Лара
(Старая орфография)

Отрывистая и неудовлетворительная развязка Корсара печалитъ воображенiе; можно полагать, что Лара, Герой сей новой Поэмы - есть Конрадъ, возвратившiйся въ отечество. Можно догадываться, что верный пажъ есть переодетая Гюльнара, коей Корсаръ обязанъ своимъ освобожденiемъ,

Васаллы благоденствуютъ въ обширныхъ поместьяхъ Лары, и подвластные ему поселяне съ восторгомъ ожидаютъ отъ него защиты отъ притесненiй. Сей владелецъ, после долгаго, произвольнаго изгнанiя, возвратился въ отчизну тогда, какъ его уже совсемъ не ожидали, однако не забыли. Въ его замке радость ожила на всехъ лицахъ; по столамъ разставлены чаши; флаги раздеваются на башняхъ; гостепрiимный пламень играетъ на раскрашенныхъ тысячью яркими цветами стеклахъ; вкругъ очага толпятся гости и даютъ волю литься шумному красноречiю.

И такъ,_f владелецъ Лара возвратился! За чемъ переплывалъ Онъ моря? Умирающiй отецъ его оставилъ его на произволъ судьбы въ такихъ летахъ, когда редкiе чувствуютъ великость своей потери; гибельное наследство, опасная воля, которую человекъ весьма часто употребляетъ во зло и разрушаетъ спокойствiе сердца! Безъ руководителя, имея мало друзей для указанiя ему дороги и удержанiя на скользкомъ склоне, ведущемъ къ пороку, въ пылкихъ летахъ юношества, когда всего нужнее повиноваться, Лара повелевалъ другими.

Еще въ вюлодости онъ оставилъ обитель своихъ предковъ, и со дня разлуки никто не ведалъ объ его местопребыванiи. "Отецъ умеръ, а сынъ въ отсутствiи:" вотъ все, что говорили, что знали о немъ Васаллы. Лара не являлся и не присылалъ о себе никакого известiя. Одни перестали о немъ думать; другiе терялись въ разныхъ предположенiяхъ. Его имя умолкло въ его замке; портретъ почернелъ въ закоптелыхъ отъ дыма разахъ; соседъ его успокоилъ тоску его невесты; молодые начали забывать его, а старыхъ не было уже на свете. Живъ ли онъ? вскрикиваетъ нетерпеливый наследникъ, готовый надеть трауръ, который не суждено ему носить по немъ. Сто ржавыхъ щитовъ развешены по стенамъ его замка: не достаетъ одного, коимъ охотно желали бы украсить сей готическiй трофей.

Наконецъ, онъ возвратился совсемъ нечаянно; откуда? никому неизвестно; за чемъ? не нужно угадывать. Не возвращенiе, а долгое отсутствiе его удивительно. Всю прислугу его составлялъ одинъ молодой пажъ, по видимому иностранецъ.

Лара, кажется, замедлилъ полетъ времени; его видятъ, узнаютъ; однако жъ настоящее кажется сомнительнымъ, а минувшее сномъ. Онъ живъ, онъ еще въ возрасте мужества, хотя лета и труды изменили черты лица его.

Какъ бы ни были велики проступки бурной его молодости, но различныя приключенiя жизни его могли изгладить ихъ изъ памяти. Давно не слыхали о немъ ничего ни худаго, ни добраго; онъ могъ поддержать славу своего рода.

Некогда его душа напыщена была гордынею; но проступки его - проступки молодаго человека, алчущаго наслажденiй, и если онъ здесь остановился, надобно простить ихъ, не муча его укоризнами.

Какъ переменился Лара! Съ перваго взгляда видно, что онъ не то, чемъ былъ прежде. Страсти избраздили морщинами бровистое чело его. Въ немъ заметна гордость, а не пылкость молодости, холодность и равнодушiе къ похваламъ, гордая походка и быстрый глазъ, который однимъ взглядомъ отгадываетъ мысль другаго. Языкъ его былъ легокъ и насмешливъ, острое оружiе людей, растерзанныхъ Светомъ, оружiе, удары коего, будучи наносимы съ видомъ притворной веселости, не дозволяютъ даже раненымъ и жаловаться. Все, это нашли въ Ларе его знакомые, и сверхъ того заметили что-то такое, чего ни взоръ, ни голосъ его открыть не хотели.

Казалось, что для честолюбiя, славы, любви, для цели, къ которой все стремятся и редкiе достигаютъ, входъ былъ запертъ въ его сердце; но это съ недавняго времени, ибо глубокое, потаенное чувство, которое вотще хотели бы вы проникнуть, иногда на мигъ являясь на бледномъ челе его, изменяло ему.

Онъ не любилъ, чтобы его распрашивали о прошедшемъ; не разсказывалъ о чудесахъ дикихъ пустынь, виденныхъ въ его странствованiяхъ по отдаленнымъ странамъ света; напротивъ любилъ закрывать все какою-то завесою неизвестности; тщетно любопытные вопрошали взоры его, тщетно старались выведать что-нибудь отъ его спутника. Лара хитро избегалъ разговоровъ о виденныхъ имъ предметахъ, подъ предлогомъ того, что, они не любопытны для чужеземнаго посетителя. Если же кто настоятельно его объуэтомъ спрашивалъ: то чело его помрачалось и языкъ делался молчаливее.

Его домашнiе были искренне обрадованы его возвратомъ; потомокъ старинной фамилiи, обладатель многочисленныхъ Васалловъ, онъ посещалъ окружныхъ помещиковъ, присутствовалъ на каруселяхъ, играхъ и праздникахъ, но только простымъ зрителемъ ихъ скуки и веселости и не разделяя съ ними ни той, ни другой. Онъ не гонялся, подобно своимъ соседямъ, ослепленнымъ всегда обманчивою, однако же всегда обольщающею ихъ надеждою, ни за дымомъ почестей, ни за золотомъ, менее мечтательнымъ, ни за ласками красавицъ, ни за гневомъ соперника.

Онъ очертилъ вокругъ себя таинственный кругъ, который отделялъ его отъ людей и препятствовалъ имъ подходить къ нему. Суровый взглядъ его держалъ легкомысленныхъ въ почтительномъ разстоянiи. Робкiе, близко его видавшiе, наблюдали его безмолвно, или сообщали другъ другу свои опасенiя шепотомъ; маленькое число техъ, которые были умнее другихъ и показывали ему прiязнь, сознавались, что нашли его гораздо лучшимъ, нежели какъ видъ его показывалъ.

Какая чудная перемена! въ молодости своей этотъ человекъ былъ весь движенiе, весь жизнь! страстный къ удовольствiямъ, влюбленный въ битвы, попеременно торжествовавшiй на поле чести, на Океане, везде, где могъ встретиться съ опасностью или наслажденiемъ; онъ все вкусилъ, исчерпалъ все источники счастья и бедствiй; былъ врагъ жеманной умеренности, и жаромъ своихъ чувствованiй, хотелъ ускользнуть отъ собственныхъ размышленiй! Бури его сердца дерзко вызывали на бой бури, стихiй.... рабъ всехъ необузданныхъ страстей, какъ пробудится онъ отъ своихъ чудныхъ сновиденiй? Увы! онъ этимъ не хвалится; но, безъ сомненiя, проклинаетъ свое увядшее сердце, которое отреклось спознаваться съ сладкими муками!

