Дон-Жуан.
Песнь пятнадцатая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песнь пятнадцатая. (старая орфография)

ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ.

I.

Увы! всё то, что я хотел сказать, ускользает из моей памяти; но что бы я ни сказал - всё будет одинаково кстати и исполнено надежд и воспоминаний, точно ни что не мешало свободному течению моих мыслей. Вся наша жизнь состоит из междометий: "о! или "ах!" выражающих горе или радость, или "ха! ха!" или "ба!" или зеванья, или, наконец, "тьфу!" - самого искренняго из всех.

II.

Всё же взятое вместе всегда окажется чем-то вроде обморока или вздоха - символа волнения, этой великой антитезы великой скуки. Душевное волнение - это пена на поверхности океана жизни, который, по-моему, если не сам океан вечности, то его миниатюрный портрет. Волнение доставляет нашей душе блаженство и заставляет её видеть то, что простой глаз увидеть не может.

III.

Всякое волнение безусловно лучше подавленного вздоха, разъедающого сердце, покрывающого лицо маской притворного покоя и превращающого природу в искусство. Редко можно встретить людей, высказывающих всё, что у них есть на уме дурного и хорошого. Притворство всегда отыщет для себя уголок в человеческом сердце - и вот почему ложь менее всего возбуждает противоречий.

IV.

О, кто может, или, скорее, кто не может вспомнить без слов заблуждений страсти? Не только пьющий чашу забвенья, но и простой болван - и тот не чувствует себя совершенно спокойным по утрам, не смотря на то, что кажется плывущим по волнам Леты. Он не в силах унять своего волнения - и время производит осадок на дне чаши из чистого рубина, которая дрожит в его руке.

V.

Что же касается любви... О, любовь!... Нет, лучше будем продолжать нашу историю. И так, леди Аделина Амундевиль... (Не правда ли, трудно придумать имя лучше этого? - Вот почему оно и колеблется так грациозно на конце моего пера. Есть музыка в журчаньи ручейка, в шелесте тростника: она слышится во всём, если только слушатель имеет уши. Земные звуки - отголосок музыки сфер.)

VI.

И так, леди Аделина Амундевиль, эта достойная всякого уважения дама, рисковала сделаться несколько менее достойной его в силу того правила, что прекрасный пол вообще бывает очень непостоянен в своих решениях. Увы! зачем я принуждён был это выговорить? Женщины иной раз бывают похожи на пустую бутылку с ярлыком. Я это предполагаю, но поклясться в этом не согласен. Тем не менее, надо признаться, что как женщина, так и вино одинаково способны к броженью вплоть до глубокой старости.

VII.

Но если Аделину можно было принимать за вино, то это было вино самого высшого качества, эссенция, выжатая из отборных гроздий. По чистоте она походила на только-что отчеканенный наполеондор, или на превосходно оправленный алмаз. Надо думать, что само время задумалось бы наложить на неё свою печать и природа отказалась бы требовать с нея свой долг - да, сама природа, этот счастливейший из заимодавцев, перед которым нет несостоятельных должников.

VIII.

О, смерть! самый строгий из кредиторов! Ежедневно стучишь ты в нашу дверь: сначала умеренно, как скромный торговец, приближающийся с некоторым страхом к дверям знатного должника и получающий суровый отказ; затем терпение твоё начинает истощаться: ты делаешься настойчивей и, наконец, раз забравшись в дверь, требуешь безусловного платежа чистыми деньгами, или векселем на Рансома {Рансом, Кивэрд и К° - были банкирами лорда Байрона.}.

IX.

Бери всё, что хочешь, но пощади хотя немного красоту! Она такая редкость, а у тебя так много добычи и без того! Что за беда, если она иногда спотыкается на пути долга? Тем более причин её поддержать. Костлявый обжора, тебе принадлежат целые нации: так как же тебе не выказать хоть в чём-нибудь умеренности! Пожирай героев, сколько будет угодно небу, но пощади женскую слабость!

X.

И так, прекрасная Аделина была чрезвычайно простодушна, особенно в те минуты, когда была чем-либо заинтересована, и это происходило именно оттого, что она увлекалась не легко, подобно многим из нас, и была, сверх-того, очень высокого о себе мнения (пункт, о котором мы спорить не станем). Она безъискуственно отдавалась сердцем и головой тем чувствам, которые считала невинными и достойными сочувствия.

XI.

Ей были известны некоторые эпизоды из похождений Дон-Жуана, о которых молва - эта ходячая газета - протрубила всюду, конечно, не без преувеличения. Но женщины любят судить снисходительно о тех проступках, которые мы, строгие мужчины, осуждаем на-повал. К тому же, ознакомившись с нравами Англии, Жуан стал несравненно сдержаннее; ум же его приобрел значительную зрелость и силу, а вместе с тем и то уменье приноравливаться в жизни всех климатов, которою отличался Алкивиад.

ХИИ.

Манеры его были тем более увлекательны, что он не думал никого увлекать. В нём не было заметно ни тени аффектации, ни кокетства, ни даже желанья казаться неотразимым победителем. Никогда не злоупотреблял он своими качествами и никто не увидел бы в нём одного из тех модных Купидонов, которые, кажется, говорят всею своей наружностью: "сопротивляйтесь, если можете!" - свойство, создающее фата и унижающее человека.

XIII.

