Рейнеке-лис.
Песнь Восьмая

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Гёте И. В.
Категории:Поэма, Сказка, Детская литература


Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница

Песнь Восьмая

Шли они оба, шагали степью привольной все дальше
Гримбарт и Рейнеке, - шли, ко двору короля направляясь.
Рейнеке вдруг восклицает: «Будь там, что будет, но сердце
Чует мое, что отлично все на сей раз обойдется.
Милый племянник! С тех пор, как душу свою перед вами
Исповедью облегчил я, впадал я опять в прегрешенья.
Слушайте всё: о большом и о малом, о старом и новом.
 
Знайте: из шкуры медведя добыть я себе ухитрился
Очень изрядный кусок. Заставил я волка с волчихой
Мне их сапожки отдать. Так местью себя я потешил.
Все это ложью добыто! Я распалить постарался
Гнев короля и вдобавок ужасно его одурачил:
Сказку ему рассказал, и насочинял в ней сокровищ!
Мало мне было того - я убил и несчастного Лямпе,
Это убийство взвалив на невинного Бэллина! Страшно
Рассвирепел государь - и по счету баран расплатился.
Кролика тоже хватил очень здорово я за ушами, -
Чуть не прикончил совсем. Каково же мне было досадно,
В жалобе прав. Я женушку ворона, фрау Шарфенебе,
Скушал! Уже исповедавшись вам, совершил я все это.
Но об одном я тогда позабыл - и хочу вам открыться
В плутне одной, о которой узнать вы должны непременно,
Ибо носить мне на совести это не так уж приятно.
 
Волку подстроил я пакость: мы с ним в тот раз направлялись
Из Гильфердингена в Кокис[37]. Видим - пасется кобыла
И жеребеночек с нею[38]. Оба черны, как вороны.
А жеребенку - месяца три иль от силы четыре.
Изегрим очень был голоден и говорит мне, страдая:
«Справьтесь-ка, не согласится ль кобыла продать жеребенка?
Сколько возьмет за него?» - Подошел я и выкинул штучку:
«Фрау кобыла, - я ей говорю, - жеребеночек этот,
Видимо, собственный ваш, - интересно узнать - не продажный?»
«Что ж, - отвечает она, - уступлю за хорошую цену, -
Точную сумму прочесть вы можете сами, любезный, -
Тут, под копытом под задним она обозначена ясно».
«Признаться,
В чтении, как и в письме, я меньше успел, чем хотел бы.
Не для себя приглядел я ребеночка вашего, - друг мой
Изегрим хочет условия выяснить. Я лишь посредник».
 
«Пусть, - отвечает кобыла, - придет он и выяснит лично».
Я удалился, а волк меня все дожидался поодаль.
«Если хотите покушать, - сказал я, - валяйте! Кобыла
Вам жеребенка продаст. У нее под копытом под задним
Значится стоимость. Цену она показать предлагала,
Но, к моему огорченью, терять мне приходится много
Из-за того, что читать и писать не учился. Что делать?
Дядюшка, сами отправьтесь, авось разберетесь получше…»
 
Волк отвечает: «Чтоб я не прочел! Это было бы странно!
Знаю немецкий, латынь, итальянский и даже французский:
В Эрфуртской школе когда-то учился я очень усердно[39]
У мудрецов и ученых. Я перед магистрами права
Ставил вопросы и сам разрешал их. Я был удостоен
Степени лиценциата! В любом разберусь документе
Так же, как в собственном имени. Мордою в грязь не ударю.
Вы меня здесь дожидайтесь, - прочту - мы увидим, чем пахнет…»
 
«Что стоит ребенок?
Но без запроса!» Она отвечает: «Извольте, почтенный,
Цену сами прочесть у меня под задним копытом».
«Так покажите же!» - волк говорит, а кобыла: «Смотрите!»
Ножку она из травы подняла, а подкова на ножке
Новая, на шесть шипов! Кобыла и на волос даже
Не промахнулась - лягнула в самую голову! Наземь
Волк, оглушенный, упал, как убитый, а лошадь махнула
Прочь во весь дух! Изувеченный волк провалялся немало,
Час, вероятно, прошел, пока он чуть-чуть шевельнулся -
И по-собачьи завыл. Подхожу, говорю ему: «Дядя,
Где же кобылка? Сынок ее вкусен был? Сами наелись,
А про меня и забыли? Стыдитесь! Ведь я же посредник!
После обеда вы сладко вздремнули. Так что же гласила
Надпись у ней под копытом? Ведь вы - столь великий ученый!»
 