Казалось, что книги возбуждали больше его вниманiе; до техъ поръ, онъ читалъ одну книгу - и эта книга называлась - человекъ. Часто, въ припадке своенравiя, онъ запирался отъ людей: и тогда, жителямъ замка, редко имевшимъ съ нимъ сношенiя, казалось, будто онъ скорыми шагами расхаживаетъ по галлерее, въ которой стены увешаны были старинными портретами его предковъ; имъ слышался (объ этомъ говорили за тайну) звукъ голоса, который не былъ ни его, нц другаго какого земнаго жителя. "Да, смейтесь, говорили его домашнiе; мы не можемъ дать вамъ отчета въ томъ, что мы видели; но можемъ уверишь, что видели нечто сверхъестественное. За чемъ устремляетъ онъ неподвижные взоры на черепъ, святотатскими руками вырытый изъ могилы и стоящiй подле его книги, какъ будто бы для того, чтобъ устрашать и отгонять отъ нее каждаго посторонняго человека? За чемъ бодрствуетъ онъ тогда, когда все спятъ? За чемъ не слушаетъ музыки и не принимаетъ гостей? Все это не похвально; однако же, само по себе и не предосудительно. Некоторые конечно знали его тайну; но его повесть объ его приключенiяхъ должна быть очень длинна; и они по благоразумiю и скромности выдавали свое удостоверенiе за темныя догадки. Впрочемъ, если бы они решились говоришь, то конечно могли бы открыть истину." Такъ разговаривали между собою Васаллвi въ замке Лары.

Ночь: река не колыхнетъ, однакоже вода ея мало по малу утекаетъ, какъ счастье; чистое стекло водъ ея, какъ въ волшебной картине, изображаетъ вечныя звезды небеснаго свода; берега ея украшены зелеными деревьями и прелестнейшими цветами, на коихъ когда-либо пчела отдыхала; они не уступили бы въ красоте цветамъ, изъ которыхъ младенецъ-Дiана плела гирлянды, и Невинность съ восторгомъ поднесла бы ихъ въ подарокъ Любви. Вода теряется въ каналахъ, извивающихся, чешуящихся, какъ змея; на земле и въ воздухе все было столь ясно и тихо, что призракъ не испугалъ бы гуляющихъ: казалось, невозможно, нечистому духу поселиться въ этомъ живописномъ месте. Въ сiю прекрасную ночь одни добрые могли искать здесь наслажденiй; такъ мыслилъ Лара, поспешая отъ сихъ очаровательныхъ береговъ къ своему замку. Его душа не расположена была любоваться видами, кои напоминали ему о другихъ временахъ, о небе яснейшемъ, о звездахъ лучезарнейшихъ, о ночахъ сладчайшихъ и не столь редкихъ, и о сердцахъ, которыя ныне..., Нетъ, нетъ! завыванiе бури не приведетъ его въ смятенiе; но такая роскошная ночь есть оскорбительная насмешка надъ его страждущимъ сердцемъ.

Большими шагами расхаживаетъ, онъ по уединеннымъ комнатамъ; его великанская тень ходитъ съ нимъ рядомъ вдоль по стенамъ, увешаннымъ старинными портретами. Сiи портреты, темное преданiе, гробовые склепы, где покоятся ихъ тела, слабости и пороки, родословное дерево съ пышнымъ начертанiемъ ихъ летъ, въ которомъ исторiя расточаетъ хвалы и порицанiя, и нередко ложь выдаетъ за истину: вотъ все, что уцелело отъ ихъ пороковъ и добродетелей.

Луна, проникая сквозь тусклыя стекла, лучами своими освещаетъ каменный помостъ, высокiе своды и грубыя изваянiя святыхъ Угодниковъ, поставленныхъ на Готическихъ окнахъ. Лара прогуливается въ задумчивости; его густые локоны, черныя брови, движенiе развевающихся на голове перьевъ: все даетъ ему видъ пришельца изъ могилы, или привиденiя.

Полночь: все спитъ; сомнительный светъ лампы, кажется, не хотя брежжитъ въ глубокомъ мраке. Глухiй шумъ послышался въ замке; это крикъ, молящiй о помощи, протяжный крикъ - и все опять замолкло; слуги Лары

Они нашли Лару, распростертаго на мраморномъ полу и бледнаго, какъ лучъ месяца, падающiй на лице его; его до полноженъ вынутая сабля свидетельствуетъ о какой-то сверхъестественной опасности. Онъ не теряетъ твердости, или не терялъ ее до сей минуты; нахмуренныя брови показываютъ бешенство; нечувствительный, незнающiй испуга, приведшаго уста его въ судорожное движенiе, онъ алчетъ крови; невнятные угрозы и проклятiя гордаго отчаянiя, казалось, замерли на устахъ его; глаза его полузакрыты; но изъ подъ густыхъ веждей его сверкаетъ еще свирепый взглядъ воина, какъ бы неподвижный въ ужасномъ спокойствiи.

Его подняли, перенесли: молчанiе! "Онъ дышетъ, онъ промолвилъ: краска выступила на смуглыя щеки его; на устахъ показался румянецъ; глазъ его, еще отуманенный, кругомъ перекатывается, и члены, мало помалу освобождаются отъ оцепененiя, онъ произноситъ какiе-то несвязные звуки; однако, это не языкъ его отечества; легко распознать, что это звуки другаго климата, какъ будто бы онъ обращается къ такой особе, до слуха которой, увы! не досягаетъ голосъ смертнаго.

Прибежалъ его Пажъ; онъ одинъ понимаетъ слова его. Онъ переменился въ лице; это доказываетъ, что Лара не желаетъ, чтобы слова его понималъ кто-нибудь, а Пажъ ни за что въ свете не согласится растолковать ихъ. Положенiе господина его беспокоитъ его меньше, нежели другихъ домашнихъ; онъ склоняется на тело Лары и говоритъ ему на языке, который можно почесть его природнымъ; Лара внемлетъ - и слова Пажа успокоиваютъ его чувства, страшно встревоженныя сновиденiемъ. Но сонная ли мечта столь тяжко удручаетъ его сердце? Увы! для него довольно бедствiй существенныхъ!

Во сне ли, или на-яву, виделъ онъ предметъ, столь сильно потрясшiй душу Лары: это тайна, глубоко погребенная въ его сердце. Онъ помнитъ о немъ; но никогда никому не откроетъ.

Занялась заря - и возвратила бодрость изнуренному его телу. Онъ не призываетъ врача, и скоро, всегда постоянный въ словахъ и действiяхъ, возвращается къ своему обыкновенному времяпровожденiю. Улыбка столь же редко Посещаетъ уста его; чело не сделалось угрюмее; приближенiе ночи несколько безпокоитъ Лару, но онъ тщательно скрываетъ сiе отъ своихъ изумленныхъ Васалловъ, коихъ испугъ не такъ скоро разсеялся.

Его боязливые служители ходятъ, всегда по-двои (не достаетъ духа пройти одному); не смеютъ приближаться къ бедственной галлерее. Флагъ, развевающiйся въ воздухе, стукъ двери, шумъ обоевъ, эхо шаговъ, длинныя тени окружныхъ деревьевъ, пролетъ летучей мыши, свистъ ветра: все, что они видятъ, все, что слышатъ, пугаетъ ихъ, и темъ больше, чемъ чернее завеса, которую ночь развешиваетъ на серыхъ стенахъ замка.

Тщетныя опасенiя!... сей часъ ужаса, котораго причина недоведома, не возвращался, или Лара притворился, будто бы позабылъ о немъ: это, неуменьша ихъ страха, усугубило удивленiе Васалловъ. И такъ, видно, что приходя въ чувства, онъ потерялъ память о случившемся: ибо ни одно слово, ни одинъ взоръ, ни одно движенiе ихъ повелителя не изменило передъ ними чувствованiя, которое бы напомнило тоску и бредъ души его. Но сонъ ли это? Его ли уста произносили слова на языке чуждомъ? Его ли вопли разбудили ихъ и встревожили? Его ли стесненное сердце перестало биться и блуждающiя очи ихъ испугали? Могъ ли онъ забыть муки, отъ коихъ постороннiе свидетели еще трепетали? Не доказываетъ ли его молчанiе того, что въ памяти Лары (если нужно объяснить сей случай словами) было глубоко врезано одно изъ таинствъ, которыя раздираютъ сердце, но не могутъ облегчить его? Лара сокрылъ въ своемъ и действiя и причины. Простые наблюдатели не въ силахъ были следовать заходомъ его мыслей, коимъ языкъ смертнаго изредка и до половины изменя, въ тотъ же мигъ останавливается.

