Паризина
(Старая орфография)

ПАРИЗИНА.

Наступилъ часъ, въ который соловей начинаетъ оглашать рощи песнями; любовники тихо шепчутъ нежные обеты. Дыханiе зефира, журчанiе водъ погружаютъ въ сладкiя думы уединеннаго мечтателя; цветки напаяются легкими каплями росы; зажигаются звезды на тверди, отражающей лазурь свою въ источке. Цветъ листьевъ древесныхъ темнеетъ; небеса представляютъ, смешенiе света и тьмы - прiятный, сумракъ, сопутствующiй склоненiю дня и предшествующiй первымъ лучамъ солнца.

прiятнымъ. Кто то пробирается сквозь густоту листьевъ: она бледнеетъ; сердце бьется скорее; тихiй голосъ ея призываетъ; румянецъ выступаетъ снова; сердце замираетъ. Еще минута - и они вместе; еще мгновенiе - и любовникъ у ногъ ея.

Какая нужда имъ до света и до переменъ непостояннаго времяни? Равнодушны, какъ умершiе, ко всему, что ихъ окружаетъ, что подъ ногами и надъ головою, они дышатъ только другъ для друга. Самые вздохи исполнены сладости. Упоенiе столь велико, что если бы пламень, ихъ оживляющiй не истощался, то истребилъ бы сердца, въ которыхъ пылаетъ.

Съ томностiю во взорахъ удаляются они отъ благотворной сени, въ надежде новаго свиданiя; клянутся, груститъ, какъ бы разставались навеки. Луна освещаетъ лице Паризины: тяжелые вздохи, продолжительныя объятiя, уста соединенныя, все удерживаетъ любовниковъ на месте свиданiя. Но должно разлучиться. Сердца ихъ замираютъ, хладный трепетъ разливается по членамъ.

Гугесъ бросается на уединенное ложе, куда пламенныя желанiя еще призываютъ супругу другаго. На груди доверчиваго Азо покоится Паризина; но лихорадочное содраганiе возмущаетъ сонъ ея. Мечты, волнующiя душу, разливаютъ въ щекахъ яркой румянецъ; она повторяетъ имя, котораго днемъ произнести не смеетъ, и прижимаетъ супруга къ сердцу, бьющемуся для другаго: онъ пробуждается при нежныхъ ласкахъ, воображая себя счастливымъ; думаетъ, что можетъ еще внушить нежность и вздохи; въ заблужденiи своемъ готовъ плакать отъ любви надъ тою, которая, кажется, и во сне его обожаетъ.

Онъ целуетъ Паризину и внимаетъ ея прерывныя речи: онъ слышитъ... смертный ужасъ объемлетъ князя Азо: не столько страшенъ звукъ трубы, долженствующей потрясти гробницу его и призвать предъ судъ ВеАшняго, сколь ужасенъ голосъ супруги въ сiи минуты. Конецъ земному его счастiю! Имя, повторенное Паризиною, возвещаетъ ея преступленiе и стыдъ Азо. Чье же имя слышится на ложе его, поражаетъ душу подобно ревущей волне, бросающей на берегъ утлый челнокъ и разбивающей о камень несчастнаго пловца? Чье имя?... Гугеса, его сына; сына той, которую любилъ онъ въ юности - легковерной Бiанки, предавшейся обольщенiямъ князя, который не могъ быть ея супругомъ.

взоры его поразили бы Паризину ужасомъ, еслибъ, проснувшись, увидела при свете лампады чело, орошенное потомъ ярости. Паризина умолкла, однакожъ спитъ еще и не знаетъ, что дни ея сочтены, и конецъ ихъ близокъ.