Эти господа жестоко ошибаются, потому-что подобными средствами никогда и ни до чего добиться невозможно; но - будь искренни - они были бы непременно в выигрыше. Но - так или иначе - Дон-Жуан не был на них похож; его манеры явно принадлежали ему самому; он был вполне искренен, в чём не усомнился бы никто ни на минуту, вслушавшись в одну интонацию его голоса. Из всех стрел дьявола, приятный и увлекательный голос есть самая острая и неотразимая стрела.

XIV.

Нежный от природы, он ничем не навлекал на себя подозрения во лжи. Взгляд его, не будучи робким, не заставлял, однако, никого подумать, что с этим человеком следовало держать себя на-стороже. Может-быть, в нём недоставало уверенности; но скромность иной раз, подобно добродетели, сама служит себе наградой, и отсутствие претензий часто гораздо лучше достигает целей, о которых упоминать здесь нет никакой надобности.

XV.

Спокойный, вполне образованный, любезный без лести, весёлый без излишка, он был тонким наблюдателем общественных слабостей, хотя никогда не выказывал этого в своих разговорах; гордый с людьми гордыми, он был вежливо-горд в обращении с ними, имея в виду показать, что знает цену и себе, и им. Не претендуя на первенство, он не допускал превосходства в других и не претендовал на него сам.

XVI.

Так держал он себя с мужчинами. Что же касается женщин, то он являлся им именно таким, каким оне хотели его видеть, в чём, благодаря пылкому их воображению, при помощи которого женщины, вообще, умеют нарисовать полную картину по нескольким едва намеченным штрихам, в чём оне успевают, и - verbum sat! Как скоро фантазия их направлена раз на один какой-нибудь предмет - всё-равно, печальный или весёлый - оне способны к созданью таких преображений {"Преображение" - считается лучшим произведением кисти Рафаэля.}, какие не снились и Рафаэлю.

XVII.

Аделина, не будучи глубоким знатоком характеров, была склонна придавать им оттенки своего собственного, что составляет одну из причин, почему хорошие и даже умные люди так легко заблуждаются, что не раз было уже доказано. Опытность есть лучшая философия; но она становится самой печальной, когда её вполне изучишь. Преследуемые мудрецы, поучая школьников, часто забывают, что на свете есть дураки - и тем доказывают своё безумие.

XVIII.

Не так ли было и с тобой, великий Локк и ещё более великие Бэкон и Сократ? А ты, божественный философ, чьи истины до-сих-пор ещё не поняты людьми, как следует, и чьим чистым ученьем так часто прикрывалась для совершения величайших несправедливостей! ты, возстановивший мир для того, чтобы ханжи потрясли его снова - скажи, что было тебе наградой? Мы могли бы наполнить целые томы подобными примерами, но не лучше ли предоставить это совести самих наций.

XIX.

сколько их видит мой глаз и на сколько они касаются моей истории, причём никогда не затрудняюсь версификацией. Я пишу точно так же, как стал бы разговаривать с любым встречным, прогуливаясь пешком или катаясь верхом.

XX.

Я не знаю, нужно ли иметь особенный, замечательный талант для того, чтобы рифмовать таким образом; но способность болтать но целым часам - нужна действительно. Я, по крайней мере, убеждён, что никто не отыщет тени подобострастия в этой неправильной болтовне, кружащейся около разных предметов, старых и новых, точь в точь, как это делают импровизаторы.

XXI.

"Omnia vult belle Matho dicere: die aliquando et bene, die neutrum, die aliquando male" {"Мато хочет всегда говорить превосходно: говори иногда хорошо, иногда посредственно, а иногда и худо." - Марциал.}. Первый пункт этих намерений для людей - невозможен, второй - возможен с грехом пополам, третий - такого рода, что на нём трудно остановиться. Что же касается четвёртого, то мы его видим, слышим и исполняем сами ежедневно. Всё же это вместе желал бы я воспроизвести в этой смеси, которую я пишу.

XXII.

Скромная надежда! Но скромность - моя сила, а гордость - моя слабость. Но обратимся к делу! Я полагал, что поэма эта будет очень коротка; но теперь я и сам не знаю, на сколько она расползётся. Само-собой разумеется, еслиб я захотел угодить критике, или польстить заходящему солнцу тираннии, то окорнал бы себя сам до невероятности; но я рождён для оппозиция,

XXIII.

Почему и принимаю всегда сторону слабых, так-что еслиб (хотя я и представляю это себе с трудом) люди, имеющие нынче власть, внезапно упали во всём величии их гордости и "собаки имели бы свой день" {Гамлет.}, то действительно в первую минуту я осмеял бы их падение, но потом могло бы случиться, что я переменил бы взгляды и сделался ультрароялистом. Я не терплю тираннии даже в демократии.

XXIV.

Мне думается, что из меня мог бы выйдти очень порядочный муж, еслиб я не испытал уже этого очаровательного положения, и, вместе с тем, мне кажется, что я мог бы согласиться и на произнесение монашеского обета, не будь только у меня на этот счёт кое-каких предразсудков. Наконец, мне кажется, что я никогда не стал бы ломать головы над рифмами и калечить грамматику, облёкшись в мантию поэта, еслиб кое-кто не запретил мне строго писать стихи.

XXV.

Но - laissez aller, - я пою рыцарей и дам, какие встречаются под рукою. Подвиг этот с первого взгляда не требует могучих крыльев, оперённых при помощи Лонгина или философа из Страгира {Аристотеля.}; но трудность состоит в том, чтобы, усвоив настоящие размеры рисунка, раскрасить натуральными красками искусственные нравы и обособить то, что представляется только в частных случаях.