Лара соединялъ въ себе неизъяснимую смесь все, что возбуждаетъ любовь, ненависть, привязанность, или отчужденiе.

Неясное мненiе объ его таинственной жизни привязывало къ его имени хвалу, или презренiе; его молчанiе служило пищею для разговоровъ целаго округа; делали предположенiя, изъяснялись о немъ, какъ о чуде; сгарали любопытствомъ проникнуть въ его сокровенный жребiй. Чемъ былъ онъ? Что такое сей неизвестный человекъ, о которомъ, кроме того, что онъ знатнаго рода, никто ничего не ведаетъ, хотя и окруженъ онъ Васаллами? не ненавистникъ ли онъ рода человеческаго? Однакоже некоторые уверяли, что видали чело его прояснившимся; но вместе съ темъ признавались, что улыбка его, если посмотреть на нее ближе и пристальнее, не показывала откровенности и походила на насмешку; или, если улыбка блистала/на устахъ, то единственно на устахъ его - и напрасно стали бы мы искать въ глазахъ его веселости, которую хотелъ онъ притворно выказать. Улыбка никогда, вполне не озаряла мрачнаго лица его. Иногда, хотя весьма редко, взоръ Лары становился нежнее, какъ будто бы природа не создала его съ черствымъ сердцемъ; но скоро душа его отряхала слабость, недостойную ни ея самой, ни его гордыни, и облекалась въ прежнюю суровость, какъ будто бы стыдясь мягкосердечiемъ выкурить сомненiе на счетъ поколебаннаго уваженiя къ нему людей. Не уже ли это было некотораго рода наказанiе для его сердца за чувствительность, разрушившую покой его? Или, не хотелъ ли онъ печальное, тревожное сердце заставить ненавидеть за то, что оно некогда страстно любило?!

Какъ будто бы испытавъ уже все могущiя быть худыя последствiя, Лара обнаруживалъ ко всему постоянное презренiе. Онъ былъ пришлецомъ на земле, какъ некiй странствующiй духъ, изгнанный изъ другаго мiра. Одаренный мрачнымъ воображенiемъ, онъ добровольно создалъ для себя опасности, отъ коихъ избежалъ случайно: воспоминанiе о нихъ было для его души источникомъ торжества и печали.

Ощущая въ себе такую силу любить, какая не дается обыкновеннымъ людямъ, онъ рано создалъ себе мечтательную добродетель, которой осуществить нетъ возможности; за обольщеннымъ юношествомъ его наступило бурное молодечество. Отъ годовъ, которые издержалъ онъ гоняясь за призракомъ, и отъ употребленiя во зло душевныхъ способностей, данныхъ ему для лучшей цели, осталось ему одно позднее сожаленiе. Пылкiя страсти, имъ овладевшiя, посеяли гибель по следамъ его и оставили добрымъ его чувствованiямъ одну внутреннюю тревогу и мучительныя размышленiя - следствiе бурной жизни. Но упрямо гордый и медленный къ осужденiю самого себя, онъ половину худаго относилъ къ Природе и во всехъ своихъ поступкахъ обвинялъ немощную плотъ свою, темницу души во время жизни и пищу червей после смерти; наконецъ, въ безумныхъ своихъ умствованiяхъ, смешалъ и добро и зло - и произвольныя ~ свои действiя приписалъ неизбежному року.

Изъ гордости не хотелъ онъ быть себялюбцемъ, какъ простые смертные, и въ случае надобности жертвовалъ собою благу другихъ. Жалость ли это была, или должность? Нетъ, это происходило отъ превратнаго и смешаннаго о вещахъ понятiя: гордость бросала его въ опасности, на которыя весьма редкiе люди дерзаютъ. Въ другую пору тоже самое побужденiе заставляло его совершать злодейства: не разбирая ни добра, ни зла, онъ жадно ловилъ случай отличишься отъ подобныхъ себе. Следуя внушенiямъ ненависти къ людямъ, злой умъ его создалъ ему тронъ вне сего мiра и въ странахъ, имъ самимъ избранныхъ. Тамъ, въ холодныхъ размышленiяхъ, кровь его, казалось, тише обращалась въ его жилахъ. Счастливъ, если бы злодейство никогда не воспаляло оной! счастливъ, если бы целую жизнь оледенелая душа его сохранила свою холодность!

Впрочемъ, онъ шелъ одною дорогою со всеми другими людьми; по наружности говорилъ и действовалъ, какъ они, и не отступалъ ни на шагъ отъ здраваго разсудка. Его заблужденiя были заблужденiя сердца, а не ума; редко сбивался онъ въ разговорахъ, и никогда не открывалъ глубину души своей, боясь возбудить противъ себя негодованiе.

Не смотря на холодное и скрытное обращенiе, не смотря на то, что онъ находилъ удовольствiе быть загадкою - онъ зналъ искуство заставить привязать къ себе.

Это искуство не было ни любовь, ни ненависть; можетъ быть даже, что для него нетъ слова; но для техъ, которые разъ его видели, онъ оставался незабвеннымъ. Какъ бы ни были поверхностны и легки слова его; но слышавшiе ихъ долго о нихъ размышляли. Онъ вкрадывался въ душу и оставлялъ въ ней или прiязнь, или ненависть: но никто не могъ объяснить, какъ это сделалось. И привязанность, и отвращенiе отъ него были всегда продолжительны? Для васъ заперта осталась душа его, а онъ скрытыми путями проникнулъ уже въ вашу. Онъ безпрестанно мечтался темъ, кто зналъ его; невольно делался занимательнымъ; напрасно хотели бы вы изгнать изъ души своей его образу; хитрый умъ Его глубоко врезалъ его.

Отонъ въ замке своемъ давалъ пиръ, на который были приглашены дамы, рыцари и все богатые и знатные окружные владельцы.

И Лара прибылъ вместе съ другими.

Собранiе было многочисленно, комнаты ярко освещены, - и гости расхаживали туда и сюда, ожидая открытiя бала и великолепнаго ужина.

Танцующiя красавицы привлекали къ себе сладкими чарами красоты и гармонiи: счастливы неопытныя сердца, которыя въ пляске бьются близко къ сердцу, и страстныя руки, переплетенныя съ руками, по ихъ собственному выбору! Такое зрелище проясняетъ угрюмое чело, развеселяетъ старика, и заставляетъ мечтать молодость, которая въ упоенiи шумной радости готова забыть, что она на земле.

Лара весело и спокойно смотрелъ на веселящихся: лице его скрывало печаль души. Онъ следовалъ глазами за танцовщицами, любовался ихъ прелестными телодвиженiями и воздушною легкостью ногъ, которыя едва касались до полу; прислонясь къ колонне, сложа на-крестъ руки, засмотревшись на шанцы, онъ не замечалъ, что строгiй взоръ внимательно озиралъ его. Онъ не терпелъ такихъ испытанiй, и скоро увиделъ, что-незнакомое ему лице ищетъ прочесть на лице его. Сей любопытный - незнакомый ему чужестранецъ, не будучи замеченъ, во весь вечеръ не спускалъ очей съ Лары. Вдругъ взоры ихъ встречаются и въ безмолвномъ удивленiи вопрошаютъ одинъ другой. На челе Лары обнаружилось легкое замешательство, следствiе недоверчивости къ чужеземцу, который грознымъ видомъ, кажется, хочетъ сказать, что онъ знаетъ больше, нежели присутствующiе думаютъ.

"Это онъ!" воскликнулъ чудный незнакомецъ. Сiе восклицанiе, тихо повторяясь, переходило изъ устъ въ уста. "Это онъ? кто же?" спрашивали гости другъ друга, пока сей вопросъ дошелъ до ушей Лары. Сiи странныя слова и физiогномiя неизвестнаго ничего не объясняютъ и возбуждаютъ всеобщее любопытство.