«Ах, - он вздохнул, - вы еще издеваетесь?! Как же сегодня
Не повезло мне! Поистине, камень - и тот пожалел бы!
О длинноногая кляча! Скорей бы тебя к живодеру!
Ведь оказалось копыто подкованным! Вот что за надпись:
Шесть на подкове шипов - шесть ран в голове моей бедной!»
 
Я вам признался во всем. Простите грехи мои, Гримбарт!
Что там решат при дворе, неизвестно, однако я совесть
Исповедью облегчил - и грешную душу очистил.
Как мне, скажите, исправиться, как мне достичь благодати?..»
 
Гримбарт ответил: «Новых грехов угнетает вас бремя!
Да, мертвецам не воскреснуть, хоть было бы лучше, конечно,
Если бы жили они. Но, дядюшка, в предусмотренье
Страшного часа и близости вам угрожающей смерти,
Я, как служитель господень, грехи отпускаю вам, ибо
Недруги ваши сильны и исход наихудший возможен.
Прежде всего, вероятно, вам голову зайца припомнят.
Дерзостью было большой, согласитесь, дразнить государя, -
Вам повредит это больше, чем вы легкомысленно мните …»
 
«Вот уж нисколько! - ответил пройдоха. - Сказать вам по правде,-
В жизни пробиться вперед - искусство особое. Разве
Святость, как в монастыре, соблюдешь тут? Знаете сами:
Медом начнешь торговать, придется облизывать пальцы.
Лямпе меня искушал, - он повсюду прыгал, носился,
И пренебрег я гуманностью. Много добра не желал я
Бэллину также. Они - страстотерпцы, а я себе грешник.
Кстати, каждый из них был достаточно груб, неотесан,
Глуп и туп. И чтоб я разводил церемонии с ними?
Это уже не по мне! Ведь сам я, с отчаянным риском
Спасшись от петли, хотел, хоть к чему-нибудь их приспособить, -
Дело не шло. И хотя я согласен, что каждый обязан
Ближнего чтить и любить, но таких ни любить не умею,
Ни уважать. А мертвец, говорили вы, мертв, - и давайте
Поговорим о другом… Наступило тяжелое время.
Что это в мире творится? Хотя мы и пикнуть не смеем,
Видим, однакоже, многое да про себя и смекаем.
 
Грабить умеет король не хуже других[40], как известно:
Что не захватит он сам, оставит медведю иль волку.
Он-де имеет права! И ведь никого не найдется,
Кто бы сказал ему правду! Настолько глубоко проникло
Зло! Духовник, капеллан … но молчат и они! Почему же?
Тоже не промахи: глядь - и завел себе лишнюю ряску.
Воздух ловить! Убьешь только время напрасно. Искал бы
Прибыльней дела. Что было, то сплыло! И то, что однажды
Отнято сильными мира, к тебе не вернется. А жалоб
Тоже не любят: они под конец докучать начинают.
Лев - государь наш. И все, что себе оторвать он намерен,
Рвет он по-львиному. Нас он, презренных, считает своими -
Ну и, конечно, все наше тоже своим он считает.
 