XXVI.

Разница в том, что встарину люди создавали нравы, а теперь, наоборот, нравы создают людей. По крайней мере, девяносто девять сотых человеческого рода похожи друг на друга, как бараны в стаде, и острижены на один лад ещё в колыбели. Это последнее обстоятельство должно сильно охладить пыл писателей, которым предстоит или приниматься за описание того, что уже было описано прежде и, притом, хорошо, или ограничиться изображением настоящого в его однообразно-обыдённом виде.

XXVII.

Чтоб выпутаться из этого положения, мы постараемся сделать всё, что в наших силах. Вперёд! вперёд! Муза, если ты не умеешь летать, то порхай! если не можешь быть возвышенной - будь остроумной или тяжелой, как речи, произносимые нашими государственными людьми. Во всяком случае, я надеюсь найти что-нибудь достойное исследования. Колумб открыл Новый Свет при помощи жалкого куттера или ничтожной бригантины, с весьма небольшой вместимостью, когда Америка - так-сказать - ещё не существовала.

XXVIII.

Аделина, подстрекаемая постоянно-возраставшим участием к достоинствам и положению Жуана, заинтересовывалась им всё более и более, частью по новости и свежести родившагося в душе её чувства, частью потому, что считала своего молодого друга олицетворением невинности, что, как известно, иногда вводит в искушение самую невинность. Женщины не любят полумер - и потому Аделина стала приискивать решительное средство, как бы спасти его душу.

XXIX.

Она верила в благотворное действие добрых советов, подобно всем людям, которые дают и получают их даром. Это самый дешевый товар, потому-что самые лучшие из них оплачиваются одною благодарностью. Она дважды или трижды обдумала предмет со всех сторон и пришла к нравственному заключению, что лучшее средство для исправления нравственности - женитьба. Решив таким-образом вопрос, она серьёзно посоветовала Жуану жениться.

XXX.

вследствие положения той особы, на которой он мог бы остановить свой выбор. Уясняя дело, он объявил ей, что охотно женился бы на той или на другой особе, если бы оне не были, к сожалению, замужем.

XXXI.

Сделав выбор для себя, для своих дочерей, братьев, сестёр, кузенов и родственников, и разместив их, как книги на полке, женщины обыкновенно принимаются за сочетанье бравом всех, кто попадётся под руку, подобно тому, как скряги полагают всё удовольствие в собирании сокровищ. В страсти этой, конечно, нет большого греха, тем более, что она делается для них чем-то в роде предохранительного средства, чем вполне объясняется это обстоятельство.

XXXII.

Нет ни одной добродетельной женщины (исключая девиц, невышедших замуж почему-нибудь или немогших выдти совсем), у которой в голове не сидел бы какой-нибудь брачный проэкт, построенный, как театральная пизса, с соблюдением всех аристотелевых правил, хотя иногда, надо признаться, подобные пиесы разрешаются мелодрамой или пантомимой.

XXXIII.

У этих женщин есть всегда в виду какой-нибудь единственный сын и наследник значительного состояния, друг из знатного старинного дома, какой-нибудь весёлый сэр Джон или серьёзный лорд Джордж, с которыми грозит окончиться род и прекратиться потомство, если они не поддержат выгодной женитьбой своей будущности и нравственности. Для таких личностей у них всегда готов прекрасный выбор цветущих невест.

XXXIV.

Оне с неподражаемым искусством умеют выбрать для одного - богатую наследницу, для другого - красавицу, для того - певицу, неимеющую никаких недостатков, для этого - подругу, проникнутую честным исполнением долга. Одна из рекомендуемых ими невест отличается такими личными совершенствами, которые одни уже составляют безценное приданое - и потому никто не решится её отвергнуть, другая имеет прекрасные родственные связи, третья - просто не представляет, но их мнению, никаких данных для отказа.

XXXV.

Когда гармонист Рапп основал свою колонию, из которой был изгнан брак... (Причина процветания этой замечательной колонии заключается в том, что она производит не более ртов, сколько в состоянии пропитать, причём, однако, члены её вовсе не терпят недостатка в тех удовольствиях, которые так поощряются природой.) И так, изгоняя из своей колонии брак, как мог Рапп назвать её "Гармонией"? Кажется, этим вопросом я запер проповедника на замок {Эта удивительная и процветающая колония в Америке не совершенно отвергает брак, как накатчики, но налагает такия ограничения, которые не допускают более известного числа рождений в известное число лет, так что эти рождения почти исключительно совершаются в течение одного месяца. Эти гармонисты (так называемые по имени их колонии) считаются замечательно-трудолюбивыми, набожными и тихими людьми.}.

XXXVI.

Надо полагать, что он хотел посмеяться над женитьбой или над гармонией, устраивая такой систематический развод между этими двумя понятиями. Впрочем, где бы почтенный Рапп ни почерпнул теорию своего ученья, в Германии или в другой стране, надо признаться, что секта его отличается и благочестием, и чистотой, и богатством гораздо более, чем любая из наших сект, не смотря на то, что последния размножаются гораздо быстрее. Я возражаю только против её названия, а отнюдь не против устава, хотя и удивляюсь, как могли его утвердить.

XXXVII.

