Вэкфильдский священник.
XIX. Встречаю человека, недовольного правительством: он опасается утраты наших вольностей.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Вэкфильдский священник. XIX. Встречаю человека, недовольного правительством: он опасается утраты наших вольностей. (старая орфография)

XIX.
Встречаю человека, недовольного правительством: он опасается утраты наших вольностей.

Усадьба, в которую мы были приглашены, была расположена в некотором разстоянии от деревни. Наш новый знакомец извинился, что карета еще не приехала за ним, и предложил дойти туда пешком. Мы очень быстро совершили этот путь и, придя, увидели один из великолепнейших домов, какие случилось мне встретить в этой части графства. Комната, куда ввели нас, была верхом изящества и новейшого комфорта. Наш хозяин пошел распорядиться насчет ужина, а бедный актер, подмигнув мне, заметил, что нам сегодня решительно счастье привалило. Вскоре хозяин возвратился; принесли изысканный ужин, из внутренних покоев пришли две или три дамы, одетые по-домашнему, и завязался довольно оживленный разговор. Впрочем, хозяин разсуждал преимущественно о политике, говоря, что свобода для него предмет самый драгоценный и в то же время самый страшный. Когда убрали скатерть со стола, он спросил меня, читал ли я последний нумер "Монитора"? Я ответил отрицательно.

- Так, может быть, не читали и "Аудитора"? воскликнул он.

- Нет, сэр, ни того, ни другого.

- Как странно! заметил он:-- я, напротив того, читаю все до одной политическия газеты: Ежедневную, Всеобщую, Биржевую, Утреннюю Летопись, Лондонскую Вечернюю, Уайтгольскую, все семнадцать Сборников и оба Обозрения; и все это ужасно люблю, даром, что они друг друга ненавидят. Свобода, сэр, свобода есть величайшее сокровище Великобритании. И - клянусь всеми моими корнвалийскими рудниками!-- я благоговею перед её охранителями.

- В таком случае, сказал я, - есть надежда, что вы питаете благоговеение и к королю.

- О, да! отвечал он:-- благоговею, когда он поступает согласно нашим желаниям. Но если он станет и вперед действовать так, как в последнее время, слуга покорный: я больше ни во что не мешаюсь. Я ничего не говорю; но думаю, что можно бы распоряжаться и получше. У него слишком мало советников. Ему следовало бы выслушивать всякого, кто пожелает подать ему совет; вот тогда дела пошли бы совсем другим манером.

- А по мне, воскликнул я, - всех бы таких непрошенных советников пригвоздить к позорному столбу! Всякий честный человек обязан в настоящую минуту поддерживать слабейшую часть нашей конституции, ту священную власть, которая с каждым днем становится незаметнее и совсем утрачивает свое законное влияние на ход событий в государстве. А невежды все вопиют о свободе! И те из них, которые приобретают хоть какое нибудь значение, спешат подбросить его на ту чашку весов, которая и без того уж слишком опустилась.

- Как! воскликнула одна из дам:-- неужели я дожила до того, что вижу перед собою такую подлость, такую низость - врага свободы и защитника тиранов? О свобода, священный дар небес, великое достояние британцев!

не низость, сэр?

- Не знаю, сэр, отвечал я:-- по крайней мере, я за свободу, этот атрибут богов! Великая свобода! Модная тема для своевременного красноречия... Мне бы хотелось, чтобы все человечество состояло из королей; и я сам желал бы быть королем. От природы все мы имеем одинаковые права на престол, потому что все равны. Таково мое мнение, и так же думали встарину некоторые милые люди, которых за это прозвали "уравнителями". Они пытались образовать из своей среды целую общину, в которой все были бы равны. Но увы! Это им не удалось; потому что между ними иные были сильнее других, иные хитрее, и вот эти-то сели на шею остальным. Коли ваш конюх умеет выездить всякую лошадь, так ведь это оттого, что он хитрее их; а потому, если случится, что другой зверь будет еще хитрее или сильнее его, тот и сядет на него верхом в свою очередь. А так как человеку предназначено подчиняться, и одни люди по природе склонны повелевать, а другие слушаться, весь вопрос сводится к тому, что если нельзя обойтись без повелителя, то где лучше иметь его: в своем ли доме, или в одной деревне со мной, или где нибудь подальше, например в столице? Ну вот, на мой вкус, на всякого тирана так противно смотреть, что чем он дальше от меня, тем мне приятнее.

"В большинстве случаев и все люди придерживаются того же мнения, а потому выбирают себе единого короля, чем достигается двоякая цель: во-первых, сокращается количество тиранов, а, во-вторых, повелительная власть ставится на возможно большее разстояние от возможно большей части населения. Однако же, все великие мира сего, которые сами тиранствовали, пока не выбрали себе одного общого тирана, косо смотрят на представителя власти, тяжесть которой отзывается преимущественно на низших классах. Для них выгодно как можно больше ослаблять королевскую власть, потому что все отнятое у ней становится их собственным достоянием; следовательно, единственная их задача в государственной жизни сводится к тому, чтобы подрывать значение единого тирана и тем возстановлять свое первоначальное могущество. Между тем, в государстве может быть такое стечение обстоятельств, - в силу ли действующих в нем законов, или просто в силу настроения наиболее богатого класса, - что со всех сторон стараются подорвать монархическую власть. В первом случае, то есть, если обстоятельства в данном государстве благоприятствуют накоплению богатств и состоятельный класс становится еще богаче, то это самое развивает в нем честолюбие. Накопление же богатств непременно должно последовать в том случае, если - как, например, нынче у нас - внешняя торговля приносит более выгод, нежели внутренняя промышленность; ибо только богачи могут с выгодою торговать с иностранными рынками, получая в то же время и все барыши от отечественной промышленности; таким образом у богачей двоякий источник богатства, тогда как у бедняков только один. По этой причине во всех коммерческих государствах всегда накопляются богатства и с течением времени они становятся аристократическими.

"С другой стороны и самые законы страны могут способствовать накоплению богатства; возможно, например, порвать естественные узы, связующия богатых с бедными, и установить, чтобы богачи вступали в брачные союзы только с богачами; или устранить от управления страною людей ученых, если они не представляют известного денежного ценза, и тем сделать богатство достойною целью для разумного гражданина; такими и подобными законоположениями, говорю я, достигается в стране накопление богатств.

"Когда же наконец сокровища накоплены и обладатель их окружен всеми удобствами и прелестями жизни, куда ему девать излишки своего состояния? Обыкновенно он покупает на них власть; иными словами, он приобретает право распоряжаться людьми корыстными или просто бедными, продающими ему свою свободу за хлеб насущный и согласными за эту цену переносить унижения, неразлучные с близостью повелителя. Таким образом каждый очень богатый человек бывает окружен толпою беднейших и всякое государство, изобилующее богачами, можно сравнить с космическою системой Декарта, в которой шаровидные центры вращаются, каждый в среде своих спутников. Тот, однако же, кто добровольно соглашается быть таким спутником могущественного богача, должен быть прежде всего рабом в душе, отребьем человечества, который и по натуре, и по воспитанию приспособлен к подчинению, и лишь по имени знает свободу. Но существует еще один обширный класс общества вне сферы влияния богачей: это сословие приходится как раз посредине между крупными богачами и бедною чернью. Люди, принадлежащие к нему, настолько обезпечены, что не нуждаются в прихлебательстве у пышного соседа, но в то же время недовольно богаты, чтобы образовать свой тиранический центр. Вот в этом-то среднем сословии и процветают обыкновенно все искусства, науки и добродетели данного общества, в нем же сохраняются и традиции истинной свободы; и этот класс может называться собственно народом. Может, однако же, случиться, что это среднее сословие утратит всякое влияние в государстве и голос его будет, так сказать, заглушен голосом черни. Ибо если денежный ценз, дававший право голоса в управлении страною, понизить в десять раз против ценза, первоначально установленного конституциею, ясно, что к кормилу правления сразу нахлынет та самая чернь, которая, вращаясь в сфере своих милостивцев, всегда будет подавать голоса туда, куда они прикажут. При таких порядках, людям средеяго сословия остается лишь одно: охранять все права и преимущества главы государства с самым бдительным благоговением; ибо он один разъединяет власть богачей и препятствует сильным налегать всею своею тяжестью на средний класс, стоящий ниже их. Среднее сословие можно уподобить городу, осаждаемому богачами, правитель которого находится^: льстят им и обещают различные привилегии; но если им удастся осилить правителя, подоспевшого с тылу, тогда городския стены окажутся плохой защитой для обитателей города. И если захотим узнать, что с ними случится, стоит только припомнить судьбы Голландии, Генуи или Венеции, где бедняки управляются законом, а закон управляется богачами. Из этого следует, что я стою за монархию, за священный монархический принцип, и готов за него пожертвовать жизнью. Ибо, что может быть для нас священнее мѵропомазанного главы народа? Каждое умаление его власти, на войне ли, в мире ли, есть в то же время посягательство на действительную свободу его подданных. Взывая к свободе, к патриотизму и к славе британцев, мы уже многого достигли; но желательно, чтобы истинные сыны свободы не допустили злоупотреблять этими словами. Я знавал на своем веку не мало таких мнимых поборников свободы, но все они в душе - да и в среде своих семейств - оказывались завзятыми тиранами!

Увлекшись своим предметом, я и не заметил, что моя пламенная речь давно перешагнула за пределы учтивости; но тут нетерпеливый хозяин, несколько раз пытавшийся перебить меня, не мог сдерживаться долее.

- Как! вскричал он:-- неужели мы угощаем иезуита в поповской одежде! Нет, клянусь всеми корнвалийскими рудниками, я этого не потерплю, и это так же верно, как то, что меня зовут Уилькинсон.

Я сам чувствовал, что наговорил лишняго, и потому попросил прощения за свою горячность.

- Прощения! подхватил он в бешенстве:-- да за такия слова следует десять тысяч раз просить прощения! - Как! по-вашему отказаться от свободы, отказаться от имущества и прямо ложиться в колодки, чтобы тебя колотил каждый встречный? Милостивый государь, извольте тотчас убираться вон из этого дома, не то вам хуже будет. Повторяю вам, сударь, уходите прочь!

- Ай, смерть моя! Наши господа воротились домой.

Оказалось, что наш гостеприимный хозяин был не более как буфетчиком этого дома: в отсутствие господ ему захотелось сыграть роль важного барина и повеличаться немного. По правде сказать, он разсуждал о политике ничуть не хуже большинства помещиков. Но каково же было мое смущение, когда вошел настоящий хозяин дома с супругою! Да и они не менее нас изумились, застав у себя такую компанию и угощение.

- Господа, сказал настоящий хозяин, кланяясь мне и моему спутнику-актеру:-- жена моя и я свидетельствуем вам свое нижайшее почтение, но сознаюсь, что это столь неожиданная для нас честь, что мы не знаем, как благодарить...

Но, как ни было для них неожиданно наше присутствие, я уверен, что их появление было для нас еще большим сюрпризом.

была прежде помолвлена с моим сыном Джорджем, а потом этот брак разстроился, как я описывал выше. Увидав меня, она обрадовалась чрезвычайно и, бросившись мне на шею, воскликнула:

- Дорогой сэр! Какому счастливому случаю обязаны мы вашим посещением? Мой дядя и тетушка наверное будут в восторге, узнав, что у них в доме добрейший доктор. Примроз!

Услыхав мое имя, пожилой джентльмен и его супруга весьма вежливо подошли и поздоровались со мною как нельзя более любезно. Узнав о том, каким образом я попал к ним, они, конечно, посмеялись немного; однако, по просьбе моей, согласились не прогонять из дома буфетчика и простили его.

Мистер Арнольд и его супруга, которым принадлежала усадьба, приступили ко мне с просьбою погостить у них хоть несколько дней; и так как племянница их, а моя прелестная ученица, в развитии которой я принимал довольно деятельное участие, просила меня о том же, я согласился. На ночь мне отвели великолепное помещение, а на другой день с утра мисс Уильмот выразила желание погулять со мною по саду, отделанному по новой моде. Походив некоторое время по дорожкам и показав мне наиболее красивые места, она спросила, как будто вскользь, давно ли я получал письма от моего сына Джорджа.

- Увы, сударыня! отвечал я, - вот уже почти три года, как он ушел, а до сих пор ни мне, ни друзьям своим не написал не единого слова. Где он - мне неизвестно; быть может, я никогда больше не увижу его, как распростился и со счастием. Да, дорогая моя, никогда больше не испытаем мы таких счастливых часов, как те, что мы пережили у себя дома в Вэкфильде. Моя семья теперь быстро распадается, а бедность привела с собой не только нужду, но и безчестье.

нисколько не изменило её привязанностей и что она отказала уже многим женихам с тех пор, как мы уехали из её соседства. Она повела меня по всему обширному поместью, указывая на разные улучшения и затеи, заходя в аллеи и беседки, не пропустила ни одного случая, чтобы так или иначе навести разговор на моего сына. Так мы провели с нею все утро, пока колокол не предупредил нас, что пора возвращаться к обеду. Придя в дом, мы застали там директора странствующей труппы, который пришел предложить нам билеты на этот вечер. Назначена была трагедия Рау "Кающаяся Красавица"; партию Горация должен был сыграть молодой человек, никогда еще не появлявшийся на сцене. Директор чрезвычайно расхваливал дебютанта, уверяя, что он еще не встречал артиста с таким многообещающим талантом.

- Конечно, прибавлял он, - истинное искусство требует изучения; но этот юноша как будто создан для сцены: его голос, наружность, манеры, - все превосходно. Мы совершенно случайно залучили его по дороге.

Такой отзыв расшевелил наше любопытство, и по настоятельной просьбе я согласился сопровождать их в театр, устроенный на скорую руку в молотильном сарае. Так как наша компания была, безспорно, первая в околотке, нас встретили с большим почетом и посадили в первый ряд кресел. Усевшись, мы довольно нетерпеливо ожидали появления Горацио. Наконец, дебютант вышел на сцену, и пусть отцы и матери поймут, что я должен был почувствовать, когда узнал в нем своего несчастного старшого сына! Он уже хотел начинать, но, окинув взором публику, увидел мисс Уильмот и меня, и остановился, как вкопаный, не произнеся ни слова.

За кулисами актеры приписывали его молчание свойственной ему застенчивости и пытались ободрить его; но вместо того, чтобы начинать свою роль, он вдруг залился слезами и убежал со сцены. Я был так взволнован и потрясен разнообразными чувствами, что не знаю, что со мною было; из этого тяжелого забытья вывел меня дрожащий голос мисс Уильмот, которая, побледнев как смерть, просила, чтобы я проводил ее домой, к дяде. Когда мы возвратились в дом и я рассказал мистеру Арнольду, ничего не знавшему о наших треволнениях, что новый актер был никто иной, как мой родной сын. Он немедленно послал за ним свою карету с приглашением к себе на дом. Тем временем сын мой наотрез отказался выступить на сцену, и директор принужден был заменить его другим актером. Вскоре сын мой приехал и мистер Арнольд приветствовал его, как дорогого гостя. Я принял его с обычным восторгом, потому что никогда не умел напускать на себя притворное негодование. Мисс Уильмот при встрече обошлась с ним как будто небрежно, но для меня было ясно, что она разыгрывает роль. Она все еще не могла успокоиться от своего смятения, говорила вздор, чему-то радовалась и сама смеялась своим пустякам. Повременам она украдкою смотрелась в зеркало, как бы наслаждаясь сознанием своей неотразимой красоты, и то-и-дело задавала вопросы, не обращая ни малейшого внимания на то, что ей отвечали.