Вэкфильдский священник.
XVII. Едва ли найдется добродетель, способная устоять против долговременного и приятного искушения.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Вэкфильдский священник. XVII. Едва ли найдется добродетель, способная устоять против долговременного и приятного искушения. (старая орфография)

XVII.
Едва ли найдется добродетель, способная устоять против долговременного и приятного искушения.

Так как для меня все дело было в том, чтобы моя дочь была действительно счастлива, я ничего не имел против такого жениха, как мистер Уильямс: он был человек зажиточный, обстоятельный и простосердечный. Немного было нужно хитростей, чтобы оживить его отвергнутую любовь и ободрить к новому ухаживанию, так что дня через два он и мистер Торнчиль встретились у нас в доме и некоторое время смотрели друг на друга весьма недружелюбно. Но фермер Уильямс не был должен ни копейки своему землевладельцу и потому держал себя вполне независимо. Оливия с своей стороны отлично разыгрывала роль кокетки, если можно назвать ролью то, что было сущностью её природы; всю свою нежность она как будто сразу перевела на нового вздыхателя. Мистер Торнчиль казался глубоко огорченным таким предпочтением, был задумчив, разсеян и наконец ушел. Меня, по правде сказать, удивило такое сильное огорчение, тогда как он имел полнейшую возможность устранить его причину, заявил нам честным образом о своих намерениях. Но каковы бы ни были его страдания, было очевидно, что Оливия мучилась еще более. После каждого подобного свидания со своими вздыхателями, - а таких свиданий было несколько, она обыкновенно удалялась в свою комнату и там предавалась своему горю.

Однажды вечером, после того как она довольно долго поддерживала притворную веселость, я вошел к ней и застал ее в слезах.

- Вот видишь, дитя мое, сказал я, - что, доверяя страсти мистера Торнчиля, ты только лелеешь пустую мечту: он допускает соперника ухаживать за тобою, не взирая на то, что соперник этот во всех отношениях ниже его, и зная притом, что от него зависит получить на тебя все права, стоит для этого только откровенно заявить о своих чувствах.

- Да, папа, отвечала она:-- но у него есть свои причины для такого промедления; я знаю, что есть. Искренность его взглядов и слов убеждает меня в том, что он меня высоко уважает. Вскоре, я надеюсь, выяснится и все великодушие его привязанности, и тогда вы увидите, что я понимаю его лучше, чем вы.

- Оливия, дорогая моя, возразил я:-- все, что до сих пор делалось с целью вынудить у него признание, было сделано с твоего ведома и согласия, и ты не можешь сказать, чтобы я в чем либо стеснял тебя; но только знай наперед, моя милочка, что я не допущу понапрасну обманывать его честного соперника из-за твоей несчастной страсти. Сколько бы ни понадобилось тебе времени на то, чтобы довести твоего воображаемого вздыхателя до объяснения, я охотно дам тебе это время; но по истечении срока, если дела останутся все в том же положении, я непременно желаю, чтобы ты вознаградила честного мистера Уильямса за его преданность. Все правила моей жизни и самое звание мое этого требуют, и я не допущу, чтобы моя родительская нежность взяла верх над требованиями чести и справедливости. И так, сама назначь мне срок, оттяни его сколько пожелаешь, и тем временем позаботься о том, чтобы мистер Торнчиль наверное знал, когда мы намереваемся помолвить тебя с другим. Если он действительно любит тебя, здравый смысл ему подскажет, как нужно поступить, чтобы ты не ускользнула из его рук отныне и навсегда.

Находя мои доводы вполне справедливыми, она на все согласилась. В случае явного равнодушия со стороны сквайра, она подтвердила свое обещание непременно выйти за мистера Уильямса, и мы воспользовались первым удобным случаем, чтобы упомянуть в присутствии мистера Торнчиля, что ровно через месяц выдаем свою старшую дочь за его соперника.

Столь энергическия меры, повидимому, удвоили тревоги мистера Торнчиля; но зато Оливия так страдала, что я начинал опасаться за нее. Борьба между страстью и благоразумием доставалась ей не дешево: вся её веселость пропала, она постоянно искала уединения и проводила время в слезах. Прошла неделя, и мистер Торнчиль ничего не делал, чтобы помешать её свадьбе. Еще неделю он продолжал посещать нас также часто, но все также ничего не говорил. На третью неделю он совсем перестал бывать у нас, но дочь моя не только не выказывала по этому поводу ни малейшого нетерпения, но против ожидания впала в какое-то задумчивое спокойствие, которое я истолковал как покорность судьбе. Я же с своей стороны искренно радовался тому, что мое дитя скоро заживет в довольстве и полном спокойствии, и часто хвалил ее за то, что она истинное счастье предпочла суетности.

Дня за четыре до её предполагаемой помолвки мы сидели вечером всей семьей вокруг веселого огонька, болтая о прошлом, составляя планы будущого и смеясь каждой глупости, какая приходила в голову.

- А что, Моисей, воскликнул я, - ведь у нас в доме скоро будет свадьба, сынок. Какого ты мнения об этом и вообще о наших делах?

- По моему мнению, батюшка, дела идут отлично; и я только сейчас размышлял, что если точно сестра Ливи выйдет замуж за фермера Уильямса, то он нам даром будет давать на подержание и яблочный пресс, и пивные корчаги.

- Еще бы, Моисей, непременно! сказал я:-- да еще для поддержания нашей бодрости он споет нам в придачу балладу о "Смерти и Деве".

- Он и нашего Дика выучил этой песне, сказал Моисей, - и малютка, мне кажется, очень мило поет ее.

- Неужели! воскликнул я:-- ну-ка, послушаем. Где же мой малютка Дик? Пусть придет и смело принимается за дело.

- Братец Дик, подхватил младший, - Виль ушел сейчас с сестрицей Ливи; но мистер Уильямс и меня научил двум песенкам и я, пожалуй, спою вам, папа. Которую спеть: "Умирающого лебедя" или "Элегию на смерть бешеной собаки?"

- Элегию, дитя, конечно элегию, отвечал я:-- я еще никогда её не слыхивал. Дебора, душа моя, сухая ложка рот дерет, как говорится: дай-ка нам бутылочку твоей наилучшей смородиновки, ради веселья. В последнее время я оплакивал столько разных элегий, что боюсь, как бы сегодняшняя не слишком меня разстроила, а потому выпьем для подкрепления сил. А ты, Софи, душенька, возьми свою гитару, да побрянчи немножко, в виде акомпанимента.

          ЭЛЕГИЯ

на смерть бешеной собаки.

"Послушайте, добрые люди,

          Какую я песню спою,

И если она коротенька,

          Недолго я вас задержу.

Был-жил человек в Айлингтоне:

Что если он Богу молился,

          То был богомолен тогда.

Он доброй душой отличался:

          Готов утешать сироту,

Когда-ж по утрам одевался,

          То тем прикрывал наготу.

В том городе были собаки,

          Премножество всяких собак:

Болонок, лягавых и гончих,

          И даже простейших дворняг.

И вот он с собакой сдружился

          И мирно сначала с ней жил,

Но пес-то, как видно, сбесился

          И взял, да его укусил.

Со всех переулков соседи

          Сбежались и стали кричать,

Что верно собака сбесилась,

          Коль вздумала друга кусать.

Такой человек превосходный

          И вдруг - от собаки терпеть!

Собака сбесилась, безспорно,

          Ему-ж суждено умереть!

И что же, однако, случилось?

Ведь рана его излечилась,

          А пёс между тем околел!"

- Молодец, Виль, право молодец! А уж элегия, можно сказать, даже трагическая. Ну-ка, детки, выпьем за здоровье Виля и пожелаем ему современем быть епископом!

- От всей души! подхватила жена моя:-- лишь бы он так же хорошо проповедывал, как сейчас пел, - я не сомневаюсь в его успехе. А песни петь - ведь это в нашем семействе врожденное искусство, мои родные почти все были мастера на это. В наших местах еще бывало всем известно, что в семействе Бленкинсон никто не может смотреть прямо перед собою, потому что все косые; а у Гоггинсонов никто не мог задуть свечу; но за то каждый из Грогрэмов съумеет спеть песню, а Марджоремы мастера сказки сказывать.

- А на мой вкус, сказал я, - самая простая простонародная песня гораздо лучше, и больше мне нравится, чем все эти новейшия оды и романсы, от которых сразу одуреешь: противны они, а приходится иногда хвалить. Подвинь брату стакан, Моисей. Что до сочинителей элегий, то они тем и плохи, что оплакивают все больше такия происшествия, до которых никому дела нет. Потеряет барышня свою муфту, или веер, или у ней собачка пропадет, а наш стихоплет скорее бежит домой и спешит воспеть в стихах такое ужасное бедствие"

беседуют между собою; он дарит ей какую нибудь брошку, чтобы прицепить на голову, а она ему букет; потом они с места отправляются под венец и, придя в церковь, подают добрый совет всем присутствующим юным нимфам и их вздыхателям, чтобы женились как можно скорее.

- И чудесно! воскликнул я: - вот истинно добрый совет. Я слыхал, что нигде в свете он так не пригоден, как именно в этом месте: там не только убеждают в необходимости жениться, но тотчас снабжают и невестами. А чего же лучше такого рынка, где мы сначала узнаем, что нам нужно, а потом тут же получаем и то, чего нам недоставало.

- Именно, сэр, отвечал Моисей: - таких брачных рынков во всей Европе только два и есть: сады Рэнелэ в Англии, да Фонтарабия в Испании. Испанский рынок бывает только раз в год, а у нас в Англии каждый вечер можно добывать жен.

- Правду ты говоришь, сынок! воскликнула жена моя:-- нигде, как в Англии, не найдешь хороших жен.

- И покладливых мужей, подсказал я:-- существует поверье, что если бы через море перекинуть мост, то все дамы с материка перебывали бы у нас, чтобы брать пример с ваших жен: потому что таких жен, как у нас в Англии, нигде больше нет. Дебора, душа моя, дай нам еще бутылочку; а ты, Моисей, спой нам что нибудь хорошенькое. Как мне благодарить Бога за то, что Он дарует нам покой, здоровье и достаток! Я увствую себя теперь счастливее самого могущественного из всех монархов! У него, быть может, нет ни такого милого домашняго очага, ни таких приятных лиц вокруг него. Да, Деора, вот мы с тобой и состарелись; но вечер нашей жизни обещает быть счастливым. Мы происходим от таких предков, честь которых никем не была запятнана, и потомство оставим такое же честное и хорошее. Пока мы живы, наши дети будут нам опорой и утешением, а когда умрем, они передадут наши честные традиции своему потомству. Что же ты не поешь, Моисей? мы ждем песни, дружок. Давайте петь хором. А где же моя безценная Оливия? Её ангельский голосок всех приятнее звучит в наших концертах.

- Папа, папа! Она уехала - совсем уехала от нас... сестрица Ливи уехала навсегда!

- Уехала?!

- Да, папа; с двумя джентльменами, в потовой карете. Один ее все целовал и говорил, что готов умереть за все; а она очень плакала и хотела воротиться назад; но он опять уговорил ее и она влезла в карету, и все говорила: "О, что будет с бедным папой, когда он узнает, что и пропала!"

- Дети мои, дети, воскликнул я: - какие мы несчастные с вами! С этого часа конец всем нашим радостям. О, пусть вечный гнев Божий обрушится на него и на близких ему! Отнять у меня дитя мое... И его наверное Господь покарает за то, что он совратил мою невинную бедняжку, тогда как я ее вел к Царствию Небесному. И какая она была правдивая, мое дитятко! Но теперь конец нашему счастью на земле. Ступайте, дети, идите отсюда и будьте все несчастны и презренны... Разбито мое сердце, разбито!

- Твердость, дитя мое? Да, я ему покажу свою твердость... Давайте сюда мои пистолеты... Я за ним, в догонку... Пока он жив, стану его преследовать. Хоть я и стар, но докажу ему, что еще способен кусаться... О, негодяй... Подлый негодяй!

Между тем я снял со стены свои пистолеты; но жена моя, которую страсти не так одолевали, как меня, обхватила меня обеими руками, говоря:

- Милый мой, милый муж! Возьми лучше Евангелие: это единственное оружие, приличное для твоих старых рук. Разверни книгу, мой дорогой, и почитай нам. Авось наше смятение утихнет и мы покоримся... покоримся тому, что она так низко обманула нас!

- И правда, батюшка, молвил мой сын после минутного молчания, - такая ярость вам совсем не пристала. Вам бы следовало утешать маму, а вы ее только пуще разстроили. Разве прилично вам, в вашем священном сане, проклинать вашего злейшого врага? Хоть он и подлец, но проклинать-то его не следовало.

- Как же, батюшка; да еще два раза кряду.

Его святое имя за все блага, которые Он ниспосылал нам, и за то, что отнял. Но тяжело... та печаль, которая могла исторгнуть слезы из моих старых глаз... Они уж столько лет не плакали! Дитя мое, моя безценная... погублена... Будь он прокл... Ох, прости мне, Боже!.. Что я хотел сказать? Да. Помнишь ли, милая, как она всегда была добра, как прелестна? До нынешняго дня от нея были только одне радости. Еслиб еще смерть ее у нас похитила! Но нет, так ушла; и семейную честь разрушила, и счастье унесла с собой, и теперь надо искать его в ином мире. Послушай-ка, мой маленький: ты ведь видел, как они уезжали, не насильно ли он ее увез? Ведь если насильно, то она ни в чем не виновата.

- Ах, нет, папа, сказал ребенок: - он все целовал ее и приговаривал, что она ангел, а она ужасно плакала и опиралась на его руку; и они поехали так скоро, скоро!

- Неблагодарная она! воскликнула жена моя, едва выговаривая слова сквозь горькия слезы: - так доступить с нами! Полюбила, так уж и удержу никакого нет! Распутная девчонка, ни с того, ни с сего бросила отца с матерью... Не пожалела твоей седины, а сама знала, что это сведет тебя в могилу!.. Да и я недолго наживу.

похитителя и уличить его в учиненной подлости. На другое утро, когда семья собралась за завтраком, нам крепко недоставало нашей несчастной девочки, которая всегда так оживляла и веселила тесный семейный кружок. Жена моя опять хотела отвести душу бранью и попреками.

- Никогда, причитала она, - никогда не допущу, чтобы эта дрянь, запятнавшая всю семью, перешагнула порог нашего ни в чем неповинного дома! И не хочу ее больше звать дочерью. Нет! Пусти себе живет, распутная, со своим негодяем, любовником; осрамила, но она нас хоть обманывать-то больше не будет.

- Жена! сказал я: - не говори так сурово. Грех её мне не меньше ненавистен, чем тебе; но как дом мой, так и сердце денно и нощно останутся открытыми, лишь бы воротилась к нам наша бедная, заблудшая, кающаяся грешница. Чем скорее отвратится она от своего проступка, тем с большею радостью я ее приму. В первый раз согрешить способен и наилучший человек: мало ли каким искусным соблазнам он подвергается, да и новость имеет свою прелесть. Первый проступок порождается часто простодушием, но следущий есть уже дитя порока! И так, пусть несчастная возвратится под отчий кров и какими бы грехами она ни запятнала себя, я с радостью прижму к своему сердцу. Снова буду с любовью прислушиваться к музыке её голоса, снова заключу в свои объятия, лишь бы раскаяние проникло в душу. Сын мой, принеси мне мою Библию и посох. Я пойду за нею; розыщу ее, где бы она ни была, и хотя не могу спасти ее от позора, но не дам ей, по крайней мере, пребывать в грехе.