| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песня третья. (старая орфография)
ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ.
I.
О, Муза! и так далее... Лежал
Жуан, склонясь на грудь подруги нежной;
Взор Гайде сон Жуана охранял...
Она полна любовью безмятежной,
Ей незнаком сомненья тайный яд,
Ее мечты такия не страшат,
Что от любви в ней сердце разобьется
И много горьких слез потом прольется.
II.
Любовь! зачем так вредоносна ты?
Скажи, зачем ты кипарис вплетаешь
Всегда в свои душистые цветы
И муки сердца вздохом выражаешь?
Как увядает сорванный букет,
Положенный случайно за корсет,
Так погибают многия созданья,
В объятиях любви найдя страданье.
Для женщины любовник первый мил,
Потом сама любовь ее пленяет.
Привычка в ней сменяет прежний пыл
Попробуйте вы женщину узнать:
Сперва один начнет ее пленять,
Потом нужны ей мужчины,
И верной быть нет женщине причины.
IV.
Не знаю я, кто в этом виноват,
(Одне ханжи не входят в тот разряд),
Интриги новой скоро пожелают.
Но первая любовь у них сильна -
Ей женщина всем сердцем предана,
То не однажды после изменяла.
V.
Да, ужь таков печальный, горький плод
Безумия людского и разврата:
Хоть вместе родились они когда-то.
Как уксус из вина творится, там
И от любви родился самый брак -
Напиток очень кислый, неприятный
VI.
В любви для многих, многих женщин есть
Не мало горьких, грустных сожалений:
Сначала их обманывает лесть,
Что жь остается? плакать и страдать...
Любовь себе привыкла изменять:
Прекрасной страсть в любовнике являлась,
А в муже - только слабостью казалась.
Мужья стыдятся нежность показать,
Иные скоро могут пресыщаться,
(Что, впрочем, редко) станут тосковать:
Нельзя жь всегда женою восхищаться!...
Чтоб тот союз др смерти крепок был...
Ах! грустно потерять для нас супругу
И в траур нарядить свою прислугу!...
VIII.
Свое значенье первое теряет.
Нам о любви твердит любой роман,
Но романистов брак не занимает.
Поставим ли супругу мы в вяну,
Лаура не была женой Петрарки,
Вот почему его сонеты жарки.
IX.
Героев смерть - трагедий всех конец,
История двух любящих сердец
Не вызывает дальше описанья,
Чтобы о них неправды не сказать...
К чему их в путь дальнейший провожать?
Забывши и "о Смерти и о Даме" (*).
(*) Намек за шекспировскую балладу "Death and the Lady" (Смерть и Дама).
X.
Лишь два певца воспели рай и ад
Мильтон и Данг, и оба, говорят,
В супружестве своем несчастно жили;
Но знаем мы, что Дант, как и Мильтон,
Нам рисовали копии не с жен
И с этим согласитесь, верно, все вы...
XI.
Толкуют, будто Данг изобразил
Под видом Беатриче - богословье,
И доказал - не скрою - пустословье.
Чем это мненье мог он подтвердить
И мысли Данта миру пояснить?
Нет, я признать скорее бы решился,
XII.
Женой Жуана Гайде не была,
Но в том они одни дашь виноваты:
Пусть обойдет читателя хула,
А чтоб в соблазн иных не приводить,
Я предлагаю книгу здесь закрыть:
Пусть не дочтет читатель церемонный
Историю любви их беззаконной.
Но все-таки их жизнь была ясна,
Для Гайде дни в блаженстве пролетали,
И в упоении не думала она.
Что те места отцу принадлежали.
Пока себя мы им не утомим...
Так чаще их устраивались встречи,
Пока пират крейсировал далече...
XIV.
Хоть очень многих грабил по дороге;
Ведь если б был он первый адмирал,
Из грабежа он сделал бы - налоги.
Но жизнь его умеренньй была
И скромный путник водного простора
Себе взял роль... морского прокурора.
XV.
Он, бурями задержан в море, ждал
Одну добычу он ужь потерял
В морских волнах; судов своих вожатай,
Он пленников на части разделил.
Как будто главы в книге, и спешил
" -
Был годен для продажи каждый пленный.
XVI.
Из пленников он многих с рук ужь сбыл,
Иных в Тунисе продал без печали.
За дряхлость лет его забраковали.
Богатых он для выкупа берег
И посадил их в трюме под замок.
Всех остальных сковал он без разбора:
XVII.
Он точно так товары продавал,--
Их покупать на рынках были рады,--
И только никому не уступал
Ткань, кружева, с гитарами браслет
И несколько прекрасных кастаньет.
Окончив в море подвиг свой опасный,
Он вез подарки дочери прекрасной.
С собою его животных разных вез.
Была с ним обезьяна очень злая,
Одна мартышка, меделянский пес,
И даже были с ним два попугая,
Чтоб в море не нажить от них хлопот,
Где были бури сильные не редки,
Зверей его посадил в особой клетке.
XIX.
Чтоб починить свое большое судно,
Моряк обратно к острову плывет,
Где дочь его в то время безразсудно
Гостеприимно гостя приняла...
Совсем низка, вкруг рифы выплывали,--
И пристань в лучшем месте выбирали.
XX.
И к берегу пристал тотчас пират.
Не ожидал таможенных солдат,
Которых вам бояться есть причина.
Он приказал корабль свой накренить (*)
И в поврежденном месте починить.
Носить тюки с богатым их товаром.
(*) Морской термин: положит корабль на бок.
XI.
И вот на холм спешит взойти старик,
Нам чувство старика в подобный миг
Должно быть всем хоть несколько знакомо.
В груди у нас сомнения встают:
Здоровы ль все, которые нас ждут?
И ощущеньям новым нет названья.
XXII.
Понятно, что и мужа и отца,
Когда домой пришлось им возвращаться.
За женщин вечно нужно опасаться.
(Один лишь я им верю, господа,
Хотя не льстил, ей-богу, никогда!)
Жена хитрить без мужа начинает,
XXIII.
Так, возвратясь домой, иной супруг
В нем счастия Улисса не находит.
Жена его забыть успела вдруг
Муж, возвратясь к жене своей назад,
Находит часто новых двух ребят
И даже Аргус (*) лаской не встречает,
Но сзади панталоны обрывает.
XXIV.
А холостяк вернется - то найдет,
Что вышла за муж милая невеста...
Но, иногда, супругов ссора ждет
Он может вновь ухаживать опять,
Иль полное презренье показать,
Которое, чтоб скорби дать свободу,
Он может перелить в большую оду.
Да, господа, советую я вам -
Уж если вы знакомы близко стали
С одною из замужних милых дам
(Прочнее связи сыщем мы едвали),
По опыту я знаю: вас виня,
Те дамы по четыре раза в сутки
За вами вслед пошлют презлые шутки.
XXVI.
Но мудростью на суше не гордился,
А потому, увидевши свой дом,
Восторгом непонятным оживился,
А так как метафизики не знал,
Любил он дочь и смерть её наверно
Пирата огорчила бы безмерно.
XXVII.
Он стены дома ясно видеть мог,
Вдали блестит знакомый ручеек
И слышен громкий лай его собаки.
Оружие сверкнуло вдалеке
(Там ходят все с оружием в руке),
Ужь отличать могли свободно взгляды"
XXVIII.
Таким гуляньем странным удивлен,
Отец все больше к дому приближался
Звук нечестивой скрипки раздавался.
Своим ушам не мог он доверять
И музыки такой не мог помять.
Вот барабан, вот флейта раздается
XXIX.
Он разодвинул ветви и глядит,
Стараясь подходить как можно тише:
Толпа его прислужников шумит.
И искренно веселью предались,
И в танце разбегались и неслись.
Знал хорошо старик наш удивленный:
То был пиррийский танец оживленный.
А далее гречанки в круг сошлись,--
Одна из них платком своим махала,--
Как в ожерелье, женщины сплелись
И музыка их танец оживляла.
Одна из них род танец пела в лад,
Красавицы ей хором отвечала
И с живостью восточною плясали.
XXXI.
Обедать собиралися другие.
Пред ними много было разных блюд,
Сверкали в флягах вина дорогия.
Готов шербет прохладный, - манит взгляд
И апельсин и сочная граната
Вкруг проливали соки аромата.
XXXII.
Толпа детей вкруг белого козла
А он стоит, не делая им зла,
И голову торжественно склоняет.
Он пищу принимал из детских рук,
Иль наклонял рога, как будто вдруг
И покорялся вновь его рученке.
XXXIII.
Их строгий профиль, пышный их наряд,
Их личики, как спелые гранаты,
И блеск очей, сверкавших как агаты,
Невинность их, которая дивит,
Все это представляло чудный вид,
И, право, жаль, что скоро эти дети,
ХХXIV.
Вот карлик-шут сидящим старикам
Волшебные легенды вспоминает
О многих кладах, скрытых по горам,
Он учит их недуги исцелять,
Он о колдуньях начал толковать,
Как те мужей в животных превращали
(Но сказку ту и в жизни мы встречали).
Все искренно забавам отдались.
Вкруг раздаются музыка и сказки,
И вина благовонные лились
И женщины кружились в страстной пляске.
Он к мотовству, к расходам не привык,
Считая худшим злом людской породы
Все лишния затраты и расходы.
XXXVI.
Беда его повсюду ожидает
И, может быть, на весь печальный век
Ему день счастья только выпадает.
Нас радость дразнит лишь издалека
Пират на пир упал вдруг для скандала,
Как на огонь сырое одеяло.
XXXVII.
Пират привык не много говорить;
(Мужчин-же он привык мечем дивить),
От всех скрывал на остров возвращенье
Что он был тут, еще никто не знал,
И долго он невидимый стоял,
Увидя праздник этот оживленный.
XXXVIII.
Не ведал он (как люди могут лгать!),
Что здесь его погибшим все считали
И трауром печальным поминали;
Теперь же траур кончили они
И началися праздники в те дни.
На щечках Гайде слезы осушила
XXXIX.
Вот почему был слышен всюду звук
Веселых песен, музыки игривой
И без забот толпа ленивых слуг
Хотя старик гостеприимен был,
Но пир такой пирата возмутил...
И как всем ловко Гайде управляла
Хоть... часа у любви не отнимала!..
Здесь, может быть, подумаете вы,
Что впал старик тотчас в ожесточенье,
Что не сносить прислуге головы,
И ждет их казнь за это преступленье,--
И от пиров подобным отъучить -
Что, наконец, при зрелище разврата
Проснутся страсти дикия пирата.
XLI.
Хоть предан был убийствам и разбою;
Как царедворец, к лести он привык
И мастерски умел владеть собою,
Что думал он - никто не мог узнать,
То был джентльмен отличного закала
И общество в нем много потеряло.
XLII.
К одной из групп он тихо подошел,
Которого по близости нашел,
И страшною улыбкой улыбнулся.
Потом спросил: зачем здесь пир у вас?
Но пьяный грек, не поднимая глаз,
Стал лить вино из полного кувшина.
XLIIL
И не глядя, - он был ужь очень пьян,
Через плечо напиток предлагая,
"Хочу я пить! вот влага дорогая!..."
- "Старик наш умер, ты ему скажи",
Кричит другой: "мы слуги - госпожи";
- "Как госпожи? вот это очень ново!
"
XLIV.
То были пришлецы, а потому
И не узнали грозного пирата.
Негодованье трудно скрыт ему
Но он движенье внутреннее скрыл
И рассказать с улыбкою просил
Об имени их нового владыки,
Которого щедроты так велики.
- "Кто он, откуда - я не разберу",
Сказал один: "мне, впрочем, нет и дела,
Здесь есть каплун, зажаренный в жиру,
И есть вино: здесь пью и ем я смело.
То обратись к соседу - мой сосед
На все вопросы тотчас отвечает
И день и ночь без умолку болтает".
XLVI.
Он показал такое воспитанье,
Что и французам даже был бы рад
Его в пример поставить, в назиданье,
Он перенес фамилиарность слуг,
И вытерпел, как наглые обжоры
Цинически вели с ним разговоры.
XLVII.
В том, кто привык всегда повелевать
Кто мог казнить иль в цепи заковать,
Подобные манеры и терпенье
Бывает странно видеть нам всегда,
Но в мире есть такие господа.
"
Тот, как и Гвельфы, властвовать посмеет.
XLVIII.
Он иногда не сдерживал свой гнев,
Но в важном деле он не торопился,
Иль как удав, когда он притаился.
Он усмирять умел свой первый пыл;
Утихнет гнев - он жертвы не казнил,
Но страшно было грозное молчанье,
XLIX.
Распрашивать он больше не желал
И к дому шел тропинкой потаенной.
Никто его пока не замечал:
Решился ли он Гайде обвинять -
Об этом не могу я вам сказать;
Но этот траур с праздником нежданным
Ему тогда казался очень странным.
Когда б стряхнув с себя оковы сна
(Не дай лишь Бог!), все мертвецы возстали,
Положим, хот супруг или жена,
Они бы много горя испытали
Чем новые страдания терпеть.
Все жены вновь заплакали бы, если б
Забытые супруги их воскресли.
LI.
Для человека нет сильней мученья.
Когда он убедиться должен в том,
Что меж своих он встретит отверженье,
Что прежний кров ему гробницей стал,
Той скорби бесконечной и глубокой
Понять не может путник одинокой.
LII.
Он в дом вошел, уже как в чуждый дом,
С тоскою оглянулся он кругом:
Его приветом ласки не встречали.
Здесь без забот жил долго так старик
И сердце истощенное привык
Где он следил за детскою игрою.
LIII.
Характером он странным обладал.
Приятный в обращеньи, с диким нравом,
Не отдавал всего себя забавам
И, может быть, на этом свете он
Для лучшого удела был рожден
Но сын страны свободной лишь когда-то
LIV.
Страсть властвовать, забыв про целый свет,
Испорченность, корыстолюбья виды,
Опасности от самых ранних лет
Ряд страшных сцен, где кровь людей тепла -
Умели в нем раздут все искры зла,:
Он безпощаден стал в кровавой сече
И с ним враги везде бежали встречи.
Но предков дух порой в нем говорил,--
Тот героизм, забытый в нашем веке,
Когда рвались в избытке мощных сил
За золотым руном в Колхиду греки.
В родном краю для славы путь закрыт,
И проклиная свет и униженье,
Он начал жить для злобы и для мщенья.
LVI.
То климата чудесного влиянье,--
Невольно, может быт, но он любил
И чувствовал в прекрасном обаяние.
Он наслаждаться музыкою мог;
Манил к себе цветок благоуханный,
И грусть тогда сменял покой желанный.
LVII.
Но вся любовь пирате перешла
В нем нежность возбуждать еще могла
Среди убийств и криков злодеянья.
Одну ее он мог еще любить,
Но еслиб дочь вдруг перестала жить,
И навсегда в Циклопа обратился.
LVIII.
Злость тигрицы неистово-сильна,
Когда ее детеныша лишают;
Межь скал подводных судна погибают.
Подобный гнев, хотя и силен он,
Минует скоро, битвой утомлен,
Но гнев людей, неведавших боязни,
LIX.
Смотреть невыносимо иногда,
Как дети нашу власть с себя свергали;
Мы их хранили многие года,
И вдруг на склоне поздних наших лет,
Когда уже в нас силы прежней нет,--
Они бегут, как будто бы в испуге,
А нам остались... старости недуги.
А между тем, в семье прекрасно жить
(Лишь только б дети спать нам не мешали),
Где мать детей могла сама вскормить
(Хоть многия из дам за то страдали)...
(Для каждого та сцена дорога)...
Сияет нам в семье прекрасной этой,
Как гинея межь мелкою монетой.
LXI.
День потухал и небо потемнело.
Межь тем с Жуаном Гайде за столом,
Прекрасная и гордая, сидела.
Роскошный стол весь яствами покрыт,--
Повсюду золотые украшенья,
Коралл и драгоценные каменья.
LXII.
Является обед из сотни блюд.
Им рыбу с сладким мясом подают,
И наконец шербет благоуханный
Из сока винограда и гранат,
Где через корку выжат аромат,
И в знойный день невольно освежает.
LXIII.
Напиток тот играет в хрустале,
Межь фруктами восточными сверкая,
Был подаваем в чашках из Китая.
Чтоб рук себе никто обжечь не мог -
На блюдцах был широкий ободок.
С корицей кофе смешан был искусно,
LXIV.
Из бархата обои на стенах
С квадратами тонов разнообразных,
С букетами и в полковых цветах,
Персидскими словами испещрен
Их голубей и нежно-тканый фон.
Начертаны на нем для поученья
Восточных моралистов изреченья.
Те надписи писались по стенам
Всем в роде увещанья иль совета,
О суете напоминая нам,
Как черепа Мемфисского банкета.
Ужасный приговор своей стране.
Но пусть мудрец моралью нас пугает,
А наслажденье мир весь увлекает.
LXVI.
Исчезнувший еще при жизни гений,
Упорный методист или аскет,
Уставший от прошедших наслаждений -
Нам могут всем примером послужить
Что вина и любовь нас разрушают,
Как пышный стол, где яства нас пленяют.
LXVII.
Атласный и пурпуровый ковер
И в комнате во весь её простор
Стояли три роскошные дивана,
Подушки алый бархат покрывал,
На них искусно вышитый блистал
По бархату в лучах сверкавших тканый.
LXVIII.
Везде хрусталь и мрамор и фарфор,
Вкруг вазы драгоценные блестели,
На них лежали кошки и газели.
За ними - негры, карлики, - весь сброд"
Который унижением живет, -
Как на базаре, в комнате толпился
LXIX.
Повсюду поднимались зеркала,
В изящных украшеньях, с позолотой;
Вилась резьба вкруг каждого стола;
И перламутр, и черепахи кость.
А на столах нашел бы каждый гость,
Куда бы ни взглянул, в большом избытке
И кушанья, и разные напитки.
Костюм на Гайде пышен и богат.
Она в наряде палевого цвета,
На грудь её, где был жемчужин ряд.
Сорочка ярко-пестрая надета;
Обхватывал её прекрасный стан,
И грудь её под тонкой пеленою
Могла сравниться с двойственной волною.
LXXI.
Из золота ей руки обвивали,
Но в них свободно двигалась рука:
Ей мягкие браслеты не мешали.
По воле их могла она сжимать
Под украшеньем чистого металла
Едва ли тело лучшее блистало...
LXXII.
И обвивался обручь золотой
И в волосах, спадающих волной.
Сверкали драгоценные каменья.
Ея вуаль прозрачная, как;мгла,
Жемчужной ниткой связана была,
И формы благородные скрывали.
LXXIII.
А кудри, как альпийский водопад,
Окрашенный поутру ярким светом,
Она б могла в каскаде пышном этом
Вся спрятаться, но сетка волосам
Разсыпаться мешала по плечам,
Хотя они на волю порывались;
LXXIV.
Вкруг Гайде воздух был совсем иной,
Когда она кругом бросала взгляды.
Они сверкали южною весной,
Она Психеей чистою была
И помыслы греховные гнала,
И каждый мог, в красавицу влюбленный,
Упасть пред ней коленопреклоненный.
Ея ресницы, темные, как ночь,
Окрашены (таков обычай края),
Но краска не могла их превозмочь,--
И из-под них глаза глядят сверкая.
(То модой завещалось в тех местах),
Но и без краски ногти эти были
И розовы, и нежностью дивили.
LXXVI.
Она в румяной краске не нуждалась,
Как день, едва проснувшийся от сна,
Когда варя на небе загоралась.
Видением она явилась в мир...
"Лилею красить есть ли нам охота?
Для золота нужна ли позолота?"
LXXVIL
Был в черной шали с золотом Жуан
Из-под нея, как звезды сквозь туман,
Сверкали драгоценности. Атласный
Тюрбан на голове его лежит,
1 в нем султан качался дрожит,
И кроткое сиянье проливает.
LХXVIII.
Их забавляли карлики в тот час,
Невольниц пляска, евнухи... При этом
Их развлекал. Стихами и сюжетом
С успехом он владеть не редко мог
И не однажды пользу ужь извлек,
По милости своей певучей лиры,
LXXIX.
На прошлое он в песнях клеветал,
Он старину бранил без снисхожденья,
И... анти-якобинцем новым стал,
Он в песнях независим прежде был,
Но прежним убежденьям изменил
И, выгодным считая слово лести,
Стал воспевать пашу с султаном вместе.
Превратности судьбы он испытал
И, привыкая всюду увиваться,
Смотря по обстоятельствам, считал
Он долгом непременным изменяться.
Умел он нагло лгать... Надежда есть,
Что он получит некогда от света
Все почести венчанного поэта.
LXXXI.
Затрогивать всеобщее вниманье
И в этом наслажденье находил...
Кто не желал из нас рукоплесканья?..
Но продолжать я должен свой рассказ.
На пиршестве островитян влюбленных
Средь диких мест, отвсюду отдаленных.
LXXXII.
Поэт их был хотя и временщик,
Он к похвалам в компании привык.
И хоть не всем вполне понятны были
Его слова и спичи, но толпа
В вражде и в восхищении слепа.
И одобренье плеском выражала.
LXXXIII.
Теперь попав в иной хороший круг
И вспоминая прожитые годы,
Своим речам дать более свободы.
Себя ему хотелось, может быть,
За долгое лганье вознаградить.
Он знал, что петь здесь можно что угодно
LXXXIV.
Он видел много наций и людей
Различных состояний, убежденья,
Различных каст, сословий и идей,
Приличным словом встретить иногда.
Девиз его - на многие года,
Везде им соблюдаемый и всю;
"С римлянином по римски жить я буду".
И потому-то в обществе умел
Выдерживать отлично такт похвальный:
Где можно было, - "Ça ira" (*) он пел,
А где нельзя - там гимн национальный.
Он с Музой пел на разные лады.
Ведь были жь скачки Пиндаром воспеты!..
И он мог петь, как многие поэты...
(*) Известная французская песня.
Во Франции - он песню бы сказал,
Межь англичан - старинное преданье,
В Испании - балладу написал,
В Германии он, Гёте в подражание,
В Италии - чтоб возбудить вниманье,--
Он тречентистам (*) в песнях подражал,
А в Греции пропел бы песнь свободе,
И песня та была в таком бы роде:
1.
Берега Эллады встали!
Голос Сафо там звучал,
Там искусства процветали,
А теперь лишь солнце лета
Льет на вас потоки света.
2.
На другом конце земли
Ваш Гомер с Анакреоном
Славу вечную нашли.
Вся земля их славить рада,
Но молчит одна Эллада...
Марафон стоит межь скал,
Как маяк наш путеводный.
Так о Греции свободной
Не однажды я мечтал.
Вечно ль быть всем нам рабами?
4.
Царь один смотрел с скалы:
Корабли кругом мелькали,
Словно грозные орлы;
Но день ясный ночь сменила -
Где жь могучей рати сила?
5.
Гимн героев не несется,
С прежней силою не бьется
Героическая грудь.
Так могу ли в этом мире
6.
Но забуду ли когда,
Что весь край в цепях страдает?
Все лицо мое пылает
Нам остались в наказанье
Стыд за греков и рыданья.
7.
Льем не кровь мы - капли слез.
Хоть бы три, хоть три спартанца
Между греками нашлось...
Только встаньте из могилы -
Воскресим мы Фермопилы.
Жду ответа мертвецов.
Чу! ответ их раздается:
"Пусть хоть грек один проснется -
Мы придем со всех концов"
"
Но живые - ни полслова.
9.
Так, постыла вам война -
Меч врагам предоставляйте
В кубки красного вина...
Что жь? откликнулись все живо
Звукам гнусного призыва.
10.
Вы пиррийской пляске рады,
Но скажи, народ Эллады,
Где с своей фалангой Пирр?
В рабстве нет для вас печалей,
11.
Пейте жь вина. Воля - сон,
Нет к прошедшему возврата!...
Пел вино Анакреон,
Поликрат наш был таран,
Но тиран не с чуждых стран.
12.
Деспот наш - был друг свободы,
Мир таким тиранам рад
В старину и в наши годы.
Пусть с цепями к нам придет
Хоть еще такой деспот!...
Пейте жь сладкое вино!
Может быть, найдутся люди
И не умерло в их груди
Мщенье, спавшее давно.
Может вспыхнуть в гражданине.
14.
Ждете вы - вас галл снасет?
Нет, его не поджидайте.
Вы на собственный народ,
Но турецкой власти сила
Грозный щит ваш надломила.
15.
Под веселые напевы
Пляшут греческия девы,
Но в глазах от слез темно:
Вскормят груди дев прекрасных
16.
Нет, один к морским волнам
Я пойду с своей кручиной,
Кончу песней лебединой
Рабский край я презираю,
На пол кубок свой бросаю.
LXXXVII.
Так пел иль стал бы петь наш ново-грек;
В своих стихах, но в наш холодный век
И хуже песни могут раздаваться.
Но в песне той есть чувства легкий след,
А чувствами и действует поэт
Знакомы все цвета для них на свете.
LXXXVIII.
Но слово - это двигатель земли.
Напишется одно лишь только слово
И в мире все твердить его готово...
Да, несколько рядов ничтожных строк
На свете существуют долгий срок:
Один клочек какой нибудь страницы
LXXXIX.
А кто писал те строки - стерся в прах,
Как целый край, где прежде он родился...
Когда жь случайно встретим на полях
Мы имя то, иль на плите найдем
Одно воспоминание о нем -
То это имя станет непременно
Грядущему потомству драгоценно.
Для многих слава только лишь смешна,
Как звук пустой, иллюзии движенье,
От случая родится в мир она.
Гомеру Троя столько ж, без сомненья,
А Марльборо? Мир сердцем был бы чист,
Его забыв, когда его деянья
Не изложил бы Кокс в своем сказанье.
ХСИ.
Поэт немного скучный, но прекрасный,
Умеренным во всем являлся он;
Когда жь Джонсон взялся за труд опасный -
Составить биографию о нем,
Что от него жена его страдала
И, наконец, из дома убежала.
ХСИИ.
Конечно,всем нам любопытно знать,
Что Бакон взятки мог отлично брать,--
Но что жь поймем мы по таким примерам?
Хоть истина историку нужна,
Но в случаях таких едваль она
И что нибудь к их славе прибавляет.
ХСИИИ.
Но ведь таких, как Саути иль ты,
Вордсворт, - ужь нет теперь... Вордсворт когда-то,
Писал поэмы слогом демократа.
А тот, Кольридж, еще до тех времен,
Когда аристократом не был он
И не мечтал в журнале о подписке.
XCIV.
Теперь позорны эти имена,
Как образцы измены и обмана,
И презирает целая страна
Вордсворта видел я последний том
Ужасной толщины, и каюсь в том:
Скучней поэмы в мире я не видел
И от души ее возненавидел.
Вордсворт и Анна Сауткот (*)
Твореньями ужасными своими
Не поражают более народ,
И только услаждаться может ими
Все думали - от них родится бог,
А тут беда была совсем иная;
Двух старых дев раздула водяная.
(*) Женщина-фанатик и интриганка, выдававшая себя за мать Мессии: она имела около двух сот последователей и находила людей, которых дурачила до самой своей смерти - в 1814 году.
Но... здесь я откровенно сознаюсь,
Что я рассказ нередко прерываю,
С читателем надолго разстаюсь
И сам с собой невольно разсуждаю.
В себе признать такой большой порок.
Я сознаюсь, что эти отступленья
По истине - большое преступленье.
XCVII.
"Longueurs", как у французов говорят,
(У вас, положим нет такого слова,
За то у нас поэм есть целый ряд,
Где слову объяснение готово)
Читателю наскучат наконец,
Приливом и отливом страшной скуки
Заставит опустить невольно руки.
ХСVIII.
