| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песня десятая. (старая орфография)
ПЕСНЯ ДЕСЯТАЯ.
I.
Когда однажды, в думу погружен,
В саду увидел яблока паденье
Мудрец, известный каждому - Ньютон,
То был открыт им принцип - "тяготенья".
С тех пор, как пал за первый грех Адам,
Он первый мог, в наследство всем векам,
Из яблока, - могу ль его не чтить я?--
Нам подарить полезное открытье.
II.
Чрез яблоко пал человек, - затем
Чрез яблоко возвысился он снова
И Исаак Ньютон, на диво всем,
Прочистил путь до неба голубого.
С тех пор стал мир открытьями богат
И в нем с тех пор механики царят;
Могу я предсказать теперь без спора -
Пар доведет до месяца нас скоро.
К чему жь подобный пролог? - Как поэт,
Восторженно сижу я за бумагой
И делает душа моя курбет
И грудь полна безумною отвагой.
Я ниже тех, кто чрез стекло и пар
Подвинули вперед земной наш шар,
Шли против ветра, звезды открывали,
Но, как певцу, они мне равны стали.
IV.
Я тоже против ветра в жизни плыл
И если телескоп мой плох немного,
Я берега и землю разлюбил,--
Безбрежный океан моя дорога.
По океану вечности ношусь
И рева волн и бурь я не боюсь
И, от борьбы безстрашной молодея,
Межь диких волн лечу в своей ладье я.
V.
Жуан, - к нему вернемся, - испытал
Но муза вслед за ним не бросит зал...
(Ведь музы целомудренны и юны).
Скажу одно: он молод был, красив,
Силен и свеж, доволен и счастлив,
Безчестия стыдом не заразился
И участи менять не торопился.
VI.
Но птичка только выростет - вспорхнет.
"О, если б крылья голубя мне дали",
Сказал пророк, - "я улетел бы..." Вот
Мы видим старика в его печали,
С разбитым сердцем, с думой на челе:
Он предпочел бы верно на земле
Знать лучше вздохи сына молодого,
Чем хриплый кашель дедушки седого.
VII.
Но вздохам прекращаться суждено
И слезы высыхают в мире этом:
Так ручейком бежит река Арно
Два-три промчится месяца в году
И мы забудем слезы и беду,
И даже все рыдающия вдовы
В короткий срок утешиться готовы.
VIII.
За вздохами приходит кашель к нам,
Порой они приходят вместе к людям,
Хоть рано быть еще нам старикам.
За то когда все чувствовать мы будем,
Что лето жизни нашей отцвело,
А все вокруг так весело, светло:
Блистают люди, любят, умирают,--
То в нас они досаду возбуждают.
IX.
Но Дон-Жуану гроб не угрожал.
Он вознесен и счастлив был безмерно,
И почести повсюду принимал.
Хоть это счастье, впрочем, эфемерно,
Но кто весной за то пренебрежет,
Нет, встретим лето нежными словами
И - запасемся на зиму дровами.
X.
Притом Жуан для женщин средних лет
Таил в себе достоинств очень много,
Но девушки в них знанья страсти нет
Знакома им любовная тревога
Лишь по стихам да по девичьим снам...
Мы возраст жон считаем все по дням,
Не лучше ли, - замечу между нами,--
Считать их возраст лунными ночами?
XI.
А почему?.. Ах, Бог мой, потому,
Что та луна капризна и невинна;
Иные замечанью моему
Пожалуй смысл иной дадут безчинно,
А это, как сам Джеффри уверял.--
Великий стыд... Я взгляд тот разделял,
Всем извиняя ложные упреки
XII.
Когда враги друзьями стали вновь,
То и должны друзьями оставаться.
Их ненависть, волнующая кровь,
Ничем, ничем не может оправдаться.
Ужиться с ней я никогда не мог,
Она мне ненавистна, как чеснок,
Как полк друзей, знакомых стороною
С любовницею нашей отставною.
XIII.