Это было уже слишкомъ; Лара не могъ оставить безъ ответа вопросъ, повторенный съ гордою самоуверенностью. Нахмуря брови, но голосомъ более твердымъ, нежели надменнымъ, и холодно, сказалъ онъ дерзкому вопросителю: "я называюсь Лара, Лара! хочешь ли знать более? спрашивай: ответы у меня готовы; я не ношу личины." - У тебя ответы готовы? подумай хорошенько; есть одинъ, на который сердце твое не осмелится отвечать, хотя бы ухо твое его слышало. Всмотрись въ меня пристально. Если ты не напрасно одаренъ памятью, то ты помнишь о долге, который напрасно уплатить желаешь: вечность запрещаетъ тебе забыть о немъ!" Лара спокойно разсмотрелъ чужеземца, и не нашелъ, или не хотелъ найти ни одной черты знакомой: не желая показать видъ сомненiя, онъ презрительно покачалъ головою и хотелъ удалиться; но свирепый пришлецъ властительно остановилъ его: "одно слово, прибавилъ онъ, отвечай Рыцарю, который, если ты истинно благородный человекъ, равенъ съ тобою; нетъ нужды, чемъ ты былъ прежде, чемъ ты ныне сделался; отвечай и не хмурь бровей! - если я буду говоришь ложь: тебе легко оправдаться. Тотъ, кто стоитъ передъ тобою - не веритъ коварной твоей улыбке; онъ не затрепещетъ, смотря на грозное чело твое. Не ты ли, коего деянiя. . . . . . ?" Кто бы ты ни былъ, твои сбивчивыя выраженiя и такой обвинитель, какъ ты, прервалъ Лара, не стоятъ того, чтобы я долее ихъ слушалъ. Пусть легковерные слепо внимаютъ сказке, безъ сомненiя чудесной, которую ты выдумалъ; пусть Отонъ даетъ пиры такимъ вежливымъ гостямъ, какъ ты: я изъявлю ему объ этомъ свои мысли и признательность."

Услышавъ сiи последнiя слова удивленный хозяинъ дома, подошелъ къ нимъ и съ убедительнымъ видомъ сказалъ:, какой бы важности ни была ваша тайна, не прилично нарушать веселое пиршество ссорой. Если Господинъ Эцелинъ имеетъ открыть что-нибудь касательно Графа Лары: то прошу его подождать: завтра могутъ они объясниться здесь, или где имъ заблагоразсудится. Эцелинъ! я за тебя порукою; ты мне хорошо известенъ; хотя также, какъ Графъ Лара, после весьма долгаго отсутствiя, возвратясь изъ другаго мiра, ты почти не имеешь здесь знакомыхъ. Судя по знаменитой крови, текущей въ жилахъ Графа Лары, онъ наследовалъ и добродетели, и мужество своихъ предковъ, и верно поддержитъ ихъ славное имя, принявъ вызовъ, основанный на законахъ рыцарства."

-- "И такъ до завтра!" - вскричалъ Эцелинъ; завтра оба предстанемъ на судище: клянусь жизнью и мечемъ своимъ, что буду говорить одну правду. О, еслибъ я могъ быть столько же уверенъ въ томъ, что сподоблюсь увидеть царствiе небесное, сколько въ истине словъ моихъ!"

Что отвечалъ Лара?... Глубокiя думы поглотили, какъ бездна, всю его душу. Все слова, все взоры, кажется, обращены на одного его. Онъ безмолвно и тихо озираетъ присутствующихъ;" во взорахъ его видно совершенное забытiе. Увы! такое равнодушiе ясно показываетъ, что онъ тверда памятуетъ минувшiя событiя.

Завтра! очень хорошо: завтра!" Лара завтра, заметна была какая-то решимость, непонятная для слушателей. Онъ набросилъ на себя плащъ, легкимъ наклоненiемъ головы простился съ собранiемъ, и, проходя мимо Эцелина, отвечалъ улыбкою на угрожающiй взоръ сего рыцаря. Въ этой улыбке не было заметно ни радости, ни спеси, которая за недостаткомъ другихъ средствъ отмщаетъ презренiемъ, но решимость души, уверенной въ самой себе.

Что же изъявляла сiя улыбка: спокойствiе ли и непоколебимость добродетели, или злодейство, закоренелое отъ долговременной безнадежности? Увы! та и другое обнаруживаются весьма сходными знаками, которые трудно различить въ лице, или въ словахъ человека! Одни дела наши совершенно разоблачаютъ то, что наша неопытность съ трудомъ отгадываетъ.

Лара кличетъ своего Пажа и удаляется. Красавецъ-юноша, вывезенный имъ изъ дальнихъ странъ, где звезды ярче блещутъ, повиновался не только словамъ, но и мановенiю своего Господина. Для Лары оставилъ онъ землю родимую; не смотря на свою молодость, онъ былъ покоренъ безъ нетерпенiя, и молчаливъ, какъ господинъ его; преданность его къ Ларе была выше рабскаго состоянiя и возраста. Хотя онъ выучился языку новаго своего отечества, однако Лара весьма редко на немъ объяснялся; до онъ бросался и съ величайшею расторопностiю исполнялъ его приказы, какъ скоро слышалъ сладкiе звуки родины, напоминавшiе ему его горы, ихъ эхо, друзей и родныхъ, коихъ ему не суждено уже более видеть, и отъ коихъ онъ отрекся, решась следовать за своимъ господиномъ. Лара былъ для него все на земле - и надежда, и покровитель. И такъ, не удивительно, что онъ съ нимъ не разставался.

Молодой невольникъ былъ строенъ; нежныя черты его не зачерствели отъ солнца, не загорели отъ пылающимъ лучей, и на щекахъ его нередко противъ воли выступалъ румянецъ. Сiя прелестная краска не здоровье и не счастье, но какое-то внутреннее беспокойство обнаруживала. Какъ яркiя звезды горели глаза его; какъ электрическiй огонь сверкали въ нихъ его мысли; длинныя ресницы одевали черные зрачки его какою-то сладкою задумчивостью; однако же, въ нихъ больше видна была спесь, нежели горесть, или, по крайней мере, такого рода горесть, которою не хотелъ онъ ни съ кемъ делиться. Игры, коихъ жадно искали молодцы, его сверстники, забавы, коими Занимались веселые пажи, не имели для него ничего привлекательнаго. Онъ по целымъ часамъ пристально гляделъ на Лару, и не слыхалъ ни одного звука, не видалъ ни одного предмета: вся душа его занята была симъ созерцанiемъ. Когда господинъ покидалъ его, то онъ бродилъ одинъ по окрестностямъ. Ответы его были коротки; вопросовъ самъ никому не делалъ. Дремучiе леса были его любимою прогулкою; его забавы - чтенiе какой-то чужестранной книги; постелею - берега ясныхъ ручьевъ; онъ, казалось, подобно своему властителю, былъ чуждъ всего, что прельщаетъ взоръ и очаровываетъ сердце; не братался съ человеками, и однимъ печальнымъ бытiемъ былъ привязанъ къ земле.

Онъ любилъ одного Лару; но однимъ безпредельнымъ уваженiемъ и покорностью изъявлялъ свою привязанность; внимательный и безмолвный, его усердiе отгадывало все желанiя его господина, и когда сей не произнесъ еще ни одного слова, они уже были исполнены. Гордость видна была во всехъ его поступкахъ, гордость, которая ставила себя выше взысканiй. Унижаясь иногда до рабскихъ должностей, онъ только руками исполнялъ ихъ, но взоръ его еще былъ повелителенъ: однимъ словомъ, онъ всячески старался выказать, что служитъ не изъ денегъ; исполняетъ не волю господина, но свою собственную.

Лара щадилъ его и не возлагалъ трудныхъ должностей: Пажъ держалъ стремя, носилъ за нимъ мечь, настроивалъ арфу, или читалъ въ слухъ господину своему старинныя и на чужеземномъ языке написанныя книги. Пажъ не входилъ въ общество съ другими служителями, не сближался и не показывалъ имъ презренiя; но составилъ себе правило поведенiя, въ коемъ видно было, что онъ не имелъ съ ними ничего общаго. Какъ бы высокъ ни былъ родъ его или санъ, онъ могъ, не унижая ихъ, состоять въ службе Лары, однако же не на ряду съ простыми слугами. Видъ его и осанка показывали благородную кровь; онъ когда-то зналъ счастiе. Белыя руки его не носили знаковъ тяжелой работы. Ихъ нежность и прелестное лице заставляли подозревать, что онъ переодетая женщина. Между темъ, спесивые и несколько дикiе взоры не похожи были на женскiе; въ нихъ сверкалъ огонь, который обнаруживалъ влiянiе знойнаго климата на слабое и нежное тело прекраснаго Пажа; лице его изменяло иногда, выражая сей страстный пламень, но слова - никогда.

Сей Пажъ назывался Каледомъ, хотя многiе уверяли, будто онъ носилъ другое имя въ своемъ гористомъ отечестве. И действительно случалось, что онъ иногда не откликался, когда его звали непривычнымъ для него именемъ; а иногда, какъ будто вспомнивъ, что онъ переименованъ, отвечалъ зовущему съ боязливою торопливостью. На зовъ Лары

Неожиданная ссора, нарушившая веселое пиршество; не ускользнула отъ вниманiя молодаго Пажа. Гости вокругъ него дивились уверенности, съ которою незнакомецъ вызвался обличить Лару, и равнодушiю сего последняго къ столь чувствительной обиде. Слыша сiе, Каледъ несколько разъ въ лице переменялся; его уста синели, а щеки то багровели, то бледнели попеременно; чело его покрылось холоднымъ потомъ, который выступаетъ тогда, когда сердце наше изнемогаетъ подъ тяжестью думы, которую напрасно желаемъ мы оттолкнуть отъ него. Такъ! есть дела, требующiя мгновеннаго, отважнаго исполненiя. Тутъ не надобно ждать, чтобы размышленiе насъ о томъ уведомило. На какой бы мысли ни остановился Каледъ; но, она заградила ему уста и изменила лице его. Онъ вперилъ неподвижные глаза на Эцелина; улыбка презренiя, которою Лара мимоходомъ простился съ симъ рыцаремъ, вывела Каледа изъ оцепененiя. Сiя улыбка сказала ему более, нежели все разговоры я пересуды гостей - и даже видъ самаго Лары. Онъ опрометью бросился за своимъ господиномъ - и оба они въ одну минуту исчезли. Гости, оставшiеся въ замке, сначала думали, что Лара и Пажъ его удалились въ другую комнату. Каждый съ такимъ вниманiемъ наблюдалъ черты Лары, каждый столь обстоятельно вникнулъ во все малейшiя обстоятельства сей чудной сцены, что едва только тень его переступила за порогъ двери и отъ блеска светочей не рисовалась более на стене, все сердца затрепетали, подобно какъ человекъ, испуганный во сне, хотя и помнитъ, что это не на-яву случилося, но все еще не скоро совсемъ очнется.

Лара и Каледъ исчезли.... торжествующiй Эцелинъ стоялъ въ глубокой думе; чрезъ часъ и онъ откланялся и уехалъ.

Толпа редела; наконецъ, радушный хозяинъ и утомленные гости разошлись по спальнямъ для нихъ приготовленнымъ. Тамъ - на постеле веселiе утихаетъ, а горесть вздохами зоветъ къ себе сонъ, сладкое забвенiе жизни, въ которомъ несчастливецъ наводитъ отраду отъ золъ, имъ претерпеваемыхъ.

Лара.

Ночь улетаетъ, заря разгоняетъ туманы, венчающiе главы горъ, и разсветъ пробуждаетъ вселенную; еще одинъ день прибавленъ ко днямъ человека, который, мало по малу, приближается къ Последнему. Но природа столь же могуща и юна, какъ была въ день созданiя, солнце на небе, а жизнь на земле; цветы украшаютъ долину, светило дня лучезарно; ветерокъ веетъ здоровьемъ, ручьи разносятъ прохладу.

Безсмертный человекъ! дивись красотамъ природы и въ сердечномъ восторге говори: "все мое!" дивись, пока прельщеннымъ очамъ твоимъ дозволено ихъ видеть; скоро настанетъ день, въ который ты перестанешь ими радоваться.

Какъ ни мрачна горесть, тоскующая на тихой твоей могиле, небо и земля ни одною слезою не почтятъ твой пепелъ; ни одно облако не потемнеешь, ни одинъ листъ не завянетъ преждевременно, никакой ветерокъ не вздохнетъ по тебе; но черви поползутъ по твоему трупу, которыя предназначенъ для удобренiя земли.

Заря отсiяла, солнце совершило полдороги; Рыцари собрались въ замокъ Отона; насталъ часъ, въ который должна померкнуть, или возсiять, добрая слава Лары. Эцелинъ повторитъ свое обвиненiе, и представитъ истину въ наготе ея; онъ далъ слово. Лара обещалъ выслушать его предъ лицемъ неба и человековъ. За чемъ же Эцелинь не является? Что можетъ удержать его? Такой важный доноситель долженъ бы быть поспешнее.

Урочный часъ прошелъ: верный слову своему Лара давно уже дожидается. На его лице видна спокойная уверенность и холоднокровное терпенiе. За чемъ не является Эцелинъ? Слышанъ ропотъ; Отонъ насупился. "Я знаю своего друга, вскричалъ онъ; уверенъ, что онъ не нарушитъ своего слова; подождемъ еще; если онъ живъ, то верно предстанетъ здесь. Онъ ночевалъ въ замке, лежащемъ между моимъ поместьемъ и благороднаго Лары. Я приглашалъ его сделать мне честь переночевать въ моемъ замке: онъ не согласился; ему нужно было отъискать между своими бумагами улики и приготовиться къ нынешнему дню. Я былъ за него поручителемъ - и теперь за него отвечаю; и даже, въ случае надобности, берусь омыть пятно съ Рыцарской его чести." - Онъ умолкъ; Лара отвечалъ ему: я прибылъ сюда по твоему желанiю; готовъ выслушать хитрыя сплетни коварнаго чужестранца, котораго слова могли бы оскорбишь мое сердце, еслибъ я не презиралъ его, какъ безумца, или какъ подлаго врага. Я его, не знаю... онъ, но видимому, зналъ меня въ странахъ отдаленныхъ... но за чемъ терять время въ пустыхъ разговорахъ? Представь донощика, или защищай мечемъ поруганную честь его!"

Лице Отона ", славно! вскричалъ онъ, я выбираю последнее, я дерусь за своего отсутствующаго гостя!" Это ни мало не встревожило Лары; угрюмость на челе и бледность на щекахъ его остались по прежнему: онъ твердо решился погибнуть, или умертвить Оточа Въ однихъ очахъ его сверкаетъ бешенство, незнающее пощады. Онъ выхватилъ саблю изъ ноженъ; ловкость, съ которою онъ владеетъ ею, показываетъ, что она не въ первый разъ сверкаетъ въ руке его. Тщетно Рыцари теснятся, желая развесть ихъ; бешенство Отона глухо, онъ осыпаетъ Лару оскорбленiями и ругательствами, и кричишь ему, что добрый мечь его можетъ омыть ихъ.

Бои не замедлился: ослепленный яростью Отонъ самъ подставилъ грудъ острiю соперника; раненъ и упалъ. Но ловкая рука Лары не смертельно его поранила: "проси жизни!" вопiетъ ему Лара..

