Паризина

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Паризина (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ

                              I.

          То час, когда в тени ветвей

          Поёт влюблённый соловей,

          Когда звучат любви обеты,

          Огнём живительным согреты

          И ветра шум и плеск волны

          Какой-то музыки полны;

          Когда цветок блестит росою,

          Сияют звезды без лучей,

          И синева воды темней,

          И свод небес сияет тою

          Когда, спеша к закату, день

          Встречает хмурой ночи тень

          И сумрак ночи пред луною

          Бледнеет, точно пред зарёю.

                              II.

          Не водопада шум глухой

          Послушать вышла Паризина;

          Не для пея небес равнина

          Горит звездами и луной.

          Она идёт во тьме ночной,

          Но не за тем, чтоб любоваться

          Цветком любви, иль наслаждаться

          Любовной песнью соловья,

          Хотя и ждёт душа е я

          Такого-жь сладостного внука.

          И вот сквозь мрак густых ветвей

          Шаги послышалися ей:

          Бледнеют щёки, в сердце - мука;

          Но чей-то голос прозвучал -

          В её ланитах - запылал;

          Ещё мгновенье - и настанет

          Блаженный миг, который манит,

          Томит сердца. Он миновал -

          И он к ногам её припал.

                              III.

          И что для них весь мир безгранной,

          С его движеньем, ночью, днём?

          Всё, что живёт и дышет в нём -

          Земля и небо - всё в туманной

          Пучине кануло для них.

          Как мертвецам, им нету нужды

          Ни до чего: они всем чужды,

          Им нету дела до других.

          И даже вздохи их такою

          Дышали радостью святою,

          Что будь их счастье без конца,

          Восторг разбил бы их сердца.

          Тяжолой мысли о вине

          В тревожном, сладком этом сне?

          Но кто из тех, кто ведал страсти,

          Остановился б в этот миг,

          Иль ужас в грудь его проник,

          Или подумал, что. как счастье,

          Мгновенья эти пробегут?

          И без того они пройдут

          И мы - увы - должны проснуться,

          Чтобы узнать - напрасный `труд -

          Что те минуты не вернутся.

                              IV.

          Прощаясь взорами, они

          Приют преступный покидают;

          Хотя клянутся, но вздыхают,

          Как-будто рок их не на дни -

          На годы, веки разлучает.

          Вот поцелуй, вот тихий вздох -

          И в этот миг лицо прекрасной

          Где грозный суд - правдив и строг -

          Ужь уготован для несчастной:

          Как-будто каждая звезда

          Была свидетельницей ясной

          Ея проступка и стыда.

          Их поцелуй, вздохи длятся:

          Им так привольно в тьме ночной.

          Но время! - им пора разстаться

          С боязнью, скорбью ледяной,

          Что неуклонно в след стремятся

          За преступленьем, за виной.

                              V.

          К своей постеле одинокой

          Идёт любовник молодой,

          Чтоб помечтать в тиши глубокой

          О красоте жены чужой;

          Она жь виновной головою

          Склонилась к мужу на плечо.

          Встревожен сон её мечтою;

          Она и млеет, и сгорает,

          И произносит имя то,

          От ней которое никто

          Не слышал днём и принимает

          Супруга к сердцу своему,

          Что жило, билось для другова.

          Он пробудился - и ни слова,

          Счастливый мыслью, что ему

          Посвящены те воздыханья

          Что прежде он благословлял.

          И был готов пролить он слёзы

          Над той, чей сонной даже грёзы

          Себя предметом он считал.

          Он страстно к спящей припадает

          И жадно шопоту внимает -

          И слышит... Он затрепетал,

          Как-будто звуки услыхал

          И нрав он: может-быть такого

          Он приговора рокового

          И в день последняго суда

          Не услыхал бы никогда,

          И прав он! Мир его земной

          Единым звуком тем разрушен.

          Невнятным звуком речи той

          Ея проступок обнаружен -

          Чьё жь имя это? Словно рев

          Волны губительной, как гнев,

          На брег кидающей несчастных,

          Обломки мечущей волны,

          Потряс его до глубины.

          Чьё жь имя это? Имя Уга,

          В кого он верил, как в себя,

          Чья мать - любви его подруга -

          Сгубить позволила себя,

          В надежде видеть в нём супруга.

                              VII.

          Рукой могучей извлечён,

          он;

          Но вот проносится мгновенье -

          И - безучастна, холодна -

          Сталь вновь в ножны опущены.

          Да, жить на свете - нет сомненья -

          Но он прекрасною такою

          Её не хочет умертвить,

          Когда она, живя мечтою,

          Вкушает счастье может-быть.

          Их утро вставшее разсудит!

          Он взор на ней остановил -

          И этот взор так страшен был,

          Что если б жертва пробудилась

          Её бы он оледенил

          На вечный сон, на сон могил.

          Лампады свет ложится гнётом

          На лоб его, покрытый потом;

          Но дни её ужь сочтены.

                              VIII.

          С возвратом дня вестей позорных

          Спешит улики он собрать -

          Всё, что боялся он узнать:

          Проступок их, своё несчастье.

          Стараясь скрыть своё участье,

          Придворных дам послушный хор

          Сложить на жертву сладострастья,

          На Паризину. Чтоб ясней

          Была правдивость их рассказа,

          Раскрыто всё до мелочей -

          Не остаётся ничего:

          Всё стало ясно для него.

                              XI.

          Могучий Азо был далёко

          Отсрочку там, где дышеть месть.

          Владыка Зстов, так высоко

          Стоящих в сонмище родов

          Итальи славных городов,

          Вокруг вельможи, а подале

          Аркада стражей занята

          Пред ним преступная чета.

          Так оба молоды, прекрасны!

          Другой - угрюм, как день ненастный.

          Возможно ль, чтобы сын родной

          Перед отцом - о Боже мой!--

          Стоял в цепях, как пред судьёй?

          Он должен - узником, не сыном -

          Чтоб встретить с твёрдостью позор

          И свой услышать приговор.

          Он полн был мужества былова,

          Не проронил ещё ни слова.

                              X.

          Тиха, безмолвна и бледна

          Ждёт приговора Паризина.

          С тех-пор как - царственно-ясна -

          Она, как аромат жасмина,

          Душой прекрасное любя,

          Распространяла вкруг себя

          Где сонм вельмож её встречал,

          Надменных, знатных и богатых.

          Где рой красавиц подражал

          Ея походке горделивой,

          И слов журчание подмечал

          В её беседе говорливой.

          Ещё вчера - заплачь она -

          Была бы сотня не одна

          Чтоб быть ей верною защитой;

          А ныне, что для них она

          И что для ней они - убитой?

          Возможно ль ей повелевать,

          И холодны, и безучастны,

          С руками сжатыми крестом,

          С челом нахмуренным, безгласны,

          С презреньем сдержанным, кругом

          А он, кто рядом с ней стоял,

          Один из самых ей покорных,

          Который спас бы, или пал,

          Но не отрёкся б от несчастной,

          Он, друг жены отца прекрасной,

          Не видел, как её глаза

          Порой туманила слеза;

          Не знал, что слёзы те подруга

          Что веки нежные её,

          По коим жилки, как ручья

          Струи извилистые, вились,

          Красой своих лиловых струй

          Теперь распухли, опустились

          Тяжолой ношей на глаза,

          Кругом бродившие с тоскою

          И из которых за слезою

                              XI.

          И он бы плакал о несчастной,

          Когда б не вид толпы безстрастной.

          Далёк от горя своего,

          Как ни скорбел больной душою,

          Себя он выдать не хотел

          Перед бездушною толпою -

          И на неё взглянуть не смел.

          Пред ним вставали: и она,

          И пыл любви, и их свиданья.

          И гнев отца, и их вина,

          И суд, и ужас наказанья,

          И на земле, и в небесах.

          И кинуть взгляда он не смеет

          На это бледное чело;

          Но пусть лицо её зардеет -

          Прощенье выпросить сч,умеет.

                              XII.

          И Азо начал: "Я вчера

          Ещё и сыном, и женою

          Сон отлетел - и до утра

          У Азо, Зстов властелина,

          Не будет ни жены, ни сына

          И стану жизнь мою влачить

          Да будет так! Сильны при чипы -

          И всяк так должен поступить!

          Но узы порваны не мною:

          Да будет так! Топор готов;

          Твоя смешается с землёю.

          Иди - молися небесам,

          Пока не вспыхнули звездами!

          Быть-может, сын, прощают там;

          Есть отпущение грехам;

          Но в этом бренном мире, Уго,

          Нет места более для нас,

          Где б мы, живя друг подле друга,

          Прощай! Свой сан я не унижу:

          Твоей я казни не увижу;

          Но ты, презренная змея,

          Её увидишь: в этом я

          Иди, развратная жена!

          Не я - виновна ты одна

          В его крови. Живи, покуда

          А если сможешь пережить

          Минуту казни роковую -

          Ликуй! - я жизнь тебе дарую!"

                              XIII.

          Лицо рукой: он ощутил

          Прилив к вискам и напряженье

          Всех кровеносных вен и жил

          На лбу своём и их биенье.

          Но лбу дрожащею рукою,

          Чтоб скрыть волненье пред толпою.

          Но Уго к трону подошол,

          Простёр закованные руки

          И на минуту попросил

          Его высокого вниманья -

          И тог молчаньем изъявил

          Своё согласье на желанье.

          "Отец, я смерти не боюсь!

          Ты видел сам меня средь бою,

          Как мчался рядом я с тобою

          И как я бьюсь и как рублюсь.

          И этот меч - гроза когда-то,

          Твоих отъятый - честно, свято

          Служил тебе, громя врагов,

          И пролил крови в чистом поле,

          В честном бою, конечно боле,

          "Ты дал мне жизнь: возьми обратно!

          Но не забыл я горьких дней

          Несчастной матери моей,

          Любо

          Ея позора и стыда.

          Она в могиле спит, куда

          И сын её, дитя позора

          И твой соперник, снидет скоро.

          Тебе послужат в обличенье,

          Как были нежны с ранних нор

          Твои любовь и попеченье.

          Тебе нанёс я оскорбленье:

          Твоя законная жена;

          Но как тебе она досталась?

          Она давно предназначалась

          В супруги мне. Ты увидал -

          И упрекать меня же стал

          Своею собственной виною -

          Моим рожденьем: ты сказал,

          Что на твоё я имя права

          И трон отцов - не для меня.

          Пусть так! Но еслиб на коня

          Я только сел и в бой помчался.

          То через год, а много - два

          И шлем мой лавром увенчался.

          Со мной был меч, была и грудь,

          Чтоб проложить мне к славе путь

          И герб добыть не мене славный,

          Чтоб шпоры рыцаря носить -

          Не только знатным надо быть;

          Мои же шпоры понуждали

          Нестись коня на звук мечей

          И клики в воздухе звучали:

          "Дом Эстов! смерть его врагам!"

          "Я каюсь в страшном преступленьи -

          И не прошу о снисхожденьи.

          Что мне в удел предназначались,

          Ужь не продлиться: миновались.

          Пускай не знатен родом я,

          Пусть гордость чорствая твоя

          Пусть так; но очерком лица

          Я весь в тебя, в тебя - отца

          И буду вечно тем гордиться!

          Мой дух - в тебя, душа - твоя!

          Я плод твоей преступной страсти

          И по душе ты не во власти

          Меня за сына не признать.

          А жизнь, твой дар, что ты отнять

          Как ты, когда, покрыв, бывало,

          Стальными шлемами главы,

          Мы вместе мчались через рвы

          И было всё для нас возможно.

          Как и грядущее моё.

          К чему мне это бытиё?

          Ты поступил хотя безбожно

          С моею матерью, лишил

          Что ты отец - не позабыл

          И как ни строго роковое

          Твоё решенье, я скажу,

          Что суд твой правым нахожу.

          Как начал жизнь, так кончу - в горе!

          Грешил отец, грешил и сын;

          В ответе жь буду я один.

          Мой грех закон людской осудит;

          "

                              XIV.

          Сказал - и вновь сложил он руки,

          Звеня цепями - и те звуки,

          Что тяжким стоном пролились,

          Бледна стояла Паризина

          И в ней подметить каждый взор

          Хотел - как встретит приговор

          Она, злосчастная причина

          Стоит печальная она.

          Глаза, раскрытые широко,

          Блуждают где-то там - далёко:

          Не отеняют, не таят

          Кружок всё больше становится

          Вокруг зрачка, как бирюза

          И непокорная слеза

          С ресницы медленно катится.

          Что с ней свершалось в этот миг

          И был бы в праве подивиться,

          Как из земных её очей,

          Таивших пламя злых страстей.