Но Рапп был противоположностью увлекающихся матрон, которые, вопреки Мальтусу, поощряют размножение, сделавшись профессорами этого гениального искусства и покровительницами его практического применения всеми дозволенными скромностью способами. Впрочем, усилия их увенчиваются такими успехами, что уже в настоящее время эмиграция уносит у нас половину продукта. Таков печальный результат действия страсти и картофеля, этих двух вредных трав, начинающих не на шутку занимать головы наших Батонов.

ХХXVIII.

Читала ли Аделина Мальтуса? - я не могу на это ответить наверно, хотя и желал бы ответить на это утвердительно. Его книга есть ни что иное, как одиннадцатая заповедь, которая говорит: "не женись" - то-есть, без разсчёта хотел он сказать, насколько я понимаю. Я но имею намерения входить в разбирательство его взглядов и оспаривать то, что начертано подобной знаменитою рукою, но надо признаться, что теория его, превращая вопрос о женитьбе в вопрос математики, ведёт к аскетизму.

XXXIX.

Но Аделипа, вероятно предполагая, что Жуан имел порядочное состояние и что он, во всяком случае, может себя обезпечить при разводе, так-как случается же иногда, что новобрачный, вкусив сладости брачной жизни, захочет превратить супружескую пляску. (Предмет, достойный кисти великого живописца, подобно "Пляске смерти" Гольбейна {Немецкий живописец Гольбейн был придворным живописцем английского короля Генриха VIII. Его картина "Пляска смерти" была часто гравирована в Англии.}. Обе эти пляски совершенно одно и то же!)

XL.

И так, Аделина решила в своем уме, что Жуан должен жениться - и этого было достаточно. Затем, предстоял вопрос - на ком его женить? Под рукой были: благоразумная мисс Ридинг, мисс Рау, мисс Флау, мисс Шауман, мисс Науман и две прекрасных сестры - наследницы Гильтбеддинг. Хотя она и считала его достойным самой лучшей партии, но все эти невесты были равно безукоризненны, так-что брак с каждой, будучи хорошо обстановлен, обещал жизнь, текущую ровно и хорошо, как правильно-заведённые часы.

XLI.

Была также мисс Мильпонд, тихая, как летнее море, единственная дочь и потому, как всегда бывает, неоцененное сокровище, казавшаяся сливками безмятежности, но снятии которых обнаруживается смесь молока и воды с голубоватым оттенком. Но что нам за дело до этого? Неистовой бывает только любовь; что же касается брака, то он любит спокойствие - и потому молочная диэта лучшее для него средство.

XLII.

Далее, была мисс Аудасия Шустринг, богатая девушка, с смелым характером, мечтавшая о звезде или голубой ленте. Но потому ли, что английские герцоги становятся редки, или она сама не владела тем искусством, при помощи которого подобные сирены умеют привязывать на ленточку наших вельмож, только дело кончилось тем, что она вышла за какого-то иностранца и, притом, младшого брата, только не знаю хорошенько - турка или русского: один стоит другого.

Наконец, были ещё... Но я боюсь, что, если буду продолжать на эту тэму, то дамы не станут меня читать. Впрочем, скажу, что была ещё одна дивная красавица, самого высокого звания и ещё более высоких достоинств. Это была Аврора Рэби, юная звезда, только-что начинавшая блистать на горизонте света, казавшемся слишком тусклым зеркалом для её прелестей - прелестное существо, едва переставшее быть ребёнком и походившее на розу, ещё не успевшую распустить всех своих лепестков.

XLIV.

которым были окружены в детстве и которое разрушила смерть, после чего мы очутились покинутыми, чтобы почувствовать, увы, что в чужих дворцах нам не достаёт домашняго очага и что лучшия наши привязанности погребены в могиле!

XLV.

Ребёнок годами и ещё более но виду, она обладала каким-то особенным меланхолическим блеском глаз, напоминавшим взгляд серафима. Не смотря на её молодость, в ней проглядывало что-то светлое и, вместе, серьёзное не по летам. Казалось, она постоянно жалела о человеческом падения. Печальная, но по чужой вине, она походила на ангела, стоящого у райских дверей и сожалеющого о тех, которые не могут туда попасть.

XLVI.

Сверх-того, она была искренняя и даже строгая католичка, по крайней мере настолько, насколько это допускало её нежное сердце. Эта павшая религия была ей дорога именно потому, что была в упадке. Предки её, гордые подвигами, которыми прославились некогда в глазах всей нации, постоянно отказывались покоряться новым властям; а так-как она была последнею в роде, то и держалась крепко их старой веры и их старых убеждений.

XLVII.

При взгляде на этот совершенно неведомый ей мир, она, казалось, вовсе и не желала его узнать. Молчаливая и одинокая, она росла, как цветок, и сердце её оставалось спокойным. Уважение, которое ей оказывали, отзывалось чем-то похожим на благоговение. Дух её, казалось, обитал на каком-то троне, стоявшем совершенно особо от окружавшого его мира и прочном одной своей крепостью. Замечательное явление в существе столь молодом!

Случилось каким-то образом, что Аврора оказалась пропущенной в списке Аделины, не смотря на то, что род её и богатство давали ей право сиять в нём гораздо ярче описанных нами очаровательниц. Красота её также была одним из тех качеств, которые никак не могли помешать упомянуть о ней, как о девушке, обладающей всевозможными добродетелями и вполне достойной любого холостяка, желающого удвоиться.

XLIX.