Съ возвращенiемъ утра Азо вопрошаетъ всехъ живущихъ въ замке - и доказательства, слишкомъ явныя, открываютъ ему то, чего онъ узнать боится. Все возвещаетъ слабость Паризины и собственный его позоръ. Невольницы княгини, долгое время способствовавшiя ея неверности, избегаютъ заслуженнаго наказанiя, слагая на госпожу все преступленiе; и когда оно перестало быть тайною, не забываютъ ни одного обстоятельства, могущаго утвердить справедливость ихъ показанiй. Сердцу Азо не въ чемъ более сомневаться;

Онъ не любитъ медленiя. Потомокъ древнихъ князей дома Эстовъ, на троне въ палате совета, окруженный придворными и стражею, велитъ привести предъ себя преступниковъ. Оба они въ цвете летъ; никто не можетъ равняться съ ними красотою. О Боже, должно ли, чтобъ сынъ являлся предъ отцемъ обезоруженъ и окованъ? Въ такомъ виде Гугесъ приведенъ предъ гневнаго Азо выслушать приговоръ смерти. Видъ его не показываетъ робости, хотя уста хранятъ молчанье.

Безгласна какъ и онъ, бледная Паризина спокойно ожидаетъ своего осужденiя. Какъ переменилась та, чьи выразительные взоры разливали веселiе въ чертогахъ, которой вельможи съ такою ревностiю старались прислуживать, красавицы подражать голосу, поступкамъ и Прелестямъ своей повелительницы! Ахъ, еслибъ въ то время глаза сiи прослезились, тысячи бы мечей возблистали, тысячи воиновъ явились; каждый спорилъ бы о чести быть мстителемъ ея обиды! Какая перемена! Можетъ ли она повелевать? И станутъ ли ей повиноваться? Все наблюдаютъ глубокое молчанiе: глаза опущены; сдвинуты брови; сложены на груди руки; уста едва удерживаются отъ негодованiя: позорище ужасное представляютъ рыцари, женщины, все придворные. Юный герой, избранный Паризиною, носившiй некогда преклоненное копье предъ нею, и который, не скованный, освободилъ бы ее не щадя жизни, обожаемой любовникъ княгини, подле нея, обремененъ цепями. Онъ не можетъ видеть глазъ прелестныхъ, проливающихъ слезы, не о своемъ, но о его несчастьи.

Гугесъ плакалъ бы съ нею: но на него обращены взоры присутствующихъ. Печаль его безмолвна; лице мрачно и горделиво. Онъ стыдится мысли показаться слабымъ предъ толпою и не смеетъ воззреть на Паризину. Воспоминанiе дней протекшихъ, любовь, настоящее несчастiе, гневъ отеческiй, презренiе людей добродетельныхъ, участь его на земле И на небе, но наиболее участь предмета любви незаконной занимаютъ его душу. Осмелится ли обратить взоры на чело, печатiю смерти обезображенное? - Нетъ; ибо иначе не скрылъ бы жалости и угрызенiй раскаянiя.

"еще вчера, говоритъ онъ, гордился я супругою и сыномъ. Сновиденiе изчезло сего утра - и прежде, нежели изчезнетъ день, у меня не будетъ ни жены, ни сына. Я осужденъ къ жизнiю одинокой и злополучной. И такъ- пусть жребiй мой исполнится: не разрываю узелъ, насъ связующiй. Но приговоръ произнесенъ; казнь прiуготовляется. Гугесъ, служитель веры тебя ожидаетъ; ты получишь награду за твои преступленiя. Прощай, обратись къ небу, еще имеешь время для примиренiя съ Богомъ. Его только милосердiю возможно твое помилованiе; на земле же нетъ места, на коемъ бы могли мы дышать однимъ воздухомъ. Я не увижу твоей смерти, но ты, неверная супруга, будешь свидетельницею казни. Прости, вероломная! Не я - ты проливаешь кровь Гугесову; переживи, если можешь, позорище казни! Наслаждайся жизнiю, которую тебе оставляю!"

При сихъ словахъ лице Азо помрачается. Напряженныя на челе жилы бьются сильно. Онъ опускаетъ голову, трепещущею рукою закрываетъ глаза, чтобы не обнаружить слабости, Гугесъ подъемлетъ къ нему окованныя руки и проситъ позволенiя отвечать: Князь молчитъ; но не прерываетъ словъ его.

"Не боюсь смерти, вещаетъ юноша; ты виделъ, какъ я сражался, подле тебя; не тщетно: вращалось въ руке, моей убiйственное железо, отнятое твоею стражею; оно пролило за тебя более крови, нежели прольется на моемъ эшафоте. Ты далъ мне жизнь и можешь отнять ее: не благодарю за сей подарокъ. Я не забылъ еще несчастiй моей матери, ея любви, презренной тобою, безчестья и стыда, оставленнаго мне въ наследство. Она сошла во гробь, куда сынъ твой и соперникъ идетъ съ нею соединиться. Сердце ея, разтерзанное тобою, моя голова, отсеченная твоими палачами, будутъ свидетельствовать въ царстве мертвыхъ нежную верность первой твоей любви, горячность родительскую. Правда, я оскорбилъ тебя; но это была обида за обиду. Новая твоя супруга, вторая жертва твоей гордости, была мне назначена. Ты увиделъ ее, пленился красотою; и, ругаясь рожденiемъ моимъ, коего вина лежитъ на тебе совершенно, не почелъ, меня достойнымъ получить руку Паризины. Въ самомъ деле, я не могъ наследовать твоего имяни, не могъ взойти на престолъ князей твоего поколенiя; но еслибъ оставили мне еще несколько летъ жизни, я сделалъ бы имя свое славнее имяни Эстовъ, - прiобрелъ бы почести самимъ собою. У меня былъ мечь и сердце, ими бы я заслужилъ шлемъ, столь же почетной, какъ и шлемы, украшавшiе князей твоего рода. Не всегда благорожденные заслуживаютъ блестящiя шпоры: мои же часто понуждали коня опережать князей самаго высокаго произхожденiя, когда кидался на непрiятеля, провозглашая Эста и победу."

"Не хочу оправдываться; не хочу выпрашивать отсрочки на несколько дней, даже на несколько часовъ, тогда, какъ целая вечность должна возлечь надъ моимъ прахомъ."

"Протекшiе дни моей жизни, дни несчастiя, не могли быть продолжитеельны. Имя и рожденiе мое позорны и гордость твоя отвергаетъ меня. Однако въ моихъ чертахъ познаютъ твои; твоя кровь въ моихъ жилахъ; у меня твой нравъ кипящiй. Для чего ты трепещешь? Такъ, отъ тебя получилъ я крепость руки и пылкость сердца. Не жизнь одну ты далъ мне - все, что велитъ мне называть тебя отцомъ своимъ. Вотъ, что произвела твоя преступная любовь: небо, послало тебе сына, слишкомъ отцу подобнаго. Что же до жизни, тобою мне данной и тобою отъемлемой, я дорожилъ ею столькоже какъ и ты, когда надвинутъ шлемы свои, мы бросались въ ряды непрiятелей. Прошедшее изчезло, будущее сольется съ прошедшимъ. Для чего небу не угодно было тогда окончить дней моихъ! Ты причинилъ несчастiе моей матери, похитилъ супругу, - мне назначенную, ты ной отецъ; но приговоръ твой справедливъ, - сколь ни ужасенъ. Я сынъ преступленiя, умираю со стыдомъ; конецъ моей жизни таковъ же, какъ и начало. Проступокъ сына производитъ отъ проступка отца: ты наказываешь оба во мне одномъ. Предъ людьми я кажусь совершенно виновнымъ; но одинъ только Богъ можетъ справедливо судить насъ."

Сказалъ, и тяжкiя цепи загремели на рукахъ его; звуки сiи печально отозвались въ сердцахъ собранныхъ вассаловъ. Но прелести Паризины обращаютъ на нее общее вниманiе; Моглаль она равнодушно выслушать приговоръ надъ любезнымъ? Неподвижны взоры ея; прекрасные глаза не закрыты, но тусклы и мертвенны; по времянамъ только катятся крупныя слезы.--

Она хочетъ говоритъ, звуки голоса, замирая на устахъ, издаютъ вздохъ, подобный вздоху смертному; еще силится выговорить несколько словъ: произноситъ тяжкой стонъ - и падаетъ, какъ изваянiе, опроверженное съ подножiя; она подобится более телу, неимевщему никогда жизни, мрамору, представляющему супругу Азо, нежели прекрасной преступнице, сердце которой отдаюсь страсти виновной, но не могло перенести стыда и отчаянiя. - Она еще дышетъ: жестокiя старанiя извлекаютъ ее изъ сей кратковремянной смерти; но разсудокъ ея помрачился. - Чувства умерли отъ сильныхъ движенiй горести; въ душе ея раждаются только мысли ничтожныя, смешенныя, подобно тетиве лука, ослабленной дождемъ и посылающей неверныя стрелы. Память прошедшаго для нея изчезла, будущее закрыто мракомъ, повремянамъ проясняющимся для того только, чтобъ видеть весь ужасъ положенiя. Такъ точно въ бурную ночь молнiи освещаютъ пустыню заблудившемуся страннику.

Съ тайнымъ ужасомъ чувствуетъ она тяжкое бремя на сердце, охладевшемъ и растерзанномъ; понимаетъ, что смерть должна поразить кого-то, но кого... забыла. Она не живетъ; не чувствуетъ ни земли подъ ногами, ни неба надъ собою; не знаетъ, окружаютъ ли ее люди, или адскiе духи грозятъ своими взглядами той, для которой улыбка разцветала на всехъ лицахъ? Все темно и неизъяснимо для ея души заблужденной; все кажется ей смешенiемъ надежды, и страха; смеясь и плача попеременно, она подобится человеку, погруженному въ судорожной сонъ. Пусть же продлится время его до пробужденiя!

Колеблются колокола отъ повторяемыхъ ударовъ на сероватыхъ монастырскихъ башняхъ; гудитъ медь звономъ протяжнымъ, потрясающимъ сердце; слышна песнь отходная. - Для Гугеса поютъ, для него раздается звонъ погребальный. Близь вечной своей темницы - могилы онъ преклоняетъ колени на земле голой и холодной. Эшафотъ предъ нимъ; стража вокругъ, и палачь съ обнаженными руками, готовясь поразить вернымъ ударомъ, пробуетъ острiе топора. Толпы увеличиваются; народъ стекается въ мрачномъ унынiи видеть сына, получающаго смертный ударъ по повеленiю отца.

онъ, оплакивая въ раскаянiи судьбу свою, преклонился для услышанiя изъ устъ человека Божiя словъ священныхъ, могущихъ омыть нечистоту греховную; въ сiю минуту солнце, освещаетъ русые его волосы, но более блеститъ на смертоносной секире и отражается подобно грозящей молнiи.

Сколь горестны сiи последнiя минуты! Зрители леденеютъ отъ ужаса Велико преступленiе, справедливъ законъ, но все трепещутъ.

Кончились молитвы сына вероломнаго, любовника отважнаго. Чотки пересчитаны; грехи исповеданы. Последнiй часъ Гугеса ударилъ; срываютъ съ него одежду; русые кудри падаютъ подъ острiемъ ножницъ. Перевязь, никогда его не оставлявшая, подарокъ Паризины, отнята у него; готовятся закрыть повязкою глаза; но нетъ, обида сiя не нанесется челу горделивому. Чувствованiя, оживлявшiя прежде покорившееся сердце, пробуждаются въ выраженiи глубокаго презренiя, когда рука палача приближается, съ повязкою къ глазамъ, будтобъ они не смели взирать на смерть; онъ отвергаетъ унизительную повязку: "нетъ, говоритъ онъ, безстрашно разстанусь съ жизнiю; мои руки связаны - по крайней мере умру съ свободными глазами - руби!" съ сими словами кладетъ голову на плаху: "руби" повторяетъ онъ - и роковой топоръ упадаетъ. Голова катится на землю; окровавленное туловище отвалилось назадъ; кровь брызжетъ изо всехъ жилъ; глаза и губы еще движутся; но и сiе движенiе вскоре утихаетъ.

Умеръ безъ ожесточенiя; преклонялъ колени и молился, не отвергая помощи, не отчаяваясь въ милосердiи Бога. Сердце его было чуждо всякой земной мысли, когда онъ обращался къ небу; отецъ раздраженный, подруга несчастiя - для него уже тогда не существовали. Не было жалобъ; не было отчаянiя; душа наполнялось благочестiемъ - уста произносили одне молитвы. Только предъ смертнымъ ударомъ вырвалось желанiе умереть съ незавязанными глазами, и слова сiи были последнимъ прощанiемъ къ свидетелямъ казни.

Мгновенное содроганiе остановило внутри сердецъ восклицанiя скорби, готовыя исторгнуться. Ничто не нарушило мертвенной тишины, кроме удара секиры. Вдругъ вопль отчаянiя и ужаса раздираетъ воздухъ, вопль, подобный голосу отчаянной матери, лишенной сына неожиданнымъ пораженiемъ. Страшныя стенанiя несутся на небо, какъ выраженiя души, осужденной на вечныя страданiя. Изъ палатъ Азо вырываются вопли: обращаются туда взоры; но ничего невидно; ничего не слышно более. Это былъ голосъ женщины - и отчаянiе не выражалось ужаснее. Да возможетъ оно умертвить несчастную: думаетъ каждый изъ сострадательныхъ зрителей.

Погибъ Гугесъ, и съ той поры нигде не видно Паризины, будто не существовала. Никто не произноситъ ея имяни, какъ слова, производящаго ужасъ и смятенiе. Азо не упоминаетъ ни о супруге, ни о сыне. Прахъ ихъ считается презреннымъ, по крайней мере прахъ рыцаря, сраженнаго секирой. Но участь Парицы безвестна, равно какъ и могила, въ которой тлеютъ ея останки.

Искала ли она убежища въ монастыре для примиренiя съ небомъ, провождая дни въ слезахъ и раскаянiи - кинжалъ, или ядъ наказали заблужденiя - или милосердiю небесъ угодно было, - чтобъ она кончила дни, пораженная зрелищемъ смерти любезнаго - не известно, и останется тайной; но какова бы ни была участь ея въ мiре - жизнь ея началась и окончилась скорбiю.--

Азо взялъ въ супруги другую и подъ старость взрастилъ сыровъ добродетельныхъ; но никто изъ нихъ не былъ мужественъ, какъ опочившiй во мраке гробницы; по крайней мере отецъ взиралъ да детей окомъ равнодушнымъ, испуская по времянамъ тяжелые вздохи; но никогда улыбка не проясняла чела, на коемъ дума провела раннiя морщины - следы печали глубокой, знаки ранъ душевныхъ. Не было для него ни другихъ радостей, ни другихъ скорбей. Ночью сонъ бежалъ его, грусть помрачала дни. Нечувствительный къ порицанiю и похвале чуждался собственнаго сердца; но горести его не оставляли; и въ то время, когда казался онъ спокойнымъ отъ мученiя воспоминанiй, оне сильнее его преследовали. Жесточайшiй мразъ покрываетъ льдомъ только поверхность реки: текучая вода журчитъ и не перестаетъ журчать подъ корою. Душа Азо не можетъ изгнать мрачныхъ мыслей: природа глубоко ихъ укоренила. Напрасно мы будемъ удерживать слезы; напрасно затворимъ путь ихъ теченiю: не пролитыя возвратится къ своему источнику, остановятся тамъ, и темъ горестнее, чемъ неприметней.

Азо часто укорялъ себя въ невольной жалости къ темъ, которыхъ поспешность его осудила. Не возможно было наполнить пустоты сердечной; не было надежды встретиться когда либо съ предметами его скорби, даже тамъ, где души праведныхъ соединяются. Совсемъ убежденiемъ вины ихъ и собственнаго правосудiя несчастiе преследовало его до гроба.

листьевъ.