Вэкфильдский священник.
XXV. Нет такого бедственного положения, в котором не нашлось бы утешительной стороны.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Вэкфильдский священник. XXV. Нет такого бедственного положения, в котором не нашлось бы утешительной стороны. (старая орфография)

XXV.
Нет такого бедственного положения, в котором не нашлось бы утешительной стороны.

Выйдя на дорогу, мы тихо пошли вперед из этого мирного края. Старшая дочь моя так ослабела от медлительной лихорадки, подтачивавшей её нежный организм, что один из полицейских из жалости посадил ее на свою лошадь; как видно, и эти люди не могут окончательно победить в себе человеколюбие. Моисей вел за руку одного из малюток, другой шел с матерью; я же опирался на руку меньшой дочери, все время плакавшей, но не о себе, а о бедном отце своем.

Отойдя около двух миль от нашего бывшого жилища, мы увидели бегущую за нами с криками толпу, в которой я узнал человек пятьдесят беднейших моих прихожан. Подбежав, они с проклятьями и бранью схватили полицейских служителей и стали кричать, что не позволят увести в тюрьму своего пастыря, намерены защищать его до последней капли крови и собирались разсправиться с ними довольно жестоко. Все это могло повести к весьма печальным последствиям, если бы я во-время не вступился за полицейских и не вырвал их с большим трудом из рук расходившейся толпы. Дети мои вообразили, что теперь-то я наверное буду избавлен от тюрьмы и в сильнейшем восхищении начали громко выражать свою радость; но я скоро разочаровал их и, обратясь к бедным людям, от души желавшим оказать мне посильную услугу, сказал им такую речь:

- Так-то вы меня любите, друзья мои? Так-то вы слушаетесь меня? Или уж вы позабыли, что я говорил вам в церкви? Как, возможно ли оскорблять служителей правосудия. Неужели вы решились в конец погибнуть, да и меня погубить вслед за собою? Укажите мне зачинщика, кто из вас первый это выдумал: ручаюсь вам, что ему не поздоровится от меня. Увы! Дорогия мои, заблудшия овцы, возвратитесь на путь долга, вспомните, чем вы обязаны Богу, своей родине и мне. Быть может, настанет еще день, когда я найду вас здесь в лучшем положении и стану трудиться об умножении вашего счастия. Но доставьте же мне, по крайней мере, такую радость, чтобы, когда я буду пересчитывать свое стадо для вечной жизни, ни одна моя овечка не оказалась пропавшею и были бы все на лицо.

В искреннем раскаянии они горько плакали и поочередно подходили проститься со мною. Каждому из них я нежно пожал руку, всех благословил, и мы двинулись далее без всякой помехи. Под вечер дошли мы до города, впрочем, более похожого на деревушку: единственная улица его состояла из ряда жалких домишек, утративших всякое подобие прежнего величия, и из всех старинных зданий осталась только тюрьма.

Мы остановились сначала в трактире, где нам тотчас дали поесть кое-чего, и я поужинал в своей семье с обычной своей веселостью. Позаботившись о том, чтобы устроить их на ночь поспокойнее, я отправился с полицейскими в тюрьму, которая, очевидно, была когда-то выстроена ради военных целей и состояла из одной обширной залы за крепкими железными решетками, с каменным полом. Тут, в определенные часы каждых суток, держались сообща всякие преступники и с ними же помещались на день содержавшиеся за долги. Кроме того, у каждого из заключенных была особая келья, куда его отдельно запирали на ночь.

Входя в тюрьму я думал, что только и буду слышать жалобы и стенания; но вышло совсем наоборот. Узники только о том, повидимому, и хлопотали, чтобы не задумываться и проводить время повеселее. Мне сказали, что от меня, как вновь прибывшого, ожидается обычная, в таких случаях, контрибуция, и я поспешил удовлетворить их, чем тощий кошелек мой был почти вовсе опорожнен. На эти деньги немедленно послали купить водки, и вскоре тюрьма огласилась песнями, хохотом и руганью.

- Как же так? думалось мне:-- такие плохие люди веселятся, а я буду сидеть, повеся нос? Я сравнялся с ними только тем, что попал в тюрьму, но, мне кажется, имею право чувствовать себя счастливее их.

