Лара

Отрывистая и неудовлетворительная развязка Корсара печалит воображение; можно полагать, что Лара, Герой сей новой Поэмы - есть Конрад, возвратившийся в отечество. Можно догадываться, что верный паж есть переодетая Гюльнара, коей Корсар обязан своим освобождением,

Васаллы благоденствуют в обширных поместьях Лары, и подвластные ему поселяне с восторгом ожидают от него защиты от притеснений. Сей владелец, после долгого, произвольного изгнания, возвратился в отчизну тогда, как его уже совсем не ожидали, однако не забыли. В его замке радость ожила на всех лицах; по столам разставлены чаши; флаги раздеваются на башнях; гостеприимный пламень играет на раскрашенных тысячью яркими цветами стеклах; вкруг очага толпятся гости и дают волю литься шумному красноречию.

И так,_f владелец Лара возвратился! За чем переплывал Он моря? Умирающий отец его оставил его на произвол судьбы в таких летах, когда редкие чувствуют великость своей потери; гибельное наследство, опасная воля, которую человек весьма часто употребляет во зло и разрушает спокойствие сердца! Без руководителя, имея мало друзей для указания ему дороги и удержания на скользком склоне, ведущем к пороку, в пылких летах юношества, когда всего нужнее повиноваться, Лара повелевал другими.

Еще в вюлодости он оставил обитель своих предков, и со дня разлуки никто не ведал об его местопребывании. "Отец умер, а сын в отсутствии:" вот все, что говорили, что знали о нем Васаллы. Лара не являлся и не присылал о себе никакого известия. Одни перестали о нем думать; другие терялись в разных предположениях. Его имя умолкло в его замке; портрет почернел в закоптелых от дыма разах; сосед его успокоил тоску его невесты; молодые начали забывать его, а старых не было уже на свете. Жив ли он? вскрикивает нетерпеливый наследник, готовый надеть траур, который не суждено ему носить по нем. Сто ржавых щитов развешены по стенам его замка: не достает одного, коим охотно желали бы украсить сей готический трофей.

иностранец.

Годы летят для странника столь же быстро, как и для домоседа. Но недостаток известий из далеких стран, отколе прибыл Лара, кажется, замедлил полет времени; его видят, узнают; однако ж настоящее кажется сомнительным, а минувшее сном. Он жив, он еще в возрасте мужества, хотя лета и труды изменили черты лица его.

Как бы ни были велики проступки бурной его молодости, но различные приключения жизни его могли изгладить их из памяти. Давно не слыхали о нем ничего ни худого, ни доброго; он мог поддержать славу своего рода.

Некогда его душа напыщена была гордынею; но проступки его - проступки молодого человека, алчущого наслаждений, и если он здесь остановился, надобно простить их, не муча его укоризнами.

Как переменился Лара! С первого взгляда видно, что он не то, чем был прежде. Страсти избраздили морщинами бровистое чело его. В нем заметна гордость, а не пылкость молодости, холодность и равнодушие к похвалам, гордая походка и быстрый глаз, который одним взглядом отгадывает мысль другого. Язык его был легок и насмешлив, острое оружие людей, растерзанных Светом, оружие, удары коего, будучи наносимы с видом притворной веселости, не дозволяют даже раненым и жаловаться. Все, это нашли в Ларе его знакомые, и сверх того заметили что-то такое, чего ни взор, ни голос его открыть не хотели.

Казалось, что для честолюбия, славы, любви, для цели, к которой все стремятся и редкие достигают, вход был заперт в его сердце; но это с недавняго времени, ибо глубокое, потаенное чувство, которое вотще хотели бы вы проникнуть, иногда на миг являясь на бледном челе его, изменяло ему.

Он не любил, чтобы его распрашивали о прошедшем; не рассказывал о чудесах диких пустынь, виденных в его странствованиях по отдаленным странам света; напротив любил закрывать все какою-то завесою неизвестности; тщетно любопытные вопрошали взоры его, тщетно старались выведать что-нибудь от его спутника. Лара хитро избегал разговоров о виденных им предметах, под предлогом того, что, они не любопытны для чужеземного посетителя. Если же кто настоятельно его объуэтом спрашивал: то чело его помрачалось и язык делался молчаливее.

Его домашние были искренне обрадованы его возвратом; потомок старинной фамилии, обладатель многочисленных Васаллов, он посещал окружных помещиков, присутствовал на каруселях, играх и праздниках, но только простым зрителем их скуки и веселости и не разделяя с ними ни той, ни другой. Он не гонялся, подобно своим соседям, ослепленным всегда обманчивою, однако же всегда обольщающею их надеждою, ни за дымом почестей, ни за золотом, менее мечтательным, ни за ласками красавиц, ни за гневом соперника.

Он очертил вокруг себя таинственный круг, который отделял его от людей и препятствовал им подходить к нему. Суровый взгляд его держал легкомысленных в почтительном разстоянии. Робкие, близко его видавшие, наблюдали его безмолвно, или сообщали друг другу свои опасения шепотом; маленькое число тех, которые были умнее других и показывали ему приязнь, сознавались, что нашли его гораздо лучшим, нежели как вид его показывал.

Какая чудная перемена! в молодости своей этот человек был весь движение, весь жизнь! страстный к удовольствиям, влюбленный в битвы, попеременно торжествовавший на поле чести, на Океане, везде, где мог встретиться с опасностью или наслаждением; он все вкусил, исчерпал все источники счастья и бедствий; был враг жеманной умеренности, и жаром своих чувствований, хотел ускользнуть от собственных размышлений! Бури его сердца дерзко вызывали на бой бури, стихий.... раб всех необузданных страстей, как пробудится он от своих чудных сновидений? Увы! он этим не хвалится; но, без сомнения, проклинает свое увядшее сердце, которое отреклось спознаваться с сладкими муками!

Казалось, что книги возбуждали больше его внимание; до тех пор, он читал одну книгу - и эта книга называлась - человек. Часто, в припадке своенравия, он запирался от людей: и тогда, жителям замка, редко имевшим с ним сношения, казалось, будто он скорыми шагами расхаживает по галлерее, в которой стены увешаны были старинными портретами его предков; им слышался (об этом говорили за тайну) звук голоса, который не был ни его, нц другого какого земного жителя. "Да, смейтесь, говорили его домашние; мы не можем дать вам отчета в том, что мы видели; но можем уверишь, что видели нечто сверхъестественное. За чем устремляет он неподвижные взоры на череп, святотатскими руками вырытый из могилы и стоящий подле его книги, как будто бы для того, чтоб устрашать и отгонять от нее каждого посторонняго человека? За чем бодрствует он тогда, когда все спят? За чем не слушает музыки и не принимает гостей? Все это не похвально; однако же, само по себе и не предосудительно. Некоторые конечно знали его тайну; но его повесть об его приключениях должна быть очень длинна; и они по благоразумию и скромности выдавали свое удостоверение за темные догадки. Впрочем, если бы они решились говоришь, то конечно могли бы открыть истину." Так разговаривали между собою Васаллви в замке Лары.