Этот пропуск, напоминающий отсутствие бюста Брута в процессии Тиверия {Тацит, кн. VI.}, не мог не возбудить удивления Жуана, которое и было выражено им на половину с улыбкой, на половину серьёзно, на что Аделина, с оттенком некоторого презрения и сухости, не преминула возразить, что она никак не может понять, что он мог найти хорошого в этом холодном, молчаливом и аффектированном ребёнке - Авроре Рэби?

L.

Жуан заметил ей, что Аврора, как католичка, была более для него подходящей парой, тем более, что его мать - в чём он был вполне уверен - захворала бы от ужаса, а папа поразил бы его громами своего отлучения, еслиб... Но Аделина, страстно любившая навязывать свои мнения другим, прервала его на полуслове и повторила, по обыкновению, свои прежние резоны слово в слово.

LI.

И почему же ей было этого не сделать? хороший резон не будет хуже, если его повторить; если же он дурен, то тем полезнее настаивать на своём. Убедительность может замаскировать его ложность и достичь, наконец, того, что убедит даже политика, или утомит его, что, в сущности, всё равно. А если цель достигнута, то что за дело до средств?

LII.

лица и тела - это вопрос и, притом, вопрос очень деликатный, так-как великодушие было в ней врождённым чувством. Но природа - природа! Что же касается капризов, то в ней их было более, чем я имею времени и охоты их разбирать.

LIII.

Может-быть, Аделине не нравилось то равнодушие, с которым Аврора относилась к светским мелочам, так нравящимся молодым женщинам. Нет ничего неприятней - для людей вообще и для женщин в особенности - того, ежели оне видят, что ум их унижается (как ум Антония Цезарем) теми немногими, которые смотрят на них, как следует.

LIV.

Тем не менее, это не была зависть! Аделина была чужда её, стоя гораздо выше этого жалкого порока и но уму, и но положению. Это не было и прозрение: оно не могло пасть на ту, чьим единственным недостатком было то, что о ней нельзя было сказать ничего дурного. Нельзя было также назвать это чувство ревностью; напротив... Но полно гоняться за этими блудячими огнями человеческого духа! Одним словом, это не было... Увы! гораздо легче сказать, чем это не было, чем объяснить, чем именно это было.

LV.

Бедная Аврора даже и не подозревала, что была предметом такого разсужденья. Она была в замке гостьей - прелестной и чистейшей волной среди блестящого потока молодости и достоинств, который отражает поочередно - то там, то здесь - минутный блеск, кидаемый временем. Еслиб она знала, в чём дело, то лишь тихо улыбнулась бы: так много, или - лучше сказать - так мало было в ней детского.

LVI.

Горделивая, внушительная осанка Аделины не производила на неё ни малейшого впечатления. Она смотрела на окружающий её блеск точно так же, как взглянула бы на светящагося жучка, чтоб тотчас же обратить глаза свои снова к звездам, с жаждой более возвышенного света. Жуан был для нея необъяснимым существом, так-как она не считала себя Сивиллой новых нравов общества. Тем не менее, блеск этого пышного метеора нимало её не ослеплял, потому-что она, вообще, но слишком доверяла наружности.

LVII.

нравящейся потому, что она полна жизни и ослепляет своим блеском - даже эта репутация Жуана не производила на Аврору никакого впечатления, до-того были велики её холодность или самообладание.

LVIII.

Жуан не имел понятия о подобном характере, гордом, но вовсе не походившем на характер потерянной им Гайды, хотя оба они были равно-блестящи (каждый в своей сфере). Молодая островитянка, воспитанная на берегу уединённого моря, была более пылка, столько же привлекательна и обладала не меньшей искренностью. Она была вполне дочерью природы; но Аврора не могла, да и не захотела бы быть такою. Между ними была такая же разница, как между цветком и драгоценным камнем.

LIX.

Сделав это великолепное сравнение, я думаю, что могу возвратиться к моему рассказу и - как говорит мой друг Скотт - "протрубить в мой военный рог", Скотт - эта превосходная степень всех моих сравнений. Скотт с таким искусством съумел изобразить сарацинского и христианского рыцарей, раба, господина и всех людей вообще, что ему не было бы равного, еслиб не существовало Шекспира и Вольтера, которых он прямой наследник.

LX.

щадить его самолюбия. Моя муза породила мне много врагов и, конечно, породить ещё больше. Когда я начинал свою поэму, то что это может случиться; теперь же, когда она написана, я знаю, что это случилось; но, тем не менее, полагаю, что я не дурной поэт, или, по крайней мере, был им когда-то.

LXI.

Совещание или конгресс Аделины с Жуаном (беседа их окончилась, как оканчиваются все конгрессы) не был чужд некоторой желчи, проступавшей сквозь сладкия слова, что было следствием некоторой вспыльчивости в характере миледи. Но, к счастью, прежде-чем дело успело устроиться или испортиться совершенно, серебристый звон колокола возвестил если не час обеда, то время, которое называется "получасом" и посвящается туалету, хотя, кажется, дамския платья таковы, что могли бы быть надеты и в более короткое время.

LXII.

Великие подвиги должны были совершиться за обедом, с массивной серебряной посудой, вместо щитов, с ножами и вилками, вместо оружия. Но какая муза, со времён Гомера (описание пиров составляет не худшую часть его произведений), дерзнёт заняться составлением меню нынешних обедов? Один какой-нибудь соус, суп или рагу представляют более сложный рецепт, чем все смеси, употребляемые врачами, колдуньями и куртизанками.

Сперва был подан прекрасный soupe à la bonne femme, хотя один Бог знает, из чего он был сделан. Затем явилось второе блюдо, назначенное специально для обжор: это была камбала, сопровождаемая dindon à la Périgueox. Далее... Несчастный я человек! каким образом окончить мне эту обжорную строфу? И так, затем был подан soupe à la Beanveau, приправленный рыбой, которая, в свою очередь, была, для вящей красоты, приправлена свининой.

LXIV.

Но я должен, однако, описать весь обед поскорее, потому-что иначе, если вдамся в слишком большие подробности, то, пожалуй, муза моя наделает брюзгливым людям более неприятностей, чем это было до-сих-пор. Моя муза, правда, bonne vivante; но, по поводу чревоугодия, она - надо отдать ей справедливость - грешить не любит, хотя с другой стороны поэма моя должна же иногда допускать некоторые подкрепительные средства, чтоб не слишком утомлять дух.

LXV.

Пулярка à la Condé, лососина под соусом à la Genevoise, дичь, вина, которые были бы в состоянии во второй раз погубить молодого сына Аммона, подобного которому, надеюсь, мы увидим не скоро. Затем - массированный вестфальский окорок, достойный благословений самого Апиция; наконец, шампанское с искрящейся пеной, более белой, чем распущенный в вине жемчуг Клеопатры.

LXVI.

Один Бог знает, что ещё подавалось при этом à l'Allemande, à l'Espagnole, Timballe, Salpicou и под другими названиями. Я не берусь описывать всю эту массу неведомых мне блюд, хотя они и глотались очень легко. Различные entremets являлись лишь затем, чтоб гости их пощипали, в ожидании триумфального лакомства великого Лукулла - филе молодых куропаток с трюфелями {"Блюдо à la Lucullus. Этот герой, покоривший Восток, приобрел известность вишнёвыми деревьями, которые он первый привёз в Европу, и изобретением новых кушаний. Я думаю, не больше ли он сделал добра человечеству своими кушаньями (за исключением разстройства желудка), чем победами. Вишнёвое дерево может перевесить окровавленный лавр: впрочем, он умел приобресть известность и тем и другим." - }.

LXVII.

Что значит перед этими ломтиками победный венок на голове победителя? - тряпка, прах. Где триумфальная арка, под которой прошли согбенными покорённые народы? где величественное шествие победной колесницы? - там же, куда скрываются прошедшия победы и обеды! Я не стану вдаваться в дальнейшия исследования. Но вы, современные герои с патронами - дождётесь ли вы когда-либо, чтобы хотя соус из куропаток прославил ваше имя?

LXVIII.

Трюфели очень не дурная приправа, особенно когда за ними следуют petits puits d'amour - блюдо, над которым повару нечего долго ломать голову, потому-что каждый готовит его по-своему, если верить лучшему гастрономическому словарю, этой энциклопедии всего, что касается мяса и рыбы. Надо отдать полную справедливость, что эти petits puits и без варенья превосходное блюдо.

LXIX.

хватит моей арифметики. Кто бы мог предположить, что после незатейливой стряпни Адама поварённое искусство сделает такие успехи, что обратится в науку, с целой номенклатурой для удовлетворения самой обыдённой природной потребности.

LXX.

Стаканы звенели и уста жевали. Обедом остались довольны даже прихотливейшие гастрономы. Дамы принимали в обеде гораздо меньше участия, чем мужчины и кушали так мало, что я даже не берусь этого описывать. Молодые люди вели себя не лучше. Юность занимается гастрономией гораздо меньше, чем старость, и во время хорошого обеда всегда предпочтёт ей болтовню с сидящей возле хорошенькой соседкой.

LXXI.

Увы! я должен пропустить описание дичи, сальми, консоме, пюре и вообще всех этих блюд, о которых упоминается только ради рифм и на что едва ли бы мог пригодиться какой-нибудь ростбиф, приготовленный на грубый манер Джон-Буля. Я не должен также вводить сюда описания антрекотов и капусты, потому-что испортил бы этим певучесть моего стиха. Я отобедал - и - увы! - должен отказаться от описания даже какого-нибудь бекаса.

LXXII.

А плоды и мороженое, и все остальные утончённые дары природы в пользу вкуса (goût) или подагры (gout). Произносите это последнее слово, как заблагоразсудится вашему желудку. Я употребил здесь французское слово; но мне кажется, что звучащее с ним одинаково английское было бы более уместно. Была ли у вас подагра, читатель? у меня не было, но она может посетить и меня, и вас, а потому - берегитесь!

Должен ли я умолчать в моём меню об оливках - этих лучших товарищах вина? Должен непременно, хотя они были моим любимым блюдом в Испании, в Лукке, в Афинах - словом, везде. Мне часто случалось обедать хлебом и оливками, где-нибудь на открытом воздухе, на вершинах Суния или Гимета, с зелёной травой, вместо скатерти, точь-в-точь, как это делал Диоген, которому я обязан половиной моих философских взглядов.

LXXIV.

Среди этой груды рыбы, мяса, птиц и зелени, приготовленных и украшенных точно к маскараду, гости уселись в указанном им порядке, причём представили из себя смесь не менее разнообразную, чем самые блюда. Дон-Жуану пришлось сидеть возле какого-то à l'Espagnol, хотя это была не барышня, а одно из поименованных выше блюд. Впрочем, названное кушанье имело кое-какое сходство с женщиной: именно, оно было точно так же великолепно убрано и украшено и, притом, с больших вкусом.

LXXV.