Что вам, племянник, сказать? Августейший король уважает
Тех исключительно, кто с приношеньем приходят и пляшут
Под королевскую дудку. Ах, это так очевидно!
Ну, а что волк и медведь в совете опять заправляют,
Многих испортит: воруют и грабят они, а - в фаворе.
Все это видят, молчат, - ведь каждый о том же мечтает.
Четверо-пятеро там наберется вельмож, царедворцев,
Что к государю всех ближе и взысканы больше всех прочих.
Если такой горемыка, как Рейнеке, стянет курчонка,
Все на него ополчатся, на розыски бросятся, схватят,
Приговорят его гласно и единогласно все к смерти.
Вешают мелких воришек, похитчикам крупным - раздолье:
идите ль, друг мой, на все это глядя и соображая,
Начал игру я вести точно так же и думаю часто:
Это, как видно, законно, коль так большинство поступает.
Правда, совесть иной раз проснется, напомнит о божьем
Гневе, о страшном суде и наводит на мысль о кончине:
Взыщется там за малейшую мелочь, добытую кривдой.
Тут начинаю впадать я в раскаянье, но ненадолго.
Стоит ли быть безупречным? Время такое, что даже
Самые лучшие от пересудов толпы не спасутся.
Чернь повсюду тычет свой нос, все выведать любит -
И ничего не простит, сочинит не одно, так другое.
В этих низах, я скажу вам, хорошего мало найдется, -
Мало, по совести, кто заслужил там господ справедливых.
Только дурное у них на уме - в разговорах и в песнях.
Хоть о своих господах и похвального тоже немало
Знают они, но об этом молчат, вспоминают не часто.
Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья,
Коим охвачены люди: мол, каждый из них, опьяненный
Буйным желаньем, способен править судьбою вселенной.
Дерзкую челядь приструнь, и покуда глупцы достоянья
Будут проматывать, ты насладишься умеренной жизнью.
Как же исправить мир, если каждый себе позволяет
Все, что угодно, и хочет другим навязать свою волю?
Так мы всё глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем:
Сплетни, ложь, оговоры, предательство и лжеприсяга,
И воровство, и грабеж, и разбой- лишь об этом и слышишь.
Всюду ханжи, лжепророки народ надувают безбожно.
 
Так все кругом и живут. А скажешь от чистого сердца -
Каждый беспечно ответит: «Аи, да уж если б настолько
Тяжек и страшен был грех, как эти ученые вечно
Всюду долбят, то священник тогда не грешил бы подавно».
Так, на дурные примеры ссылаясь, они обезьянам
Уподобляются, созданным для подражанья, поскольку
Мышленье, выбор, на их беду, не даны им природой.
 
Право! Лицам духовным вести надлежит себя лучше.
Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку.
А ведь они же у нас на глазах творят, что угодно,
Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будто
Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,
Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.
 
Вот по ту сторону Альп - у попов там особая мода:
Каждый содержит любовницу. В наших провинциях также
Этим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,
Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,
Трудятся много и детям дают положение в свете.
Те забывают, откуда произошли они сами,
Чином своим не поступятся - ходят надменно, сановно,
Как родовитая знать, и до гроба уверены будут
В том, что это их право. Раньше не очень-то чтили
Всяких выскочек этих поповских, - теперь они бары:
«Сударь», «сударыня». Что же, деньги - великая сила!
Редко на княжеских землях поповство к рукам не прибрало
Пошлину, подать, аренду, доходы от сел и от мельниц.
Вот кто весь мир совращает! Хорош пример для общины:
Видят, что поп не безгрешен - и каждый грешит без зазренья.
Так вот слепого слепой со стези добродетели сводит!
Где же дела благочестия пастырей праведных, мудрых?
Кто по стопам их пошел бы? Ведь все закоснели в пороках!
Так уж на свете ведется - как тут исправиться миру?
 
Вот еще что я скажу вам: тот, кто родился внебрачным,
Пусть успокоится: он ничего изменить тут не может.
Я, понимаете ль, думаю: если б такой незаконный
Вел себя поскромней и лишним крикливым тщеславьем
Не раздражал никого, то не так бы в глаза он бросался.
Несправедливо таких осуждать: ведь не наше рожденье
Нам благородство дает, и рожденье не может позорить.
Мы отличаемся лишь добродетелью или пороком.
Добрых, ученых мужей в духовенстве всегда по заслугам
Все уважают, однако примеры берут с недостойных.
Пастырь иной призывает к добру, а миряне смеются:
«Он о добре говорит, а зло он творит. Что нам выбрать?»
Он и о церкви не очень печется, других наставляя:
«Чада мои, раскошельтесь на храм - и сподобитесь божьей
Милости и отпущенья …» На этом он проповедь кончит,
Сам или мелочь подаст, или совсем ничего, и пускай там
Храм этот самый развалится. Так он себе продолжает
Сладко да жирно. Когда же мирским наслажденьям священник
Слишком привержен, какие уж там песнопенья, моленья?
Пастырь хороший всегда - ежедневно и даже всечасно -
Господу ревностно служит, в добре совершенствуясь, в пользу
Церкви святой. Он достойным примером умеет наставить
Паству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.
Я капюшонников[41] тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,
Лишь бы глаза отвести, и тянутся вечно к богатым:
Льстить превосходно умеют и шляются в гости все время.
Стоит позвать одного, придет и второй, а назавтра -
Двое-трое новых. А тот, кто в обители лучший
Мастер чесать языком, тот в ордене больше успеет:
Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором[42].
Все остальные- в тени. А равенство даже и в блюдах
Не соблюдается, ибо одни там обязаны в хорах
Петь еженощно, читать, обходить погребенья, другие -
По привилегии - праздны и все, что получше, съедают.
 