Ночь: река не колыхнет, однакоже вода её мало по малу утекает, как счастье; чистое стекло вод её, как в волшебной картине, изображает вечные звезды небесного свода; берега её украшены зелеными деревьями и прелестнейшими цветами, на коих когда-либо пчела отдыхала; они не уступили бы в красоте цветам, из которых младенец-Диана плела гирлянды, и Невинность с восторгом поднесла бы их в подарок Любви. Вода теряется в каналах, извивающихся, чешуящихся, как змея; на земле и в воздухе все было столь ясно и тихо, что призрак не испугал бы гуляющих: казалось, невозможно, нечистому духу поселиться в этом живописном месте. В сию прекрасную ночь одни добрые могли искать здесь наслаждений; так мыслил Лара, поспешая от сих очаровательных берегов к своему замку. Его душа не расположена была любоваться видами, кои напоминали ему о других временах, о небе яснейшем, о звездах лучезарнейших, о ночах сладчайших и не столь редких, и о сердцах, которые ныне..., Нет, нет! завывание бури не приведет его в смятение; но такая роскошная ночь есть оскорбительная насмешка над его страждущим сердцем.

Большими шагами расхаживает, он по уединенным комнатам; его великанская тень ходит с ним рядом вдоль по стенам, увешанным старинными портретами. Сии портреты, темное предание, гробовые склепы, где покоятся их тела, слабости и пороки, родословное дерево с пышным начертанием их лет, в котором история расточает хвалы и порицания, и нередко ложь выдает за истину: вот все, что уцелело от их пороков и добродетелей.

Луна, проникая сквозь тусклые стекла, лучами своими освещает каменный помост, высокие своды и грубые изваяния святых Угодников, поставленных на Готических окнах. Лара

Полночь: все спит; сомнительный свет лампы, кажется, не хотя брежжит в глубоком мраке. Глухий шум послышался в замке; это крик, молящий о помощи, протяжный крик - и все опять замолкло; слуги Лары пробудились, встревожились, бегут в то место, куда зовет их голос; в руках у каждого полугорящий светильник и обнаженный меч: в смятении, опрометчивости, они забыли опоясать ножны.

Они нашли Лару, распростертого на мраморном полу и бледного, как луч месяца, падающий на лице его; его до полножен вынутая сабля свидетельствует о какой-то сверхъестественной опасности. Он не теряет твердости, или не терял ее до сей минуты; нахмуренные брови показывают бешенство; нечувствительный, незнающий испуга, приведшого уста его в судорожное движение, он алчет крови; невнятные угрозы и проклятия гордого отчаяния, казалось, замерли на устах его; глаза его полузакрыты; но из под густых веждей его сверкает еще свирепый взгляд воина, как бы неподвижный в ужасном спокойствии.

Его подняли, перенесли: молчание! "Он дышет, он промолвил: краска выступила на смуглые щеки его; на устах показался румянец; глаз его, еще отуманенный, кругом перекатывается, и члены, мало помалу освобождаются от оцепенения, он произносит какие-то несвязные звуки; однако, это не язык его отечества; легко распознать, что это звуки другого климата, как будто бы он обращается к такой особе, до слуха которой, увы! не досягает голос смертного.

Прибежал его Паж; он один понимает слова его. Он переменился в лице; это доказывает, что Лара не желает, чтобы слова его понимал кто-нибудь, а Паж ни за что в свете не согласится растолковать их. Положение господина его беспокоит его меньше, нежели других домашних; он склоняется на тело Лары и говорит ему на языке, который можно почесть его природным; Лара внемлет - и слова Пажа успокоивают его чувства, страшно встревоженные сновидением. Но сонная ли мечта столь тяжко удручает его сердце? Увы! для него довольно бедствий существенных!

Во сне ли, или на-яву, видел он предмет, столь сильно потрясший душу Лары: это тайна, глубоко погребенная в его сердце. Он помнит о нем; но никогда никому не откроет.

Занялась заря - и возвратила бодрость изнуренному его телу. Он не призывает врача, и скоро, всегда постоянный в словах и действиях, возвращается к своему обыкновенному времяпровождению. Улыбка столь же редко Посещает уста его; чело не сделалось угрюмее; приближение ночи несколько безпокоит Лару, но он тщательно скрывает сие от своих изумленных Васаллов, коих испуг не так скоро разсеялся.

Его боязливые служители ходят, всегда по-двои (не достает духа пройти одному); не смеют приближаться к бедственной галлерее. Флаг, развевающийся в воздухе, стук двери, шум обоев, эхо шагов, длинные тени окружных деревьев, пролет летучей мыши, свист ветра: все, что они видят, все, что слышат, пугает их, и тем больше, чем чернее завеса, которую ночь развешивает на серых стенах замка.

Тщетные опасения!... сей час ужаса, которого причина недоведома, не возвращался, или Лара притворился, будто бы позабыл о нем: это, неуменьша их страха, усугубило удивление Васаллов. И так, видно, что приходя в чувства, он потерял память о случившемся: ибо ни одно слово, ни один взор, ни одно движение их повелителя не изменило перед ними чувствования, которое бы напомнило тоску и бред души его. Но сон ли это? Его ли уста произносили слова на языке чуждом? Его ли вопли разбудили их и встревожили? Его ли стесненное сердце перестало биться и блуждающия очи их испугали? Мог ли он забыть муки, от коих посторонние свидетели еще трепетали? Не доказывает ли его молчание того, что в памяти Лары (если нужно объяснить сей случай словами) было глубоко врезано одно из таинств, которые раздирают сердце, но не могут облегчить его? Лара сокрыл в своем и действия и причины. Простые наблюдатели не в силах были следовать заходом его мыслей, коим язык смертного изредка и до половины изменя, в тот же миг останавливается.

Лара соединял в себе неизъяснимую смесь все, что возбуждает любовь, ненависть, привязанность, или отчуждение.