По замечательному случаю, Жуан сидел между Аделиной и Авророй - затруднительное обстоятельство за хорошим обедом, если у человека есть глаза и сердце. Предшествовавший разговор также не был из числа способных ободрить его и заставить блеснуть любезностью тем более, что Аделина хотя и говорила очень мало, но за-то по спускала с него пристальных взглядов, точно желая прочесть в его сердце.

Мне иногда серьёзно кажется, что глаза одарены чувством слуха. По крайней мере, я совершенно убежден, что женщины способны многое слышать чем-то, кроме ушей, хотя я к не в силах объяснить себе этой способности. Подобного рода разговоры напоминают мистическую музыку сфер, которую могут слышать не все, не смотря на её звучность. Удивительно, как это женщины слышат длинные разговоры там, где не было сказано ни одного слова!

LXXVII.

Аврора сидела с тем равнодушным видом, который в особенности подстрекает всякого preux chevalier. Нет обиды более чувствительной, как видеть, что нас не считают достойным внимания. Жуан хотя и не был фатом, но, однако, ему не могло быть особенно приятно находиться в положении корабля, затёртого между льдами, и, при том, после такого множества прекрасных советов!

LXXVIII.

В этой женщине, казалось, сидел чёрт. Неужели это была гордость - скромность - сдержанность? или, наконец, глупость? Один Бог мог знать это! Но лукавые глазки Аделины сверкали удовольствием, видя, что слова её подтверждались на деле,

LXXIX.

И, казалось, готовы были сказать: "ведь я вам говорила!" А, впрочем, не желаю никому подобного рода торжества, потому-что в вопросах дружбы или любви очень часто случается, что такой упрёк, сделанный мужчине, подстрекая самолюбие, заставляет его кидаться вперёд, очертя голову, и доводит шутку до серьёзного дела. Все люди любят объяснять прошедшее и предсказывать будущее, но, вместе с тем, очень не жалуют тех, которые мешают исполняться их пророчествам.

LXXX.

Таким-образом, Жуан был невольно вовлечён оказать своей соседке несколько знаков внимания, лёгких, но явных и, притом, совершенно достаточных, чтоб быть понятыми проницательной женщиной даже при гораздо-более слабом способе выражения. Аврора сама, наконец (по крайней мере так повествует по догадке история), освободила немного свои мысли из сдерживавшей их темницы и если не стала слушать внимательней, то улыбнулась раза два.

LXXXI.

сердце Авроры, вдруг не растаял и не обнаружил кокетки: так трудно бывает помешать соединению противуположностей, как скоро оне пришли в движение. Впрочем, опасения Аделины оказались слишком утрированными: характер Авроры был не из таких.

LXXXII.

В Жуане было необыкновенно привлекательно его, если только можно так выразиться, гордое смирение, с которым он умел оказывать уважение каждому слову женщины, точно оно было законом. Он умел с редким тактом смягчать переходы от весёлого к серьёзному, а равно держать себя скромно или развязно, смотря по тому, как того требовали обстоятельства. Вообще, он обладал искусством заставлять людей высказываться, не давая им это заметить.

LXXXIII.

Аврора в своем равнодушии сочла-было его сначала стоящим на одной доске с прочей толпой воздыхателей, хотя, правда, более умным, чеми остальные окружавшие её болтуны и щёголи. Однако она скоро почувствовала влияние той лести, которая прельщает скорее вниманьем, чем комплиментами и привлекает даже лёгким противоречием.

"nem... con..." {Сокращение общеупотребительной в Англии фразы: "nemine contradicente" (без противоречия).}; что жё касается замужних, то я должен сказать с сожалением, что оно доводит их иногда до crim. con. {Сокращение фразы "criminal conversation" - (прелюбодеяние).}; но мы предоставляем решение этих дел присяжным, так-как и без того уже много занимались отступлениями. Хотя известно всем, что наружность обманчива и была всегда такою, но, тем не менее, надо признаться, что красивая наружность производит лучшее впечатление, чем любая книга.

LXXXV.

Аврора, которая до-сих-пор гораздо лучше читала в книгах, чем в выражении лиц, была очень молода, хотя благоразумна, и интересовалась более Минервой, чем грациями, особенно в чтении. Но даже сама добродетель, какой бы крепкой уздой ни думала она себя удерживать, никогда не будет иметь натурального корсета строгой старости. Даже Сократ, этот образец добродетели - и тот сознавался в некотором - хотя и лёгком - стремленьи к красоте.

LXXXVI.

в драматических Платоновых диалогах, то я не понимаю, почему бы им не зарождаться и в головках девушек, конечно, в несколько более скромном виде... (Заметьте, что это условие для меня всегда составляет sine qua non.)

LXXXVII.

Заметьте также, что если я, подобно знаменитому лорду Коку (смотри статью его о Литтльтоне), высказал два мнения, которые с первого взгляда кажутся противоречущими друг другу, то второе из них всегда можно признать за лучшее. Может-быть, у меня найдётся в каком-нибудь уголке ещё третье или даже вовсе не найдётся никакого, что может вам показаться плохой шуткой; но, ведь, если бы писатели были всегда последовательны, то каким-образом могли бы они описывать существующия вещи.

LXXXVIII.

Если люди противоречат друг другу, то могу ли я не противоречить им, всему и, наконец, самому себе? Но это не правда: я этого никогда не делал, не сделаю, да и не мог бы сделать. Тот, кто во всём сомневается, не может ничего отрицать положительно. Источник правды может быть чист, но его дальнейшее течение бывает мутно, протекая по стольким каналам противоречия, что плавать по нём часто приходится наудачу.