Отонъ не отвечаетъ. Все полагали, что насталъ мигъ, въ который онъ не встанетъ съ земли окродавленной. Въ бешенстве, въ изступленiи, чело Лары сделалось почти чернымъ. Онъ, съ большею лютостiю, нежели во время битвы, взмахнулъ убiйственный мечь и направилъ его прямо въ сердце Отопово. Защищая себя, онъ сохранялъ хладнокровiе: теперь ничто не мешало ему излить всю свою ненависть. Решась умертвить своего соперника, онъ бросился на него столь стремительно, что могъ изранишь техъ, кой удержали его мстительную руку. Рыцари воскликнули: пощада! Лара опомнился. Онъ остановилъ мечь свой на взмахе; но взоръ его устремленъ на лежащаго Рыцаря; мнится, будто онъ жалеетъ о томъ, что оставляетъ жизнь врагу своему; мнится, будто онъ измеряетъ, какъ близко къ могиле удары его поставили его жертву.

Подъемлютъ омытаго кровiю Оточа; врачь запрещаетъ ему говорить. Рыцари, свидетели страшнаго единоборства, уходятъ въ другую кемнату; а Лара, виновникъ распри, удаляется съ грознымъ и презрительнымъ видомъ, какъ торжествователь. Бе оглядываясь, поскакалъ онъ обратно въ свой замокъ,

Куда же сокрылся сей ночный призракъ отъ лучей солнца? Где находился сей Эцелинь, явившiйся на одно мгновенiе и неоставившiй по себе никакого следа? Онъ оставилъ замокъ Отона за-долго до разсвета; ночь была темная; но дорога такъ ему знакома, что не возможно, заблудиться. Его жилище не далеко: его не нашли тамъ; на другой день стали распрашивать въ соседственныхъ деревняхъ - и ничего не узнали. Его постеля не измята, осиротелый конь стоитъ въ стойле; его хозяинъ испугался, друзья опечалились и роптали; осторожно и рачительно обыскали они окрестности дороги, боясь открыть следы разбойниковъ. Напрасно! земля не окровавлена; на кустарникахъ нетъ клочковъ его одежды; трава не измята; нигде не напечатлелись кровавые персты изнемогшей руки, которая въ смертныхъ судорогахъ утоляетъ ярость свою надъ нежнымъ дерномъ. Не обнаружилось сихъ признаковъ совершеннаго здесь убiйства. Осталась одна надежда - и та, весьма сомнительная. Подозренiе шепотомъ произноситъ имя Лары;

Бегутъ дни за днями; раны Отона зажили; на гордость точитъ его сердце; онъ не скрываетъ своей ненависти. Онъ былъ могущiй владелецъ, врагъ Лары и другъ со всеми соседями, кои пылали желанiемъ вредишь ему.

Отонъ принесъ жалобу въ окружномъ суде - и домогался принудишь Лару ответствовать за Эцелина.!

Кого, кроме Лары, тяготило его присутствiе? Кто, кроме человека, коему слова Эцелина могли повредить, имелъ надобность удалишь его? Народные толки становятся громче, тайна прiятна толпе любопытной. Какъ можетъ Лара быть столь равнодушенъ, даже не открыться ни одному прiятелю? Где привыкла душа его къ кровожадности? Онъ не былъ на войне: где же рука его научилась владеть мелемъ съ такою ловкостiю, съ такимъ проворствомъ? Откуда въ сердце его такое зверство? Ибо это не мгновенное действiе слепой вспыльчивости, которую одно слово воспламеняетъ - и одно слово потушаетъ; это глубокое чувство души, раззнакомившейся съ жалостiю; души, которая привыкнувъ къ самовластiю и къ успехамъ, сделалась безчеловечною.

Такiе разсказы и природная склонность людей къ злословiю собрали надъ головою Лары грозную шучу. Она разразилась. Ему объявленъ приговоръ Судилища, коимъ на него возложена ответственность за голову Эцслина, который и живой, и мертвый, его преследовалъ.

Хитрый Лара давно это предвиделъ - и готовился отразить силу силою. Соседственные помещики живучи безотлучно въ своихъ замкахъ и сами занимаясь хозяйствомъ, нередко отягощали своихъ васалдовъ работою; между темъ, какъ въ отсутствiе Лары, его подвластные не платили ему никакой подати. Это увеличило въ нихъ заочную къ нему привязанность. Возвратясь въ отечество, Лара поддерживалъ въ нихъ сiе чувство потворствомъ и щедростью. Старые служители отца его сохраняли къ нему наследственную привязанность; не за себя, а за него они боялися. Сначала, они обвиняли его, въ последствiи, стали сожалеть о немъ. Его безсонныя ночи и молчаливую угрюмость приписывали они болезни, въ немъ усилившейся. Хотя одинокiй образъ жизни его былъ печаленъ, но его приветливость ихъ пленяла; несчастные не выходили отъ него неутешенными; относительно къ нимъ, сердце его не было чуждо состраданiю. Холодный съ знатными и гордый съ спесивыми, онъ ласково обращался съ низшими. Онъ мало говорилъ, но безпрiютные находили ночлегъ подъ его кровлею, безпомощные помощь, неотравленную укоризнами. Число васалловъ его приметно умножалось. После приключенiя съ Эцелиномъ, Лара Отокомъ, онъ уже боялся преследованiя враговъ своихъ. Какъ бы то ни было; но соседственные помещики его любили, а собственные васаллы почти обожали. Онъ укрывалъ беглыхъ, раздувалъ ненависть къ врагамъ своимъ въ сердцахъ людей имъ подвластныхъ, уверялъ, что готовъ быть ихъ мстителемъ.

Между темъ Отонъ, уверенный въ неизбежности своего мщенiя, послалъ глашатая къ мнимому преступнику. Сей нашелъ Лару въ его замке, окруженнаго тысячью исправно вооруженныхъ воиновъ, готовыхъ умереть за своего добраго владельца.

Коварство умеетъ набрать толпу подъ знамена злодейства и приготовить обильный пиръ жаднымъ волкамъ и червямъ могильнымъ.

Отлученный непостижимою судьбою отъ всего близкаго ему по роду и воспитанiю, Лара, съ самой бедственной ночи, въ которую пропалъ Эцелинъ, приготовлялъ средства мужественно противостать грозному будущему.

Причины, которыя заставляли его ненавидеть, розыски и распросы о деянiяхъ его въ продолженiи долголетнаго странствiя, никому не были известны.

Увлекши соседей своихъ въ постороннюю для нихъ распрю, онъ отсрочивалъ на несколько времени свою, погибель. Событiя, грозившiя разрушить его печальный прiютъ, разбудили его, и гроза, которая опустошивъ его сердце, затихла-было, снова загремела. Въ отчизне открылась для него та же дорога, по которой шелъ онъ въ странахъ чуждыхъ. Онъ мало заботился о жизни и славе; но не менее готовъ былъ къ самымъ отчаяннымъ предпрiятiямъ. Возвратясь въ тихое свое уединенiе, Лара искалъ въ немъ покоя и забвенiя; но судьба и здесь его преследовала, и онъ разсвирепелъ, какъ лютый зверь, привыкшiй къ нападенiямъ охотниковъ и готовый на нихъ броситься. Его нельзя было уловить въ сети; онъ не сдался бы живой. Молчаливый, одичавшiй, не тщеславный, онъ остался бы спокойнымъ зрителемъ на театре мiра; враждебная судьба вызвала его самого на сцену и онъ вышелъ на нее какъ опытный воинъ. Его голосъ, его осанка, его поступь - показываютъ природную лютость, и взоры - знатока въ искустве ратномъ.

Описывать ли мне битвы, которыя всегда оканчиваются торжествомъ смерти и пиромъ коршуновъ; непостоянное счастiе, перебегающее то на ту сторону, то на другую, побеждающую силу и побежденное безсилiе, дымящiяся развалины и упавшiя башни?