любопытством проникнуть в его сокровенный жребий. Чем был он? Что такое сей неизвестный человек, о котором, кроме того, что он знатного рода, никто ничего не ведает, хотя и окружен он Васаллами? не ненавистник ли он рода человеческого? Однакоже некоторые уверяли, что видали чело его прояснившимся; но вместе с тем признавались, что улыбка его, если посмотреть на нее ближе и пристальнее, не показывала откровенности и походила на насмешку; или, если улыбка блистала/на устах, то единственно на устах его - и напрасно стали бы мы искать в глазах его веселости, которую хотел он притворно выказать. Улыбка никогда, вполне не озаряла мрачного лица его. Иногда, хотя весьма редко, взор Лары становился нежнее, как будто бы природа не создала его с черствым сердцем; но скоро душа его отряхала слабость, недостойную ни её самой, ни его гордыни, и облекалась в прежнюю суровость, как будто бы стыдясь мягкосердечием выкурить сомнение на счет поколебанного уважения к нему людей. Не уже ли это было некоторого рода наказание для его сердца за чувствительность, разрушившую покой его? Или, не хотел ли он печальное, тревожное сердце заставить ненавидеть за то, что оно некогда страстно любило?!

Как будто бы испытав уже все могущия быть худые последствия, Лара обнаруживал ко всему постоянное презрение. Он был пришлецом на земле, как некий странствующий дух, изгнанный из другого мира. Одаренный мрачным воображением, он добровольно создал для себя опасности, от коих избежал случайно: воспоминание о них было для его души источником торжества и печали.

Ощущая в себе такую силу любить, какая не дается обыкновенным людям, он рано создал себе мечтательную добродетель, которой осуществить нет возможности; за обольщенным юношеством его наступило бурное молодечество. От годов, которые издержал он гоняясь за призраком, и от употребления во зло душевных способностей, данных ему для лучшей цели, осталось ему одно позднее сожаление. Пылкия страсти, им овладевшия, посеяли гибель по следам его и оставили добрым его чувствованиям одну внутреннюю тревогу и мучительные размышления - следствие бурной жизни. Но упрямо гордый и медленный к осуждению самого себя, он половину худого относил к Природе и во всех своих поступках обвинял немощную плот свою, темницу души во время жизни и пищу червей после смерти; наконец, в безумных своих умствованиях, смешал и добро и зло - и произвольные ~ свои действия приписал неизбежному року.

Из гордости не хотел он быть себялюбцем, как простые смертные, и в случае надобности жертвовал собою благу других. Жалость ли это была, или должность? Нет, это происходило от превратного и смешанного о вещах понятия: гордость бросала его в опасности, на которые весьма редкие люди дерзают. В другую пору тоже самое побуждение заставляло его совершать злодейства: не разбирая ни добра, ни зла, он жадно ловил случай отличишься от подобных себе. Следуя внушениям ненависти к людям, злой ум его создал ему трон вне сего мира и в странах, им самим избранных. Там, в холодных размышлениях, кровь его, казалось, тише обращалась в его жилах. Счастлив, если бы злодейство никогда не воспаляло оной! счастлив, если бы целую жизнь оледенелая душа его сохранила свою холодность!

Впрочем, он шел одною дорогою со всеми другими людьми; по наружности говорил и действовал, как они, и не отступал ни на шаг от здравого разсудка. Его заблуждения были заблуждения сердца, а не ума; редко сбивался он в разговорах, и никогда не открывал глубину души своей, боясь возбудить против себя негодование.

Не смотря на холодное и скрытное обращение, не смотря на то, что он находил удовольствие быть загадкою - он знал искуство заставить привязать к себе.

Это искуство не было ни любовь, ни ненависть; может быть даже, что для него нет слова; но для тех, которые раз его видели, он оставался незабвенным. Как бы ни были поверхностны и легки слова его; но слышавшие их долго о них размышляли. Он вкрадывался в душу и оставлял в ней или приязнь, или ненависть: но никто не мог объяснить, как это сделалось. И привязанность, и отвращение от него были всегда продолжительны? Для вас заперта осталась душа его, а он скрытыми путями проникнул уже в вашу. Он безпрестанно мечтался тем, кто знал его; невольно делался занимательным; напрасно хотели бы вы изгнать из души своей его образу; хитрый ум Его глубоко врезал его.

Отон в замке своем давал пир, на который были приглашены дамы, рыцари и все богатые и знатные окружные владельцы.

И Лара прибыл вместе с другими.

Собрание было многочисленно, комнаты ярко освещены, - и гости расхаживали туда и сюда, ожидая открытия бала и великолепного ужина.

Танцующия красавицы привлекали к себе сладкими чарами красоты и гармонии: счастливы неопытные сердца, которые в пляске бьются близко к сердцу, и страстные руки, переплетенные с руками, по их собственному выбору! Такое зрелище проясняет угрюмое чело, развеселяет старика, и заставляет мечтать молодость, которая в упоении шумной радости готова забыть, что она на земле.

Лара весело и спокойно смотрел на веселящихся: лице его скрывало печаль души. Он следовал глазами за танцовщицами, любовался их прелестными телодвижениями и воздушною легкостью ног, которые едва касались до полу; прислонясь к колонне, сложа на-крест руки, засмотревшись на шанцы, он не замечал, что строгий взор внимательно озирал его. Он не терпел таких испытаний, и скоро увидел, что-незнакомое ему лице ищет прочесть на лице его. Сей любопытный - незнакомый ему чужестранец, не будучи замечен, во весь вечер не спускал очей с Лары. Вдруг взоры их встречаются и в безмолвном удивлении вопрошают один другой. На челе Лары обнаружилось легкое замешательство, следствие недоверчивости к чужеземцу, который грозным видом, кажется, хочет сказать, что он знает больше, нежели присутствующие думают.

"Это он!" воскликнул чудный незнакомец. Сие восклицание, тихо повторяясь, переходило из уст в уста. "Это он? кто же?" спрашивали гости друг друга, пока сей вопрос дошел до ушей Лары. Сии странные слова и физиогномия неизвестного ничего не объясняют и возбуждают всеобщее любопытство.