Ну, а вся папская рать: легаты, прелаты, аббаты,
[43], монашки… о них говори - не доскажешь!
В общем выходит: «Отдай мне твое, моего не касайся».
Право же, и семерых таких чудаков не найдется,
Чтобы согласно уставу их ордена в святости жили.
Так-то сословье духовное в хилость, в упадок приходит!..»
 
«Дядюшка, странно, - заметил Барсук, - покаяние ваше
Только чужие грехи обличает, что вам не поможет.
Думаю, хватит вам собственных! И почему это, дядя,
Столь озабочены вы духовенством? Так, мол, да этак!
Каждый свое только бремя влачит, и каждому лично
И отвечать полагается, как - соответственно званью -
Долг исполнять он старался. Отчета никто не избегнет:
Юноша ль, старец, в миру иль за толстой стеной монастырской.
Вы же о разных материях распространялись настолько,
Что и меня в заблужденье чуть-чуть не ввели. В совершенстве
Вникли вы в то, как мир наш устроен, и в связи явлений.
Поп замечательный был бы из вас! Я со всею бы паствой
К вам приходил исповедоваться, вашу проповедь слушать,
Мудрости вашей набраться, ибо, что правда - то правда, -
…»
 
Так ко двору королевскому оба они приближались.
«Ну-ка, смелее!» - воскликнул тут Рейнеке, духом воспрянув.
Им повстречался Мартын-обезьяна, как раз в это время
В Рим направлявшийся на богомолье. Он им поклонился.
«Дядюшка милый, мужайтесь!» - сказал он сочувственно лису,
Тут же пустившись в расспросы, хоть все ему было известно.
Рейнеке грустно ответил: «Ах, за последнее время
Счастьем я, видно, покинут! Снова какие-то воры
Тут на меня обвиненья возводят, особенно - ворон
С кроликом этим ничтожным: тот без жены, мол, остался,
Этот - без уха. А я тут при чем? Но если б я лично
Мог с королем объясниться, обоим пришлось бы несладко!
Хуже всего на беду, что с меня отлучение папы
Так и не снято покуда. Один настоятель соборный
Вправе решить это дело. Король с ним считается очень.
Собственно, Изегрим-волк и в моем отлученье виновен:
В Элькмаре жил он в обители как схимонах[44], но оттуда
Вскоре сбежал - не вынес чрезмерной строгости схимы:
В гроб его чуть не загнали, мол, эти посты да молитвы.
В бегстве ему я помог и жалею об этом: клевещет
Он на меня государю всегда и вредит мне, как может.
В Рим бы отправиться мне! Но семья! При таком положенье
Боязно их покидать. Ведь Изегрим, где б их ни встретил,
Всячески будет им пакостить. И вообще- разве мало
Есть у меня злопыхателей, чтоб затравить моих близких?
Хоть бы с меня отлучение сняли, и то стало б легче:
Снова бы исподволь я при дворе попытал себе счастья».
 