Аполог, басня, поэзия и парабола - ложны, но могут быть превращены в истину тем, кто съумеет пересадить их на плодоносную почву. Удивительно, чего только не может достичь басня! Говорят, что она делает действительность более сносною. Но что такое сама действительность? кто понимает её вполне? - философия? - нет! - она отрицает слишком многое; религия? - да! но которое из исповеданий?

XC.

И так, совершенно ясно, что миллионы людей должны оказаться заблуждающимися; или, может быть, вам будет доказано, что все правы. Да поможет нам Бог! Так-как мы обязаны держать наши светильники вечно зажженными, то пора было бы явиться новому пророку, или старому просветить людей снова откровением. Мнения в течении тысячелетий могут состареться, если небеса не будут их освежать от времени до времени.

ХСИ.

Но вот я - сам не знаю для чего - снова запутался в метафизике. Нет человека, который бы ненавидел более меня всякого рода споры, а между-тем (такова уже моя судьба или моя глупость) я то и дело наталкиваюсь лбом на какой-нибудь угол, по поводу разговоров о настоящем, прошедшем и будущем. Тем не менее, воспитанный в догмате умеренного пресвиторианства, я равно желаю добра и троянцам, и тирианцам.

XCII.

Но хотя я умеренный теолог, смирный метафизик и равно безпристрастен к троянцам и тирианцам, как Эльдон в коммиссии об освидетельствовании сумасшедших - я всё-таки считаю своею обязанностью сказать Джон-Булю несколько слов о положении здешняго мира. Бровь моя кипит, подобно горячим источникам Геклы, при виде того, как народы позволяют своим владыкам попирать законы.

Политика, правительство и благочестие - всё это общия места, о которых я иногда заговариваю не только из желания быть разнообразным, но и с нравственной целью, так-как моя обязанность исправлять общество и начинять благоразумием этого юного гуся. Теперь же, для того, чтоб угодить всем, я займусь немного сверхъестественным.

XCIV.

И так, я оставляю в стороне все аргументы и даю слово не поддаваться более никаких искушениям, способным глупо отклонить меня от моей цели. Да! я постараюсь преобразовать себя совершенно. Впрочем, я никогда не мог понять, что люди хотели сказать, когда уверяли, будто болтовня моей музы опасна. Я, напротив, думаю, что она так же безобидна, как многия другия, трудящияся гораздо больше, но нравящияся несравненно меньше.

XCV.

Угрюмый читатель, случалось ли тебе видеть привидение? - Нет? - Но, быть-может, ты о них слыхал? А, понимаю! И так, молчи и не жалей о потерянном времени, потому-что тебя ожидает неведомое удовольствие. Не думай, что я хочу смеяться над подобными вещами и изсушить насмешкой этот источник таинственного и великого. Напротив, вера моя в чудесное, по некоторым причинам, очень серьёзна {Байрон, не смотря на свой скептический взгляд ни религию, был суеверен; эта слабость была известна всем, коротко знавшим его, и составляла такую выдающуюся черту его характера, что ни один биограф не забыл упомянуть о ней. Он верил в привидения и в предчувствия. Ему предсказали, что 27-й и 87-й года его жизни будут несчастны для него - и он не мог выгнать из головы эту мысль. Пятница была несчастным днём в сто календаре, и он с ужасом вспоминал о том, что отплыл из Генуи в Грецию в пятницу. Мур приписывает суеверие своего друга примеру и влиянию его матери.}.

XCVI.

Серьёзна? - ты смеёшься? - смейся, сколько тебе угодно - я не последую твоему примеру. Мой смех должен быть искренен, а иначе я не стану смеяться совсем. Я подтверждаю, что верю в существование места, посещаемого призраками. Где же оно? Этого я тебе не скажу, потому-что желаю сам, чтоб о нём скорее позабыли. "Духи могут смутить душу короля Ричарда!" {Намёк на слова Ричарда III (действ. V, сц. 3):

"Святым клянусь я Павлом, в эту ночь

Душа моя от снов смутилась больше,

".} Одним словом, меня тревожат по поводу этого предмета некоторые сомнения, подобные тем, которые тревожили мальмсбёрийского философа.

XCVII.

Ночь - темна. (Я пою всегда по ночам, иногда совой, а иногда и соловьём.) Громкие криви птицы мудрой Минервы раздаются вокруг меня нестройными стонами. Старинные портреты смотрят на меня с древних стен (мне бы очень хотелось, чтобы они смотрели менее угрюмо); умирающия искры едва вспыхивают на решетке камина - и мне самому приходит в голову, что я засиделся слишком поздно.

И так - хотя я не привык писать стихи днём, потому-что в это время думаю о других вещах, если только думаю - я начинаю ощущать некоторую полночную дрожь и благоразумно отлагаю до следующого полудня трактование предмета, который - увы! - вызывает только тени. Прежде чем называть это суеверием, вы должны побывать в моем похожения.

ХСИХ.

Жизнь - звезда, плавающая на границе двух миров, между ночью и утром, на самом краю горизонта. Как мало знаем мы - что мы такое и ещё меньше - чем будем. Вечная волна времени и прилива катится всё вперёд и уносит наше существование, подобно пузырям, всё далее и далее. Один лопнет, другой родится из пены веков, и только гробницы государств виднеются - то там, то здесь - как выдающияся волны.