Это было уже слишком; Лара не мог оставить без ответа вопрос, повторенный с гордою самоуверенностью. Нахмуря брови, но голосом более твердым, нежели надменным, и холодно, сказал он дерзкому вопросителю: "я называюсь Лара, будь спокоен! Когда я узнаю твое имя, то буду отвечать на странное твое приветствие. Я называюсь Лара! хочешь ли знать более? спрашивай: ответы у меня готовы; я не ношу личины." - У тебя ответы готовы? подумай хорошенько; есть один, на который сердце твое не осмелится отвечать, хотя бы ухо твое его слышало. Всмотрись в меня пристально. Если ты не напрасно одарен памятью, то ты помнишь о долге, который напрасно уплатить желаешь: вечность запрещает тебе забыть о нем!" Лара спокойно разсмотрел чужеземца, и не нашел, или не хотел найти ни одной черты знакомой: не желая показать вид сомнения, он презрительно покачал головою и хотел удалиться; но свирепый пришлец властительно остановил его: "одно слово, прибавил он, отвечай Рыцарю, который, если ты истинно благородный человек, равен с тобою; нет нужды, чем ты был прежде, чем ты ныне сделался; отвечай и не хмурь бровей! - если я буду говоришь ложь: тебе легко оправдаться. Тот, кто стоит перед тобою - не верит коварной твоей улыбке; он не затрепещет, смотря на грозное чело твое. Не ты ли, коего деяния. . . . . . ?" Кто бы ты ни был, твои сбивчивые выражения и такой обвинитель, как ты, прервал Лара, не стоят того, чтобы я долее их слушал. Пусть легковерные слепо внимают сказке, без сомнения чудесной, которую ты выдумал; пусть Отон дает пиры таким вежливым гостям, как ты: я изъявлю ему об этом свои мысли и признательность."

Услышав сии последния слова удивленный хозяин дома, подошел к ним и с убедительным видом сказал:, какой бы важности ни была ваша тайна, не прилично нарушать веселое пиршество ссорой. Если Господин Эцелин имеет открыть что-нибудь касательно Графа Лары: то прошу его подождать: завтра могут они объясниться здесь, или где им заблагоразсудится. Эцелин! я за тебя порукою; ты мне хорошо известен; хотя также, как Граф Лара, после весьма долгого отсутствия, возвратясь из другого мира, ты почти не имеешь здесь знакомых. Судя по знаменитой крови, текущей в жилах Графа Лары, он наследовал и добродетели, и мужество своих предков, и верно поддержит их славное имя, приняв вызов, основанный на законах рыцарства."

-- "И так до завтра!" - вскричал Эцелин; моих!"

Что отвечал Лара?... Глубокия думы поглотили, как бездна, всю его душу. Все слова, все взоры, кажется, обращены на одного его. Он безмолвно и тихо озирает присутствующих;" во взорах его видно совершенное забытие. Увы! такое равнодушие ясно показывает, что он тверда памятует минувшия события.

Завтра! очень хорошо: завтра!" Лара два раза повторил сии слова - и умолк. Ни чело, ни сверкание глаз не обнаружили его гнева; только в твердости голоса, коим произнес он завтра, заметна была какая-то решимость, непонятная для слушателей. Он набросил на себя плащ, легким наклонением головы простился с собранием, и, проходя мимо Эцелина, отвечал улыбкою на угрожающий взор сего рыцаря. В этой улыбке не было заметно ни радости, ни спеси, которая за недостатком других средств отмщает презрением, но решимость души, уверенной в самой себе.

Что же изъявляла сия улыбка: спокойствие ли и непоколебимость добродетели, или злодейство, закоренелое от долговременной безнадежности? Увы! та и другое обнаруживаются весьма сходными знаками, которые трудно различить в лице, или в словах человека! Одни дела наши совершенно разоблачают то, что наша неопытность с трудом отгадывает.

Лара кличет своего Пажа и удаляется. Красавец-юноша, вывезенный им из дальних стран, где звезды ярче блещут, повиновался не только словам, но и мановению своего Господина. Для Лары оставил он землю родимую; не смотря на свою молодость, он был покорен без нетерпения, и молчалив, как господин его; преданность его к Ларе была выше рабского состояния и возраста. Хотя он выучился языку нового своего отечества, однако Лара весьма редко на нем объяснялся; до он бросался и с величайшею расторопностию исполнял его приказы, как скоро слышал сладкие звуки родины, напоминавшие ему его горы, их эхо, друзей и родных, коих ему не суждено уже более видеть, и от коих он отрекся, решась следовать за своим господином. Лара был для него все на земле - и надежда, и покровитель. И так, не удивительно, что он с ним не разставался.

Молодой невольник был строен; нежные черты его не зачерствели от солнца, не загорели от пылающим лучей, и на щеках его нередко против воли выступал румянец. Сия прелестная краска не здоровье и не счастье, но какое-то внутреннее беспокойство обнаруживала. Как яркия звезды горели глаза его; как электрический огонь сверкали в них его мысли; длинные ресницы одевали черные зрачки его какою-то сладкою задумчивостью; однако же, в них больше видна была спесь, нежели горесть, или, по крайней мере, такого рода горесть, которою не хотел он ни с кем делиться. Игры, коих жадно искали молодцы, его сверстники, забавы, коими Занимались веселые пажи, не имели для него ничего привлекательного. Он по целым часам пристально глядел на Лару, и не слыхал ни одного звука, не видал ни одного предмета: вся душа его занята была сим созерцанием. Когда господин покидал его, то он бродил один по окрестностям. Ответы его были коротки; вопросов сам никому не делал. Дремучие леса были его любимою прогулкою; его забавы - чтение какой-то чужестранной книги; постелею - берега ясных ручьев; он, казалось, подобно своему властителю, был чужд всего, что прельщает взор и очаровывает сердце; не братался с человеками, и одним печальным бытием был привязан к земле.

Он любил одного Лару; но одним безпредельным уважением и покорностью изъявлял свою привязанность; внимательный и безмолвный, его усердие отгадывало все желания его господина, и когда сей не произнес еще ни одного слова, они уже были исполнены. Гордость видна была во всех его поступках, гордость, которая ставила себя выше взысканий. Унижаясь иногда до рабских должностей, он только руками исполнял их, но взор его еще был повелителен: одним словом, он всячески старался выказать, что служит не из денег; исполняет не волю господина, но свою собственную.

Лара с другими служителями, не сближался и не показывал им презрения; но составил себе правило поведения, в коем видно было, что он не имел с ними ничего общого. Как бы высок ни был род его или сан, он мог, не унижая их, состоять в службе Лары, однако же не на ряду с простыми слугами. Вид его и осанка показывали благородную кровь; он когда-то знал счастие. Белые руки его не носили знаков тяжелой работы. Их нежность и прелестное лице заставляли подозревать, что он переодетая женщина. Между тем, спесивые и несколько дикие взоры не похожи были на женские; в них сверкал огонь, который обнаруживал влияние знойного климата на слабое и нежное тело прекрасного Пажа; лице его изменяло иногда, выражая сей страстный пламень, но слова - никогда.