Нет хуже дезертирства. Ренегат,
Саути, друг обычаев похвальных
Вернется к реформаторам навряд,
Забывши цикл певцов оффициальных.
Нет, честный человек не поплывет,
Куда подует ветер, не начнет
Преследовать, - едвал есть дело хуже,--
Любовника постылого иль мужа.
XIV.
Находят в жизни черные лишь пятна,
С дурных сторон разсматривая свет,
И все для них на свете неприятно,
А мир меж тем в невежестве живет,
Родится в нем и стареет народ.
Законовед, как и хирург, безстрастно
Готов поднять свой скальпель ежечасно.
XV.
Законовед - моральный трубочист.
На нем всегда лежит слой вечной сажи,
Хотяб сменял костюм он часто даже.
Он сохраняет темный колорит,
Но вы...
И цезарская мантия сидит
На вас, мой друг, как собственное платье.
XVI.
Все маленькия ссоры прежних лет
Теперь уже окончены и нет
Для ссор и неприятностей возврата.
"Auld Lang Syne!" Пью за старину!
Я, может быть, на вас и не взгляну,
Что вы себя держали благородно.
XVII.
"Auld Lang Syne!" Жаль, что этих слов
Вам не могу сказать я, но охотно
И поболтать за чашей беззаботно.
По крови я почти шотландец сам,
По воспитанью также близок вам
И иногда - вся кровь придет в движенье -
XVIII.
Шотландские холмы и ручейки
И моста Балгунийского перилы...
Вновь оживают,^чисты и легки,
И предо мной прошедшее встает
И светлой вереницею плывет,
Минувшее вновь ожило в картине...
Мне можно ли забыть "Auld Lang Syne",
В былые дни капризов и причуд,
Я злобно над шотландцами смеялся
И высказал не мало гнева тут
И силы показать свои старался.
В себе я кровь шотландца не убил
И все люблю, люблю еще доныне
Шотландии и горы и пустыни.
XX.
Идеалист и реалист, что, право,
Одно и то же; мыслил кто и шил,
Тот различать их не имеет права...
Не справимся мы с разумом своим,
И нас томит, волнует чрезвычайно
Грядущого неведомая тайна.
XXI.
Жуан ужасно скоро обрусел.
Что справиться он с ними не умел
И не бежал от новых приключений.
Пиры и танцы, женщины, балы,
Блестящий двор, победы, похвалы
И край снегов в рай новый превратили.
XXII.
Вниманием всеобщим окружен,
Жуан жил шумно, весело, безпечно...
Но ведь и сны меняются, конечно.
На лаврах спал он в чуждой стороне,
Готовый как к любви, так и к войне.
Так мы живем, пока не встанет снова
XXIII.
В то время, - как и нужно ожидать,--
Примерами дурными окруженный,
Жуан стал время праздно убивать
Для юношей опасен путь такой
С его эгоистической тоской:
Он свежия в нас чувства убивает
И сушит грудь и сердце очерствляет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXV.
Смерть - царь царей, и в то же время ты -
Величье силы, славы, красоты
Обречено уравнивать в могиле
Клочком земли, где мертвые уснут?
О, смерть! пусть в мире этом люди чтут
С величием и силой неизменной.
XXVI.
Жуан кружился, был и здесь и тут -
То на балах, то на большом обеде,
Пушистые и черные медведи,
Которые являлися не раз
Сквозь пурпур, шелк и бархат и атлас,
И как угрюмо-мрачные детали
XXVII.
Описывать не стану, как педант,
Всю двойственность той обстановки странной,
Тот "темный лес", тобой воспетый, Дант,
В подробностях не стану отступать.
Хоть мог их по наслышке описать,
Различные рассказы вспоминая,
Но у меня в поэме цель иная.
Хочу я описанья избежать
Не предаваясь разным размышленьям,
Хоть не легко в дороге мысль прогнать:
Она бежит за нами привиденьем.
