова призывает...

                              LXXI.

          Пирата дочь была не создана

          До старости не дожила б она.

          Вся жизнь её полна очарованья,

          Но коротка... Не долги счастья дни,

          За то прекрасны были так они!...

          На берегу, который так любила.

                              LXXII.

          Теперь тот остров пуст и дик кругом,

          Все берега печальны и унылы,

          Ламбро и милой Гайде две могилы.

          Но той могилы нам не отыскать,

          Там камня нет, чтоб мог он рассказать

          Кругом шумят лишь только волны моря.

                              LXXIII.

          Но имя Гайде в песнях не умрет,

          Ея любовь гречанкам всем известна;

          Отец был храбр, а дочь была прелестна.

          Для Гайде страсть безгрешной не была,

          Она за грех свой рано умерла...

          Любовь нам всем, дарит свои улыбки,

                              LXXIV.

          Но я на этом здесь остановлюсь"..

          К чему печали будем предаваться?...

          Безумье я описывать боюсь,

          К тому же я окончил свой рассказ...

          А между тем Жуан ждет в море нас,

          Где мы его оставили в оковах

          В толпе людей и грубых, и суровых.

          Он скован был и брошен в темный трюм.

          Когда Жуан стал приходить в сознанье,

          То понял он, услыша моря шум,

          Что в корабле везут его в изгнанье.

          В иные дни ему бы рад был он,

          Теперь же, поднимаясь из тумана,

          Сигейский мыс не радует Жуана.

                              LXXVI.

          Где в зелени избушек ряд мелькает,

          Покоится в могиле Ахиллес

          (Бриант однако это отрицает),

          А далее еще курган стоит.

          Патрокл? Аякс?... Когда б те люди жили,

          Нас и теперь давить они б любили.

                              LXXVII.

          Кругом холмы, где нет могильных плит,

          Все здесь о славе людям говорит,

          Величия полны в краю том виды.

          Большим войскам вступить здесь можно в бой.

          Но там, где я искал перед собой

          Да черепаха ползает на камне.

                              LXXVIII.

          В иных местах лачужки развелись,

          По воле бродят кони поселенца;

          Бежит взглянуть на гостя-чужеземца,

          Порою турок с четками в руках

          Перед тобой склоняется, Аллах!

          То Фригия была, но в ней - я удивлялся -

                              LXXIX.

          Здесь Дон-Жуан из трюма вышел вон

          И понял, что в плену он находился.

          Безсмысленно глядел на- волны он,

          Безсильный от потери крови, стал

          Он предлагать вопросы, но узнал

          От спутников, с ним ехавших, не много.

          Им овладела новая тревога.

          Меж пленными он скоро увидал

          Артистов итальянских: это были

          Певцы. Судьбу певцов Жуан узнал.

          В Сицилию они всей труппой плыли,

          И всех взял в плен. Антрепренер (*) был рад

          Продать певцов, совсем забыв про сцену,

          За самую умеренную цену!

(*) Собственно "Impresario" т. е. тот, который набирает труппу.

          Один певец немножко был буффон,

          И хоть его ждал рынок мусульманский,

          Но весело рассказывать стал он

          О приключеньях труппы итальянской.

          И бодрости в несчастья не терял;

          Над примадонной часто он смеялся

          И тенором, который растерялся...

                              LХХХИИ.

          "Близь берега хозяин наш проклятый

          Вдруг подал неожиданный сигнал

          И тотчас в судне подплыли пираты...

          Не заплатил им денег этот чорт,

          Но впрочем если вкус есть у султана.

          Мы кое-что добудем для кармана.

                              LXXXIII.

          "Хоть примадонна наша и стара

          Но у нея, - бывает та пора -

          Иная нота очень удавалась...

          Потом есть в труппе тенора жена,

          Без голоса, но очень не дурна:

          И у старухи графа там отбила.

                              LXXXIV.

          "Но есть, притом, танцовщицы у нас.

          Вот, например, мотовка эта Нини,

          Вот хохотунья наша Пелегрини.

          Пять сот цехинов дал ей карнавал

          И был истрачен мигом капитал...

          А на Гротеску каждый заглядится

                              LXXXV.

          "Есть фигурантки также. Среди их

          Две три; положим, милы, как картинки,

          За то другия все... всех остальных

          Тут есть одна, как пика высока,

          Могла б карьеру сделать, но дика,

          А потому танцует очень вяло

          И быстроты в её движеньях мало.

          "А о мужчинах нечего сказать.

          Ну вот хоть тот: в любом теперь серале

          Он евнуха достоин заменять:

          В нем качества такия мы узнали,

          Весь третий пол, хоть исходи весь свет,--

          И трех певцов хороших не имеет

                              LXXXVII.