«Как это кстати! - воскликнул Мартын. - Я сейчас отправлюсь
Именно в Рим, постараюсь и вам оказаться полезным.
Хитрый маневр проведу я. Конечно, не дам вас в обиду!
Я, как писец у епископа, смыслю в делах: настоятель
В Рим затребован будет, а там я уж с ним потягаюсь.
Дядюшка, знайте: за дело берясь, я веду его верно.
Я уж добьюсь, чтобы с вас отлучение сняли, и лично
Постановленье доставлю вам, в пику всем недругам вашим:
Денежки их и труды - все пущено будет на ветер!
Римские мне ведь известны порядки: я знаю, что делать
… Дядя мой в Риме живет, некий Симон[45], -
Личность в почете и в силе, заступник даятелей щедрых.
Некий там есть Плутонайд, есть доктор Грабастай, а также
Носкудаветер, Неуповайтес - я в дружбе со всеми.
Деньги послал я вперед - это вес придает вам заране:
Все они там говорить о судебных формальностях любят,
А на уме только деньги. И как бы там ни было дело
Шатко и криво, оно выправляется доброю мздою.
Выложил денежки - прав. А если их мало, то сразу
Двери захлопнутся… Значит, сидите спокойненько дома,
Дело я ваше беру на себя - и распутаю узел.
Вы ко двору направляйтесь, к супруге моей, к Рюкенау,
Там обратитесь: благоволят к ней король-государь наш
И королева. Она обладает недюжинной сметкой,
Редкая умница и за друзей очень частый ходатай.
Много там нашей родни. Правота не всегда выручает.
Вы при жене моей двух сестер ее также найдете,
Трех моих деток и собственных родичей ваших немало,
Очень охотно готовых служить вам во всякое время.
Если же вам в правосудье откажут, увидите вскоре,
Все государство: король, все мужчины, все женщины, дети -
Все отлученью подвергнутся. Я запрещу интердиктом
Петь им в церквах и все требы справлять: венчанья, крестины
И погребенья, и всё[46]! Вы, дядюшка, не унывайте!
 
Папа совсем уже стар и в дела не вникает, и мало
Кто с ним считается там, а фактически всем Ватиканом
Вертит теперь кардинал Ненасытус - мужчина в расцвете,
Крепкий, горячий, решительный. С дамой одной, мне знакомой,
Он в отношеньях интимных. Дама подсунет бумагу -
И, как всегда, безотказно добьется всего, что ей нужно.
Письмоводитель его Иоганнес Пристрастман - ценитель
Старых и новых монет. Дворецкий папы с ним дружит,
Некий Шпионглаз. Нотариус там Путелькрутель - обоих
Прав кандидат, подающий большие надежды. Он станет
Через какой-нибудь год в юридических сферах светилом.
Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий[47],
Что ни присудят они - отменить приговор не удастся.
 
Так в этом Риме творятся плутни и козни, а папа
Связями можно добыть индульгенцию, снять отлученье
С целой страны. Положитесь на это, дражайший мой дядя'
Знает и сам государь: уничтожить вас я не позволю!
Вывести мне ваше дело на чистую воду нетрудно.
Самые умные - мы: обезьянья порода и лисья!
Это, как бы там ни было, вам несомненно поможет…»
 
«Очень утешен, - сказал ему Рейнеке, - если бы снова
Мне уцелеть, я бы вас не забыл…» И они распростились.
Рейнеке-лис ко двору, что кипел к нему лютою злобой.

Примечания

37

Из Гильфердингена в Кокис. - Гильфердинген (Эльфердинг) - деревня во Фландрии; Кокис - неизвестное место.

38

Видим - пасется кобылаII И жеребеночек с нею… и т. д. - Сюжет восходит к древней басне и встречается в животном эпосе разных народов.

39

40

Грабить умеет король не хуже других… - Устами Рейнеке здесь отчетливо сформулирована антифеодальная идея эпоса. Однако в той же VIII песни содержатся строки, введенные в поэму самим Гете (от слов: «Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья…» до «…глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем»), где поэт отдает дань филистерской проповеди «умеренной жизни», противопоставляемой гражданским и демократическим идеалам французской революции.

41

Капюшонники. - Имеются в виду капуцины, католический монашеский орден, ветвь ордена францисканцев, получивший свое название от остроконечного капюшона, пришивавшегося к рясе.

42

. Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором. - Начетчик- здесь в смысле «чтец». Приор (от лат. prior - старший) - настоятель католического монастыря или старший после настоятеля член монашеской общины

43

Бегинки - члэны женских духовных обществ, не приносившие монашеского обета.

44

… - Схимонах - монах, принявший схиму, то есть высший монашеский чин, требующий строгого аскетизма.

45

В Риме живет некий Симон. - Намек на симонию - торговлю духовными должностями.

46

Я запрещу интердиктомII Петь им в церквах и все требы справлять… - Интердикт в средние века - запрещение служить молебны в церквах и отправлять другие религиозные обряды, налагавшееся римскими папами в виде наказания на отдельных лиц или целые города, области и страны.

47

Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий. - Имя одного судьи - Дукат - происходит от названия старинной серебряной монеты; имя другого - соединение двух латинских слов - denarius (динарий) и donare (давать).



Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница