Вэкфильдский священник.
XXIV. Новые бедствия.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Вэкфильдский священник. XXIV. Новые бедствия. (старая орфография)

XXIV.
Новые бедствия.

На другое утро, не взирая на позднее время года, солнце так славно припекало, что мы порешили завтракать в беседке из жимолости и, пока мы там сидели, младшая дочь моя, по моей просьбе, присоединила свой голосок к пению птиц, порхавших по деревьям. В этой самой обстановке моя бедная Оливия увидела впервые своего обольстителя и каждый предмет здесь напоминал ей что нибудь печальное; но грусть, вызываемая приятными предметами или звуками музыки, не растравляет сердца, а успокоивает его. Мать также разнежилась, заплакала и почувствовала прилив прежней любви к своей дочери.

- Оливия, моя милочка, сказала она:-- спой нам ту грустную песню, что папа так любил, помнишь? Твоя сестра Софи уж потешила нас. Спой, пожалуйста, дитя мое: это будет так приятно твоему старому отцу.

Она послушалась и запела с таким чувством, что растрогала меня до глубины сердца:

Когда красавица полюбит

И слишком поздно узнает,

Что тем она себя погубит,

В своей любви позор найдет,

А милый друг ее разлюбит

И позабудет в свой черед,

Как от тоски себя избавить,

Чем горьки слезы отереть?

И как изменника заставить

О бедной жертве пожалеть?

Одно есть средство все поправить,

И это средство - умереть.

Когда она допела второй куплет, в конце которого голос её дрогнул и, печально замирая, придал песне особую выразительность, на дороге показался экипаж мистера Торнчиля. Все мы всполошились, но Оливия, конечно, больше всех: не желая встречаться с обманщиком, она взяла под-руку сестру, и оне поспешно ушли в дом. Через несколько минут сквайр вышел из кареты и, подойдя к беседке, где мы сидели, как ни в чем не бывало, осведомился о моем здоровье.

- Сэр, отвечал я, - ваша развязность сегодня показывает только всю низость вашего характера; было время, когда я наказал бы вас за дерзость, если бы вы отважились показаться мне на глаза. Но теперь это прошло: старость охладила мои страсти, да и мое звание налагает на меня узду...

- Могу вас уверить, дорогой мой сэр, возразил он, - что вы меня до крайности удивляете, и я ровно ничего не понимаю. Надеюсь, что вы не считаете за преступление мою недавнюю прогулку с вашею дочерью?

- Ступай прочь отсюда! вскрикнул я:-- жалкий, подлый негодяй, да и лгун еще, вдобавок... Но нет, такая низость недостойна даже моего гнева. А между тем, сэр, я потомок такой фамилии, в которой таких вещей не допускалось... Ты же, презренное созданье, ради удовлетворения минутной прихоти, на всю жизнь погубил несчастную девушку и опозорил семью, считавшую честь единственным своим достоянием.

- Если она, или вы, так уж и решились всю жизнь быть несчастными, я тут ни причем, сказал он:-- по-моему, ничто вам не мешает быть счастливыми, и каково бы ни было ваше обо мне мнение, я всегда готов содействовать вашему благополучию. Чрез некоторое время можно выдать ее замуж и, что еще лучше, не разлучать ее и с прежним любовником, потому что, уверяю вас, у меня все еще не пропала моя к ней привязанность.

При этом новом унизительном намеке вся кровь во мне вскипела; ибо гораздо легче оставаться спокойным перед лицом великих бедствий, чем равнодушно переносить язвительные уколы мелочных оскорблений.

- Уходи с глаз долой, змея подколодная! воскликнул я вне себя: - не мучь меня своим присутствием! Если бы мой храбрый сын был дома, он бы не потерпел этого... но я стар, и немощен... и безсилен!

- Я вижу, воскликнул он, - что вы сами хотите вывести меня из терпения и заставить обращаться с вами построже; вы знаете, чего могли бы ожидать от моей приязни, но пора показать вам, что будет, если вы возбудите мой гнев. Тот стряпчий, которому я передал вашу недавнюю росписку, шутить не любит; дело непременно дойдет до суда, если во-время не предупредить мер правосудия; но для этого нужно, чтобы я сам внес за вас эту сумму, чего я не могу сделать, потому что поиздержался на приготовления к свадьбе. Кроме того, мой управляющий толкует о том, что пора получить с вас деньги за арендуемую у меня землю. Но это его дело, так как я сам никогда не занимаюсь подобными мелочами. Впрочем, я все-таки желал бы вам быть полезным и даже хотел пригласить вас с дочерью ко мне, на свадьбу мою с мисс Уильмот: между прочим, таково и желание моей прелестной Арабеллы, и я надеюсь, что вы не решитесь огорчить ее отказом.

престол, или из ненависти свести в могилу, мне это решительно все равно. Довольно с меня и того, что в одном случае вы так ужасно, так непоправимо обманули нас: я с полным доверием полагался на вашу честность, а вы оказались подлецом. Следовательно, о дружбе с моей стороны не может быть и речи. Ступайте отсюда и наслаждайтесь всем, что дала вам судьба: красотою, богатством, здоровьем, удовольствиями; оставьте меня с моей нищетой, позором, болезнью и печалями; но при всем моем смирении, я все еще не утратил чувства собственного достоинства и хотя прощаю вас, но никогда не перестану презирать.

- А-а, когда так, вы скоро узнаете, что значит оскорблять меня! возразил он:-- посмотрим, кто будет достойнее презрения, вы или я.

С этими словами он повернулся и ушел. Жена моя и сын, бывшие свидетелями этого разговора, страшно перепугались. Заметив, что сквайр уехал, дочери также вышли из своей засады и захотели узнать о результате наших переговоров; а когда узнали, то пришли в великое смятение. Но я нисколько его не боялся: главный удар был уже нанесен нам, и я готов был отразить всякую новую с его стороны попытку вредить нам, на подобие тех воинственных орудий, которые остаются на поле битвы, но все еще обращают свое острие в сторону неприятеля.

Вскоре, однако же, мы увидели, что он не понапрасну угрожал нам: на другое утро пришел его управляющий и стал требовать с меня уплаты годичной аренды, что, по причине описанных выше обстоятельств, было для меня совершенно невозможно. Вследствие того, в тот же вечер он угнал всех моих коров и на другой день продал их менее чем за пол-цены. Тогда жена и дети приступили ко мне с просьбами согласиться на все, что ему будет угодно, лишь бы не дожить до конечного разорения; они умоляли меня даже пригласить его снова бывать у нас и употребили все свое безхитростное красноречие, чтобы представить мне, каким бедствиям я подвергнусь в противном случае: описывали, как ужасна будет тюрьма в такую стужу, как теперь, и как особенно вредно это отразится на моем здоровье, разстроенном несчастным случаем при пожаре; но я оставался непреклонен.

- Что вы, мои дорогие, говорил я, - зачем стараетесь уговорить меня сделать несправедливость? Долг велит мне простить ему, но совесть не позволяет поощрять. Неужели для вас желательно, чтобы я для вида одобрял то самое, что в глубине своего сердца порицаю? этого не будет. Если нас вытеснят из этого жилища, то лишь бы мы чувствовали свою правоту, поверьте, что куда бы ни сунула нас судьба, мы все-таки очутимся в отличном помещении и смело можем заглядывать в свои сердца, получая от того только удовольствие.

Вскоре, однако же, он бросил лопату и весь бледный прибежал предупредить нас, что к нам идут двое незнакомых людей, в которых он предполагает полицейских. Пока он говорил, они вошли, приблизились к моей постели и, заявив о своем звании, арестовали меня, приказав немедленно встать и готовиться следовать за ними в городскую тюрьму, за одиннадцать миль отсюда.

- Друзья мои, сказал я, - в какую суровую погоду пришли вы отводить меня в тюрьму! И это тем более прискорбно, что на-днях я очень сильно опалил себе руку на пожаре, и по этой причине у меня легкая лихорадка; к тому же у меня нет и достаточно платья, чтобы выйти из дому, и слишком слаб я и стар, чтобы идти пешком такую даль по глубокому снегу. А, впрочем, коли нужно... Что же делать!

Обратясь к жене и детям, я велел собрать кое-какие оставшияся у нас вещи и приготовиться сейчас же уходить отсюда. Я умолял их поторопиться, а сыну поручил подать помощь старшей сестре, которая считала себя причиною постигших нас бедствий и упала без чувств от ужаса и горя. Я старался ободрять жену, сжимавшую в объятиях двух меньших детей, которые, боясь взглянуть на чужих, в испуге прижались к матери и спрятали личики на её груди. Меньшая дочь хлопотала между тем об укладке вещей, и так как полицейские не раз понуждали ее действовать поскорее, через час наши сборы кончились, и мы вышли в путь.