| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Дон-Жуан. Песня третья.
ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ.
I.
О, Муза! и такъ далее... Лежалъ
Жуанъ, склонясь на грудь подруги нежной;
Взоръ Гайде сонъ Жуана охранялъ...
Она полна любовью безмятежной,
Ей незнакомъ сомненья тайный ядъ,
Ее мечты такiя не страшатъ,
Что отъ любви въ ней сердце разобьется
И много горькихъ слезъ потомъ прольется.
II.
Любовь! зачемъ такъ вредоносна ты?
Скажи, зачемъ ты кипарисъ вплетаешь
Всегда въ свои душистые цветы
И муки сердца вздохомъ выражаешь?
Какъ увядаетъ сорванный букетъ,
Положенный случайно за корсетъ,
Такъ погибаютъ многiя созданья,
Въ объятiяхъ любви найдя страданье.
Для женщины любовникъ первый милъ,
Потомъ сама любовь ее пленяетъ.
Привычка въ ней сменяетъ прежнiй пылъ
И безконечно ей надоедаетъ.
Попробуйте вы женщину узнать:
Сперва одинъ начнетъ ее пленять,
Потомъ нужны ей многiе мужчины,
И верной быть нетъ женщине причины.
IV.
Не знаю я, кто въ этомъ виноватъ,
Но женщины, когда имъ изменяютъ,
(Одне ханжи не входятъ въ тотъ разрядъ),
Интриги новой скоро пожелаютъ.
Но первая любовь у нихъ сильна -
А если разъ она ее узнала,
То не однажды после изменяла.
V.
Да, ужь таковъ печальный, горькiй плодъ
Безумiя людскаго и разврата:
Любовь съ замужствомъ въ дружбе не живетъ,
Хоть вместе родились они когда-то.
Какъ уксусъ изъ вина творится, тамъ
И отъ любви родился самый бракъ -
Напитокъ очень кислый, непрiятный
И потерявшiй запахъ ароматный.
VI.
Въ любви для многихъ, многихъ женщинъ есть
Не мало горькихъ, грустныхъ сожаленiй:
Сначала ихъ обманываетъ лесть,
А въ будущемъ готовитъ рядъ мученiй.
Что жь остается? плакать и страдать...
Любовь себе привыкла изменять:
Прекрасной страсть въ любовнике являлась,
VII.
Мужья стыдятся нежность показать,
Иные скоро могутъ пресыщаться,
(Что, впрочемъ, редко) станутъ тосковать:
Нельзя жь всегда женою восхищаться!...
А между темъ имъ бракъ постановилъ,
Чтобъ тотъ союзъ др смерти крепокъ былъ...
Ахъ! грустно потерять для насъ супругу
И въ трауръ нарядить свою прислугу!...
VIII.
Любовь въ домашней жизни, какъ обманъ,
Свое значенье первое теряетъ.
Намъ о любви твердитъ любой романъ,
Но романистовъ бракъ не занимаетъ.
Поставимъ ли супругу мы въ вяну,
Когда надуетъ онъ свою жену?
Лаура не была женой Петрарки,
Вотъ почему его сонеты жарки.
IX.
Счастливый бракъ - комедiй окончанье.
Исторiя двухъ любящихъ сердецъ
Не вызываетъ дальше описанья,
Чтобы о нихъ неправды не сказать...
Къ чему ихъ въ путь дальнейшiй провожать?
Нетъ, отдохнемъ на пятомъ акте въ драме,
Забывши и "о Смерти и о Даме" (*).
(*) Намекъ за шекспировскую балладу "Death and the Lady" (Смерть и Дама).
X.
Лишь два певца воспели рай и адъ
(Иль иначе - замужство). Это были
Мильтонъ и Дангъ, и оба, говорятъ,
Въ супружестве своемъ несчастно жили;
Но знаемъ мы, что Дантъ, какъ и Мильтонъ,
Намъ рисовали копiи не съ женъ
Въ чертахъ какъ Беатриче, такъ и Евы,
И съ этимъ согласитесь, верно, все вы...
XI.
Толкуютъ, будто Дангъ изобразилъ
Но комментаторъ сильно погрешилъ
И доказалъ - не скрою - пустословье.
Чемъ это мненье могъ онъ подтвердить
И мысли Данта мiру пояснить?
Нетъ, я признать скорее бы решился,
Что въ песняхъ математикъ въ немъ явился.
XII.
Женой Жуана Гайде не была,
Но въ томъ они одни дашь виноваты:
Пусть обойдетъ читателя хула,
Что у пеня герои не женаты,
А чтобъ въ соблазнъ иныхъ не приводить,
Я предлагаю книгу здесь закрыть:
Пусть не дочтетъ читатель церемонный
Исторiю любви ихъ беззаконной.
XIII.
Но все-таки ихъ жизнь была ясна,
Для Гайде дни въ блаженстве пролетали,
И въ упоенiи не думала она.
Отъ наслажденья мы не убежимъ,
Пока себя мы имъ не утомимъ...
Такъ чаще ихъ устраивались встречи,
Пока пиратъ крейсировалъ далече...
XIV.
Онъ промысломъ своимъ не удивлялъ,
Хоть очень многихъ грабилъ по дороге;
Ведь если бъ былъ онъ первый адмиралъ,
Изъ грабежа онъ сделалъ бы - налоги.
Но жизнь его умеренньй была
Среди заботъ морскаго ремесла,
И скромный путникъ воднаго простора
Себе взялъ роль... морскаго прокурора.
XV.
Онъ, бурями задержанъ въ море, ждалъ
Себе добычи важной и богатой.
Одну добычу онъ ужь потерялъ
Въ морскихъ волнахъ; судовъ своихъ вожатай,
Онъ пленниковъ на части разделилъ.
Ихъ заковать: товаръ тотъ очень пенный" -
Былъ годенъ для продажи каждый пленный.
XVI.
Изъ пленниковъ онъ многихъ съ рукъ ужь сбылъ,
Иныхъ въ Тунисе продалъ безъ печали.
Одинъ старикъ лишь въ море сброшенъ былъ:
За дряхлость летъ его забраковали.
Богатыхъ онъ для выкупа берегъ
И посадилъ ихъ въ трюме подъ замокъ.
Знакомый бей купить ихъ долженъ скоро.
XVII.
Онъ точно такъ товары продавалъ,--
Ихъ покупать на рынкахъ были рады,--
Онъ женскiе различные наряды,
Ткань, кружева, съ гитарами браслетъ
И несколько прекрасныхъ кастаньетъ.
Окончивъ въ море подвигъ свой опасный,
XVIII.
Съ собою его животныхъ разныхъ везъ.
Была съ нимъ обезьяна очень злая,
Одна мартышка, меделянскiй песъ,
И, наконецъ, персидскiй важный котъ.
Чтобъ въ море не нажить отъ нихъ хлопотъ,
Где были бури сильныя не редки,
Зверей его посадилъ въ особой клетке.
И такъ, окончивъ долгiй свой походъ,
Чтобъ починить свое большое судно,
Морякъ обратно къ острову плыветъ,
Где дочь его въ то время безразсудно
Часть берега съ той стороны была
Совсемъ низка, вкругъ рифы выплывали,--
И пристань въ лучшемъ месте выбирали.
XX.
Онъ не боялся встретить каравтина,
Не ожидалъ таможенныхъ солдатъ,
Которыхъ вамъ бояться есть причина.
Онъ приказалъ корабль свой накренить (*)
И сотни слугъ по слову стали съ жаромъ
Носить тюки съ богатымъ ихъ товаромъ.
(*) Морской терминъ: положитъ корабль на бокъ.
XI.
Откуда могъ увидеть стены дома...
Намъ чувство старика въ подобный мигъ
Должно быть всемъ хоть несколько знакомо.
Въ груди у насъ сомненiя встаютъ:
Въ насъ оживаютъ все воспоминанья...
И ощущеньямъ новымъ нетъ названья.
XXII.
Понятно, что и мужа и отца,
Сомненiя тревожатъ безъ конца:
За женщинъ вечно нужно опасаться.
(Одинъ лишь я имъ верю, господа,
Хотя не льстилъ, ей-богу, никогда!)
А дочь, порой, съ лакеемъ убегаетъ.
XXIII.
Такъ, возвратясь домой, иной супругъ
Въ немъ счастiя Улисса не находитъ.
И новаго поклонника заводитъ.
Мужъ, возвратясь къ жене своей назадъ,
Находитъ часто новыхъ двухъ ребятъ
И даже Аргусъ (*) лаской не встречаетъ,
(*) Аргусъ, собака Улисса, вздыхаетъ, узнавъ своего господина. (Одиссея, XVII).
XXIV.
А холостякъ вернется - то найдетъ,
Что вышла за мужъ милая невеста...
И волокитство будетъ тутъ у места.
Онъ можетъ вновь ухаживать опять,
Иль полное презренье показать,
Которое, чтобъ скорби дать свободу,
XXV.
Да, господа, советую я вамъ -
Ужъ если вы знакомы близко стали
Съ одною изъ замужнихъ милыхъ дамъ
То путешествiй бойтесь, какъ огня.
По опыту я знаю: васъ виня,
Те дамы по четыре раза въ сутки
За вами вследъ пошлютъ презлыя шутки.
Старикъ Ламбро лишь съ моремъ былъ знакомъ.
Но мудростью на суше не гордился,
А потому, увидевши свой домъ,
Восторгомъ непонятнымъ оживился,
То радости своей не разбиралъ.
Любилъ онъ дочь и смерть ея наверно
Пирата огорчила бы безмерно.
XXVII.
Зеленый саде онъ виделъ въ полу-мраке,
Вдали блеститъ знакомый ручеекъ
И слышенъ громкiй лай его собаки.
Оружiе сверкнуло вдалеке
И яркiе, какъ бабочка, наряды
Ужь отличать могли свободно взгляды"
XXVIII.
Такимъ гуляньемъ страннымъ удивленъ,
И ясно наконецъ услышалъ онъ:
Звукъ нечестивой скрипки раздавался.
Своимъ ушамъ не могъ онъ доверять
И музыки такой не могъ помять.
И звонкiй смехъ но воздуху несется.
XXIX.
Онъ разодвинулъ ветви и глядитъ,
Стараясь подходить какъ можно тише:
Они кружились быстро, какъ дервиши,
И искренно веселью предались,
И въ танце разбегались и неслись.
Зналъ хорошо старикъ нашъ удивленный:
XXX.
А далее гречанки въ кругъ сошлись,--
Одна изъ нихъ платкомъ своимъ махала,--
Какъ въ ожерелье, женщины сплелись
По шее ихъ спадалъ кудрей каскадъ.
Одна изъ нихъ родъ танецъ пела въ ладъ,
Красавицы ей хоромъ отвечала
И съ живостью восточною плясали.
Сложивши на крестъ ноги важно тутъ,
Обедать собиралися другiе.
Предъ ними много было разныхъ блюдъ,
Сверкали въ флягахъ вина дорогiя.
Кистями крупный, спелый виноградъ,
И апельсинъ и сочная граната
Вкругъ проливали соки аромата.
XXXII.
Его рога цветами обвиваетъ,
А онъ стоитъ, не делая имъ зла,
И голову торжественно склоняетъ.
Онъ пищу принималъ изъ детскихъ рукъ,
Испытывалъ онъ мужество въ ребенке,
И покорялся вновь его рученке.
XXXIII.
Ихъ строгiй профиль, пышный ихъ нарядъ,
Ихъ локоны и оживленный взглядъ,
И блескъ очей, сверкавшихъ какъ агаты,
Невинность ихъ, которая дивитъ,
Все это представляло чудный видъ,
Какъ все другiе, выростутъ на свете.
ХХXIV.
Вотъ карликъ-шутъ сидящимъ старикамъ
Волшебныя легенды вспоминаетъ
Арабскiя остроты повторяетъ.
Онъ учитъ ихъ недуги исцелять,
Онъ о колдуньяхъ началъ толковать,
Какъ те мужей въ животныхъ превращали
XXXV.
Все искренно забавамъ отдались.
Вкругъ раздаются музыка и сказки,
И вина благовонныя лились
Но съ злобою гляделъ на все старикъ;
Онъ къ мотовству, къ расходамъ не привыкъ,
Считая худшимъ зломъ людской породы
Все лишнiя затраты и расходы.
Какъ жалокъ въ наслажденьяхъ человекъ!
Беда его повсюду ожидаетъ
И, можетъ быть, на весь печальный векъ
Ему день счастья только выпадаетъ.
И, какъ сирена, губитъ новичка.
Пиратъ на пиръ упалъ вдругъ для скандала,
Какъ на огонь сырое одеяло.
XXXVII.
Чтобъ дочери доставить удивленье
(Мужчинъ-же онъ привыкъ мечемъ дивить),
Отъ всехъ скрывалъ на островъ возвращенье
Что онъ былъ тутъ, еще никто не зналъ,
Взволнованный и очень недовольный,
Увидя праздникъ этотъ оживленный.
XXXVIII.
Не ведалъ онъ (какъ люди могутъ лгать!),
(Такой народъ: не можетъ умирать)
И трауромъ печальнымъ поминали;
Теперь же трауръ кончили они
И началися праздники въ те дни.
И въ управленье островомъ вступила.
XXXIX.
Вотъ почему былъ слышенъ всюду звукъ
Веселыхъ песенъ, музыки игривой
Здесь предавалась праздности счастливой.
Хотя старикъ гостепрiименъ былъ,
Но пиръ такой пирата возмутилъ...
И какъ всемъ ловко Гайде управляла
XL.
Здесь, можетъ быть, подумаете вы,
Что впалъ старикъ тотчасъ въ ожесточенье,
Что не сносить прислуге головы,
Что онъ рабовъ решился проучить
И отъ пировъ подобнымъ отъучить -
Что, наконецъ, при зрелище разврата
Проснутся страсти дикiя пирата.
Вы ошибетесь. Сдержанъ былъ старикъ,
Хоть преданъ былъ убiйствамъ и разбою;
Какъ царедворецъ, къ лести онъ привыкъ
И мастерски умелъ владеть собою,
Онъ женщинъ власть не думалъ признавать...
То былъ джентльменъ отличнаго закала
И общество въ немъ много потеряло.
XLII.
Рукой небрежно къ гостю прикоснулся,
Котораго по близости нашелъ,
И страшною улыбкой улыбнулся.
Потомъ спросилъ: зачемъ здесь пиръ у васъ?
Не узнавая вовсе господина,
Сталъ лить вино изъ полнаго кувшина.
XLIIL
И не глядя, - онъ былъ ужь очень пьянъ,
Сказалъ онъ, поднимая свой стаканъ:
"Хочу я пить! вотъ влага дорогая!..."
- "Старикъ нашъ умеръ, ты ему скажи",
Кричитъ другой: "мы слуги - госпожи";
"Какъ госпожи? вотъ это очень ново!
Мы знаемъ господина молодого..."
XLIV.
То были пришлецы, а потому
И не узнали грознаго пирата.
И злобою душа его объята.
Но онъ движенье внутреннее скрылъ
И разсказать съ улыбкою просилъ
Объ имени ихъ новаго владыки,
XLV.
- "Кто онъ, откуда - я не разберу",
Сказалъ одинъ: "мне, впрочемъ, нетъ и дела,
Здесь есть каплунъ, зажаренный въ жиру,
Когда тебе не нравится ответъ,
То обратись къ соседу - мой соседъ
На все вопросы тотчасъ отвечаетъ
И день и ночь безъ умолку болтаетъ".
Я ужь сказалъ, что сдержанъ былъ пиратъ,
Онъ показалъ такое воспитанье,
Что и французамъ даже былъ бы радъ
Его въ примеръ поставить, въ назиданье,
Не выразилъ ни бешенства, ни мукъ
И вытерпелъ, какъ наглыя обжоры
Цинически вели съ нимъ разговоры.
XLVII.
И прихоти свершать въ одно мгновенье,
Кто могъ казнить иль въ цепи заковать,
Подобныя манеры и терпенье
Бываетъ странно видеть намъ всегда,
Кто обладать собою такъ умеетъ"
Тотъ, какъ и Гвельфы, властвовать посмеетъ.
XLVIII.
Онъ иногда не сдерживалъ свой гневъ,
Какъ гордый и всегда спокойный левъ,
Иль какъ удавъ, когда онъ притаился.
Онъ усмирять умелъ свой первый пылъ;
Утихнетъ гневъ - онъ жертвы не казнилъ,
Неумолимо было наказанье.
XLIX.
Распрашивать онъ больше не желалъ
И къ дому шелъ тропинкой потаенной.
Для всехъ онъ былъ - скиталецъ погребенный.
Решился ли онъ Гайде обвинять -
Объ этомъ не могу я вамъ сказать;
Но этотъ трауръ съ праздникомъ нежданнымъ
L.
Когда бъ стряхнувъ съ себя оковы сна
(Не дай лишь Богъ!), все мертвецы возстали,
Положимъ, хотъ супругъ или жена,
И вновь решились лучше умереть,
Чемъ новыя страданiя терпеть.
Все жены вновь заплакали бы, если бъ
Забытые супруги ихъ воскресли.
Онъ въ домъ вошелъ, уже какъ въ чуждый домъ:
Для человека нетъ сильней мученья.
Когда онъ убедиться долженъ въ томъ,
Что межъ своихъ онъ встретитъ отверженье,
Что онъ съ прошедшимъ связи разорвалъ...
Той скорби безконечной и глубокой
Понять не можетъ путникъ одинокой.
LII.
И въ первый разъ узналъ онъ гнетъ печали,
Съ тоскою оглянулся онъ кругомъ:
Его приветомъ ласки не встречали.
Здесь безъ заботъ жилъ долго такъ старикъ
Здесь умилять, смотря на дочь порою,
Где онъ следилъ за детскою игрою.
LIII.
Характеромъ онъ страннымъ обладалъ.
Собою онъ искусно управлялъ,
Не отдавалъ всего себя забавамъ
И, можетъ быть, на этомъ свете онъ
Для лучшаго удела былъ рожденъ
Онъ цепь раба сменилъ на мечъ пирата.
LIV.
Страсть властвовать, забывъ про целый светъ,
Испорченность, корыстолюбья виды,
И мщенiе за прошлыя обиды,
Рядъ страшныхъ сценъ, где кровь людей тепла -
Умели въ немъ раздутъ все искры зла,:
Онъ безпощаденъ сталъ въ кровавой сече
LV.
Но предковъ духъ порой въ немъ говорилъ,--
Тотъ героизмъ, забытый въ нашемъ веке,
Когда рвались въ избытке мощныхъ силъ
Действительно, имъ миръ былъ позабытъ.
Въ родномъ краю для славы путь закрытъ,
И проклиная светъ и униженье,
Онъ началъ жить для злобы и для мщенья.
А между темъ, онъ грекъ изящный былъ,--
То климата чудеснаго влiянье,--
Невольно, можетъ бытъ, но онъ любилъ
И чувствовалъ въ прекрасномъ обаянiе.
Его манилъ журчащiй ручеекъ,
Манилъ къ себе цветокъ благоуханный,
И грусть тогда сменялъ покой желанный.
LVII.
На дочь его, - то милое созданье
Въ немъ нежность возбуждать еще могла
Среди убiйствъ и криковъ злодеянья.
Одну ее онъ могъ еще любить,
Онъ нежности на веки бы лишился
И навсегда въ Циклопа обратился.
LVIII.
Злость тигрицы неистово-сильна,
Ужасна разъяренная волна,
Межь скалъ подводныхъ судна погибаютъ.
Подобный гневъ, хотя и силенъ онъ,
Минуетъ скоро, битвой утомленъ,
Но гневъ отца - ужасней всякой казни.
LIX.
Смотреть невыносимо иногда,
Какъ дети нашу власть съ себя свергали;
Намъ прошлое они напоминали,
И вдругъ на склоне позднихъ нашихъ летъ,
Когда уже въ насъ силы прежней нетъ,--
Они бегутъ, какъ будто бы въ испуге,
LX.
А между темъ, въ семье прекрасно жить
(Лишь только бъ дети спать намъ не мешали),
Где мать детей могла сама вскормить
Вотъ вся семья сошлись у очага
(Для каждаго та сцена дорога)...
Сiяетъ намъ въ семье прекрасной этой,
Какъ гинея межь мелкою монетой.
Старикъ Ламбро вошелъ тихонько въ домъ.
День потухалъ и небо потемнело.
Межь темъ съ Жуаномъ Гайде за столомъ,
Прекрасная и гордая, сидела.
Толпа рабынь вокругъ его стоитъ.
Повсюду золотыя украшенья,
Кораллъ и драгоценныя каменья.
LXII.
Тамъ поданъ былъ ягненокъ, супъ шафранный,
Имъ рыбу съ сладкимъ мясомъ подаютъ,
И наконецъ шербетъ благоуханный
Изъ сока винограда и гранатъ,
И тотъ напитокъ жажду утоляетъ
И въ знойный день невольно освежаетъ.
LXIII.
Напитокъ тотъ играетъ въ хрустале,
И кофе самый лучшiй на земле
Былъ подаваемъ въ чашкахъ изъ Китая.
Чтобъ рукъ себе никто обжечь не могъ -
На блюдцахъ былъ широкiй ободокъ.
Что, впрочемъ, не совсемъ бываетъ вкусно.
LXIV.
Изъ бархата обои на стенахъ
Съ квадратами тоновъ разнообразныхъ,
И на коврахъ фигуры литеръ разныхъ;
Персидскими словами испещренъ
Ихъ голубей и нежно-тканый фонъ.
Начертаны на немъ для поученья
LXV.
Те надписи писались по стенамъ
Всемъ въ роде увещанья иль совета,
О суете напоминая намъ,
Такъ Валтасаръ прочолъ радъ на стене
Ужасный приговоръ своей стране.
Но пусть мудрецъ моралью насъ пугаетъ,
А наслажденье мiръ весь увлекаетъ.
Красавица увялая отъ летъ,
Исчезнувшiй еще при жизни генiй,
Упорный методистъ или аскетъ,
Уставшiй отъ прошедшихъ наслажденiй -
И многихъ въ этой жизни убедить,
Что вина и любовь насъ разрушаютъ,
Какъ пышный столъ, где яства насъ пленяютъ.
LXVII.
Былъ подъ ногами Гайде и Жуана
И въ комнате во весь ея просторъ
Стояли три роскошные дивана,
Подушки алый бархатъ покрывалъ,
Дискъ солнца золотистый и румяный,
По бархату въ лучахъ сверкавшихъ тканый.
LXVIII.
Везде хрусталь и мраморъ и фарфоръ,
Пестрелъ ковровъ затейливый узоръ -
На нихъ лежали кошки и газели.
За ними - негры, карлики, - весь сбродъ"
Который униженiемъ живетъ, -
И съ раболепьемъ всюду суетился.
LXIX.
Повсюду поднимались зеркала,
Въ изящныхъ украшеньяхъ, съ позолотой;
Въ нихъ врезаны съ искусною работой
И перламутръ, и черепахи кость.
А на столахъ нашелъ бы каждый гость,
Куда бы ни взглянулъ, въ большомъ избытке
LXX.
Костюмъ на Гайде пышенъ и богатъ.
Она въ наряде палеваго цвета,
На грудь ея, где былъ жемчужинъ рядъ.
Прозрачный газъ, какъ облачный туманъ.
Обхватывалъ ея прекрасный станъ,
И грудь ея подъ тонкой пеленою
Могла сравниться съ двойственной волною.
Широкiе браслеты безъ замка
Изъ золота ей руки обвивали,
Но въ нихъ свободно двигалась рука:
Ей мягкiе браслеты не мешали.
Иль золото растягивать опять...
Подъ украшеньемъ чистаго металла
Едва ли тело лучшее блистало...
LXXII.
Вкругъ ногъ ея, какъ власти выраженье,
И въ волосахъ, спадающихъ волной.
Сверкали драгоценные каменья.
Ея вуаль прозрачная, какъ;мгла,
Вкругъ яркiя шальвары ниспадали
И формы благородныя скрывали.
LXXIII.
А кудри, какъ альпiйскiй водопадъ,
Широкой прядью падали до пятъ.
Она бъ могла въ каскаде пышномъ этомъ
Вся спрятаться, но сетка волосамъ
Разсыпаться мешала по плечамъ,
Лишь ветра поцалуи ихъ касались.
LXXIV.
Вкругъ Гайде воздухъ былъ совсемъ иной,
Когда она кругомъ бросала взгляды.
Исполнены и неги, и отрады.
Она Психеей чистою была
И помыслы греховные гнала,
И каждый могъ, въ красавицу влюбленный,
LXXV.
Ея ресницы, темныя, какъ ночь,
Окрашены (таковъ обычай края),
Но краска не могла ихъ превозмочь,--
Покрыты краской ногти на рукахъ
(То модой завещалось въ техъ местахъ),
Но и безъ краски ногти эти были
И розовы, и нежностью дивили.
Чтобъ выступала ярче белизна,
Она въ румяной краске не нуждалась,
Какъ день, едва проснувшiйся отъ сна,
Когда варя на небе загоралась.
Ссылаюсь на слова твои, Шекспиръ:
"Лилею красить есть ли намъ охота?
Для золота нужна ли позолота?"
LXXVIL
И въ белой ткани, легкой и прекрасной,
Изъ-подъ нея, какъ звезды сквозь туманъ,
Сверкали драгоценности. Атласный
Тюрбанъ на голове его лежитъ,
И рогъ луны подъ нимъ едва мерцаетъ
И кроткое сiянье проливаетъ.
LХXVIII.
Ихъ забавляли карлики въ тотъ часъ,
Одинъ поэтъ, прославленный не разъ,
Ихъ развлекалъ. Стихами и сюжетомъ
Съ успехомъ онъ владеть не редко могъ
И не однажды пользу ужь извлекъ,
Изъ лести очень тонкой и сатиры.
LXXIX.
На прошлое онъ въ песняхъ клеветалъ,
Онъ старину бранилъ безъ снисхожденья,
Желая за стихи вознагражденья.
Онъ въ песняхъ независимъ прежде былъ,
Но прежнимъ убежденьямъ изменилъ
И, выгоднымъ считая слово лести,
LXXX.
Превратности судьбы онъ испыталъ
И, привыкая всюду увиваться,
Смотря по обстоятельствамъ, считалъ
Отъ мщенiя его спасала лесть,
Умелъ онъ нагло лгать... Надежда есть,
Что онъ получитъ некогда отъ света
Все почести венчаннаго поэта.
Но у него талантъ былъ; онъ любилъ
Затрогивать всеобщее вниманье
И въ этомъ наслажденье находилъ...
Кто не желалъ изъ насъ рукоплесканья?..
Остановился я на этотъ разъ
На пиршестве островитянъ влюбленныхъ
Средь дикихъ местъ, отвсюду отдаленныхъ.
LXXXII.
Но въ обществе его бы оценили.
Онъ къ похваламъ въ компанiи привыкъ.
И хоть не всемъ вполне понятны были
Его слова и спичи, но толпа
Она ему почтительно внимала
И одобренье плескомъ выражала.
LXXXIII.
Теперь попавъ въ иной хорошiй кругъ
Среди друзей поэтъ решился вдругъ
Своимъ речамъ дать более свободы.
Себя ему хотелось, можетъ быть,
За долгое лганье вознаградить.
Безъ опасенья всякаго, свободно.
LXXXIV.
Онъ виделъ много нацiй и людей
Различныхъ состоянiй, убежденья,
И каждаго умелъ изъ угожденья
Приличнымъ словомъ встретить иногда.
Девизъ его - на многiе года,
Везде имъ соблюдаемый и всю;
"Съ римляниномъ по римски жить я буду".
LXXXV.
И потому-то въ обществе умелъ
Выдерживать отлично тактъ похвальный:
Где можно было, - "Ça ira" (*) онъ пелъ,
Чтобъ избежать гоненья и беды,
Онъ съ Музой пелъ на разные лады.
Ведь были жь скачки Пиндаромъ воспеты!..
И онъ могъ петь, какъ многiе поэты...
LXXXVI.
Во Францiи - онъ песню бы сказалъ,
Межь англичанъ - старинное преданье,
Въ Испанiи - балладу написалъ,
Пегаса бъ непременно оседлалъ,
Въ Италiи - чтобъ возбудить вниманье,--
Онъ тречентистамъ (*) въ песняхъ подражалъ,
А въ Грецiи пропелъ бы песнь свободе,
(*) Такъ называлась поэты одной старой итальянской школы.
1.
Берега Эллады встали!
Голосъ Сафо тамъ звучалъ,
Златокудрый Фебъ блисталъ,
А теперь лишь солнце лета
Льетъ на васъ потоки света.
2.
И подъ чуждымъ небосклономъ
Вашъ Гомеръ съ Анакреономъ
Славу вечную нашли.
Вся земля ихъ славить рада,
3.
Марафонъ стоитъ межь скалъ,
Какъ маякъ нашъ путеводный.
Такъ о Грецiи свободной
Межъ персидскими гробами
Вечно ль быть всемъ намъ рабами?
4.
Царь одинъ смотрелъ съ скалы:
Легiоны выступали,
Словно грозные орлы;
Но день ясный ночь сменила -
Где жь могучей рати сила?
Где пришлось имъ всемъ уснутъ?
Гимнъ героевъ не несется,
Съ прежней силою не бьется
Героическая грудь.
Я коснуться къ чудной лире?
6.
Но забуду ли когда,
Что весь край въ цепяхъ страдаетъ?
Краской общаго стыда...
Намъ остались въ наказанье
Стыдъ за грековъ и рыданья.
7.
.
Что намъ слезы, стыдъ румянца?
Хоть бы три, хоть три спартанца
Между греками нашлось...
Только встаньте изъ могилы -
8.
Жду ответа мертвецовъ.
Чу! ответъ ихъ раздается:
"Пусть хоть грекъ одинъ проснется -
"
Мы придемъ, чтобъ биться снова!"
Но живые - ни полслова.
9.
Такъ, постыла вамъ война -
И полнее наливайте
Въ кубки краснаго вина...
Что жь? откликнулись все живо
Звукамъ гнуснаго призыва.
Вамъ остался только пиръ,
Вы пиррiйской пляске рады,
Но скажи, народъ Эллады,
Где съ своей фалангой Пирръ?
Жизнь темна безъ вакханалiй.
11.
Пейте жь вина. Воля - сонъ,
Нетъ къ прошедшему возврата!...
Онъ былъ рабъ - но Поликрата.
Поликратъ нашъ былъ таранъ,
Но тиранъ не съ чуждыхъ странъ.
12.
Этотъ деспотъ - Мильтiадъ.
Мiръ такимъ тиранамъ радъ
Въ старину и въ наши годы.
Пусть съ цепями къ намъ придетъ
13.
Пейте жь сладкое вино!
Можетъ быть, найдутся люди
И не умерло въ ихъ груди
Гераклидовъ кровь и ныне
Можетъ вспыхнуть въ гражданине.
14.
Ждете вы - васъ галлъ снасетъ?
Все надежды возлагайте
Вы на собственный народъ,
Но турецкой власти сила
Грозный щитъ вашъ надломила.
Пейте сладкое вино!
Подъ веселые напевы
Пляшутъ греческiя девы,
Но въ глазахъ отъ слезъ темно:
Лишь однихъ рабовъ несчастныхъ!...
16.
Нетъ, одинъ къ морскимъ волнамъ
Я пойду съ своей кручиной,
И умру, какъ лебедь, тамъ...
Рабскiй край я презираю,
На полъ кубокъ свой бросаю.
LXXXVII.
Хотя не могъ съ Орфеемъ онъ равняться
Въ своихъ стихахъ, но въ нашъ холодный векъ
И хуже песни могутъ раздаваться.
Но въ песне той есть чувства легкiй следъ,
На целый мiръ... Лжецы - поэты эти:
Знакомы все цвета для нихъ на свете.
LXXXVIII.
Но слово - это двигатель земли.
И - тысячи людей его прочли
И въ мiре все твердить его готово...
Да, несколько рядовъ ничтожныхъ строкъ
На свете существуютъ долгiй срокъ:
Переживетъ людей и ихъ гробницы. -
LXXXIX.
А кто писалъ те строки - стерся въ прахъ,
Какъ целый край, где прежде онъ родился...
Пергамена, который сохранялся -
Мы имя то, иль на плите найдемъ
Одно воспоминанiе о немъ -
То это имя станетъ непременно
ХС.
Для многихъ слава только лишь смешна,
Какъ звукъ пустой, иллюзiи движенье,
Отъ случая родится въ мiръ она.
Обязана, на сколько Гойлю - вистъ.
А Марльборо? Мiръ сердцемъ былъ бы чистъ,
Его забывъ, когда его деянья
Не изложилъ бы Коксъ въ своемъ сказанье.
Поэзiи король для насъ Мильтонъ.
Поэтъ немного скучный, но прекрасный,
Умереннымъ во всемъ являлся онъ;
Когда жь Джонсонъ взялся за трудъ опасный -
То о Мильтоне вдругъ мы узнаемъ,
Что отъ него жена его страдала
И, наконецъ, изъ дома убежала.
ХСІІ.
Что былъ Шекспиръ когда-то браконьеромъ,
Что Баконъ взятки могъ отлично брать,--
Но что жь поймемъ мы по такимъ примерамъ?
Хоть истина историку нужна,
Исторiю геровеъ освещаетъ
И что нибудь къ ихъ славе прибавляетъ.
ХСІІІ.
Но ведь такихъ, какъ Саути иль ты,
Тая въ себе чиновныя мечты,
Писалъ поэмы слогомъ демократа.
А тотъ, Кольриджъ, еще до техъ временъ,
Когда аристократомъ не былъ онъ
Украдкою женился на модистке)...
XCIV.
Теперь позорны эти имена,
Какъ образцы измены и обмана,
Исторiю льстеца и шарлатана.
Вордсворта виделъ я последнiй томъ
Ужасной толщины, и каюсь въ томъ:
Скучней поэмы въ мiре я не виделъ
XCV.
Вордсвортъ и Анна Сауткотъ (*)
Твореньями ужасными своими
Не поражаютъ более народъ,
Лишь избранныхъ поклонниковъ кружокъ.
Все думали - отъ нихъ родится богъ,
А тутъ беда была совсемъ иная;
Двухъ старыхъ девъ раздула водяная.
XCVI.
Но... здесь я откровенно сознаюсь,
Что я разсказъ нередко прерываю,
Съ читателемъ надолго разстаюсь
Изъ всехъ своихъ пороковъ самъ я могъ
Въ себе признать такой большой порокъ.
Я сознаюсь, что эти отступленья
По истине - большое преступленье.
"Longueurs", какъ у французовъ говорятъ,
(У васъ, положимъ нетъ такого слова,
За то у насъ поэмъ есть целый рядъ,
Где слову объясненiе готово)
Но и другой эпическiй певецъ
Приливомъ и отливомъ страшной скуки
Заставитъ опустить невольно руки.
ХСVIII.
"Гомеръ, порою, спалъ" (*),
Вордсвортъ же сонъ не редко забываетъ
(Онъ насъ всегда любезностью смущалъ)
И вкругъ озеръ съ "Извощикомъ" (**) блуждаетъ,
Вотъ въ "лодку" онъ садится, чтобы плыть...
Себе "челнокъ", и плаваетъ въ просторе
Своей слюны, вдругъ обращенной въ море.
(*) Сны Горацiя.
(**) Вордсвортъ издалъ въ 1819 г., поэму подъ названiемъ "Benjamin Waggoner", Веньяминъ-извощикъ. Что касается до и челнока, то это намеки на одно место изъ другой его поэмы "Peler Bell".
XCIX.
Но если такъ желаетъ онъ парить
Его спасетъ "Извощикъ", можетъ быть,
Иль пусть дракона въ путь онъ оседлаетъ.
Но такъ какъ шею можетъ онъ сломать,
А на луну желанье есть слетать,
Желанiю нелепому послушный?
C.
О, Попе тень! О, Драйденъ!... Въ наши дни
Являются подобныя творенья,
И ускользаютъ всюду отъ презренья!
Ихъ авторы васъ смеютъ оскорблять,
И надъ могилой вашею свистать,
Лишь завистью безчестною объяты,
CI.
И такъ - впередъ. Пиръ кончился. Ушли
Рабы и карлы; танцы прекратились,
Затихли песни звонкiя вдали
Любовники одни теперь сидятъ,
Любуяся на розовый закатъ...
Ave Maria! всюду во вселенной
Тебя достоинъ этотъ часъ священный.
Ave Maria! Чтимъ мы этотъ часъ!
Благословенъ тотъ климатъ, где когда-то
Приходъ его я чувствовалъ не разъ
Въ прелестный мигъ вечерняго заката.
И гулъ его на небо улеталъ;
Тумана волны въ воздухе стояли
И только листья тихо трепетали.
CIII.
Ave Maria! это часъ моленья!
Ave Maria! насъ благослови:
Мы просимъ твоего благословленья.
Ave Maria! Дивныя черты!
О, въ той святой, божественной картине
Мы видимъ отраженiе святыни.
CIV.
Въ памфлетахъ безъименныхъ стороной
Но пусть они помолятся со мной:
Посмотримъ, чьи молитвы будутъ чисты...
Алтарь мой - небо, солнце, лоно водъ,
Земля, эфиръ и все, что создалъ Тотъ,
Мысль и любовь и самое страданье.
CV.
Вечерняго заката дивный часъ!
На берегу, въ густыхъ лесахъ Равенны
Таинственны, темны, уединенны
Те милые, зеленые леса:
Боккаччiо воспелъ ихъ чудеса...
Я въ сумерки любилъ въ нихъ углубляться
CVI.
Въ лесу кругомъ молчанiе царитъ,
Лишь пенiе кузнечиковъ несется,
Мой конь въ траве подковами звучитъ,
Вотъ съ адской сворой мчится предо мной
"Охотникъ-привиденье"... стороной
Красавицы мелькаютъ... (*) тени эти
Какъ будто проносились въ полу-свете.
"Theodor and Honoria".
CVIІ.
О, Гесперъ! ты покой приносишь намъ,
Усталому ты теплый кровъ находишь
И пищу всемъ голоднымъ беднякамъ
Ты намъ даешь и миръ и тишину
И мы склоняемъ голову ко сну...
Успокоенiе подъ кровлю посылаешь
И къ матери ребенка возвращаешь.
Блаженный часъ!.. Въ иныхъ онъ грусть будилъ,
Когда они въ чужомъ краю скитались;
Иной его приветствовать любилъ,
Лишь звуки съ колокольни раздавались,
Что ясный день на небе умиралъ...
Увы! все то, что въ мiре умираетъ,
Хоть въ комъ нибудь да слезы вызываетъ.
СІХ.
Какъ жертва справедливаго отмщенья,
И Римъ рукоплескалъ со всехъ, сторонъ,
Приветствуя свое освобожденье -
То неизвестный другъ принесъ цветы,
То, можетъ быть, несчастныхъ приношенье
Тирану за минуту снисхожденья.
СХ.
Но я опять разсказъ свой позабылъ -
(Читателей я этимъ удивилъ)
Припоминать Нерона для чего-то.
Мне изменило творчество - и я -
(Сказали бы кэмбриджскiе друзья) (*)
"ложкой деревянной": то названье
Ленивымъ всемъ давалось въ посмеянье.
(*) Т. е. студенты кэмбриджскаго университета.
CXI.
Я сознаюсь: нетъ толку въ болтовне,--
Фантазiя явилася во мне -
Разрезать эту песню на две части.
Ведь въ томъ меня никто не уличитъ,
А уличать, - какой же въ этомъ стыдъ?
И все ему поверятъ, безъ сомненья.