Паризина

ПАРИЗИНА.

Наступил час, в который соловей начинает оглашать рощи песнями; любовники тихо шепчут нежные обеты. Дыхание зефира, журчание вод погружают в сладкия думы уединенного мечтателя; цветки напаяются легкими каплями росы; зажигаются звезды на тверди, отражающей лазурь свою в источке. Цвет листьев древесных темнеет; небеса представляют, смешение света и тьмы - приятный, сумрак, сопутствующий склонению дня и предшествующий первым лучам солнца.

то пробирается сквозь густоту листьев: она бледнеет; сердце бьется скорее; тихий голос её призывает; румянец выступает снова; сердце замирает. Еще минута - и они вместе; еще мгновение - и любовник у ног её.

Какая нужда им до света и до перемен непостоянного времяни? Равнодушны, как умершие, ко всему, что их окружает, что под ногами и над головою, они дышат только друг для друга. Самые вздохи исполнены сладости. Упоение столь велико, что если бы пламень, их оживляющий не истощался, то истребил бы сердца, в которых пылает.

С томностию во взорах удаляются они от благотворной сени, в надежде нового свидания; клянутся, грустит, как бы разставались навеки. Луна освещает лице Паризины: тяжелые вздохи, продолжительные объятия, уста соединенные, все удерживает любовников на месте свидания. Но должно разлучиться. Сердца их замирают, хладный трепет разливается по членам.

Гугес бросается на уединенное ложе, куда пламенные желания еще призывают супругу другого. На груди доверчивого Азо покоится Паризина; но лихорадочное содрагание возмущает сон её. Мечты, волнующия душу, разливают в щеках яркой румянец; она повторяет имя, которого днем произнести не смеет, и прижимает супруга к сердцу, бьющемуся для другого: он пробуждается при нежных ласках, воображая себя счастливым; думает, что может еще внушить нежность и вздохи; в заблуждении своем готов плакать от любви над тою, которая, кажется, и во сне его обожает.

Он целует Паризину и внимает её прерывные речи: он слышит... смертный ужас объемлет князя Азо: не столько страшен звук трубы, долженствующей потрясти гробницу его и призвать пред суд ВеАшняго, сколь ужасен голос супруги в сии минуты. Конец земному его счастию! Имя, повторенное Паризиною, возвещает её преступление и стыд Азо. Чье же имя слышится на ложе его, поражает душу подобно ревущей волне, бросающей на берег утлый челнок и разбивающей о камень несчастного пловца? Чье имя?... Гугеса, его сына; сына той, которую любил он в юности - легковерной Бианки, предавшейся обольщениям князя, который не мог быть её супругом.

поразили бы Паризину ужасом, еслиб, проснувшись, увидела при свете лампады чело, орошенное потом ярости. Паризина умолкла, однакож спит еще и не знает, что дни её сочтены, и конец их близок.

С возвращением утра Азо вопрошает всех живущих в замке - и доказательства, слишком явные, открывают ему то, чего он узнать боится. Все возвещает слабость Паризины и собственный его позор. Невольницы княгини, долгое время способствовавшия её неверности, избегают заслуженного наказания, слагая на госпожу все преступление; и когда оно перестало быть тайною, не забывают ни одного обстоятельства, могущого утвердить справедливость их показаний. Сердцу Азо не в чем более сомневаться;

Он не любит медления. Потомок древних князей дома Эстов, на троне в палате совета, окруженный придворными и стражею, велит привести пред себя преступников. Оба они в цвете лет; никто не может равняться с ними красотою. О Боже, должно ли, чтоб сын являлся пред отцем обезоружен и окован? В таком виде Гугес приведен пред гневного Азо выслушать приговор смерти. Вид его не показывает робости, хотя уста хранят молчанье.