          Она хотела говорить,

          Но замер в горле звук невнятный:

          Ну точно в стон тот непонятный

          Хотелось душу ей излить.

          Она, казалось, вновь хотела

          Промолвить что-то; но язык

          Ея издал лишь страшный крик -

          И, покачнувшися, упала

          Не так, как, падая, должна

          Упасть преступная жена,

          Под гнётом зол и преступленья,

          Снести не могшая презренья,

          Как изваянье ледяное,

          Иль нечто чудное такое,

          Чего не знает бренный мир.

          Но нет, она ещё, к несчастью,

          и

          К тяжолым мукам бытия

          Она вернулась - но не страстью

          Убитый разум. Полны мук,

          Все фибры мозга несдержимо

          Который стрелы мечет мимо)

          Стремят в пространство мысль её.

          Прошедшее, с его борьбою,

          Не существует для нея;

          Едва мелькающей в ночи,

          Как яркой молнии лучи.

          Она - увы - лишь понимаег,

          Что грозно ей на сердце зло

          И леденит, и угнетает;

          Что есть какой-то грех и стыд,

          Что кто-то голову склонит -

          Умрёт; но кто? - она не знает;

          Земля ль под ней? плывёт луна

          Иль солнце на небе сияет

          И люди ль вкруг нея блуждают,

          Иль это демоны взирают

          Встречал сочувственный лишь взор?

          Всё, перепутавшись, вращалось

          В её блуждающем уме:

          Боязнь, надежда - всё смешалось

          Полна безумья, то с слезами,

          То с смехом дивим и глухим,

          Она - мечтая что со снами -

          С безумьем борется своим.

          На башне древняго собора

          Гудят, звонят колокола

          И стройность мрачного их хора

          Ложится на душу, как мгла.

          То об усопшем скорбный глас,

          Иль на земле ещё живущем,

          Но чей ужь близок смертный час.

          За душу грешную, что прахом

          Гудят, звонят колокола.

          Он на коленях пред монахом.

          Что за печальный, страшный вид!

          Для глаз и слуха - всё так ново!

          Вкруг стража верная стоит.

          Вот и палач с рукою голой!

          Он, чтоб удар его был скор

          И верен, пробует топор

          Толпа сбирается кругом;

          Покрыта ею вся равнина:

          Все жаждут казнь увидеть сына,

          Приговорённого отцом.

          Уже спускалась ночи тень;

          Но солнце ярко пред закатом,

          Как бы в насмешку, в этот день

          Сияло пурпуром и златом.

          На обречённое чело

          Того, кто в ужасе священном,

          С тоской, с раскаяньем смиренным,

          Окончив исповедь в грехах,

          Чтобы, во имя всепрощенья,

          Грехов услышать отпущенье.

          И солнце в огненных лучах

          Его, склонённого во прах,

          И на каштановых кудрях

          Лучами радостно играло;

          Но на топор, что тут лежал,

          Ещё приветливей кидало

          Ужасен был тот час прощальный!

          Ужасен грех и прав закон;

          Но каждый, видевший печальный

          Обряд - смущён и потрясён -

                              XVII.

          С главой склонённою во прах,

          Он громко кается в грехах,

          Преступный сын, любовник смелый.

          Минута казни настаёт.

          Он плащ свой сбрасывает белый;

          Гигант-палач рукой дебелой

          Его за волосы берёт,

          Бот шарф, подарок Паризины,

          Лежит ужь в прахе, снят камзол,

          Чтоб Уго нищим в гроб сошол

          В суровый час своей кончины.

          Прикрыть глаза его готов,

          Но - нет - такого униженья

          Он не потерпит, нет сомненья!

          То чувство гордости, что в нём

          Горячим вспыхнувши огнем,

          В душе мгновенно пробудилось.

          Едва таинственный платок

          Горячих глаз его коснулся,

          Взглянуть на смерть, он встрепенулся.

          "Вам жизнь моя принадлежит",

          Сказал он: "скован я цепями;

          Но дайте мне главу склонить -

          Палач, рази!" Проговорил -

          И тихо голову склонил

          На окровавленную плаху

          И крик его последний был:

          "Рази!" Топор блеснул с размаху -

          И покатилась голова;

          Труп рухнул глыбой ледяною -

          И, словно огненной росою,

          Вокруг окрасилась трава.

          Чтоб вновь сомкнуться ужь на веки.

          Он умер так, как умирать

          Всем грешным можно пожелать:

          Он духом с небом примирился,

          И, в милосердие небес

          Душой уверовав, воскрес

          Для жизни новой, замогильной.

          И что ему старик-отец,

          И всё на свете в этой пыльной,

          Ничтожной жизни - в этот час?

          Душой далёк от жизни битвы,

          Он лишь шептал одне молитвы,

          Произнесённых им без страху

          В тот миг, когда он был готов

          Склонить главу свою на плаху,

          Его единственным земным

                              XVIII.

          Толпа теснилась, затая

          В груди стеснённое дыханье,

          Как-будто смерть уста её

          Но ужас холодом страданья

          По ней мгновенно пробежал,

          Когда удар смертельный пал

          И прекратил существованье

          Среди толпы, когда с размаху

          Топор ударился о плаху,

          Не слышно было ничего -

          Ни звука, кроме одного.

          Выл громок, жалобен и дик.

          Таков безумный, страшный крик

          Несчастной матери над прахом

          Ребёнка, взятого землёй.

          Из сердца к тверди голубой,

          Тоски исполнены и муки.

          Из окон старого дворца

          Тот крик проникнул до конца

          Все устремились на него,

          Но сквозь аркад его узоры

          Не увидали ничего.

          То был крик женщины, какого

          И те, кто слышали его -

          Из состраданья - пожелали,

          Чтоб крик уста не повторяли.

                              XIX.

          Как пробил час его кончины,

          Уже ни чей не видел взор

          В дворце и парке Паризины.

          И имя самое её

          Как оскорбленье бытия,

          Позорный звук для уст и уха;

          Из уст же Азо не слыхал

          Никто имён жены и сына,

          Как их горькй была судьбина.

          Что жь до судьбы несчастной - мглой

          Она укрыта под землёй.

          Смирясь, в обитель ли вступила,

          И там - в молитвах и трудах -

          Свой век окончила в слезах,

          Или погибла от кинжала

          За страсть, которую питала,

          Как тот, которого видала

          С спокойной ясностью чела,

          На плахе, молча, без стенанья,

          Ударом тем же сражена,

          Ея была перервана -

          Той тайны скорбной, как бывает,

          Никто не знал - и не узнает.

          Но как она б ни умерла,

                              XX.

          Могучий князь женился снова -

          И сонм сынов вновь окружал

          Его; по не было такого,

          А если был, то взор безстрастный

          Его межь них не замечал.

          Иль, поглядев, свой вздох напрасный

          В груди могучей подавлял.

          Давно не искрились слезою,

          И не сходила ночи мгла

          С его высокого чела,

          На коем думы, с их страстями,

          И не осталось ничего

          На этом свете у него,

          Кроме надуманных годами

          Безсонных, тягостных ночей,

          Кроме души, равно холодной

          И к порицанью и к хвалам,

          Всегда в желаниях свободной,

          И ничего не позабывшей

          Из жизни прошлой, прежде бывшей -

          Души, которая, когда

          Наружность твёрдость выражала,

          Упорной думою терзала.

          Так льда тяжолый, толстый слой

          Поверхность только покрывает:

          Под ним бежит поток живой

          Когда в закованную грудь

          Его желанья проникали,

          Они в ней слишком западали

          Глубоко, чтоб когда-нибудь

          О как бы мы ни отгоняли

          Прилива слёз от глаз своих,

          Когда оне уже возстали,

          И как не сдерживали б их -

          А вновь к истоку возвратятся

          И там, в сердечной глубине,

          На-век останутся на дне,

          Ни кем невидимые боле

          Пока невидимы оне.

          Томимый тяжкою тоскою

          И мыслью мрачною о тех,

          Что искупили тяжкий грех,

          И невозможностью на миг

          Её наполнить, без надежды

          И там, на небе, встретить их,

          Где думал встретить их он прежде,

          Был до могилы убеждён,

          Что приговор изрёк закон,

          Что, запятнав себя грехами,

          Они во всём виновны сами,

          Горька, печальна, тяжела.

          Когда весною отрезают

          Сухую ветку с своей черёд,

          Другия ветви оживают -

          Но если молния грозою

          На эти ветви налетит -

          И гордый ствол не устоит:

          Поникнет думною главою.