Так поцелуй любви... по я сказал,
Что отступать не буду я в поэме,
Затем, чтоб быть прочитанному всеми.
XXIX.
Но все за ним ухаживали всюду.
Он юности своей обязан тем
И красоте, - я справедливым буду.
Притом за храбрость нравиться он мог,
Обрисовать всю роскошь форм и стана
И женственную прелесть Дон-Жуана.
XXX.
Жуан писал, в Испанию. Родня
И, родственника счастье оценя,
Протекций у него теперь искала.
Хотелось эмигрировать иным
И порешили все судом своим:
И будет там тепло, как и в Мадриде.
XXXI.
Жуана мать, заметив, что сынок
Ея банкира больше не тревожил
Решила так, - что сын не даром пожил,
Жуана начала благодарить,
Что перестал он деньгами сорить,
Успел остепениться очень скоро
XXXII.
Потом она мадонне и Христу
Его здоровье, счастье поручила
И, сберегая сердца чистоту,
Затем узнал Жуан - и был он рад -
Что у него теперь меньшой есть брат,
Что вышла замуж мать его вторично
И что живет теперь она отлично.
Затем она писала ряд похвал
И восхваляла сына поведенье
За то, что он в почет такой попал,
Что мать о нем отличнейшого мненья.
А север ведь не то, что пылкий юг,
Там добродетель страсть не сокрушала...
Себя Инеса этим утешала.
XXXIV.
Чтоб всенародно славить лицемерье,
Чтоб было мной оно вознесено!...
О, если б мог иметь в руке теперь я
Трубу архангела! Когда б я мог
Почтенная и милая старуха,
Лишенная и зрения и слуха!
XXXV.
По крайней мере, бедная душа,
И, свойством этим в жизни не греша,
Ты в рай вошла, чтоб в небе ждать поверки
И награжденья страшного суда.
Так некогда в минувшие года
Для рыцарей, Вильгельм Завоеватель...
XXXVI.
Я жаловаться, впрочем, не хочу
За вас мои, теперь немые, предки!
Награждены как должно, на последки.
Хотя с людей позорно кожу драть,
Но вы умели грех свой искупать
И строили огромнейшие храмы...
XXXVII.
Жуана жизнь, как в мае утро дня,
Выла ясна, - хоть походил порою
Он на один цветок: "Не тронь меня".
Наскучил север, холод и мороз
И он на юг летал на крыльях грёз,
Быть может, сердце тайно замирало
В запросах красоты и идеала.
Быть может... но об этом умолчим.
Всегда найдутся к этому причины.
Печали червь приходит к молодым
И им приносит ранния морщины.
И каждому несет свой длинный счет;
Нас всюду фатум ждет неумолимый;
Кредиторы иль сплин неотразимый.
XXXIX.
Вдруг сделался Жуан. - Двор испугался.
Один из знаменитых докторов
За жизнь Жуана даже не ручался,
(То медик был, прославленный молвой)
Все меры были приняты, чтоб снова
Заставить жить прекрасного больного.
XL.
Чем болен он? шептались все вокруг
Что будто то весьма простой недуг,
Последствие простого истощенья,
Иль просто накопление мокрот,
Иль опухоль, шептал кругом народ,
Все мнения такого были рода,
XLI.
Прочесть один рецепт теперь хотим:
"Sodae sulphat. svj. sfs. Mannae optim.
Haustus". (Доктор рядом сел с больным).
"R. Pulv. Com. gr. iij Ipecacuanhae"
(Букет рецептов был неисчислим).
"Bolus Potassae Sulphuret. sumendus,
".
XLII.
Так медики нас лечат и морят
Secundum artem: это нас забавит;
Но только нас недуги посетят,
Мы не хотим так скоро умирать
И поспешим немедленно позвать,
За тем, чтоб жить подолее на свете,
Вас, медики Бальи иль Ольбернети. (*)
XLIII.
Жуану смерть грозила, но он был
Силен и молод; крепкая натура
Его спасла; врачей он отпустил,
Но все жь он вдруг поправиться не мог,
Совсем поблек румянец прежний щек.
Врачи решили, видя ту истому,
Что нужно путешествовать больному.
По их словам, суровость русских зим
Была вредна для урожденца юга,
Что рисковал здоровьем он своим
И скоро мог зачахнуть от недуга...
И вот тогда он сделан был послом
И с пышностью, вполне приличной сану,
Пришлось к британцам ехать Дон-Жуану.
XLV.
Какой-то спор между двух кабинетов -
Российским и британским, - тонкий спор
И ряд дипломатических ответов
По поводу, как понял Дон-Жуан,
По поводу продажи кожи, соли
И плаванья в Балтийском море, что-ли
XLVI.
К той миссии назначен был Жуан.
Он заслужил в награду новый сан
И в тот же день, коленопреклоненный,
Он пред царицей голову склонил,
Инструкции посольства получил,
И навсегда с Невою распрощался.
XLVII. XLVIII.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы с Дон-Жуаном сядем в экипаж.
В коляске превосходной из столицы
Отправился герой счастливый наш.
Тот экипаж подарок был царицы:
Сама в Тавриду ездила она,
Теперь же он, посол и пылкий воин,
Сидел в ней весел, счастлив и спокоен.
L.
Он с ними никогда не разставался
И ездить никуда без них не мог:
Хоть странно очень - к ним он привязался.
Так часто дева лет под шестьдесят
А он - он старым вовсе не казался
И девою никем не назывался.
LI.
Посольства штат его сопровождал,
А Дон-Жуан к себе в коляску взял
Лейлу - крошку. Этого ребенка
Он спас под Измаилом на войне
Хоть муза изменяет часто мне,
Тебя, моя прекрасная Лейла.
LII.
Она была мила так и умна,
А между тем смотрели глазки строго,
Лейла знала жизнь еще немного,
Неудалось ей испытать борьбы,
Превратности и счастья и судьбы...
Лишь десять лет жила она на свете,
LIII.
Жуан любил Дейлу и она
К Жуану привязалась сильно тоже.
Обоих их любовь была сильна -
Чтоб быть отцом, он слишком молод был,
Чтоб братом быть... о, как бы он любил
Свою сестру!.. И разлучась с сестрою,
С какой тоской рвался бы к ней порою!
Но чувственной любовь та не была.
Порочной мысли в нем не появлялось.
Его любовь так далеко не шла
И за плодом незрелым не гонялась.
Бывал он платонически влюблен,
Хоть иногда, - мне истина дороже,--
Он забывал о платонизме тоже.
LV.
Любил ее, как любят патриоты
Свой край родной и свой родимый флаг.
Притом же он исполнен был заботы
Перед своей Леилой дорогой -
Но, впрочем, он успел в том очень мало:
Она быть христианкой не желала.
LVI.
Ни гром войны, ни ужасы резни
Ханжи ее смущали, но они
Лишь отвращенье вызвали в Леиле.
На исповедь турчанка не пошла,
Быть может, потому что не нашла
Что Магомет был с святостью пророка,
LVII.
Один лишь христианин - Дон-Жуан
Не возбуждал в ней страха и испуга
Они любили искренно друг друга.
Им не мешала разница их лет,
Различье наций, верований... Нет,
От этого любовь их не тускнела
LVIII.
А между тем, Жуан летел вперед,
Проехал через Польшу и Варшаву,
Курляндию проехал, где деспот
Она ему служила много лет,--
Но под Москвой лишился всех побед
И гренадеров гвардии любимой...
Там пал во прах орел непобедимый.
"Где гвардия моя!" так восклицал
Тот бог земной, Юпитер пораженный...
Увы! никто следа не отыскал
От этой славы, снегом занесенной...
Мы непременно можем услыхать
Везде, повсюду, в каждой деревушке
Другое имя славное - Косцюшки.
LX.
Чрез Кенигсберг; а град того названья
Известен, кроме разных рудников,
Еще как Канта местопребыванье.
Жуан о нем не слышал никогда,
Не зная философского ученья,
Он проезжал без должного почтенья,
LXI.
Оттуда через Дрезден и Берлин
Там старина глядит из-за руин,
Там каждый замок сделался могилой...
И глядя на обломки мшистых плит,
Невольно мысль в прошедшее летит
Пред нами оживают в сказке лживой.
LXII.
Но далее... Мелькнул Мангейм и Бонн,
Где Драхенфельс, как призрак, поднимался,
Которых век давно уже умчался.
Жуан и Кельн старинный миновал,
Который почему-то.сохранял
Давно почивших девственниц скелеты...
LXIII.
Вот, наконец, Голландия видна,
Гельвутелайс и славный город Гага,
Каналами изрытая страна,
Что в утешенье бедности дана.
Хотя она везде осуждена,
Но не могу не высказать упрека -
От бедняков отнять ее жестоко.
Здесь на корабль герой наш пересел
И поспешил к островитянам-бритам.
Надулся парус, ветер загудел,
Запели волны на море сердитом.
Но с морем Дон-Жуан сжился, как друг,
И ожидал за гранью небосклона
Увидеть светлый берег Альбиона.
LXV.
Он поднялся вдали из-за тумана.
Как чужестранца, новая страна
Заставила смутиться Дон-Жуана...
Край торгашей! уже не мало лет
Ты освещаешь блеском новой славы
И шлешь ему товары и уставы.
LXVI.
Мне нет причин любит тот уголок,
мог быть нацией свободной,
Но все ж смотреть нельзя мне без тревог,
Как нашей славы гений благородный
Я не бывал на родине семь лет,
И ненависть, что прежде волновала,
Во мне теперь угасла и пропала.
LXVII.
Какое будишь ты негодованье,
Как страстно начинают все желать
Погибели твоей без состраданья.
Ты сделалась врагом всеобщим вдруг,
Ты нациям свободу обещала
И - только мысль их цепью заковала.
XXVIII.
Ты первая раба между рабов.
А сам тюремщик, - кто же он таков?--
Его, как их, оковами сковали.
То право - под замок других сажать
Еще нельзя свободою назвать;
Кто стережет колодников в остроге,
LXIX.
И вот Жуан увидел Альбион;
Вот скалы Дувра, гавань с рестораном,
Кругом неслась прислуга пред Жуаном
Он видел пакетботов целый ряд,
Но главное - здесь чужестранца взгляд
Едва ль не выражал всегда заботы -
LXX.
Хотя Жуан был молод и богат,
И на расходы вовсе не скупился,
Но просмотри длиннейших счетов ряд,
Что жь за беда!... Начните размышлять:
Разрешено нам в Англии дышать
Свободным воздухом - так отчего же
Не заплатить за это подороже.
Эй, лошадей! и в Кентрбери вези!..
Пусть брыжжет грязь и макадам страдает
И быстро почта мчится, вся в грязи...
Германцы так не возят - чуть шагает
(Наглец! уже отведал "шнапса" он)
Не устрашась ни слов, ни потасовки,
Готов повсюду делать остановки.
LXXII.
Так только перец действует в приправе,
Когда лететь, во весь опор лететь
Мы можем в опньнении, - хоть в праве
Не торопиться вовсе кончить путь:
Вдвойне счастливей путник утомленный,
Чем далее от цели отдаленной.
LXXIII.
Собор Кентерберийский посетил
Там каску принца Черного открыл
С плитою окровавленной Беккета (*).
Читатели! еще пример вам всем:
От славы той остался старый шлем,
Какой урок торжественный для света!
(*) Достопримечательности, показываемые всем путешественникам в Кентерберийском соборе.
LXXIV.
Но этот шлем Жуана, поразил,
Он над могилой взоры опустил,
Где умер тот, кто словом, точно жалом,
Смущал покой деспотов - королей,
И поплатился жизнию своей...