          "Наш тенор потерял свой голос; бас

          Ну, он лишь только рев пускать умеет,

          Поет не в тон, без такта каждый раз

          Но примадонне нашей он родня:

          Ея рекомендацию ценя,

          Ту бестию из труппы не прогнали,

          Хотя давно ослом его считали.

          "Сэр, о себе я должен умолчать.

          Вы молоды, я вижу, но едва ли

          В незнаньи вас могу подозревать:

          Об операх наверно вы слыхали.

          Вы через год себе составьте труд -

          Отправьтесь в Луго: там для развлеченья

          Послушайте Раукеканти пенье.

                              LXXXIX.

          "Ба! я забыл совсем про баритон.

          Он малый черезчур самолюбивый, ~

          Притом необразован очень он,

          И хоть поет почти всегда фальшиво

          И годен лишь для пения баллад

          Высказывать к судьбе своей презренье:

          Он о себе отличнейшого мненья"...

                              XC.

          Здесь прерван был оратора рассказ.

          Чтобы они, - настал условный, час,--

          Свои каюты снова посетили,--

          И все они, бросая грустный взор

          На небеса и на морской простор,

          В свои каюты мрачные спустились.

                              ХСИ.

          На утро все узнали жребий свой.

          Султан велел, чтоб пленников сковали

          "

          Мужчин и женщин вместе, и держали

          Всех в заперти, пока их из хают

          На рынок межь рабами не сведут.

          Везли их всех на судне", как поклажу,

                              XCII.

          Мужчин и жен нечетное число

          Заметили при первом же осмотре,

          И всех тогда в смущенье привело:

          Тут к женщинам сопрано, как шпион,

          От общества мужчин был отрешен,

          А наш Жуан (не избежал оков он)

          С румяною вакханкой был закован"

          С Раукоканти тенор скован был.

          Они давно друг друга не терпели.

          Теперь не столько плен их возмутил,

          Как то, что их связать так близко смели.

          Они браниться стали межь собой

          И пробудилась старая в них злоба...

          Arcades ambo, то есть - плуты оба.

                              XСIV.

          Римлянка молодая из Анконы.

          Она глазами пламенными жгла,

          (К ней очень шло названье "bella donna").

          Прекрасная и гордая, она

          Всех приводить в восторг и в изумленье

          И возбуждать невольное смущенье.

                              XCV.

          Но красоту римлянки в этот раз

          Не жег его огонь прекрасных глаз

          И хоть оковы очень их сближали,

          И хоть, порой, горячая рука

          Его руки касалася слегка.

          Жуан ни на минуту не забылся.

                              XCVI.

          Не знаю я, как мог он устоять,

          Но этот факт пусть фактом остается

          Хотя не раз нам слышать приведется:

          "Тот, кто огонь в руке своей держал -

          О льдах Кавказа верно не мечтал".

          Такая роль для многих наказанье,

                              XCVIИ.

          Я много испытаний пережил

          И здесь бы в описанье их пустился.

          Но я и так упреки заслужил,

          Так пусть герой мой к берегу спешить,

          Иначе, - мой издатель говорит:

          Скорей верблюд пролезет сквозь иголку,

          Чем мой роман в семейный дом на полку.

          Ну, что жь? я, как уступчивый Поэт,

          Других певцов читать всем предлагаю:

          Вот Ариосто, Фильдинг и Смоллет,

          Хоть скромности и в них не замечаю...

          И затевать любил, порой, войну.

          Поэзия такая всех смущала.

          А ныньче нас она тревожит мало.

                              ХСИХ.

          Теперь - покой всему предпочитаю.

          Пускай шумит за нас один зоил...

          При жизни ли я славу потеряю

          И высохнет мгновенно лавр венка,

          Мне все равно - травой моя могила

          Вкруг заростет печально и уныло.

                              С.

          Столетья пережившие певцы!

          И почести и гордые венцы?

          На вашу урну смотрят величаво

          Ряды веков... Так снежный глыбы ком

          Летит и разширяется кругом.

          Но все жь он снег и будет только снегом.

                              СИ.

          Да, слава - звук, один ничтожный звук,

          Минутная забава, наслажденье.

          Для тех, кто убегает от забвенья...

          Я видел холм, где Ахиллес лежал,

          И споры оживленные слыхал

          О том, была ли Троя. Может статься,.

                              CII.

          За человеком гибнет человек.

          Жизнь давит смерть объятием суровым,

          И все, что завещал нам прошлый век,

          На все кладет печать могильный сон:

          За исключеньем нескольких имен

          Кругом нас - безъименные гробницы,

          С словами непонятными страницы,

          То место посещаю я, где пал

          Ты, Де-Фуа (*)!... Была смертельна рана...