Мы знаем, что "Гомер, порою, спал" (*),
(Он нас всегда любезностью смущал)
И вкруг озер с "Извощиком" (**) блуждает,
Вот в "лодку" он садится, чтобы плыть...
По воздуху... Потом спешит спросить
"челнок", и плавает в просторе
Своей слюны, вдруг обращенной в море.
(*) Сны Горация.
(**) Вордсворт издал в 1819 г., поэму под названием "Benjamin Waggoner", Веньямин-извощик. Что касается до лодки и то это намеки на одно место из другой его поэмы "Peler Bell".
XCIX.
Но если так желает он парить
И для себя Пегаса на поймает,--
"Извощик", может быть,
Иль пусть дракона в путь он оседлает.
Но так как шею может он сломать,
А на луну желанье есть слетать,
То отчего не сядет в шар воздушный,
C.
О, Попе тень! О, Драйден!... В наши дни
Являются подобные творенья,
И носятся над бездною они
Их авторы вас смеют оскорблять,
И над могилой вашею свистать,
Лишь завистью безчестною объяты,
Решаются лжецы и ренегаты!...
И так - вперед. Пир кончился. Ушли
Рабы и карлы; танцы прекратились,
Затихли песни звонкия вдали
И музыканты тихо удалились,
Любуяся на розовый закат...
Ave Maria! всюду во вселенной
Тебя достоин этот час священный.
CII.
Благословен тот климат, где когда-то
Приход его я чувствовал не раз
В прелестный миг вечерняго заката.
Вдали на башне колокол звучал
Тумана волны в воздухе стояли
И только листья тихо трепетали.
CIII.
Ave Maria! это час любви!..
Ave Maria! нас благослови:
Мы просим твоего благословленья.
Ave Maria! Дивные черты!
Они полны нездешней красоты!..
Мы видим отражение святыни.
CIV.
В памфлетах безъименных стороной
Корят меня в безбожьи казуисты,
Посмотрим, чьи молитвы будут чисты...
Алтарь мой - небо, солнце, лоно вод,
Земля, эфир и все, что создал Тот,
Кто дал мае на земле существованье,
CV.
Вечерняго заката дивный час!
На берегу, в густых лесах Равенны
Встречал его с восторгом я не раз...
Те милые, зеленые леса:
Боккаччио воспел их чудеса...
Я в сумерки любил в них углубляться
И тишиной вечерней наслаждаться...
В лесу кругом молчание царит,
Лишь пение кузнечиков несется,
Мой конь в траве подковами звучит,
Да благовест сквозь ветви раздается...
"Охотник-привиденье"... стороной
Красавицы мелькают... (*) тени эти
Как будто проносились в полу-свете.
(*) Намеки один эпизод из поэмы Драйдема: "Theodor and Honoria".
О, Геспер! ты покой приносишь нам,
Усталому ты теплый кров находишь
И пищу всем голодным беднякам
И к юной птичке мать её приводишь.
И мы склоняем голову ко сну...
Успокоение под кровлю посылаешь
И к матери ребенка возвращаешь.
CVIII.
Когда они в чужом краю скитались;
Иной его приветствовать любил,
Лишь звуки с колокольни раздавались,
И словно плакать тихо начинал,
Увы! все то, что в мире умирает,
Хоть в ком нибудь да слезы вызывает.
СИХ.
Когда казнен судьбою был Нерон,
И Рим рукоплескал со всех, сторон,
Приветствуя свое освобожденье -
То неизвестный друг принес цветы,
Чтоб увенчать могильные плиты:
Тирану за минуту снисхожденья.
СХ.
Но я опять рассказ свой позабыл -
И мне не кстати вдруг пришла охота
Припоминать Нерона для чего-то.
Мне изменило творчество - и я -
(Сказали бы кэмбриджские друзья) (*)
Стал "ложкой деревянной": то названье
(*) Т. е. студенты кэмбриджского университета.
CXI.
Я сознаюсь: нет толку в болтовне,--
Чтоб набежать теперь такой напасти,
Разрезать эту песню на две части.
Ведь в том меня никто не уличит,
А уличать, - какой же в этом стыд?
Сам Аристотель был того же мненья