И - для чего построен он, спросила.
LXXV.
Затем, узнав, что это "Божий дом",
Его богатству, роскоши дивилась.
И вдруг лицо сиротки затемнилось
При мысли той, что Магомет не мог
Построить в честь Аллы такой чертог,
И что такия пышные мечети
LXXVI.
Вперед, вперед, чрез тучные поля,
Чрез этот рай, добытый нашим потом...
Милей певцу родимая земля,
Цветы нежней и ярче неба цвет,
Но испытав изгнанье много лет,
На родине забудем мы все страны,
Их рощи, ледники и их вулканы.
А если кружки с пивом вспомню... Но
Не нужно умиляться. - Почтальоны,
Гоните поскорее!... Ужь давно,
Благословляя Англии законы,
Где множество свободных англичан
Взад и вперед неслися и мелькали
И чужестранца гордо озирали.
LXXIX.
Она ровна и не страшит буграми
И на подобье гордого орла
Едва земли касается крылами.
Когдаб ее увидел Фаэтон,
Но "Surgit amari aliquid" (*): вправо -
Стоит дорожной пошлины застава.
(*) "Является нечто горькое"
LXXIX.
Берите жизнь, крадите жен у мужа,
Но у людей не троньте кошелька.
Таких людей считают вдвое хуже,
Чем всех убийц: так дорог нам металл
Но не прощал и проклинал заране,
Всех тех, кто рыться смел в его кармане.
LXXX,
Макиавель так думал... Дон-Жуан
И составляет гордость англичан...
О, бритты! Смейтесь, если есть охота,
Но если в вас течет британцев кровь,
Но если в вас есть к Лондону любовь -
Вот Шутерс-Гилль открылся нашим взорам.
LXXXI.
День угасал. Везде носился дым,
Как чад из потухавшого волкана.
И Англия не родина Жуана,
Но он с благоговением вступил
В тот новый край, который покорил
Почти всю землю с севера до юга
LXXXII.
Каменьев груда, неба дымный свод,
Грязь, копоть, шум и вечное движенье.
Порою где-то парус промелькнет
И здесь и там огромных башен ряд,
Которые сквозь дым едва глядят,
Поднявшись над угрюмыми стенами:
То - Лондон открывается пред нами.
Но Дон-Жуан иначе разсуждал.
Ему тот дым магическим казался,
И думал он: алхимик раздувал
Тот самый дым из печки - и старался
Весь этот чад не мог его смутить,--
Он находил атмосферу прекрасной,
Здоровой и - не очень только ясной.
LXXXIV.
Как судно перед залпом, тоже стану...
О, вы, британцы, милые друзья,
Наверно вас врасплох теперь застану
И веником, подобно мистрисс Фрей (*),
Из всех салонов ваших запыленных,
Огромным слоем пыли занесенных.
(*) Квакерша, которая много способствовала к улучшению положения заключенных женщин в Ньюгете.
LXXXV.
Вам предложить могу иную честь я:
Чтобы внести добра и славы свет,
Ступайте вы в Карльтонское (*) предместье,
Ваш дар, быть может, там не пропадет.
А уж потом спуститесь до народа...
Да, изберите путь такого рода.
(*) Carlton-house - в то время королевская резиденция.
LXXXVI.
Уверьте их, что юность не вернется,
Что крик льстецов пора им усмирить,
Что сердце всех к ним ненавистью бьется.
Скажите им, что сэр Вильям Кертис -
В слиянии по истине богатом,
Большое тупоумие с развратом!
LXXXVII.
Скажите им, что у дверей могил,
Величия достигнуть - в них нет сил,
Скажите этим людям развращенным...
Но безполезно вам давать совет,
Я лучше сам начну будить весь свет,
И, мистрисс Фрей, окончу ваше дело.
ДМИТРИЙ МИНАЕВ.
"Современник", NoNo 1--8, 10, 1865, NoNo 1, 4, 1866