Раздумывая таким образом, я старался настроить себя радостнее; но искренняя радость не достигается усилиями воли, которые сами по себе утомляют душу. И так, я задумчиво сидел в углу тюрьмы, когда подсел ко мне один из товарищей по заключению и заговорил со мною. Я принял себе за правило никогда не избегать беседы с людьми, которые на нее напрашиваются; потому что, если собеседник окажется хорошим человеком, его разговор может быть для меня поучителен; если же он плох, то я могу ему пригодиться. Теперешний товарищ мой был человек бывалый, мало образованный, но одаренный природным умом и глубоким знанием света, или, точнее говоря, знанием людей с худшей их стороны. Он спросил, озаботился ли я приготовить себе постель, о чем я и не подумал.

- А ведь это плохо, сказал он:-- вам дадут только соломы, а комната ваша очень просторна и холодна. Но так как вы, по всей видимости, из порядочных людей, к которым когда-то причислял себя и я, то я охотно поделюсь с вами частью своего постельного белья.

Я поблагодарил его и выразил удивление, что встречаю такое человеколюбие в тюрьме, в несчастии, и, чтобы показать ему, что я из образованных, прибавил:

- Как видно, древний мудрец понимал, как ценно для опечаленного участие себе подобных, говоря "тон космон айре, ей дос тон етайрон"; и точно, что нам в целом мире, если мы в нем одиноки? прибавил я.

- Вы говорите - мир! подхватил мой собеседник:-- мир, сэр, занимается только пустяками, а между тем космогония, т. е. сотворение мира во все времена ставило в тупик философские умы. Каких воззрений не было высказано насчет мироздания! Санхониаф, Манеф, Вероз и сам Оцеллий Лукан тщетно пытались разъяснить его. У последняго, например, мы встречаем изречение "Анархон ара кай ателютанон то пан", и это означает...

- Прошу извинить меня, сэр, сказал я, - за то, что прерываю поток вашей учености; но я, кажется, все это уже слышал. Если не ошибаюсь, я имел удовольствие видеться с вами на ярмарке в Уэльбридже, и не правда ли, вас зовут Эфраим Дженкинсон?

В ответ на это он только вздохнул.

- Вы, может быть, помните меня? продолжал я:-- доктор Примроз; еще вы у меня лошадь купили.

Тут он меня сразу узнал; до той минуты, благодаря темноте помещения и наступающей ночи, он не мог разсмотреть моего лица.

- Да, сэр, сказал мистер Дженкинсон, - я вас очень хорошо помню: я купил у вас лошадь и позабыл заплатить за нее. Ваш сосед Флемборо единственный человек, который может мне серьозно насолить на следующей сессии окружного суда, потому что он решился показать под присягой, будто я фальшивый монетчик. А я искренно сожалею, сэр, что обманул вас, да и других обманывал; потому что, видите ли, к чему привели меня все мои штуки.

С этими словами он указал мне на свои кандалы.

при первой возможности я нарочно пошлю к нему за этим моего сына и даже не сомневаюсь, что он непременно исполнит мою просьбу. Что до моих показаний, то с этой стороны вам вовсе нечего опасаться.

где, смею сказать, пользуюсь некоторым влиянием.

Я поблагодарил и при этом не мог удержаться от замечания, что крайне удивился, видя его таким молодым: при нашем первом свидании я принимал его за человека лет шестидесяти, по крайней мере.

- О, сэр, отвечал он, по всему видно, что вы мало знаете свет! На мне был тогда парик; а что до возраста, то я умею представлять людей каких угодно лет, от семнадцати до семидесяти. Эх, кабы я потратил на изучение какого либо ремесла хоть половину тех хлопот, какие употребил на изощрение себя в плутнях, я был бы уж, пожалуй, богатым человеком. Но хоть я и мошенник, а все же могу удружить вам, да еще так, как вы и ее ожидаете.

Дальнейший разговор наш был прерван появлением тюремщиков, пришедших сделать нам перекличку и запереть нас на ночь по кельям. Между прочими пришел и парень с охабкой соломы: он проводил меня по узкому коридору в комнату с таким же каменным полом, как и в общей зале; в одном из углов этой кельи я разостлал солому, оправил себе постель с по-мощью белья, уделенного мне товарищем, после чего проводник вежливо пожелал мне спокойной ночи. Тогда я, по обыкновению, предался благоговейному размышлению, возблагодарил Создателя, пославшого мне новые испытания, улегся на солому и спокойно проспал до утра.