Сiя новая война была подобна старымъ, съ тою разницею, что здесь, спущенныя съ цепей страсти заглушили голосъ совести. никто не просилъ пощады; никто не чувствовалъ жалости. Пленныхъ резали на поле битвы. Обе сражающiяся стороны остервенились. Грабежъ, нищета и голодъ опустошали целыя области; пожары пожирали города и села, и кровь лилася.

Сначала, неистовая рать Лары одержала поверхность; но не привыкнувъ къ повиновенiю, его ратники бросались на враговъ нестройными толпами. Жажда грабежа и крови завлекла ихъ къ погибели. Напрасно Лара истощалъ все дарованiя искуснаго Полководца для возстановленiя порядка: рука, воспалившая огонь, безсильна была потушить его. Благоразумныя меры непрiятеля остановляди на каждомъ шагу и доказывали необузданной толпе гибельное ея безумiе. Притворный отступъ, ночная засада, неудачный натискъ, непринятое сраженiе, долгое лишенiе нужныхъ пособiй, лагерь въ сырую погоду, крепкiя ограды, безполезно изнурявшiя ихъ силы: вотъ чего Лара не могъ ни отвратить, ни предвидеть!

Будучи отрезанъ отъ своихъ пособiй, потерявъ храбрейшихъ, оставшись съ малымъ числомъ недовольныхъ и унывшихъ ратниковъ, Лара

Уже онъ выступилъ въ походъ. Благопрiятствующая ему луна освещаетъ непроходимыя ущелины и мракъ ночи. Уже передовая стража его видитъ тихiй отблескъ ея лучей въ реке, отделяющей ихъ родину отъ земли чуждой; уже различаютъ они вдали... но та ли река это? Берегъ ея покрытъ непрiятелями. Предашься ли бегству? Возвратишься ли прежнею дорогою? Чье знамя впереди развевается? Отоново! его мечь блещетъ надъ ихъ головами! Не пастухи ли расклали огни на ближнихъ высотахъ? Увы! они-горятъ слишкомъ ярко; нетъ средства къ спасенiю! Усталые, лишенные надежды, они решились врезаться въ толпу враговъ своихъ - и дорого продать победу!

Они остановились для минутнаго отдыха. Напасть ли имъ, или ожидать на себя непрiятеля? Если они ударятъ на войско, растянутое вдоль реки, для воспрепятствованiя ихъ переправе: то, можетъ быть, несколькимъ храбрецамъ удастся сломить ряды непрiятельскiе и спастися. "Ударимъ! воскликнули они; однимъ трусамъ прилично ожидать на себя нападенiя." Мечи обнажены, поводья подобраны. Еще слово - и закипитъ битва. Для многихъ сiе слово Лары будетъ предтечею смерти.

Онъ вынулъ мечь изъ ноженъ; на лице его видно не отчаянiе, но хладнокровiе слишкомъ спокойное: въ такiя ужасныя минуты оно не прилично вождю, котораго трогаютъ бедствiя человечества.

Онъ обращаетъ взоръ на Каледа, который не знаетъ страха, вблизи своего господина. Можетъ быть, тусклое сiянiе луны, а не боязнь разливаетъ задумчивую бледность по лицу его: знакъ его безпредельной преданности., Лара это замечаетъ и кладетъ свою руку на его; она не дрожала, Уста его безмолвствовали, сердце чуть-чуть билось, одни глаза говорили: "мы никогда не разстанемся. Твое войско можетъ быть разбито; твои приверженцы могутъ тебя оставить. Я, могу сказать жизни: прости! но никогда Ларе.

Знакъ поданъ - и малочисленная дружина тесно сомкнувъ свои ряды, ударила на непрiятеля, разделеннаго на несколько отрядовъ. Конь повинуется шпорамъ, мечи заблистали и скрестилися. Одна сторона превосходитъ числомъ; но храбрость равна: отчаянiе борется съ дерзостью, оборона длится. Кровь льется въ реку и ея струи сохранили багровый цветъ до самаго утра.

Раздавая повеленiя, ободряя своихъ собственнымъ примеромъ, повсюду, где натискъ враговъ сильнее, где его товарищи изнемогаютъ, Лара вопiетъ громкимъ голосомъ, разитъ рукою, и не питая никакой надежды, умеетъ оживить ее въ сердцахъ оробелыхъ. Зная, что нетъ спасенiя въ бегстве, никто не предается бегству. Те, кои сначала отступали, повернулись и бросились въ пылъ битвы, туда, где взоры и удары ихъ предводителя вселяютъ трепетъ въ победителей. То окруженный товарищами, то одинъ, онъ - или разрываетъ ряды полковъ Отоновыхъ, или возстановляетъ порядокъ между своими: онъ тамъ, где опаснее. Врагъ дрогнулъ... минута благопрiятна... Лара занесъ руку и бросился... отъ чего голова его, перьями украшенная, вдругъ на плечо скатилась? Онъ раненъ въ грудь. Его последнiй взмахъ былъ ему гибеленъ, онъ открылъ сердце - и смерть опустила его грозную руку. Слово победа замерло на устахъ Лары. Какъ жалко виситъ воинственная десница его! она держитъ еще мечь, но шуйца опустила брозды.

Каледъ схватилъ коня его за поводъ. Ослабевъ отъ раны, вися на стременахъ седла почти безжизненный, Лара

Солнце осветило умершихъ и умирающихъ, изломанныя латы и изрубленные шлемы. Конь палъ вблизи отъ своего всадника. Подпруги седла лопнули отъ усилiй последняго вздоха. Не далеко отъ него трепещетъ остаткомъ жизни нога, подстрекавшая его шпорою, и рука, управлявшая его броздами.

Раненые, томящiеся воины думаютъ, что они на берегу реки, которой воды, какъ будто бы умышленно отказываются утолишь жажду, терзающую человека, умирающаго смертью храбрыхъ. Тщетно горящiя уста ихъ молятъ одной капли, только одной капли для утоленiя смертной жажды. Съ судорожными движенiями пресмыкаются они по окровавленному дерну. При семъ усилiи, страдальцы истощаютъ последки жизни; но желанная влага передъ ними. Они наклоняются, вдыхаютъ прохладу, грудь ихъ освежается, уста касаются воды... что ихъ остановило?... Уже внутренность ихъ не сгараетъ... это было смертное томленiе... ихъ жажда утолена!

Подъ отдаленною отъ сей кровавой сцены липою, лежалъ воинъ, едва переводившiй дыханiе и смертельно раненый, въ сей упорной битве, которой одинъ онъ былъ виновникомъ. Это Лара: жизнь его постепенно угасала. Каледъ, всегдашнiй его спутникъ, теперь единственный свидетель последняго часа его, стоялъ передъ нимъ на коленяхъ. Глаза его вперены на широко распоронную грудь Аарьи и уже капля за каплею истекаетъ изъ запекшейся раны. Аара едва можетъ говорить и даетъ знакъ, что всякая помощь безполезна. Мучась, онъ пожимаетъ руку, которая ищетъ утолить боль его, и горестною улыбкою благодаритъ скорбящаго Пажа. Каледъ ничего не боится, ничего нечувствуетъ; онъ видитъ только голову, лежащую на его коленахъ и бледное лице, коего померкнувшiя очи были для него лучезарными светилами, освежавшими ему жизненный путь.

напрасна такая предосторожность. Онъ смотритъ на нихъ съ презрительнымъ равнодушiемъ, и какъ будто мирится съ смертью, которая исторгаетъ его изъ рукъ мщенiя. Прискакалъ о томъ и, спрыгнувъ съ коня, озираетъ врага, который некогда пролилъ кровь его.

Онъ спрашиваетъ: опасна ли рана? Лара не даетъ ответа, и какъ будто бы не узнавъ его, едва удостоиваетъ его взгляда и отворачивается. Если и слышали последнiя слова его, то никто ихъ не вы*разумелъ. Гробовымъ голосомъ произносилъ онъ чуждые звуки: съ ними связаны для него чудныя воспоминанiя; онъ говорилъ о своихъ приключенiяхъ подъ другимъ небомъ; но о какихъ приключенiяхъ?.. Одному Каледу это известно; одинъ Каждъ прошедшее, и беседовали о соединившей ихъ своенравной судьбе, въ таинство коей ни чье око не проникнуло.

Хотя слабымъ голосомъ, однако же долго они разговаривали. Слушая Пажа, можно было вообразишь, что его смерть ближе Лариной;

На его лице не заметно никакой перемены; томясь къ смерти, онъ бъ нежностью взглянулъ на и когда сей замолчалъ, то Лара указалъ ему перстомъ на Востокъ: утреннiй ли светъ солнца, разогнавшiй туманы, поразилъ его зренiе, случайно ли, хотелъ ли онъ темъ показать, что въ думе его живо воспоминанiе о местахъ, где случилось съ нимъ много чуднаго. Каледъ оставилъ сiе почти безъ вниманiя; оне отворотился, какъ будто бы негодуя на солнце, которое озаряло вселенную, тогда, какъ очи его друга покрывались вечнымъ мракомъ. Казалось, не ведалъ, что бъ сей минуты начиналась для Лары новая жизнь, сiя безконечная жизнь, которой уповаютъ верующiе въ Христа Спасителя.

Съ болезненнымъ стономъ въ последнiй разъ вздохнулъ Лара; темное облако покрыло мутные зрачки его; съ судорогами протянулъ онъ руки и ноги,

Каледову руку къ своему сердцу. Увы! оно уже не билось, оно уже охолодело! Каледъ все еще обращаетъ къ нему речь, хотя Лара "Сердце еще бьется!" воскликнулъ онъ. Несчастный... это обманъ! его уже не стало! тотъ, на кого вперилъ Ты неподвижныя очи - былъ некогда Лара!

Каледъ смотритъ съ нежностью на сiи смертные останки, какъ будто бы душа, ихъ оживотворявшая, еще не отлетела. Его надобно было насильно вывесть изъ глубокой думы: ничто не могло его разсеять! когда отвлекли его отъ кроваваго трупа, который покрывалъ онъ жаркими лобзанiями, когда онъ увиделъ, какъ покатилась по земле голова, которая сама скоро, будетъ прахомъ: то онъ не вопилъ, не рвалъ на себе черныхъ, какъ эбеновое дерево, волосъ; но, оцепенелъ и обезпамятелъ, потомъ зашатался и упалъ, произнося не внятно сiи слова: какъ онъ любилъ! никогда сердце смертнаго не будетъ гореть такимъ пламенемъ!" Итакъ, вышла наружу сiя тайна, долго до половины скрывавшаяся; товарищи, стараясь привесть Каледа

опамятовался и не закраснелся. Что ему теперь нужды до его чести, до его пола?

Лара не тамъ покоится, где покоятся его предки: его могила на поле, на которомъ онъ умеръ; надъ прахомъ его нетъ надгробнаго памятника. Его оплакала нежная подруга; ея печаль не столь громогласна, какъ вопли наемниковъ на похоронахъ богача. Тщетно распрашивали ее о прошедшемъ; самыя угрозы не могли вынудить у нее ни одного слова, Она не открыла, по какой причине бросила отчизну и последовала за человекомъ, котораго сердце? казалось быть мало любящимъ; не объявила, за что была къ нему страстно привязана. Безумное любопытство! разве любовь покорна воле? разве Лара не могъ ей понравиться? У людей твердыхъ и суровыхъ чувства гораздо живее, нежели какъ въ свете думаютъ; можно ли сомневаться въ нежности и сильномъ раздраженiи сердецъ ихъ по тому только, что любовь ихъ не многословна?

Сердце и душа были привязаны къ Ларе необыкновенными узами; но ничто не въ силахъ принудить ее поведать тайную свою исторiю. Кроме же ея не осталось въ живыхъ никого изъ знавшихъ оную; смерть запечатлела имъ уста.

Трупъ Лары бранныхъ подвигахъ; до отчизны его не дошелъ слухъ ни о славе его, ли о злодеянiяхъ. Рубцы свидетельствовали только о томъ, что онъ де одинъ разъ проливалъ кровь свою.

Говорятъ, что въ оную гибельную ночь (это площадной слухъ) поселянинъ проходилъ но долине въ ту пору, когда солнце готовилось сменить луну, задернутую облакомъ. Сей, рано проснувшiйся, поселянинъ шелъ вдоль по реке, отделяющей владенiя Отона отъ Лариныхъ, въ лесъ подбирать дрова для продажи въ городе. Внезапно зашуршали ветви я показались изъ леса лошадь и всадникъ. Онъ держалъ на седле передъ собою нечто въ плаще завернутое. Лице всадника было закрыто и голова поникла къ лошадиной шее. Удивленный столь нечаянною встречею и подозревая убiйство, поселянинъ спрятался въ кусты и. оттуда выглядывалъ. Всадникъ, домчась до крутаго берега реки, соскочилъ съ лошади, и схватя Ноту, подошелъ на самый край и бросилъ ее въ воду; потомъ робко на все стороны озираясь, следовалъ зренiемъ за текущими волнами, какъ будто всматривался въ какой-нибудь предметъ, всплывшiй на поверхность воды; поспешилъ къ груде камней, весеннимъ потокомъ съ горъ набросанной, началъ подбирать самые крупные, и съ особенною ловкостью кидать ихъ въ воду.

Между темъ, любопытный поселянинъ тихо прокрался къ такому месту, откуда, не бывъ замеченъ, могъ все видеть. Ему показалось, что по реке плыветъ мертвое тело, на груди котораго онъ даже могъ различить орденскую звезду; но прежде, нежели онъ успелъ пристально вглядеться, огромный камень погрузилъ трупъ въ глубину: онъ еще разъ всплылъ, обагрилъ вокругъ себя воду - и пошелъ ко дну. Всадникъ дожидался, пока кругъ на реке совершенно сгладился; тогда вспрыгнулъ на лошадь - и во весь опоръ помчался прочь отъ берега. На лице его надета была личина; робость воспрепятствовала дровосеку различишь черты лица погибшаго; но если правда, что онъ виделъ звезду на его одежде, то это злакъ рыцарскаго достоинства, и все, слышавшiе повесть дровосека, тотчасъ вспомнили, что въ бедственную ночь Эцелинь Лару въ семъ злодеянiи!

Каледъ, Лара, Эцелинъ умерли - и ни надъ однимъ нетъ надгробнаго камня.

Сострадательные люди тщетно хотели удалишь жалкую страдалицу отъ места, орошеннаго кровiю друга ея. Сiя гордая душа сделалась смиренною; горесть изсушила ея слезы; она не роптала, не жаловалась, не стонала. Если кто угрожалъ ей удаленiемъ ее отъ места, на коемъ она видела и еще не верила, что Лара больной горячкою. Она говорила имъ о своей утрате, останавливалась подъ той липою, подъ которою держала на коленахъ скатившуюся голову Лары: те же телодвиженiя, те же слова напоминали ей смертное томленiе друга ея. Она обрезала его черные волосы и носила ихъ на сердце; часто вынимала ихъ, расчесывала, разстилала по земле, какъ будто бы выжимала изъ нихъ кровь какого-нибудь призрака; вопрошала. Лару и сама вместо его себе отвечала; потомъ вдругъ вскакивала, и указывая перстомъ на другое привиденiе, ее испугавшее, убеждала своего друга спасаться бегствомъ. Также не редко, сидя на пне древесномъ, она закрывала лице руками, или чертила странныя буквы... Такая горесть не могла быть продолжительна. Дева востока погребена рядомъ съ своимъ возлюбленнымъ. Ея исторiя до сихъ поръ осталась тайною; но страсть къ Ларе перестала быть загадкою.