Сей Паж назывался Каледом, хотя многие уверяли, будто он носил другое имя в своем гористом отечестве. И действительно случалось, что он иногда не откликался, когда его звали непривычным для него именем; а иногда, как будто вспомнив, что он переименован, отвечал зовущему с боязливою торопливостью. На зов Лары бежал он без памяти: его уши, глаза, сердце - ловили с жадностью сии милые им звуки.

Неожиданная ссора, нарушившая веселое пиршество; не ускользнула от внимания молодого Пажа. Гости вокруг него дивились уверенности, с которою незнакомец вызвался обличить Лару, и равнодушию сего последняго к столь чувствительной обиде. Слыша сие, Калед несколько раз в лице переменялся; его уста синели, а щеки то багровели, то бледнели попеременно; чело его покрылось холодным потом, который выступает тогда, когда сердце наше изнемогает под тяжестью думы, которую напрасно желаем мы оттолкнуть от него. Так! есть дела, требующия мгновенного, отважного исполнения. Тут не надобно ждать, чтобы размышление нас о том уведомило. На какой бы мысли ни остановился Калед; но, она заградила ему уста и изменила лице его. Он вперил неподвижные глаза на Эцелина; улыбка презрения, которою Лара мимоходом простился с сим рыцарем, вывела Каледа из оцепенения. Сия улыбка сказала ему более, нежели все разговоры я пересуды гостей - и даже вид самого Лары. Он опрометью бросился за своим господином - и оба они в одну минуту исчезли. Гости, оставшиеся в замке, сначала думали, что Лара и Паж его удалились в другую комнату. Каждый с таким вниманием наблюдал черты Лары, каждый столь обстоятельно вникнул во все малейшия обстоятельства сей чудной сцены, что едва только тень его переступила за порог двери и от блеска светочей не рисовалась более на стене, все сердца затрепетали, подобно как человек, испуганный во сне, хотя и помнит, что это не на-яву случилося, но все еще не скоро совсем очнется.

Лара и Калед Эцелин стоял в глубокой думе; чрез час и он откланялся и уехал.

Толпа редела; наконец, радушный хозяин и утомленные гости разошлись по спальням для них приготовленным. Там - на постеле веселие утихает, а горесть вздохами зовет к себе сон, сладкое забвение жизни, в котором несчастливец наводит отраду от зол, им претерпеваемых.

Лара.

Ночь улетает, заря разгоняет туманы, венчающие главы гор, и разсвет пробуждает вселенную; еще один день прибавлен ко дням человека, который, мало по малу, приближается к Последнему. Но природа столь же могуща и юна, как была в день создания, солнце на небе, а жизнь на земле; цветы украшают долину, светило дня лучезарно; ветерок веет здоровьем, ручьи разносят прохладу.

Безсмертный человек! дивись красотам природы и в сердечном восторге говори: "все мое!" дивись, пока прельщенным очам твоим дозволено их видеть; скоро настанет день, в который ты перестанешь ими радоваться.

Как ни мрачна горесть, тоскующая на тихой твоей могиле, небо и земля ни одною слезою не почтят твой пепел; ни одно облако не потемнеешь, ни один лист не завянет преждевременно, никакой ветерок не вздохнет по тебе; но черви поползут по твоему трупу, которые предназначен для удобрения земли.

Заря отсияла, солнце совершило полдороги; Рыцари собрались в замок Отона; настал час, в который должна померкнуть, или возсиять, добрая слава Лары. Эцелин повторит свое обвинение, и представит истину в наготе её; он дал слово. Лара обещал выслушать его пред лицем неба и человеков. За чем же Эцелинь не является? Что может удержать его? Такой важный доноситель должен бы быть поспешнее.

Урочный час прошел: верный слову своему Лара давно уже дожидается. На его лице видна спокойная уверенность и холоднокровное терпение. За чем не является Э Слышан ропот; Отон насупился. "Я знаю своего друга, вскричал он; уверен, что он не нарушит своего слова; подождем еще; если он жив, то верно предстанет здесь. Он ночевал в замке, лежащем между моим поместьем и благородного Лары. Я приглашал его сделать мне честь переночевать в моем замке: он не согласился; ему нужно было отъискать между своими бумагами улики и приготовиться к нынешнему дню. Я был за него поручителем - и теперь за него отвечаю; и даже, в случае надобности, берусь омыть пятно с Рыцарской его чести." - Он умолк; Лара отвечал ему: я прибыл сюда по твоему желанию; готов выслушать хитрые сплетни коварного чужестранца, которого слова могли бы оскорбишь мое сердце, еслиб я не презирал его, как безумца, или как подлого врага. Я его, не знаю... он, но видимому, знал меня в странах отдаленных... но за чем терять время в пустых разговорах? Представь донощика, или защищай мечем поруганную честь его!"

Лице Отона побагровело от гнева: он бросил перчатку и обнажил мочь.", славно! вскричал он, я выбираю последнее, я дерусь за своего отсутствующого гостя!" Это ни мало не встревожило Лары; угрюмость на челе и бледность на щеках его остались по прежнему: он твердо решился погибнуть, или умертвить Оточа В одних очах его сверкает бешенство, незнающее пощады. Он выхватил саблю из ножен; ловкость, с которою он владеет ею, показывает, что она не в первый раз сверкает в руке его. Тщетно Рыцари теснятся, желая развесть их; бешенство Отона глухо, он осыпает Лару оскорблениями и ругательствами, и кричишь ему, что добрый мечь его может омыть их.

Бои не замедлился: ослепленный яростью Отон сам подставил груд острию соперника; ранен и упал. Но ловкая рука Лары не смертельно его поранила: "проси жизни!" вопиет ему Лара..

Отон не отвечает. Все полагали, что настал миг, в который он не встанет с земли окродавленной. В бешенстве, в изступлении, чело Лары сделалось почти черным. Он, с большею лютостию, нежели во время битвы, взмахнул убийственный мечь и направил его прямо в сердце Отопово. Защищая себя, он сохранял хладнокровие: теперь ничто не мешало ему излить всю свою ненависть. Решась умертвить своего соперника, он бросился на него столь стремительно, что мог изранишь тех, кой удержали его мстительную руку. Рыцари воскликнули: пощада! Лара опомнился. Он остановил мечь свой на взмахе; но взор его устремлен на лежащого Рыцаря; мнится, будто он жалеет о том, что оставляет жизнь врагу своему; мнится, будто он измеряет, как близко к могиле удары его поставили его жертву.

Подъемлют омытого кровию ОточаЛара, виновник распри, удаляется с грозным и презрительным видом, как торжествователь. Бе оглядываясь, поскакал он обратно в свой замок,

Куда же сокрылся сей ночный призрак от лучей солнца? Где находился сей Эцелинь, явившийся на одно мгновение и неоставивший по себе никакого следа? Он оставил замок Отона за-долго до разсвета; ночь была темная; но дорога так ему знакома, что не возможно, заблудиться. Его жилище не далеко: его не нашли там; на другой день стали распрашивать в соседственных деревнях - и ничего не узнали. Его постеля не измята, осиротелый конь стоит в стойле; его хозяин испугался, друзья опечалились и роптали; осторожно и рачительно обыскали они окрестности дороги, боясь открыть следы разбойников. Напрасно! земля не окровавлена; на кустарниках нет клочков его одежды; трава не измята; нигде не напечатлелись кровавые персты изнемогшей руки, которая в смертных судорогах утоляет ярость свою над нежным дерном. Не обнаружилось сих признаков совершенного здесь убийства. Осталась одна надежда - и та, весьма сомнительная. Подозрение шепотом произносит имя Лары; заочно делает о нем худые толки; но едва он появится - все умолкает, все ждут, чтоб он удалился - и тогда опять начинают делать о нем догадки, чернить его имя и выводить самые невыгодные заключения.

Бегут дни за днями; раны Отона зажили; на гордость точит его сердце; он не скрывает своей ненависти. Он был могущий владелец, враг Лары и друг со всеми соседями, кои пылали желанием вредишь ему.

Отон принес жалобу в окружном суде - и домогался принудишь Лару ответствовать за Эцелина.!

Кого, кроме Лары, тяготило его присутствие? Кто, кроме человека, коему слова Эцелина могли повредить, имел надобность удалишь его? Народные толки становятся громче, тайна приятна толпе любопытной. Как может Лара быть столь равнодушен, даже не открыться ни одному приятелю? Где привыкла душа его к кровожадности? Он не был на войне: где же рука его научилась владеть мелем с такою ловкостию, с таким проворством? Откуда в сердце его такое зверство? Ибо это не мгновенное действие слепой вспыльчивости, которую одно слово воспламеняет - и одно слово потушает; это глубокое чувство души, раззнакомившейся с жалостию; души, которая привыкнув к самовластию и к успехам, сделалась безчеловечною.

Такие рассказы и природная склонность людей к злословию собрали над головою Лары грозную шучу. Она разразилась. Ему объявлен приговор Судилища, коим на него возложена ответственность за голову , который и живой, и мертвый, его преследовал.

Хитрый Лара давно это предвидел - и готовился отразить силу силою. Соседственные помещики живучи безотлучно в своих замках и сами занимаясь хозяйством, нередко отягощали своих васалдов работою; между тем, как в отсутствие Лары, его подвластные не платили ему никакой подати. Это увеличило в них заочную к нему привязанность. Возвратясь в отечество, Лара поддерживал в них сие чувство потворством и щедростью. Старые служители отца его сохраняли к нему наследственную привязанность; не за себя, а за него они боялися. Сначала, они обвиняли его, в последствии, стали сожалеть о нем. Его безсонные ночи и молчаливую угрюмость приписывали они болезни, в нем усилившейся. Хотя одинокий образ жизни его был печален, но его приветливость их пленяла; несчастные не выходили от него неутешенными; относительно к ним, сердце его не было чуждо состраданию. Холодный с знатными и гордый с спесивыми, он ласково обращался с низшими. Он мало говорил, но безприютные находили ночлег под его кровлею, безпомощные помощь, неотравленную укоризнами. Число васаллов его приметно умножалось. После приключения с Эцелином, Лара сделался еще приветливее, щедрее, гостеприимнее. Может быть, что после битвы с Отоком, он уже боялся преследования врагов своих. Как бы то ни было; но соседственные помещики его любили, а собственные васаллы почти обожали. Он укрывал беглых, раздувал ненависть к врагам своим в сердцах людей им подвластных, уверял, что готов быть их мстителем.

Между тем Отон, уверенный в неизбежности своего мщения, послал глашатая к мнимому преступнику. Сей нашел Лару в его замке, окруженного тысячью исправно вооруженных воинов, готовых умереть за своего доброго владельца.

Коварство умеет набрать толпу под знамена злодейства и приготовить обильный пир жадным волкам и червям могильным.

Отлученный непостижимою судьбою от всего близкого ему по роду и воспитанию, Лара, с самой бедственной ночи, в которую пропал Эцелин, приготовлял средства мужественно противостать грозному будущему.

Причины, которые заставляли его ненавидеть, розыски и распросы о деяниях его в продолжении долголетного странствия, никому не были известны.

Увлекши соседей своих в постороннюю для них распрю, он отсрочивал на несколько времени свою, погибель. События, грозившия разрушить его печальный приют, разбудили его, и гроза, которая опустошив его сердце, затихла-было, снова загремела. В отчизне открылась для него та же дорога, по которой шел он в странах чуждых. Он мало заботился о жизни и славе; но не менее готов был к самым отчаянным предприятиям. Возвратясь в тихое свое уединение, Лара искал в нем покоя и забвения; но судьба и здесь его преследовала, и он разсвирепел, как лютый зверь, привыкший к нападениям охотников и готовый на них броситься. Его нельзя было уловить в сети; он не сдался бы живой. Молчаливый, одичавший, не тщеславный, он остался бы спокойным зрителем на театре мира; враждебная судьба вызвала его самого на сцену и он вышел на нее как опытный воин. Его голос,

Описывать ли мне битвы, которые всегда оканчиваются торжеством смерти и пиром коршунов; непостоянное счастие, перебегающее то на ту сторону, то на другую, побеждающую силу и побежденное безсилие, дымящияся развалины и упавшия башни?

Сия новая война была подобна старым, с тою разницею, что здесь, спущенные с цепей страсти заглушили голос совести. никто не просил пощады; никто не чувствовал жалости. Пленных резали на поле битвы. Обе сражающияся стороны остервенились. Грабеж, нищета и голод опустошали целые области; пожары пожирали города и села, и кровь лилася.

Сначала, неистовая рать Лары одержала поверхность; но не привыкнув к повиновению, его ратники бросались на врагов нестройными толпами. Жажда грабежа и крови завлекла их к погибели. Напрасно Лара толпе гибельное её безумие. Притворный отступ, ночная засада, неудачный натиск, непринятое сражение, долгое лишение нужных пособий, лагерь в сырую погоду, крепкия ограды, безполезно изнурявшия их силы: вот чего Лара не мог ни отвратить, ни предвидеть!

Будучи отрезан от своих пособий, потеряв храбрейших, оставшись с малым числом недовольных и унывших ратников, Лара был тверд. Он ободрил своих товарищей и решился на отчаянное предприятие обойти теснинами враждебное войско.

Уже он выступил в поход. Благоприятствующая ему луна освещает непроходимые ущелины и мрак ночи. Уже передовая стража его видит тихий отблеск её лучей в реке, отделяющей их родину от земли чуждой; уже различают они вдали... но та ли река это? Берег её покрыт неприятелями. Предашься ли бегству? Возвратишься ли прежнею дорогою? Чье знамя впереди развевается? ! его мечь блещет над их головами! Не пастухи ли расклали огни на ближних высотах? Увы! они-горят слишком ярко; нет средства к спасению! Усталые, лишенные надежды, они решились врезаться в толпу врагов своих - и дорого продать победу!

Они остановились для минутного отдыха. Напасть ли им, или ожидать на себя неприятеля? Если они ударят на войско, растянутое вдоль реки, для воспрепятствования их переправе: то, может быть, нескольким храбрецам удастся сломить ряды неприятельские и спастися. "Ударим! воскликнули они; одним трусам прилично ожидать на себя нападения." Мечи обнажены, поводья подобраны. Еще слово - и закипит битва. Для многих сие слово Лары будет предтечею смерти.

Он вынул мечь из ножен; на лице его видно не отчаяние, но хладнокровие слишком спокойное: в такия ужасные минуты оно не прилично вождю, которого трогают бедствия человечества.

Каледа, который не знает страха, вблизи своего господина. Может быть, тусклое сияние луны, а не боязнь разливает задумчивую бледность по лицу его: знак его безпредельной преданности., Лара это замечает и кладет свою руку на его; она не дрожала, Уста его безмолвствовали, сердце чуть-чуть билось, одни глаза говорили: "мы никогда не разстанемся. Твое войско может быть разбито; твои приверженцы могут тебя оставить. Я, могу сказать жизни: прости! но никогда Ларе.

Знак подан - и малочисленная дружина тесно сомкнув свои ряды, ударила на неприятеля, разделенного на несколько отрядов. Конь повинуется шпорам, мечи заблистали и скрестилися. Одна сторона превосходит числом; но храбрость равна: отчаяние борется с дерзостью, оборона длится. Кровь льется в реку и её струи сохранили багровый цвет до самого утра.

Лара вопиет громким голосом, разит рукою, и не питая никакой надежды, умеет оживить ее в сердцах оробелых. Зная, что нет спасения в бегстве, никто не предается бегству. Те, кои сначала отступали, повернулись и бросились в пыл битвы, туда, где взоры и удары их предводителя вселяют трепет в победителей. То окруженный товарищами, то один, он - или разрывает ряды полков Отоновых, или возстановляет порядок между своими: он там, где опаснее. Враг дрогнул... минута благоприятна... Лара занес руку и бросился... от чего голова его, перьями украшенная, вдруг на плечо скатилась? Он ранен в грудь. Его последний взмах был ему гибелен, он открыл сердце - и смерть опустила его грозную руку. Слово победа Лары. Как жалко висит воинственная десница его! она держит еще мечь, но шуйца опустила брозды.

Калед схватил коня его за повод. Ослабев от раны, вися на стременах седла почти безжизненный, Лара не заметил, что отчаянный Паж увлекал его далеко, от поля сражения. Между тем его солдаты разят и поражают; новые груды трупов набросаны на прежния.

Солнце осветило умерших и умирающих, изломанные латы и изрубленные шлемы. Конь пал вблизи от своего всадника. Подпруги седла лопнули от усилий последняго вздоха. Не далеко от него трепещет остатком жизни нога, подстрекавшая его шпорою, и рука, управлявшая его броздами.

капли, только одной капли для утоления смертной жажды. С судорожными движениями пресмыкаются они по окровавленному дерну. При сем усилии, страдальцы истощают последки жизни; но желанная влага перед ними. Они наклоняются, вдыхают прохладу, грудь их освежается, уста касаются воды... что их остановило?... Уже внутренность их не сгарает... это было смертное томление... их жажда утолена!

Под отдаленною от сей кровавой сцены липою, лежал воин, едва переводивший дыхание и смертельно раненый, в сей упорной битве, которой один он был виновником. Это Лара: жизнь его постепенно угасала. Калед, всегдашний его спутник, теперь единственный свидетель последняго часа его, стоял перед ним на коленях. Глаза его вперены на широко распоронную грудь Перевязывая своим шарфом рану, он старается унять кровь, которая льется ручьем, и при каждом судорожном усилии делается черною. Скоро, по мере, как его дыхание становится реже, кровь унимается, и уже капля за каплею истекает из запекшейся раны. Аара едва может говорить и дает знак, что всякая помощь безполезна. Мучась, он пожимает руку, которая ищет утолить боль его, и горестною улыбкою благодарит скорбящого Пажа. Калед ничего не боится, ничего нечувствует; он видит только голову, лежащую на его коленах и бледное лице, коего померкнувшия очи были для него лучезарными светилами, освежавшими ему жизненный путь.

такая предосторожность. Он смотрит на них с презрительным равнодушием, и как будто мирится с смертью, которая исторгает его из рук мщения. Прискакал о том и, спрыгнув с коня, озирает врага, который некогда пролил кровь его.

Он спрашивает: опасна ли рана? Лара не дает ответа, и как будто бы не узнав его, едва удостоивает его взгляда и отворачивается. Если и слышали последния слова его, то никто их не вы*разумел. Гробовым голосом произносил он чуждые звуки: с ними связаны для него чудные воспоминания; он говорил о своих приключениях под другим небом; но о каких приключениях?.. Одному Каледу это известно; один Кажд о соединившей их своенравной судьбе, в таинство коей ни чье око не проникнуло.

Хотя слабым голосом, однако же долго они разговаривали. Слушая Пажа, можно было вообразишь, что его смерть ближе Лариной; так прерывчато исходили слова из дрожащих и посинелых уст его; голос же его господина, хотя слабый, до самого того мгновения, как протяжный стон возвестил его смерть, был чист и ясен.

На его лице не заметно никакой перемены; томясь к смерти, он б нежностью взглянул на и когда сей замолчал, то Лара указал ему перстом на Восток: утренний ли свет солнца, разогнавший туманы, поразил его зрение, случайно ли, хотел ли он тем показать, что в думе его живо воспоминание о местах, где случилось с ним много чудного. Калед оставил сие почти без внимания; оне отворотился, как будто бы негодуя на солнце, которое озаряло вселенную, тогда, как очи его друга покрывались вечным мраком. Казалось, Калед не ведал, что б сей минуты начиналась для Лары

С болезненным стоном в последний раз вздохнул Лара; темное облако покрыло мутные зрачки его; с судорогами протянул он руки и ноги,

Голова его покатилась по слабым коленам, кои не чувствуя усталости, ее поддерживали. Он прижал Каледову Калед все еще обращает к нему речь, хотя Лара перестал отвечать ему, даже слабым пожатием руки. "Сердце еще бьется!" воскликнул он. Несчастный... это обман! его уже не стало! тот, на кого вперил Ты неподвижные очи - был некогда Лара!

Калед смотрит с нежностью на сии смертные останки, как будто бы душа, их оживотворявшая, еще не отлетела. Его надобно было насильно вывесть из глубокой думы: ничто не могло его разсеять! когда отвлекли его от кровавого трупа, который покрывал он жаркими лобзаниями, когда он увидел, как покатилась по земле голова, которая сама скоро, будет прахом: то он не вопил, не рвал на себе черных, как эбеновое дерево, волос; но, оцепенел и обезпамятел, потом зашатался и упал, произнося не внятно сии слова: как он любил! никогда сердце смертного не будет гореть таким пламенем!" Итак, вышла наружу сия тайна, долго до половины скрывавшаяся; товарищи, стараясь привесть Каледа

Калед опамятовался и не закраснелся. Что ему теперь нужды до его чести, до его пола?

Лара не там покоится, где покоятся его предки: его могила на поле, на котором он умер; над прахом его нет надгробного памятника. Его оплакала нежная подруга; её печаль не столь громогласна, как вопли наемников на похоронах богача. Тщетно распрашивали ее о прошедшем; самые угрозы не могли вынудить у нее ни одного слова, Она не открыла, по какой причине бросила отчизну и последовала за человеком, которого сердце? казалось быть мало любящим; не объявила, за что была к нему страстно привязана. Безумное любопытство! разве любовь покорна воле? разве Лара не мог ей понравиться? У людей твердых и суровых чувства гораздо живее, нежели как в свете думают; можно ли сомневаться в нежности и сильном раздражении сердец их по тому только, что любовь их не многословна?

Сердце и душа были привязаны к Ларе необыкновенными узами; но ничто не в силах принудить ее поведать тайную свою историю. Кроме же её не осталось в живых никого из знавших оную; смерть запечатлела им уста.

Труп Лары опустили в могилу; на груди его, кроме последней смертельной раны, оказалось много рубцев старых, не в этой войне им полученных. В какой земле ни провел он лета мужеския, но он провел их в бранных подвигах; до отчизны его не дошел слух ни о славе его, ли о злодеяниях. Рубцы свидетельствовали только о том, что он де один раз проливал кровь свою.

реке, отделяющей владения Отона от Лариных, в лес подбирать дрова для продажи в городе. Внезапно зашуршали ветви я показались из леса лошадь и всадник. Он держал на седле перед собою нечто в плаще завернутое. Лице всадника было закрыто и голова поникла к лошадиной шее. Удивленный столь нечаянною встречею и подозревая убийство, поселянин спрятался в кусты и. оттуда выглядывал. Всадник, домчась до крутого берега реки, соскочил с лошади, и схватя Ноту, подошел на самый край и бросил ее в воду; потом робко на все стороны озираясь, следовал зрением за текущими волнами, как будто всматривался в какой-нибудь предмет, всплывший на поверхность воды; поспешил к груде камней, весенним потоком с гор набросанной, начал подбирать самые крупные, и с особенною ловкостью кидать их в воду.

Между тем, любопытный поселянин тихо прокрался к такому месту, откуда, не быв замечен, мог все видеть. Ему показалось, что по реке плывет мертвое тело, на груди которого он даже мог различить орденскую звезду; но прежде, нежели он успел пристально вглядеться, огромный камень погрузил труп в глубину: он еще раз всплыл, обагрил вокруг себя воду - и пошел ко дну. Всадник дожидался, пока круг на реке совершенно сгладился; тогда вспрыгнул на лошадь - и во весь опор помчался прочь от берега. На лице его надета была личина; робость воспрепятствовала дровосеку различишь черты лица погибшого; но если правда, что он видел звезду на его одежде, то это злак рыцарского достоинства, и все, слышавшие повесть дровосека, тотчас вспомнили, что в бедственную ночь Эцелинь имел на груди звезду. Если это был он, то да водворится душа его в селениям райских! его смертные останки вынесены рекою в море; любовь к ближнему остережется обвинять Лару

Калед, Лара, Эцелин умерли - и ни над одним нет надгробного камня.

Сострадательные люди тщетно хотели удалишь жалкую страдалицу от места, орошенного кровию друга её. Сия гордая душа сделалась смиренною; горесть изсушила её слезы; она не роптала, не жаловалась, не стонала. Если кто угрожал ей удалением ее от места, на коем она видела и еще не верила, что Лара умер: то глаза её сверкали от ярости, как глаза тигрицы, у которой ловцы хотели детей похитить. Но тот, кто изъявлял участие в её горести, слышал ее беседующею с призраками, каких видит в бреду больной горячкою. Она говорила им о своей утрате, останавливалась под той липою, под которою держала на коленах скатившуюся голову те же телодвижения, те же слова напоминали ей смертное томление друга её. Она обрезала его черные волосы и носила их на сердце; часто вынимала их, расчесывала, разстилала по земле, как будто бы выжимала из них кровь какого-нибудь призрака; вопрошала. Лару и сама вместо его себе отвечала; потом вдруг вскакивала, и указывая перстом на другое привидение, ее испугавшее, убеждала своего друга спасаться бегством. Также не редко, сидя на пне древесном, она закрывала лице руками, или чертила странные буквы... Такая горесть не могла быть продолжительна. Дева востока погребена рядом с своим возлюбленным. Её история до сих пор осталась тайною; но страсть к Ларе перестала быть загадкою.