Безгласна как и он, бледная Паризина спокойно ожидает своего осуждения. Как переменилась та, чьи выразительные взоры разливали веселие в чертогах, которой вельможи с такою ревностию старались прислуживать, красавицы подражать голосу, поступкам и Прелестям своей повелительницы! Ах, еслиб в то время глаза сии прослезились, тысячи бы мечей возблистали, тысячи воинов явились; каждый спорил бы о чести быть мстителем её обиды! Какая перемена! Может ли она повелевать? И станут ли ей повиноваться? Все наблюдают глубокое молчание: глаза опущены; сдвинуты брови; сложены на груди руки; уста едва удерживаются от негодования: позорище ужасное представляют рыцари, женщины, все придворные. Юный герой, избранный Паризиною, носивший некогда преклоненное копье пред нею, и который, не скованный, освободил бы ее не щадя жизни, обожаемой любовник княгини, подле нея, обременен цепями. Он не может видеть глаз прелестных, проливающих слезы, не о своем, но о его несчастьи.

Гугес плакал бы с нею: но на него обращены взоры присутствующих. Печаль его безмолвна; лице мрачно и горделиво. Он стыдится мысли показаться слабым пред толпою и не смеет воззреть на Паризину. Воспоминание дней протекших, любовь, настоящее несчастие, гнев отеческий, презрение людей добродетельных, участь его на земле И на небе, но наиболее участь предмета любви незаконной занимают его душу. Осмелится ли обратить взоры на чело, печатию смерти обезображенное? - Нет; ибо иначе не скрыл бы жалости и угрызений раскаяния.

"еще вчера, говорит он, гордился я супругою и сыном. Сновидение изчезло сего утра - и прежде, нежели изчезнет день, у меня не будет ни жены, ни сына. Я осужден к жизнию одинокой и злополучной. И так- пусть жребий мой исполнится: не разрываю узел, нас связующий. Но приговор произнесен; казнь приуготовляется. Гугес, служитель веры тебя ожидает; ты получишь награду за твои преступления. Прощай, обратись к небу, еще имеешь время для примирения с Богом. Его только милосердию возможно твое помилование; на земле же нет места, на коем бы могли мы дышать одним воздухом. Я не увижу твоей смерти, но ты, неверная супруга, будешь свидетельницею казни. Прости, вероломная! Не я - ты проливаешь кровь Гугесову; переживи, если можешь, позорище казни! Наслаждайся жизнию, которую тебе оставляю!"

При сих словах лице Азо помрачается. Напряженные на челе жилы бьются сильно. Он опускает голову, трепещущею рукою закрывает глаза, чтобы не обнаружить слабости, Гугес подъемлет к нему окованные руки и просит позволения отвечать: Князь молчит; но не прерывает слов его.

"Не боюсь смерти, вещает юноша; ты видел, как я сражался, подле тебя; не тщетно: вращалось в руке, моей убийственное железо, отнятое твоею стражею; оно пролило за тебя более крови, нежели прольется на моем эшафоте. Ты дал мне жизнь и можешь отнять ее: не благодарю за сей подарок. Я не забыл еще несчастий моей матери, её любви, презренной тобою, безчестья и стыда, оставленного мне в наследство. Она сошла во гробь, куда сын твой и соперник идет с нею соединиться. Сердце её, разтерзанное тобою, моя голова, отсеченная твоими палачами, будут свидетельствовать в царстве мертвых нежную верность первой твоей любви, горячность родительскую. Правда, я оскорбил тебя; но это была обида за обиду. Новая твоя супруга, вторая жертва твоей гордости, была мне назначена. Ты увидел ее, пленился красотою; и, ругаясь рождением моим, коего вина лежит на тебе совершенно, не почел, меня достойным получить руку Паризины. В самом деле, я не мог наследовать твоего имяни, не мог взойти на престол князей твоего поколения; но еслиб оставили мне еще несколько лет жизни, я сделал бы имя свое славнее имяни Эстов, - приобрел бы почести самим собою. У меня был мечь и сердце, ими бы я заслужил шлем, столь же почетной, как и шлемы, украшавшие князей твоего рода. Не всегда благорожденные заслуживают блестящия шпоры: мои же часто понуждали коня опережать князей самого высокого произхождения, когда кидался на неприятеля, провозглашая Эста и победу."

"Не хочу оправдываться; не хочу выпрашивать отсрочки на несколько дней, даже на несколько часов, тогда, как целая вечность должна возлечь над моим прахом."

"Протекшие дни моей жизни, дни несчастия, не могли быть продолжитеельны. Имя и рождение мое позорны и гордость твоя отвергает меня. Однако в моих чертах познают твои; твоя кровь в моих жилах; у меня твой нрав кипящий. Для чего ты трепещешь? Так, от тебя получил я крепость руки и пылкость сердца. Не жизнь одну ты дал мне - все, что велит мне называть тебя отцом своим. Вот, что произвела твоя преступная любовь: небо, послало тебе сына, слишком отцу подобного. Что же до жизни, тобою мне данной и тобою отъемлемой, я дорожил ею столькоже как и ты, когда надвинут шлемы свои, мы бросались в ряды неприятелей. Прошедшее изчезло, будущее сольется с прошедшим. Для чего небу не угодно было тогда окончить дней моих! Ты причинил несчастие моей матери, похитил супругу, - мне назначенную, ты ной отец; но приговор твой справедлив, - сколь ни ужасен. Я сын преступления, умираю со стыдом; конец моей жизни таков же, как и начало. Проступок сына производит от проступка отца: ты наказываешь оба во мне одном. Пред людьми я кажусь совершенно виновным; но один только Бог может справедливо судить нас."

Сказал, и тяжкия цепи загремели на руках его; звуки сии печально отозвались в сердцах собранных вассалов. Но прелести Паризины обращают на нее общее внимание; Моглаль она равнодушно выслушать приговор над любезным? Неподвижны взоры её; прекрасные глаза не закрыты, но тусклы и мертвенны; по времянам только катятся крупные слезы.--

Она хочет говорит, звуки голоса, замирая на устах, издают вздох, подобный вздоху смертному; еще силится выговорить несколько слов: произносит тяжкой стон - и падает, как изваяние, опроверженное с подножия; она подобится более телу, неимевщему никогда жизни, мрамору, представляющему супругу Азо, нежели прекрасной преступнице, сердце которой отдаюсь страсти виновной, но не могло перенести стыда и отчаяния. - Она еще дышет: жестокия старания извлекают ее из сей кратковремянной смерти; но разсудок её помрачился. - Чувства умерли от сильных движений горести; в душе её раждаются только мысли ничтожные, смешенные, подобно тетиве лука, ослабленной дождем и посылающей неверные стрелы. Память прошедшого для нея изчезла, будущее закрыто мраком, повремянам проясняющимся для того только, чтоб видеть весь ужас положения. Так точно в бурную ночь молнии освещают пустыню заблудившемуся страннику.

С тайным ужасом чувствует она тяжкое бремя на сердце, охладевшем и растерзанном; понимает, что смерть должна поразить кого-то, но кого... забыла. Она не живет; не чувствует ни земли под ногами, ни неба над собою; не знает, окружают ли ее люди, или адские духи грозят своими взглядами той, для которой улыбка разцветала на всех лицах? Все темно и неизъяснимо для её души заблужденной; все кажется ей смешением надежды, и страха; смеясь и плача попеременно, она подобится человеку, погруженному в судорожной сон. Пусть же продлится время его до пробуждения!

Колеблются колокола от повторяемых ударов на сероватых монастырских башнях; гудит медь звоном протяжным, потрясающим сердце; слышна песнь отходная. - Для Гугеса поют, для него раздается звон погребальный. Близь вечной своей темницы - могилы он преклоняет колени на земле голой и холодной. Эшафот пред ним; стража вокруг, и палачь с обнаженными руками, готовясь поразить верным ударом, пробует острие топора. Толпы увеличиваются; народ стекается в мрачном унынии видеть сына, получающого смертный удар по повелению отца.

оплакивая в раскаянии судьбу свою, преклонился для услышания из уст человека Божия слов священных, могущих омыть нечистоту греховную; в сию минуту солнце, освещает русые его волосы, но более блестит на смертоносной секире и отражается подобно грозящей молнии.

Сколь горестны сии последния минуты! Зрители леденеют от ужаса Велико преступление, справедлив закон, но все трепещут.

Кончились молитвы сына вероломного, любовника отважного. Чотки пересчитаны; грехи исповеданы. Последний час Гугеса ударил; срывают с него одежду; русые кудри падают под острием ножниц. Перевязь, никогда его не оставлявшая, подарок Паризины, отнята у него; готовятся закрыть повязкою глаза; но нет, обида сия не нанесется челу горделивому. Чувствования, оживлявшия прежде покорившееся сердце, пробуждаются в выражении глубокого презрения, когда рука палача приближается, с повязкою к глазам, будтоб они не смели взирать на смерть; он отвергает унизительную повязку: "нет, говорит он, безстрашно разстанусь с жизнию; мои руки связаны - по крайней мере умру с свободными глазами - руби!" с сими словами кладет голову на плаху: "руби" повторяет он - и роковой топор упадает. Голова катится на землю; окровавленное туловище отвалилось назад; кровь брызжет изо всех жил; глаза и губы еще движутся; но и сие движение вскоре утихает.

Умер без ожесточения; преклонял колени и молился, не отвергая помощи, не отчаяваясь в милосердии Бога. Сердце его было чуждо всякой земной мысли, когда он обращался к небу; отец раздраженный, подруга несчастия - для него уже тогда не существовали. Не было жалоб; не было отчаяния; душа наполнялось благочестием - уста произносили одне молитвы. Только пред смертным ударом вырвалось желание умереть с незавязанными глазами, и слова сии были последним прощанием к свидетелям казни.

содрогание остановило внутри сердец восклицания скорби, готовые исторгнуться. Ничто не нарушило мертвенной тишины, кроме удара секиры. Вдруг вопль отчаяния и ужаса раздирает воздух, вопль, подобный голосу отчаянной матери, лишенной сына неожиданным поражением. Страшные стенания несутся на небо, как выражения души, осужденной на вечные страдания. Из палат Азо вырываются вопли: обращаются туда взоры; но ничего невидно; ничего не слышно более. Это был голос женщины - и отчаяние не выражалось ужаснее. Да возможет оно умертвить несчастную: думает каждый из сострадательных зрителей.

Погиб Гугес, и с той поры нигде не видно Паризины, будто не существовала. Никто не произносит её имяни, как слова, производящого ужас и смятение. Азо не упоминает ни о супруге, ни о сыне. Прах их считается презренным, по крайней мере прах рыцаря, сраженного секирой. Но участь Парицы безвестна, равно как и могила, в которой тлеют её останки.

Искала ли она убежища в монастыре для примирения с небом, провождая дни в слезах и раскаянии - кинжал, или яд наказали заблуждения - или милосердию небес угодно было, - чтоб она кончила дни, пораженная зрелищем смерти любезного - не известно, и останется тайной; но какова бы ни была участь её в мире - жизнь её началась и окончилась скорбию.--

Азо взял в супруги другую и под старость взрастил сыров добродетельных; но никто из них не был мужествен, как опочивший во мраке гробницы; по крайней мере отец взирал да детей оком равнодушным, испуская по времянам тяжелые вздохи; но никогда улыбка не проясняла чела, на коем дума провела ранния морщины - следы печали глубокой, знаки ран душевных. Не было для него ни других радостей, ни других скорбей. Ночью сон бежал его, грусть помрачала дни. Нечувствительный к порицанию и похвале чуждался собственного сердца; но горести его не оставляли; и в то время, когда казался он спокойным от мучения воспоминаний, оне сильнее его преследовали. Жесточайший мраз покрывает льдом только поверхность реки: текучая вода журчит и не перестает журчать под корою. Душа Азо не может изгнать мрачных мыслей: природа глубоко их укоренила. Напрасно мы будем удерживать слезы; напрасно затворим путь их течению: не пролитые возвратится к своему источнику, остановятся там, и тем горестнее, чем неприметней.

Азо часто укорял себя в невольной жалости к тем, которых поспешность его осудила. Не возможно было наполнить пустоты сердечной; не было надежды встретиться когда либо с предметами его скорби, даже там, где души праведных соединяются. Совсем убеждением вины их и собственного правосудия несчастие преследовало его до гроба.