Монодия на смерть Р. Б. Шеридана

Автор:	Байрон Д. Г., год: 1904
Категория:	Стихотворение
Входит в сборник:	Произведения Байрона в переводе Н. А. Холодковского
Связанные авторы:	Холодковский Н. А. (Переводчик текста)

Когда в лучах заката, замирая

И уходя от нас, в ночную тень

Склоняется сквозь слезы летний день,--

Кто в этот час, на тот закат взирая,

Не чувствовал, как, дух его смирив,

В него нисходит нежности прилив,

Как на цветок - роса, в лучах играя?

С глубоким чувством, чистым и святым,

В задумчивый час отдыха Природы,

Когда меж тьмой и светом золотым

Из мрака Время воздвигает своды

Возвышенного моста, - в этот час,

Когда покой и мир объемлют нас,

Кто не знаком был с думою безгласной,

Которую не выразить без слез,

С гармонией святой, с печалью ясной,

С сочувствием души, высоких грез

То не тоска болезненная, - нет,--

Грусть нежная, душ чистых лучший цвет,

Без горечи; лишь сладостную силу

Она имеет; чужд ей всякий след

Себялюбивых чувств: она свободна

От уз мирских, чиста и благородна,

Как капли слез, которые пролить

Не стыдно нам, - не больно и таить.

Как эта нежность властвует над нами,

Когда заходит солнце за холмами,

Так дум полна душа и очи - слез,

Когда мы видим огорченным оком,

Как все, что смертно в Гении высоком,

Суровый рок безжалостно унес!

Могучий дух наш мир покинул; Сила

Великая из света в тьму вступила,--

В тьму без просвета! Славой он сиял,

Он славы все лучи в себе собрал!

Блеск остроумья, разума сиянье,

Исчезло все, - все закатилось с ним,

С навек зашедшим Солнцем золотым!

Остались, правда, убежав от тленья,

Души безсмертной вечные творенья,--

Зари его прекрасные труды,

Его полудня славные плоды,--

Осталась часть безсмертная титана,

Который смертью унесен так рано;

Но как мала та часть в сравненьи с ним,.

Чудесным целым: яркия частицы

Души, обнявшей все, - то чаровницы

Ласкающей, то кличем боевым

Бодрящей нас, то ласковой, то грозной!

Среди ль пиров, в беседе ли серьезной,

Всегда он был властителем умов;

Хвалил его хор высших голосов:

Его хвалить им было честью, славой!

Не он ли был заступник величавый

За женщину, когда до наших стран

Он, он потряс народы речью жгучей,

Он был для них карающим жезлом

И Господа доверенным послом!

Смирясь пред ним, как пред грозящей тучей,

Хвалу ему воздал сенат могучий.

A здесь! О, здесь еще пленяют нас

Его души веселые созданья;

Как прежде, юн и полн очарованья

Его живой сценический рассказ,

Где остроумье, радостно и дивно,

Безсмертное, струится непрерывно;

Как прежде, жив портретов яркий ряд,

Которые правдиво говорят

О тех, кто им служил оригиналом;

Все, что в своей фантазии живой

Он создавал, приют нашло здесь свой,

Служивший славных дел его началом;

Здесь и теперь блестят они вдвойне,

Как в ярком Прометеевом огне,

Почившого светила - солнца славы.

Но, может быть, не мало есть людей,

Которым дивной Мудрости паденье

Доставить может злое наслажденье,

Которым нет забавы веселей,

Как если ум великий вдруг сорвется

С возвышенного тона, для него

Природного, и скорбно ошибется?

О, пусть они сужденья своего

Удержат пыл: быть может, нам придется

Увидеть в том, что в их глазах - порок,

Одно лишь только горе! Тяжек рок

Для тех, чья жизнь вся на виду проходит,

За кем народ глазами жадно водит,

Ища хвалы иль брани в них предмет;

Их имени - во век покоя нет:

Мученье Славы для глупцов отрадно!

Сокрытый враг, не зная сна, следит

За жертвою внимательно и жадно,

Соперник, враг, завистник и губитель,

Озлобленный глупец и праздный зритель,--

Все, кто чужому горю только рад,

Его сразить, унизить норовят;

Приводят славы путь на край могилы,

Ошибки все, что от избытка силы

Творит порою гений, стерегут,

Скрывают правду и безстыдно лгут,

Чтоб, накопив несчастье и обиду,

Из клеветы воздвигнуть пирамиду!

Таков его удел; a если он

Притом еще болезнью удручен

Иль, нищету терпя и разоренье,

Забудет гордый дух свое паренье

И принужден пред Низостью дрожать,

Нападки грязной Злобы отражать,

С Позором биться, a надежды ласку

Встречать лишь, как обманчивую маску

Грядущих зол, - так диво ль, что беда

Ta грудь, что всеми чувствами богата,

Содержит сердце бурное в себе:

Гроза и вихрь во всей её судьбе,

Она борьбой и бурями чревата,

И если выше мер напряжена,--

От грозных мук взрывается она.

Но прочь все это, - еслиб так и было,

От нас и нашей сцены! В этот час

Наш долг - почтить почившее светило,

Воздать ему должны мы дань почтенья,

Дань слабую за годы наслажденья!

Ораторы блистательных палат,

Скорбите: умер славный ваш собрат!

Слова его - безсмертья искры были!

Поэты драмы! Подвигом своим

Он вам пример дал: состязайтесь с ним!

Вы, остроумцы, общества отрада --

Угасла Сила высшого разряда,

Разнообразьем дара своего

Великая; одно другого краше

В ней было: речь, поэзия и ум,

Гармонию вносящий в сердце наше!

Все это в нас живет и будет жить,

Пока мы будем гордо дорожить

Таланта гордой силою! Такого,

И возвращаться будем много раз

К тому, что им оставлено для нас,

Вздыхая и печалясь, что от века

Лишь одного такого человека

Когда был ею создан Шеридан!

Знаменитый драматург, автор "Соперников" и "Школы злословия", один из руководителей Дрюри-Лэнского театра - Ричард Бринсли Шеридан последняго занял должность товарища "секретаря казначейства", т. е. министра финансов. В министерства Питта Шеридан, отличавшийся блестящим ораторским талантом, был одним из главных представителей оппозиции.

Когда Мур занялся составлением биографии Шеридана, Байрон дал ему несколько советов. "Не обращай внимания", писал он 19 сент. 1818 г., "на сплетни раздосадованных шарлатанов - вигов. Вспомни, что Шеридан был ирландец и славный малый, и что мы провели с ним много приятных дней. Не забудь, что он был в школе в Гарроу, где, в мое время, мы с гордостью показывали на стене его имя - "Р. Б. Шеридан 1768".

Повидимому, Байрон еще не был знаком с Шериданом, когда ваписал свой "Адрес" на открытие Дрюри-Лэнского театра, прочитанный 10 октября 1812 г. (см. наст. взд. т. I, стр. 202). В первый раз они встретились на обеде, который был дан Роджерсом в честь Байрона и Мура, около 1 июня 1813 г. Затем, до самого своего отъезда вз Англия, Байрон часто проводил время с Шериданом, "сидя за вином до поздней ночи", - конечно, не по-приятельски (Шеридану было в ту пору уже за шестьдесят лет), но все-таки в интимной беседе. Судя по тону цитированного выше пмсьма к Муру и по многочисленным заметкам в дневнике, писанным как при жизни Шеридана, так и после его смерти, Байрон огорчался невозможностью высказать свое мнение о Шеридане, которого он очень любил и искренно сожалел, чувствуя, что не имеет права смеяться над его недостатками. Байрон и физически, и душевно был человек совсем иного склада, чем Шеридан.

Шеридан умер 7 июля 1816 г. Монодия "Я сделал, что мог", говорит Байрон в письме к Муррею от 29 сент. 1816, "но там, где я пишу не по собственному выбору, я ни за что не отвечаю". Одвако, впоследствии он говорил лэди Блессингтон, что "его чувства никогда не были так возбуждены, как в то время, когда он писал это стихотворение, в котором всякое слово шло прямо из сердца".