          Ты долго для людей существовал,

          Но для тщеславья умер слишком рано!...

          Повсюду разрушенья виден след...

          Поставленный в честь битвы под Равенной,

          Зарос травой тот памятник священный.

(*) Гастон Де-Фуа. герцог Немурский, сын Людовика XII, пал в битве под Равенной в 1312 г., выиграв ее на 24 году своей жизни.

          К могиле Данта часто я хожу.

          Красивый купол прах его скрывает,

          Не редко здесь людей я нахожу:

          Толпа поэта больше почитает.

          Забудется и воин, и поэт,

          Как та для нас неведомая эра -

          До появленья славного Гомера.

                              CV.

          На нем лежит людское оскверненье.

          Его затем крестьянин осквернил,

          Чтоб показать глубокое презренье.

          И вот судьба трофеев всей земли!

          В сердцах такия лютые страданья,

          Которым нет достойного названья,

                              CVI.

          Но все же в мир еще певцы придут.

          Мы с жадностию бреемся и труд,

          Пока нас опыт горький не обманет;

          Поэзии всегда могуча власть,

          Поэзия есть тоже, что и страсть,

          Пока она не сделалася модной.

                              CVIИ.

          Так как в иных способность развилась,

          Запоминая много приключений,

          С заметками различных наблюдений

          И все, что приходилось им встречать -

          Как в зеркале, печатно выставлять,

          То против них возстать должны бы все мы,

                              CVIII.

          Я обращаюсь к вам теперь; да, к вам,

          Премудрые, лазурные созданья!

          Ваш нежный взор был приговором нам:

          "imprimatur" (*) для изданья?

          Ужель мой труд к пирожникам пойдет

          И, неизвестный миру, пропадет?

          Скажите мне: Кастальским вашим чаем

          Ужели я не буду угощаем?...

"Imprimatur", надпись на последней корректуре: "печатать".

                              СИХ.

          Иль я уже перестаю быт "львом",

          Певцом балов, буфоном всех салонов?

          Или похвал не слышу я кругом

          О, если так, я как Вордсворт скажу,

          Что в славе лоттерею нахожу,

          Что дамы в синих юбках для забавы

          Нам раздают зевки мишурной славы.

          О, "голубой, густой, прекрасный цвет"!

          О небесах один поет так пишет,--

          Я жь славлю вас, о, лэди!... Много лет

          Слыхал ужь я: чулок ваш синий

          (Цвет синий на чулках я не встречал

          А потому его не постигал)

          И также синь, как ордена подвязки...

          Но, может быть, нее это только сказки...

          Хотя меж вас не мало милых дам,

          Но годы те исчезли невозвратно,

          Когда в стихах в любви я клялся вам...

          А впрочем, мне всегда встречать приятно

          Встречать мне часто в свете суждено:

          Она - чиста, прекрасна, благородна,

          Но, к сожаленью, - очень сумасбродна.

                              CXII.

          Воздушный инструмент. Ему названье

          Особое, как помнится мне, есть (*).

          Он им хотел проверять состоянье

          Атмосферы и небес,

          О, лэди Дафна! вместо тех чудес,

          Чтобы я вам скорее начал верить.

          Позвольте вас на этот раз измерить!...

                              CXIII.

          Но возвратимся к пленным. Судно их

          У стен сераля вдруг остановилось

          И с корабля толпа людей живых

          Они не пострадали от чумы

          И между них, - увидели бы мы,--

          Черкешенки, славянки и грузинки

          Ждут щедрых покупателей на рынке,

          Вот чудная черкешенка. Она,

          С ручательством в невинности, за цену

          Высокую была там продана,

          Других красавиц требуя на смену,

          Спешили отойти покупщики;

          Черкешенка им в руки не попалась;

          Она в гарем султана назначалась.

                              CXV.

          Двенадцать негритянок. В это время

          Так в Индии продать их не могли,

          Хоть Вильберфорс все черное их племя

          Двойной ценой на рынках обложил,

          Порок законов вовсе не боится,

          И в прихотях своих не поскупится.

                              CXVI.

          А где же итальянские певцы?

          Те разбрелись в цепях во все концы,

          Те ренегатством плен свой сократили;

          А группа женщин с страхом тайным ждет,

          Кого из них старик к себе возьмет

          Оне дрожат пред будущей судьбою.

                              СXVII.

          Но эта песня кончена. Разсказ

          Из скромности я здесь перерываю

          Об участи героя обещаю

          Подробно в пятой песне рассказать.

          Желанью Музы должен я внимать

          И в пятой песне этого романа