В рукописи стихотворение озаглавлено: "Написанная по просьбе г. Дугласа Кинварда Монодия на Р. Б. Шеридана. Предназначена к прочтению в Дрюри-Лэнском театре. Диодати на Женевском озере, 18 июля 1816. Байрон". Монодия действительно была прочитана со сцены г-жей Дэвисов, 7 сентября, a 9 сентября напечатана отдельным изданием, которое вскоре было повторено.

Со сцены того же театра была прочитана г-жей Иэтс, в марте 1779 г., монодия самого ИПеридана на смерть Гаррика. "Одиажды", говорят Байрон, "я был свидетелем, как он нашел y себя эту монодию. Заметив посвящение вдовствующой лэди Спенсер, он пришел в ярость и стал уверять, что это подлог, что он никогда и ничего не думал посвящать этим проклятым ханжам, и т. д и т. д. Целые полчаса он горячился по поводу этого посвящения или, вернее, по поводу его предмета. Забавно было бы, если бы все писатели были такь же искренни". ("Дневник" 1821 г.).

Фокс, Борк и Питт отнеслись с похвалами к речи Шеридана; но поводу обвинений, предъявленных в палате общин против Гастингса. Питт просил палату отсрочить заседание, чтобы дать время обдумать вопрос более спокойно, чем это могло быть сделано под непосредственным впечатлением речи Шеридана. "Ранее моего отъезда из Англии", говорит Гиббон, "я был очевидцем величественного зрелища - процесса Гастингса в Вестминстер-Голле. Не мое дело оправдывать или обвинять губернатора Индии; но красноречие г. Шеридана не могло не вызвать с моей стороны одобрения; я не мог без волнения слышать похвал, обращенных им лично ко мне в присутствии британской нации. Это торжество гения продолжалось четыре дня сряду". На вопрос одного вига, по окончании речи, как это Шеридану пришло в голову назвать Гиббона luminous (светлым), тот прошептал ему на ухо: "Я сказал - poluminous" (многотомный).

Первая речь Шерндана по делу Удских принцесс была произнесена 7 февраля 1787 г. Он говорил 4 часа 40 мннут и окончил речь среди громкихь возгласов вохвалы и рукоплесканий, в которых лорды принимали участие наравне с посторонней публикой. Дебаты по делу Уоррена Гастингса происходили 3, 6, 10 и 13 июня 1788 г.

"Я слышал Шеридана только один раз, и в течение короткого времени", говорит Байрон в своем дневнике 1821 г. "Я любил его голос, его манеру говорить, его остроумие. Это был единственный оратор, которого мне хотелось бы слушать дольше".

"Соперники", "Хитрый поручик" и "Дуэнья" были представлены в первый раз на Ковент-Гарденском театре, 17 января, 2 мая и 21 ноября 1775 г.; "Поездка в Скарборо" и "Школа Злословия" были играны на Дрюри-Лэнском театре, 24 февраля и 8 мая 1777 г.; "Критик" - 29 октября 1779 г. и "Пизарро"--24 мая 1799 г.

"Однажды", говорит Байров в дневнике 1321 г.,--"я видел, как Шерадан, после великолепного обеда, заплакал. Я имел честь сидеть рядои с ним. Поводом к его слезам послужило чье-то замечавие о той решительности, с которою виги охраняют свои принципы и отказываются от государственной службы. Шеридан обернулся: "Сэр, - для лорда Б. или графа Д. или маркиза В., с тысячами фунтов годового дохода, частью происходящого, частью унаследованного от синекур или от получений из казенных средств, легко хвастаться своим патриотизмом и держаться в стороне от искушения; но они не знают, от какого сильного искушения воздерживаются те, кто горд не меньше их и притом обладает по крайней мере одинаковыми с ними способностями и столь же развитыми страстями, но в течение всей своей жизни не ведает того, что значит иметь хотя бы один собственный шиллинг!" Сказав это, Шеридан заплакал. Мне не раз приходилось слышать, как он говорил, что y него никогда не было собственного шиллинга. Правда, он обладал уменьем извлекать значительные количества шиллингов из других людей. В 1815 г. я встретился с ним y адвоката. Они скоро распрощались, и Шеридан ушел. Прежде, чем объяснять адвокату свое дело, я не мог удержаться, чтобы не осведомиться о деле Шеридана. "О, - сказал адвокат, - дело самое обыкновенное: просьба об отсрочке взыскания". - Как же вы намерены поступить? спросил я. - "Да никак, отвечал он: разве можно что-нибудь взыскать с нашего старого Шерри?" Тут он засмеялся и стал говорить о блестящих способностях Шеридана и об его уменье вести разговор. Таков был Шеридан: он мог смягчить сердце даже безстрастного адвоката! Ничего подобного не бывало со времен Орфея".

Это не выдумка. Всего за несколько дней до своей смерти Шеридан писал Роджерсу: "Я совсем разорен и сердце мое разбито. Они хотят снять с окон занавески, ворваться в комнату моей жены и заарестовать меня. Сумма в 150 фунтов устранила бы все затруднения. Ради Бога, повидайтесь со мною". Мур тотчас же отнес ему требуемую сумму. Это было писано 15 мая, а 14 июля останки Шеридана были торжественно погребены в Вестминстерском аббатстве, причем гроб его несли: герцог Бедфорд, граф Лодердэль, граф Мульгрэв, лорд-епископ лондонский, лорд Голланд и граф Спенсер... По этому поводу Мур, в своем стихотворении на смерть Шеридана, говорит: "Как торжественно выступали они в похоронной процессии человека, от которого отвернулись во время его болезни и нужды! Еще вчера судебные пристава готовы были стащить с него последнее одеяло, а сегодня вельможи несут на руках его гроб!.. Такова была участь этого высокоодаренного человека, бывшого гордостью дворца, общества и парламента - оратора, драматурга, поэта, с одинаковым талантом владевшого всеми видами поэзии!"...

"Когда у Фокса спросили, какую речь он считает лучшею из всех, когда-либо им слышанных, он отвечал: "Речь Шеридана по делу Уоррена Гастингса в палате общин". Фокс советовал Шеридану повторить ту же самую речь и в Вестминстер-Голле, так как ничего лучшого, по его мнению, уже нельзя было сказать. Но Шеридан произнес новую речь, отличавшуюся от прежней, и, по мнению лучших ценителей, эта вторая речь была гораздо хуже первой, несмотря на похвалы Борка, восклицавшого во время её произнесения: "Вот это - настоящий ораторский стиль. это - нечто среднее между поэзией и прозой, и лучше той и другой!" (Дневник Байрона 1821 г.)

"Я часто встречал Шеридана в обществе. Он был великолепен. Я видел, как он срезал Уитбреда, поставил втупик г-жу Сталь, уничтожил Кольмана и с неменьшим успехом отделывал многих других людей, очень способных и имевших прекрасную репутацию Я встречал его во всяких местах и во всякой компании - в Уайтголле с Мельбурнами, у маркиза Тэвистока, в аукционной зале Робинса, y сэра Гемфри Дэви, у Самуила-Роджерса, словом - в самом разнообразном обществе, и всегда находил его приятным и веселым" (Дневникь Байрона 1821 г.).

"Лорд Голланд передал мне любопытный акт относительно сентиментальности Шеридана. Однажды, в обществе, мы высказывали различные суждения о Шеридане и о других выдающихся людях. Мое мнение было таково: "все, что сделано Шеридавом, в своем роде превосходно. Он написал самую лучшую нашу комедию ("Школа злословия"), самую лучшую драму, самый лучший фарс ("Критик": для фарса эта пьеса даже слишком хороша) и самый лучший адрес (монолог на смерть Гаррика), а в довершение всего - произнес самую лучшую речь, какая когда-либо произносилась в нашей стране". На другой день кто-то передал эти слова Шеридану, - и он залился слезами! Бедный Бринсли! Если это были слезы радости, то я более доволен тем, что сказал эти немногия, но вполне искренния слова, чем если бы написал Илиаду или сочинил его собственную знаменитую филиппику. Даже его знаменитая комедия не доставила мне такого удовольствия, как известие о том, что он выказал такую благодарность за мою похвалу!"

Эта метафора заимствована из "Неистового Орланда" Ариосто п. X, строфа 84, где говорится о Цорбино, сыне Шотландского короля: