Чайльд Гарольд.
Песнь четвёртая
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Чайльд Гарольд. Песнь четвёртая

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

                              I.

          Взошелъ на Мостъ я Вздоховъ, где видны

          По сторонамъ его дворецъ съ темницей

          И, крыльями вековъ осенены,

          Вздымаются громады изъ волны,

          Какъ бы волшебной вызваны десницей.

          Улыбкой славы мертвой озаренъ

          Здесь рядъ вековъ; тогда съ морской царицей,

          На сотне острововъ воздвигшей тронъ -

          Крылатый Левъ царилъ въ тени своихъ колоннъ.

                              II.

          Цибеле, порожденной океаномъ,

          Она подобна - госпожа морей

          И силъ морскихъ съ короною своей

          Изъ башенъ горделивыхъ. Въ ней приданымъ

          Добыча войнъ была для дочерей.

          Лились съ Востока все богатства въ мiре

          На лоно къ ней; къ себе она царей

          И честью все они считали быть на пире.

                              III.

          Въ Венецiи замолкла песнь Торквато,

          Безмолвно правитъ гондольеръ весломъ,

          Здесь въ разрушенье - не одна палата,

          Нетъ песенъ неумолчныхъ, какъ въ быломъ,

          Искусство, троны - гибнутъ безъ возврата.

          Живетъ природа, красота - жива,

          Имъ памятна Венецiя - когда то

          Край вечныхъ карнаваловъ, празднества,

          Какъ шла о томъ по всей Италiи молва.

                              IV.

          Есть обаянье въ ней, что намъ дороже

          Победъ и героическихъ теней,

          Во тьме скорбящихъ объ утрате дней,

          Когда со славой царствовали дожи.

          Падетъ Рiальто, но безсмертны въ ней

          Трофеи наши - Мавръ и Шейлокъ. Зданья

          Они - венецъ; пускай волной своей

          Пустыню населитъ лишь ихъ существованье.

                              V.

          Созданья духа въ существе своемъ

          Безсмертныя - струятъ потоки света

          И насъ дарятъ отраднымъ бытiемъ.

          Мы - тленнаго рабы, и безъ просвета

          Влачили бъ жизнь, но образы поэта,

          Вражды людской смягчая остроту,

          Даютъ возможность новаго разцвета,

          И заполняютъ сердца пустоту,

          Давно увядшаго еще въ своемъ цвету.

                              VI.

          Таковъ прiютъ дней юныхъ и преклонныхъ;

          Сперва - Надежда, позже - Пустота

          Ведутъ къ нему. Плоды чувствъ утомленныхъ -

          Ряды страницъ, а въ ихъ числе - и та,

          Что предо мной. Прекрасней, чемъ мечта,

          Порою все жъ действительность бываетъ,

          И сказочнаго неба красота,

          Въ своихъ владенiяхъ, - ей въ блеске уступаетъ.

                              VII.

          Какъ истина, являлись мне во сне

          Иль на яву подобныя виденья,

          И уходили, словно сновиденья.

          Пусть это - сонъ, еще живутъ во мне

          Те образы и - таковы вполне,

          Какими ихъ я виделъ временами.

          Но пусть они уходятъ! Въ глубине

          Разсудокъ трезвый управляетъ нами

          И называетъ ихъ болезненными снами.

                              VIII.

          Я научился языкамъ другимъ,

          Среди чужихъ не слылъ я за чужого,

          И оставался духъ собой самимъ.

          Не трудно обрести отчизну снова,

          Чтобъ жить съ людьми, иль жить, какъ нелюдимъ,

          Но тамъ рожденъ я, где въ сердцахъ народныхъ

          Таится гордость бытiемъ своимъ;

          Чтобъ новый домъ найти за далью водъ холодныхъ?

                              IX.

          Родимый край любимъ, быть можетъ, мной,

          Разстанься, - духъ мой на чужбине съ теломъ

          Вернулся бы мой духъ къ стране родной,

          Когда бъ онъ могъ за гробовымъ пределомъ

          Самъ избирать прiютъ себе земной.

          Пусть съ языкомъ роднымъ въ воспоминанье

          И я живу, но если жребiй мой

          Со славою моей - въ согласованье,

          Такъ скоръ его разцветъ и быстро увяданье.

                              X.

          Когда забвеньемъ буду удаленъ

          Изъ храма, где чтутъ имена покойныхъ,

          Пусть лавръ венчаетъ более достойныхъ,

          Мой холмъ пусть будетъ надписью почтенъ:

          "У Спарты есть сыны славней, чемъ онъ".

          Любви я не ищу, и терны гнева,

          Которыми я въ кровь былъ уязвленъ,

          И лишь такихъ плодовъ могъ ждать я отъ посева.

                              XI.

          Вдовеетъ Адрiатика въ печали,

          Не повторенъ венчанiя обрядъ,

          На Буцентавре снасти обветшали -

          Заброшенный вдовой ея нарядъ;

          Какъ жалокъ ныне Левъ среди громадъ

          На площади, куда съ мольбой смиренной

          Шелъ императоръ. Завистью объятъ,

          Стоялъ тамъ не одинъ монархъ надменный

          Въ дни пышности ея и славы несравненной.

                              XII.

          Где швабъ молилъ - теперь австрiйца тронъ.

          Монархъ ногою попираетъ плиты,

          Где былъ монархъ коленопреклоненъ.

          Тамъ царства все на области разбиты,

          И въ городахъ - цепей неволи звонъ.

          Съ высотъ величья палъ народъ: лавине,

          Катящейся съ горы, - подобенъ онъ.

          Который сокрушилъ Царьградъ въ его гордыне?

                              XIII.

          Здесь солнца лучъ надъ конницею медной

          Святого Марка блещетъ, какъ тогда,

          Но Дорiи угроза не безследной

          Осталася: и на коняхъ - узда.

          Чтобъ избежать въ паденiи стыда,

          Съ тринадцатью столетьями свободы

          Венецiя уходитъ навсегда,

          Какъ водоросль, въ свои родныя воды:

          Такъ лучше, чемъ влачить въ позоре рабства годы.

                              XIV.

          Она была въ дни юной славы - Тиромъ,

          Присвоила победъ ея молва

          Ей имя "Насадительницы Льва",

          Въ моряхъ, на суше, надъ подвластнымъ мiромъ,

          Сквозь дымъ и кровь, звучали те слова.

          Европы всей отъ мусульманъ охрана!

          Ты это помнишь, Кандiя! Жива

          Не уничтожатъ ихъ века и власть тирана.

                              XV.

          Покоится во прахе дожей рядъ,

          Какъ статуи осколки. Величавы -

          Лишь ихъ дворцы о прошломъ говорятъ.

          Разбитый скипетръ, мечъ ихъ, - ныне ржавый,

          Сдались врагу. Безмолвiе палатъ

          И узкихъ улицъ, видъ чужихъ постылый -

          Напоминаетъ все враговъ захватъ

          И надъ стеной Венецiи мне милой

          Нависло тучею отчаянья унылой.

                              XVI.

          Когда въ цепяхъ вступали въ Сиракузы

          Плененныя афинскiя войска -

          Ихъ выкупомъ явился голосъ Музы

          Аттической, звуча издалека.

          Смотри, какъ победителя рука

          Роняетъ поводъ, онъ - певцу въ угоду

          Бросаетъ мечъ, и - милость велика:

          Благодарить певца за песнь и за свободу.

                              XVII.

          Венецiя, не будь иного права,

          Иныхъ деянiй славныхъ за тобой,

          И тутъ певца божественнаго слава,

          Духъ Тассо - узелъ рабства роковой

          Должны бъ разсечь. Позоренъ жребiй твой

          Для всехъ земель, и вдвое - Альбiону.

          Царь, какъ и ты, надъ бездною морской -

          Какъ ты, утратить можетъ онъ корону,

          Хотя изъ волнъ морскихъ и создалъ оборону.

                              XVIII.

          Волшебный городъ сердца! Съ детскихъ дней

          Ты дорогъ мне; богатство, радость мiра -

          Какъ рядъ колоннъ, встаешь ты изъ морей.

          Ратклиффъ, Отвэя, Шиллера, Шекспира

          Созданьями навекъ въ душе моей

          Запечатленъ твой светлый образъ живо.

          Въ своемъ упадке ты еще милей,

          Въ великолепiи и блеске - всемъ на диво.

                              XIX.

          Тебя прошедшимъ населилъ бы я,

          Но и теперь для глазъ и размышленья

          Есть многое въ тебе. Въ ткань бытiя

          Вплетенныя счастливыя мгновенья -

          Венецiя, на нихъ краса твоя

          Набросила оттенокъ свой. Не властна

          Смыть чувства эти времени струя,

          Исторгнуть - пытка, какъ ни будь ужасна,

          Иль замерли бъ давно они во мне безгласно.

                              XX.

          Высокая альпiйская сосна

          Вздымается на высоте холодной,

          Отъ бурь жестокихъ не защищена,

          На почве каменистой и безплодной.

          И все жъ размеръ ея и вышина

          Становятся громадными; какъ глыбы,

          Среди камней раскинула она

          И силы духа въ насъ такъ разростись могли бы.

                              XXI.

          Страданiе пустить свой корень властно

          Въ сердцахъ опустошенныхъ. Выносить

          Возможно жизнь. Верблюдъ - свой грузъ влачить,

          Волкъ - умирать, привыкли все безгласно.

          Пусть ихъ примеръ не пропадетъ напрасно.

          Ведь если зверь, что глупъ или жестокъ,

          Въ молчанiи страдаетъ такъ ужасно,

          То мы, чей разумъ ясенъ и глубокъ -

          Съумеемъ закалить себя на краткiй срокъ.

                              XXII.

          Страдающiй - страданьемъ уничтоженъ,

          Иль самъ уничтожаетъ скорби власть;

          Однимъ - возвратъ на прежнiй путь возможенъ,

          И ткань свою они стремятся прясть,

          Другихъ же губитъ ранняя напасть,

          Какъ тростники ихъ слабую опору.

          Согласно съ темъ: возвыситься иль пасть

          Иль къ миру и труду, къ добру или къ позору.

                              XXIII.

          Но скорбью побежденною оставленъ

          Бываетъ чуть заметный следъ всегда;

          Какъ жало скорпiона, онъ отравленъ,

          И малости довольно иногда,

          Чтобъ вызвать гнетъ, что сбросить навсегда

          Желали бъ мы. Все ранитъ: звуки пенья,

          Цветокъ, весна, закатъ и волнъ гряда.

          Той цепи грозовой, которой звенья

          Оковываютъ насъ, болезненно давленье.

                              XXIV.

          Какъ? Отчего мысль эта зародилась

          Въ насъ молнiей - неведомо оно,

          Но потрясенье резко повторилось

          И не стереть ожога намъ пятно.

          Ей воскресить рой теней суждено

          Среди событiй жизни обыденныхъ,

          И ихъ прогнать заклятьямъ не дано.

          Давно оплаканныхъ, любимыхъ, погребенныхъ!

                              XXV.

          Но мысль моя блуждаетъ. Средь развалинъ

          Развалина сама, пусть въ тишине

          Она о томъ мечтаетъ, какъ печаленъ

          Уделъ величья падшаго въ стране,

          Что всехъ была славней, и въ эти годы -

          Прекрасней всехъ. Она венцомъ природы

          Божественной всегда казалась мне.

          И въ дни геройства, красоты, свободы

          Покорны были ей и земли все, и воды.

                              XXVI.

          Монарховъ достоянье, люди Рима!

          Италiя! Всего, что создаютъ

          Искусство и природа, ты - прiютъ.

          Садъ мiра, чья краса неистребима,

          Ты и въ своемъ упадке несравнима,

          Ты въ трауре - прекрасней, въ нищете -

          Другихъ богаче ты невыразимо,

          И въ незапятнанной сiяешь чистоте.

                              XXVII.

          Луна взошла, еще не ночь. Закатъ

          Съ ней делитъ небеса, и моремъ света

          Залитъ фрiульскихъ горъ лазурный скатъ.

          Чистъ небосводъ, и радужнаго цвета

          Оттенками на западе богатъ -

          Иридою онъ блещетъ. Переходитъ

          Тамъ въ вечность. День; сiянiемъ объятъ,

          Насупротивъ Дiаны щитъ восходитъ,

          Какъ островъ, где прiютъ духъ праведныхъ находитъ.

                              XXVIII.

          Одна звезда съ ней блещетъ на просторе,

          Чарующемъ небесъ, но до сихъ поръ

          Еще струится солнечное море

          И заливаетъ высь Ретiйскихъ горъ,

          Какъ будто День и Ночь вступили въ споръ.

          Природа водворяетъ миръ желанный;

          Любуясь тихой Брентой, видитъ взоръ,

          Склоняетъ къ ней, струи окрасивъ въ цветъ багряный.

                              XXIX.

          Тамъ ликъ небесъ далекихъ отраженъ

          Въ чарующемъ разнообразье сказки:

          Созвездiй дивный блескъ, заката краски.

          Но вотъ все изменилось, горный склонъ

          Покровомъ бледной тени омраченъ.

          Въ дне гаснутъ жизнь и краски, какъ въ дельфине:

          Въ предсмертныхъ мукахъ отливаетъ онъ

          Цветами всеми, краше - при кончине,

          Лишь мигъ - и тускло все, безжизненно отныне.

                              XXX.

          Есть въ Аркуе старинная гробница,

          Лауры въ ней возлюбленнаго прахъ;

          Паломниковъ приходитъ вереница

          Почтить его. Онъ возродилъ въ стихахъ

          Языкъ родной, на иго возставая,

          Что внесъ въ его отчизну варваръ-врагъ.

          И лавръ слезами песенъ обливая,

                              XXXI.

          И въ Аркуе, где встретилъ онъ кончину,

          Въ селенье горномъ прахъ его хранимъ,

          Тамъ на закате онъ сходилъ въ долину

          Преклонныхъ летъ. Въ селе гордятся имъ,

          И предлагаютъ осмотреть чужимъ

          Гробницу, домъ его. Неприхотливо

          И просто все, но будучи такимъ,

          Здесь более уместно и правдиво,

          Чемъ зданья пирамидъ, воздвигнутыхъ на диво.

                              XXXII.

          Всехъ, что земного бренность сознаютъ,

          Манитъ къ себе спокойное селенье,

          Оно - надеждъ обманутыхъ прiютъ

          Въ тени холмовъ зеленыхъ. Въ отдаленье

          Тамъ въ городахъ кипятъ и жизнь, и трудъ,

          Но все очарованья ихъ напрасны,

          И более они не привлекутъ

          Отшельника къ себе: лучъ солнца ясный -

                              XXXIII.

          Лучъ солнца золотитъ своимъ узоромъ

          Цветы, листву, холмы и зыбь ручья,

          Часы уединенья надъ которымъ

          Текутъ светло, какъ и его струя,

          Не праздные въ созвучье бытiя.

          Мы въ свете - жизнь, въ уединенье строгомъ -

          Смерть познаемъ. Защиты отъ нея

          Здесь нетъ въ льстецахъ, въ тщеславiи убогомъ.

          Въ единоборство мы вступаемъ съ нашимъ Богомъ

                              XXXIV.

          Иль съ демономъ, что ослабляетъ думъ

          Благихъ порывъ, людьми овладевая,

          Чей съ юныхъ летъ меланхоличенъ умъ.

          Страшась, что ждетъ ихъ доля роковая,

          Они во тьме и страхе пребывая,

          Страданiй безъ конца предвидятъ рядъ.

          Блескъ солнца - кровь, земля - тьма гробовая,

          Могила - адъ, и даже самый адъ -

                              XXXV.

          Когда иду по улицамъ Феррары,

          Что широки, но поросли травой,

          Мне кажется, что злыхъ проклятiй чары

          Родъ Эсте наложилъ на городъ свой.

          Тамъ - прихотью тирановъ вековой -

          Являлся онъ то палачемъ суровымъ,

          То другомъ всехъ избранниковъ - съ главой

          Увенчанною темъ венкомъ лавровымъ,

          Что Данте первому достался въ веке новомъ.

                              XXXVI.

          Ихъ слава - Тассо, онъ же - ихъ позоръ.

          Легко ль достигъ онъ славы несравненной?

          Припомнивъ песнь, въ ту келью бросьте взоръ,

          Куда поэта ввергъ Альфонсъ надменный.

          Но угасить не могъ тиранъ презренный

          Великiй умъ поэта своего

          И этою ужасною гееной

          Безумiя, и Тассо торжество

                              XXXVII.

          Хвалы и слезы всехъ временъ. Въ забвенье

          Межъ темъ исчезла бъ память о тебе,

          Какъ прахъ отцовъ - когда-то самомненья

          Исполненныхъ, не будь къ его судьбе

          Причастенъ ты: теперь твои гоненья

          Намъ памятны, и герцогскiй твой санъ

          Съ тебя спадаетъ. Будь происхожденья

          Иного ты, родился бъ ты, тиранъ,

          Рабомъ того, кто былъ тебе на муки данъ.

                              XXXVIII.

          Ты, что подобно тварямъ безсловеснымъ,

          Чтобъ есть и умереть былъ сотворенъ,

          Но только хлевъ твой менее былъ теснымъ,

          Роскошнее - твое корыто. Онъ,

          Сiяньемъ вечной славы осененъ,

          Что Бруски съ Буало глаза слепило:

          Не допускалъ тотъ, завистью смущенъ,

          Чтобъ песнь иная лиру пристыдила

                              XXXIX.

          Миръ памяти Торквато оскорбленной!

          При жизни, въ смерти - вечный твой уделъ,

          Певецъ, никемъ еще не побежденный -

          Мишенью быть для ядовитыхъ стрелъ.

          Насъ каждый годъ даритъ толпой мильонной,

          Но равнаго тебе не можетъ дать

          И поколенiй рядъ соединенный.

          Хотя бы вместе все лучи собрать -

          То солнца одного мы не могли-бъ создать.

                              XL.

          Великъ ты, но земли твоей поэты

          И до тебя носили въ ней венецъ,

          И ими адъ и рыцарство воспеты.

          Былъ первымъ онъ - Тосканы всей отецъ,

          "Божественной комедiи" творецъ,

          И южный Скоттъ, что флорентинцу равный,

          Волшебныхъ песенъ создалъ образецъ,

          И Арiосто севера стихъ плавный

                              XLI.

          У Арiосто статуи съ чела

          Однажды сорванъ былъ грозой суровой

          Поддельный лавръ. Пусть такъ. Венокъ лавровый,

          Что слава вьетъ, не поразитъ стрела,

          Подделка же безчестить лишь могла

          Чело певца; да будетъ несомненно

          Для суеверныхъ: молнiя - светла.

          И очищаетъ все она, что тленно,

          Съ техъ поръ его чело вдвойне для насъ священно.

                              XLII.

          Италiя! Красой одарена

          Ты роковой: наследiемъ кручины

          Въ быломъ и ныне сделалась она,

          И на челе твоемъ - скорбей морщины.

          На немъ горятъ позора письмена.

          Будь въ наготе ты меньшею красою

          Иль большей силою наделена,

          Чтобъ устрашить грабителей, толпою

                              XLIII.

          Внушая страхъ и не будя желанья,

          Спокойно жить могла бы ты тогда,

          О гибельномъ забывъ очарованье.

          Съ Альпъ не текла бъ насильниковъ орда,

          И въ По кровавой не была бъ вода.

          Оружье чужеземное собою

          Тебя не ограждало бъ, и всегда

          Въ победе, въ пораженiи, чужою -

          Врага ли, друга ли - ты не была бъ рабою.

                              XLIV.

          Въ скитаньяхъ раннихъ путь я проследилъ

          Того, кто другомъ Туллiя и Рима

          Безсмертнаго, и римляниномъ былъ.

          Межъ темъ, какъ челнъ почти неуловимо

          Обвеянъ опахаломъ ветра, плылъ -

          Съ Мегары взоръ я перевелъ къ Эгине,

          Коринфъ, Пирей - къ себе его манилъ.

          Какъ прежде - онъ, такъ созерцалъ я ныне,

                              XLV.

          Возстановить ихъ время не могло,

          И наряду съ развалинами зданья

          Лишь варваровъ жилища возвело,

          Но темъ дороже ихъ очарованье -

          Последнiй лучъ ихъ мощи и сiянья.

          Онъ виделъ ихъ - гробницы, города,

          Что возбуждаютъ грусть и созерцанье;

          Урокъ, что онъ въ пути извлекъ тогда

          Хранятъ для насъ его страницы навсегда.

                              XLVI.

          Страницы эти - здесь, а на моихъ

          Занесено его страны паденье

          Среди погибшихъ государствъ другихъ.

          Онъ - ихъ упадокъ, я - ихъ запустенье

          Оплакивалъ. Свершилось разрушенье:

          Державный Римъ, упавъ, чело склонилъ,

          И чрезъ гигантскiй остовъ въ изумленье

          Проходимъ мы. Обломкомъ мiра былъ

                              XLVII.

          Италiя, твою обиду знать

          Должны везде - отъ края и до края;

          Ты - мать искусствъ, въ быломъ оружья мать;

          Твоя рука ведетъ насъ, охраняя.

          Отчизна веры! У тебя ключъ рая

          Молилъ народъ, колена преклонивъ,

          И грехъ отцеубiйства проклиная,

          Европа сдержитъ варваровъ наплывъ:

          Освободитъ тебя, прощенье испросивъ.

                              XLVIII.

          Къ Афинамъ Этрурiйскимъ съ дивнымъ рядомъ

          Ихъ сказочныхъ дворцовъ влечетъ Арно.

          Холмы ихъ окружаютъ; съ виноградомъ

          Рогъ Изобилья сыплетъ тамъ зерно,

          И жизни улыбаться суждено.

          Тамъ съ роскошью, торговлею рожденной,

          На берегахъ смеющихся Арно

          Явилася для жизни возрожденной

                              XLIX.

          Изъ мрамора богини изваянье

          Тамъ дышетъ красотой, полно любви,

          Амврозiи нежней ея дыханье -

          Вливаетъ въ насъ безсмертiя струи,

          Когда предъ ней стоимъ мы въ созерцанье.

          Покровъ небесъ для насъ полуоткрытъ,

          Сильней природы генiя созданье,

          Завидуемъ огню мы, что горитъ

          Въ язычникахъ и духъ изъ мрамора творитъ.

                              L.

          Стоимъ, подобно пленныхъ веренице,

          Ослеплены красой, опьянены,

          Прикованы къ победной колеснице

          Искусства мы, волненiемъ полны.

          Произносить словъ пошлыхъ не должны:

          Долой языкъ торговцевъ шарлатанскiй!

          Имъ сердце, взоръ въ обманъ не введены,

          Морочитъ лишь глупцовъ прiемъ педантскiй,

                              LI.

          Такою ли видалъ тебя плененный

          Тобой Анхизъ счастливый иль Парисъ,

          Иль богъ войны, тобою побежденный,

          Когда простертъ у ногъ твоихъ, онъ въ высь,

          Какъ на звезду, гляделъ въ твой взоръ лазурный?

          И въ бархатъ щекъ уста его впились;

          А поцелуи съ устъ твоихъ лились,

          Подобно лаве - огненны и бурны

          На лобъ его, уста и веки, какъ изъ урны.

ПАЛОМНИЧЕСТВО ЧАЙЛЬДЪ-ГАРОЛЬДА.

(Италия).

Картина Тэрнера (Childe Harold's Pilgrimage Italy, by J. M. W. Turner, R. А.).

                              LII.

          Пылая, разливаяся въ любви,

          Не властны боги выразить блаженство

          Иль большаго достичь въ немъ совершенства.

          Они тогда равняются съ людьми,

          И мы въ минуты лучшiя свои

          Земного, - пусть! Мы рвемся отъ земли,

          И образъ создаемъ, верны виденьямъ,

          Что въ мiре божества бываетъ воплощеньемъ.

                              LIII.

          Намъ разсказать и указать могли бъ

          Художникъ, диллетантъ, мудрецъ, ученый,

          Какъ сладострастенъ мрамора изгибъ

          И грацiи исполненъ утонченной.

          Пусть пробуютъ. Но образъ, отраженный

          Въ струе прозрачной, - ихъ дыханья смрадъ

          Не замутитъ: мечтой неомраченной

          Пребудетъ онъ, что небеса таятъ

          И въ глубину души ея лучи струятъ.

                              LIV.

          Въ обители священной Санта-Кроче

          Есть прахъ; безсмертье въ немъ воплощено

          И все святое имъ освящено,

          Хотя онъ самъ - частица славы бренной,

          Что впала въ хаосъ. Тамъ лежатъ давно

          Достигшiй Галилей, кому дано

          Страданiе въ уделъ; Маккiавели

          Вернулся въ землю тамъ, где всталъ изъ колыбели.

                              LV.

          Подобные стихiямъ четыремъ,

          Здесь новый мiръ - Италiю создали

          Те генiи. Въ теченiи своемъ

          Пускай века порфиру истерзали

          Твою въ куски, но въ славе отказали

          Они другимъ - быть родиной умовъ,

          Возставшихъ изъ развалинъ. Осiяли

          Тебя лучи и при конце: таковъ

          Канова твой, какимъ былъ сынъ былыхъ вековъ.

                              LVI.

          Но где жъ этруски: Данте и Петрарка?

          Где прахъ его - прозаика-певца,

          Чье творчество едва ль не столь же ярко,

          "Ста повестей" великаго творца?

          Не смешиваться долженъ до конца

          Иль не нашлось для статуй ихъ резца

          И мрамора, что блещетъ белизною?

          Ужель сыновнiй прахъ не взятъ землей родною?

                              LVII.

          Флоренцiя, стыдись! Какъ Сципiонъ,

          На берегу, который оскорбленье

          Нанесъ ему, спитъ Данте въ отдаленье.

          Раздорами согражданъ изгнанъ онъ,

          Но будетъ онъ детей детьми почтенъ

          Изъ рода въ родъ - въ ихъ вечной укоризне.

          Петрарки лавръ чужбиною взрощенъ,

          И въ славе онъ своей, въ судьбе и въ жизни,

          Въ гробу ограбленномъ - остался чуждъ отчизне.

                              LVIII.

          Ей завещалъ Бокаччiо свой прахъ?

          И реквiемъ тому здесь слышатъ стены,

          Кто создалъ речь тосканскую, въ устахъ

          Звучащую какъ пенiе сирены,

          Какъ музыка? О, нетъ, ханжи-гiены

          (Хотя въ гробу спитъ и беднякъ смиренный),

          Чтобъ вырваться не могъ ни у кого

          И мимолетный вздохъ при взгляде на него.

                              LIX.

          Безъ ихъ останковъ Санта-Кроче пустъ.

          Но въ этомъ - красноречiе немое.

          Отсутствовавшiй Марка Брута бюстъ

          Въ трiумфе Цезаря - сильнее вдвое

          Всемъ римлянамъ напомнилъ о герое.

          Равенна, Рима павшаго оплотъ,

          Въ земле твоей - изгнанникъ на покое.

          И Аркуя прахъ славный бережетъ,

          Одна Флоренцiя о мертвыхъ слезы льетъ.

                              LX.

          Что намъ до пирамидъ ея, богато

          Украсившихъ склепъ торгашей-князей,

          Порфира, яшмы, мрамора, агата?

          Роса при свете звездъ, во мгле ночей

          Рождаясь вмигъ, прохладою своей

          Холмъ, где поставленъ Музой мавзолей,

          И попираемъ дернъ его стопою

          Мы тише, чемъ плиту надъ княжеской главою.

                              LXI.

          Тамъ во дворце искусствъ, близъ водъ Арно,

          Где живопись, палитрою блистая,

          Съ ваянiемъ борьбу ведетъ давно,--

          Все манитъ взоръ, восторги вызывая.

          Не для меня та прелесть неземная:

          Сильней созданiй генiя пленитъ

          Меня лесовъ, полей краса простая.

          Хотя искусство умъ мой поразитъ,

          Но скрытаго огня въ душе не оживитъ.

                              LXII.

          Въ ущельяхъ горъ. Здесь гордый Римъ позналъ

          Военное коварство Карфагена.

          Все войско римлянъ хитрый врагъ зазвалъ

          Въ засаду здесь, межъ озера и скалъ.

          И красенъ былъ ручьевъ набухшихъ валъ,

          Когда они долину орошали,

          Тамъ, где тела бойцовъ кровавыя лежали.

                              LXIII.

          И такъ была сильна гроза сраженья,

          Такъ былъ великъ враговъ старинныхъ гневъ,

          Что изъ бойцовъ, въ пылу ожесточенья

          Не замечалъ никто землетрясенья,

          Готовила природа погребенье

          Темъ, кто, какъ въ гробъ, на щитъ ложился свой.

          Таковъ враждующихъ народовъ гневъ слепой.

                              LXIV.

          Что ихъ къ порогу вечности несла.

          Но хоть волна вздымалась за волною,

          Безпечна мысль сражавшихся была;

          У нихъ способность страха замерла,

          Гнезда родного птица не нашла

          И вверхъ летитъ; тамъ стадо вскачь несется;

          У человека-жъ словъ отъ страха не найдется.

                              LXV.

          Какъ серебро гладь озера сверкаетъ,

          Кровавыхъ дней печальныя места

          Теперь лишь плугъ спокойный разрываетъ,

          Да лесъ широкой сенью покрываетъ.

          Что здесь течетъ - досель напоминаетъ,

          Что кровью здесь пропитана земля,

          Что красной некогда была его струя.

                              LXVI.

          Къ тебе приходитъ нимфа, чтобъ въ твою

          Лазурь взглянуть, любуяся собою,

          И погрузить потомъ красу свою

          Въ нескромную, прозрачную струю.

          И осквернить кровавому ручью

          Не удалось тебя, волна живая,

          Где дети красоты купаются, играя.

                              LXVII.

          На холмике изящный храмъ ютится;

          Все о тебе напоминаетъ въ немъ.

          Внизу же твой потокъ, журча, стремится,

          И рыбка въ немъ сребристая резвится,

          И по теченью внизъ порою мчится

          Вдругъ лилiя, качаясь на волне,

          Туда, где говоръ струй слышнее въ тишине.

                              LXVIII.

          Чтобъ генiю сихъ местъ отдать поклонъ:

          Коль нежное зефира дуновенье

          Васъ освежитъ, то знайте - это онъ;

          Когда вдоль береговъ, со всехъ сторонъ

          И свежесть брызгъ разгонитъ сердца сонъ

          И смоетъ пыль сухую жизни трудной,--

          Обязаны ему вы той минутой чудной.

                              LXIX.

          Свергается здесь со скалы высокой

          Вглубь страшной бездны... Дивный водопадъ!

          Какъ молнiя, полетъ струи широкой

          Края колеблетъ пропасти глубокой.

          И стонутъ воды въ пытке здесь жестокой.

          Ихъ испаренья падаютъ потомъ

          На скалы, сжавшiя пучину водъ кольцомъ,

                              LXX.

          Чтобы дождемъ вернуться вновь сюда.

          И мурава подъ этимъ ливнемъ вечнымъ,

          Какъ изумрудъ, сверкаетъ здесь всегда:

          Ея весна не меркнетъ никогда.

          Съ утесовъ дикихъ прыгаетъ вода,

          Ломаетъ скалы бегъ потока жадный,

          Въ агатовыхъ стенахъ пробивъ проходъ громадный -

                              LXXI.

          И кажется, для целей мiрозданья

          Она изъ моря вырвана судьбой...

          Нетъ, реки здесь берутъ источникъ свой;

          Ихъ береговъ такъ мирно очертанье,

          Но оглянись! Вкуси очарованье:

          Потокъ несется въ пене съ дикихъ горъ,

          Какъ вечность, все съ пути сметая, словно соръ.

                              LXXII.

          А въ вышине, надъ вихремъ бурныхъ водъ,

          Блистая красокъ гаммою живою,

          Въ лучахъ восхода радуга встаетъ,--

          Такъ въ смертный часъ приветъ надежда шлетъ.

          А радуга лучи спокойно льетъ

          И кротостью любовь напоминаетъ,

          Когда безмолвно та безумье созерцаетъ.

                              LXXIII.

          О, дети Альпъ! Могучими отцами

          Заслонены малютки сыновья,

          И после Альпъ не восхищенъ я вами:

          Утесы тамъ, поросшiе лесами,

          И вверхъ стремится чистыми снегами;

          Весь въ глетчерахъ Монбланъ седой стоитъ;

          Въ утесахъ Кимари тамъ тяжко громъ гремитъ,--

                              LXXIV.

          Я наблюдалъ, взирая на Парнасъ,

          Какъ къ небесамъ за славой воспаряли

          Надъ нимъ орлы, скрываяся изъ глазъ;

          Я какъ троянецъ Иду зрелъ... Атласъ,

          Изъ нихъ Сорактъ, безснежный въ этотъ разъ,

          Не хочетъ лишь одинъ склонить вершины.

          Латинскаго певца ему нужны картины,

                              LXXV.

          Онъ средь полей стоитъ, уединенный,

          Какъ будто вдругъ въ паденiи своемъ

          Застывшiй валъ... Любитель умиленный

          Классическимъ созвучьемъ восхищенный,

          Въ дни юности безъ смысла затверженный

          Латинскiй стихъ меня не восхититъ,--

          Уже ничто теперь во мне не воскреситъ.

                              LXXVI.

          Хоть научили зрелые года

          Меня ценить всю пользу раннихъ знанiй,

          Но горькiй следъ несноснаго труда

          Во мне съ техъ поръ остался навсегда;

          Любить латынь, теперь же никогда

          Не суждено мне ею насладиться,

          Отъ нелюбви своей старинной отрешиться.

                              LXXVII.

          Я не ценилъ, я самъ тому виною.

          Да, горе мне: поэзiю любя

          И предъ твоей склоняясь глубиною,

          Я не плененъ стиховъ твоихъ игрою.

          Кто совесть нашу такъ пронзитъ стрелою

          И такъ легко нарушитъ сонъ сердецъ?

          Мы на Соракте все жъ разстанемся, певецъ!

                              LXXVIII.

          Печаль сердецъ ты миромъ осени,

          Ты ихъ слезамъ живая укоризна,

          Лишь здесь терпеть научатся они.

          О, человекъ! На кипарисъ взгляни,

          И скорбь свою земную оцени:

          Ведь целый мiръ лежитъ здесь погребенный,

          Такой же, какъ и ты, изъ праха сотворенный.

                              LXXIX.

          Детей ужъ нетъ. Корона золотая

          Ужъ сорвана. Печаль ея безъ словъ.

          И урна лишь виднеется пустая

          Въ ея рукахъ, золы не сохраняя.

          Где прахъ твоихъ сыновъ, земля родная?

          Иль въ мертвыхъ, Тибръ, течешь ты берегахъ?

          Такъ затопи жъ скорей ихъ скорбь въ своихъ волнахъ!

                              LXXX.

          Пожары, войны, бремя долгихъ летъ.

          И звезды прежней славы угасали.

          Конь варвара топталъ священный следъ,

          Где въ Капитолiй мчался сынъ победъ;

          Кто при луне прочтетъ, чего здесь нетъ

          И что осталось, камни созерцая...

          Вокругъ развалинъ ночь господствуетъ двойная.

                              LXXXI.

          До нашихъ дней окутываетъ зренье.

          Тамъ ощупью для медленныхъ шаговъ

          Мы ищемъ путь. Морского дна строенье,

          Далекихъ звездъ известно намъ движенье,--

          А въ Риме - тьма! Тамъ всюду затрудненье.

          Порой кричимъ мы: "Эврика! Впередъ!",

          Когда миражъ руинъ предъ нами вдругъ блеснетъ.

                              LXXXII.

          Твои трiумфы? Острый где кинжалъ,

          Которымъ лавры Цезаря затмились

          И Брутъ себе безсмертiе стяжалъ?

          Виргилiй спитъ. Твой Туллiй замолчалъ.

          Лишь изъ-за васъ о Риме мiръ узналъ...

          Свободы римской годы золотые,

          Изъ мiра унесли вы взоры огневые...

                              LXXXIII.

          Ты захотелъ отъ гнева удержаться,

          Пока не смялъ отечества враговъ.

          Отъ мстителей умелъ ты уклоняться,

          Пока не увидалъ своихъ орловъ

          Ты заставлялъ сенаторовъ смиряться

          Ты былъ чистейшiй римлянинъ техъ дней;

          Съ улыбкой мира ты сложилъ венецъ своей

                              LXXXIV.

          Ты думалъ ли, что горькiй мигъ придетъ,

          И славы тронъ разсыплется на части

          И гордый Римъ отъ варвара падетъ?

          Твой вечный Римъ, твой доблестный народъ,

          Кто тень свою на землю всю кладетъ,

          Чьи крылья мiръ широко обнимаютъ,

          Кого властителемъ вселенной называютъ!

                              LXXXV.

          То Кромвель нашъ былъ генiй похищенья.

          Сенатовъ власть, престолы королей

          На плаху онъ бросалъ безъ сожаленья.

          Бандитъ безсмертный! Моремъ преступленья

          Въ его судьбе сокрыто поученье:

          Двойной победой онъ венца достигъ,

          И въ тотъ же славный день его конецъ постигъ.

                              LXXXVI.

          И третьяго же долженъ былъ сойти

          Въ могильный мракъ онъ съ царственнаго трона.

          Намъ въ этомъ рокъ открылъ свои пути;

          Въ его глазахъ намъ не къ чему итти

          Достойней смерти блага не найти.

          Когда-бы жили съ мыслью мы такою,

          То и судьба людей была-бъ совсемъ иною.

                              LXXXVII.

          Ты въ наготе божественной предъ нами.

          Смерть Цезаря была тебе видна.

          Пронзенный здесь коварными мечами,

          Онъ оросилъ кровавыми ручьями

          Взятъ Немезидой, правящей богами.

          Ужель онъ мертвъ? Помпей, иль мертвъ и ты?

          Любимцы ль вы боговъ иль дети суеты?

                              LXXXVIII.

          Опалена стрелою громовой,

          Ты средь дворца стоишь, несокрушима,

          И чудится, - доселе городъ твой

          Питается сосцовъ твоихъ струей.

          Духъ передать неукротимый свой.

          Ты отъ перуновъ грозныхъ почернела,

          Но къ милымъ детямъ долгъ забыть не захотела.

                              LXXXIX.

          Ужъ дни людей железныхъ закатились,

          И города стоятъ на прахе ихъ...

          Успехомъ ихъ потомки соблазнились,

          Перенимать прiемы ихъ пустились,--

          Безславные сыны не научились...

          Все, кроме одного. Виной онъ самъ

          Тому, что ныне сталъ слугой своимъ рабамъ.

                              ХС.

          Но съ Цезаремъ сравниться не успелъ

          Его побочный сынъ, тиранъ ничтожный.

          Нетъ, въ Цезаре иной огонь горелъ;

          Умомъ онъ страсть обуздывать умелъ,

          Отъ нежныхъ вздоховъ для великихъ делъ.

          То, какъ Алкидъ онъ, прялкой забавляясь,

          У Клеопатры ногъ сиделъ, то вдругъ меняясь,

                              XCI.

          Въ другомъ же боги странный нравъ создали...

          Онъ приручить своихъ орловъ желалъ,

          Чтобы они какъ соколы взлетали.

          Но хоть войска победный лавръ познали,

          Тщеславье, гордость, все въ немъ отравляли.

          Въ чемъ цель была конечная его?

          Онъ верно самъ о томъ не знаетъ ничего.

                              ХСІІ.

          Онъ не желалъ могилы скромной ждать.

          Онъ съ Цезаремъ на мигъ слился судьбою.

          Ужель затемъ, чтобы этотъ мигъ узнать,

          Решилъ онъ реки крови проливать?

          Надежнаго ковчега где искать?

          Не утихаетъ волнъ ожесточенье...

          Дай, Боже, радугу! Пошли намъ примиренье.

                              ХСІII.

          Кругъ чувствъ такъ малъ, слабъ разумъ сиротливый,

          А правды перлъ - на дне глубокихъ водъ.

          Дни коротки, и свой безменъ фальшивый

          Суетъ во все обычай прихотливый.

          Мешаемъ ложь мы съ истиной стыдливой,

          И мысль свою, съ смущеньемъ на челе

          Мы душимъ, мракъ боясь разсеять на земле.

                              ХСІV.

          Изъ рода въ родъ, сквозь длинный рядъ вековъ

          Бредутъ, гордясь ничтожествомъ сердечнымъ.

          Въ сынахъ живетъ безумiе отцовъ,--

          Наследiе, достойное рабовъ.

          Но лишь не для свободы, - для оковъ;

          Другъ друга кровь на сцене проливаютъ

          Где листья ихъ родныхъ побеговъ увядаютъ.

                              ХСV.

          Съ Творцомъ своимъ душа въ ней можетъ слиться.

          Я говорю о томъ, что видно всемъ,

          Что предъ глазами каждаго творится:

          О томъ ярме, что на плечи ложится,--

          Теперь того изображать стремится,

          На троне кемъ была потрясена.

          Увы, не этимъ лишь рука его славна...

                              XCVI.

          Не будетъ сброшенъ доблестнымъ бойцомъ?

          Иль нетъ сыновъ свободы благородныхъ,

          Какъ тотъ герой, на берегу крутомъ

          Колумбiи, когда она съ мечомъ

          О, Вашингтонъ! Ужель геройство въ немъ

          Родилъ лишь лесъ да говоръ водопада?

          Ужель подобнаго у насъ не скрыто клада?

                              XCVII

          Она потокъ делъ черныхъ извергала,

          И этотъ мигъ свободу погубилъ.

          Межъ мiромъ и мечтой - стена возстала,

          Толпа убiйцъ ее сооружала.

          Чтобъ грубая рука весь мiръ сковала,

          И рабство мнетъ душистый нашъ венокъ;

          И - худшее изъ золъ, - вновь цепи шлетъ намъ рокъ.

                              XCVIII.

          Твой поднятъ стягъ наперекоръ ветрамъ;

          Печальный звукъ твоей трубы разбитой

          Сквозь ураганъ доселе слышенъ намъ.

          Цветовъ ужъ нетъ. Ужъ по твоимъ ветвямъ

          Но жизни сокъ еще струится тамъ.

          Запасъ семянъ подъ почвой сохранился,

          И лишь весна нужна теплей, чтобъ плодъ родился.

                              ХСІХ.

          Она свою твердыню возвышаетъ,

          И вражескiй не страшенъ ей напоръ.

          Стенныхъ зубцовъ ужъ многихъ не хватаетъ;

          Ихъ листьями нарядно убираетъ

          Что человекъ объ этой башне знаетъ?

          Какой здесь перлъ безценный сохраненъ?

          Здесь женщина одна вкушаетъ хладный сонъ.

                              С.

          Была ль она прелестна и скромна,

          Иль королю была подругой ясной,

          Иль более, - патрицiю жена?

          Какихъ героевъ ветвь ей рождена?

          Какъ умерла, любила какъ она?

          Ея судьба едва ль была простою:

          Кто изъ толпы могъ лечь подъ кровлею такою?

                              CI.

          Или чужихъ мужей она любила?

          И древнiй Римъ ведь не избегъ того...

          Суровый видъ Корнелiи хранила,

          Иль какъ царица ветреная Нила

          Поднять свой голосъ сердцу-ль допустила,

          Бежала-ли мучительныхъ утехъ

          Она земной любви - зла худшаго изъ всехъ?..

                              CII.

          И, каменной гробницы тяжелей,

          Ее печаль безвременно сразила;

          И красота ужъ изменяла ей,

          И смерть была на дне ея очей...

          Но лилъ закатъ ей золото лучей,

          Румянцемъ яркимъ вспыхнули ланиты...

          Багрянцемъ осени деревья такъ покрыты.

                              CIII.

          И умерли вокругъ друзья, родные,

          И красоты ея завялъ ужъ цветъ. *

          Засеребрились пряди косъ густыя,

          Напоминая ей про дни былые,

          Къ чему ведутъ мои мечты пустыя?

          Здесь римлянка Метелла мирно спитъ,

          Про скорбь супруга намъ сей памятникъ гласитъ.

                              СІV.

          Знавалъ я ту, что спитъ здесь вечнымъ сномъ;

          И прежнее я вновь припоминаю.

          Ко мне слетаютъ грезы о быломъ,

          Какъ музыка... иль нетъ, какъ вешнiй громъ,

          Ахъ, сесть на камень, затканный плющемъ

          Пока мечта не вспыхнетъ золотая,

          Обломки прошлаго чудесно оживляя.

                              CV.

          Собравъ осколки досокъ межъ скалами, -

          Ладью надежды. Море! Мощь твою

          Я вновь узналъ бы. Спорилъ бы съ валами,

          Съ прибоемъ злымъ, съ седыми бурунами

          Схоронено... Когда-бъ на брегъ волнами

          Ладью мне вынесло, - пути мне все-же нетъ;

          Нетъ родины, надеждъ... Лишь здесь ихъ слабый следъ.

                              СVІ.

          Будь музыкой мне, дикiй вой ветровъ!

          Его умерятъ ночью крики совъ;

          Изъ сумерекъ, где гнезда ихъ родныя,

          Доносятся ихъ голоса глухiе...

          Тамъ светятся во тьме глаза ихъ злые,

          Какъ паруса тамъ крылья птицъ ночныхъ...

          Что наши горести? Молчу я о своихъ...

                              CVII.

          Смешались тамъ. Дворцовъ печальный прахъ;

          Колоннъ обломки; арки следъ узорной;

          Разрушенныя фрески на стенахъ,

          Тамъ, подъ землей, во влажныхъ погребахъ,

          Купальня, храмъ, - что жило въ сихъ камняхъ?

          Мы знаемъ лишь: здесь билась жизнь иная...

          Взгляни на Палатинъ. Прочна-ли власть земная!

                              CVIII.

          Тамъ следуютъ чредою постепенной

          Свобода, слава, роскошь и порокъ,--

          И варварство, какъ горестный итогъ.

          Предъ вами листъ исторiи вселенной,

          Здесь тиранiей собраны надменной,

          И чувства все утеху здесь нашли.

          Но нужно чтобъ сюда вы ближе подошли.

                              СІХ.

          Уместенъ смехъ. И человекъ, смущенъ,

          Не знаетъ самъ, лить слезы иль смеяться.

          Поддерживать тотъ холмъ былъ принужденъ

          Всю пирамиду славы, царствъ, временъ, -

          Таковъ онъ былъ, мишурной славы тронъ;

          Где-жъ золото, что раньше здесь блистало,

          И что съ надменными строителями стало?

                              СХ.

          Какъ сломанной колонны видъ печальный.

          О, Цезарь, где-же лавръ твой? Плющъ сломивъ,

          Растущiй вкругъ колонны погребальной,

          Сплетите мне скорей венокъ прощальный....

          То гимнъ вековъ, то столпъ ихъ трiумфальный

          Все губитъ время острою косой:

          Где прахъ Траяна былъ, тамъ Петръ царитъ святой.

                              СХІ.

          Вознесся къ небу пышный мавзолей.

          Родился-ль духъ Траяна въ звездномъ мiре,

          Последняго героя римскихъ дней,

          Держателя подвластныхъ областей,

          Какъ Александръ, не лилъ онъ кровь друзей,

          Не допускалъ въ разгуле помрачиться

          Свой благородный духъ. За то въ векахъ онъ чтится.

                              CXII.

          Приветствовалъ своихъ вождей счастливыхъ,

          Утесъ Тарпейскiй, верности оплотъ!

          Могилой былъ надеждъ честолюбивыхъ

          Скачекъ съ тебя. Добычу дней бурливыхъ

          Мятежный духъ столетiй молчаливыхъ

          Заснулъ внизу... Вотъ форумъ. Посейчасъ

          Тамъ Цицерона живъ еще звенящiй гласъ.

                              СХІІІ.

          Здесь страстью Римъ горелъ живей всего,

          Отъ первыхъ дней, до дней, когда ужъ боле

          Не оставалось въ мiре ничего

          Достойнаго желанiя его.

          Страна свою свободу до того.

          Солдатъ топталъ ногами власть сената

          Иль голосъ покупалъ себе ценою злата.

                              СХІV.

          Теперь къ тебе, трибунъ-освободитель,

          Петрарки другъ, - мы взоры обратимъ.

          О, за позоръ отчизны грозный мститель,

          Рiенци, римской доблести носитель!

          Одинъ хоть листъ, - пусть какъ венокъ лежитъ

          Онъ надъ тобой, отважный предводитель...

          О, Нума нашъ! Но смерть героевъ не щадитъ.

                              СХV.

          Царю единой радостью была

          И отдыхомъ среди мiрскихъ волненiй

          Какъ нимфа-ль ты въ мечтахъ любви жила

          Иль средь людей краса твоя цвела

          Поклонника достойнаго нашла?

          Кто-бъ ни была ты, съ дивной полнотою

          Взлелеянъ образъ твой волшебною мечтою.

                              СХVІ.

          Забрызганъ весь алмазными струями,

          Но гладь воды по прежнему тиха.

          И призракъ твой съ печальными глазами

          Въ пещере той склонился надъ водами...

          Изъ трещины веселыми скачками,

          Не скованный межъ каменныхъ бреговъ,

          Ручей сбегаетъ внизъ, среди лiанъ, цветовъ,

                              СХVІІ.

          Оделись вешнимъ цветомъ склоны горъ,

          Мелькаютъ спины ящерицъ зеленыхъ

          И певчихъ птицъ приветствуетъ васъ хоръ,

          Стараются цветы привлечь вашъ взоръ;

          Меняется капризный ихъ узоръ...

          Зефиръ фiалокъ глазки лобызаетъ:

          Ихъ нежная лазурь блескъ неба отражаетъ.

                              CXVIII.

          Эгерiя... Твое такъ сердце билось,

          Едва шаги заслышишь вдалеке.

          Надъ вами полночь звездная ложилась,

          И рядомъ съ милымъ тихо ты садилась

          Чтобъ страсть богини пышно распустилась

          Въ часы свиданiй, близъ спокойныхъ водъ.

          Оракулъ нашъ, любовь, доселе здесь живетъ.

                              СХІХ.

          Свой лучезарный духъ съ его душой?

          И, смертною любовью наслаждаясь,

          Делила-ль съ ней восторгъ безсмертный свой?

          Могла-ль ее ты сделать неземной,

          И наделить небесной чистотой?

          И вырвать прочь тупое пресыщенье,

          Презренный плевелъ сей, восторговъ умерщвленье?

                              CXX.

          Родникъ любви пустыню орошаетъ,

          Питая тамъ лишь плевелы одни.

          Пленяя взоръ, скрываютъ ядъ они.

          Цветокъ тамъ скорбь въ дыханье растворяетъ,

          Вотъ что въ долине жизни разцветаетъ,

          Где въ поискахъ за счастьемъ страсть прошла.

          Увы, плода небесъ она тамъ не нашла.

                              СХХІ.

          Ты серафимъ въ далекихъ небесахъ;

          Ты - наша вера; твой венокъ терновый

          Лежитъ на всехъ измученныхъ сердцахъ,

          Какъ светлый духъ, ты не мелькнешь въ глазахъ...

          То дивный образъ твой она создала,

          И никогда разбитую, въ слезахъ,

          Въ часы унынiя, ты душу не бросала.

                              СХХІІ.

          Обманчивой фантазiи созданья.

          Где взялъ модель ваятель для резца?

          Въ своей душе. И тщетны все старанья

          Найти во вне такiя очертанья.

          Во цвете летъ где радость обладанья?

          Где этотъ рай, чьей дивной красоты

          Не смеютъ передать безсильные персты?

                              СХХІІІ.

          Больней намъ все-жъ, когда лекарство пьемъ.

          Одна во следъ другой спадаютъ чары,

          Ничтожность мы кумира сознаемъ

          И видимъ - все мы выдумали въ немъ.

          Посеявъ ветеръ - вихрь теперь мы жнемъ,

          И, какъ алхимикъ, - сердце лишь мечтами

          О золоте полно, а бедность за дверями.

                              CXXIV.

          Мы такъ больны, насъ бодрость покидаетъ,

          И жажда жжетъ, и счастья не догнать.

          Насъ прежняя мечта досель пленяетъ,

          Но поздно, поздно... Рокъ насъ проклинаетъ.

          Ихъ разница именъ лишь разделяетъ.

          Все метеоромъ быстрымъ промелькнетъ,

          А смерть, какъ дымъ, огни клубами обовьетъ.

                              СХХV.

          Хоть жажда счастья, встреча, рокъ слепой

          Порой въ насъ чувство злобы подавляютъ,

          Но, возвратясь бурливою волной,

          Вновь овладеетъ ненависть душой.

          Готовитъ беды, скрытыя судьбой,

          Надежды губитъ, ихъ клюкой толкая

          И подъ ногами въ прахъ ихъ пыльный превращая.

                              СХХVІ.

          Природою страдать намъ такъ глубоко?

          За что греха позорное пятно?

          Вотъ въ небесахъ раскинулся широко

          Анчаръ громадный, и, какъ дождь, съ него,

          Струятся внизъ. Больней-же намъ всего,

          Когда не видимъ мы несчастья своего.

                              СХХVІІ.

          Но мысли все-жъ я не хочу бояться:

          Отъ права мыслить - низко отказаться,

          Разстаться съ нимъ не въ силахъ былъ бы я.

          Хотя, съ рожденья, разумъ нашъ тесня,

          Его терзаютъ, истины страшатся,

          Но имъ луча не загасить златого,

          Бельмо искусный врачъ все-жъ сниметъ у слепого.

                              СХХVІІІ.

          Надъ аркой - арка... Иль на Колизей

          Луна струитъ сiянiе лучей...

          Лишь этотъ светъ небесъ проникновенный

          Высокихъ думъ источникъ сокровенный

          Достоинъ освещать. И не могла

          Хоть много перловъ дивныхъ въ немъ нашла.

          Ночей Италiи лазоревая мгла

                              СХХІХ.

          Покрыла легкiй сводъ небесъ тенями,

          Она лежитъ надъ мощными стенами

          И осеняетъ славу дней былыхъ.

          Въ нетронутыхъ развалинахъ земныхъ,

          Где время косу тщетно лишь ломаетъ,

          Дворцы своей красою затмеваетъ,

          Пока влiянье летъ ихъ стенъ не украшаетъ.

                              CXXX.

          О, время, смерть красой венчаешь ты,

          И, разрушая лживыя мечты,

          Ты заблужденья наши исправляешь;

          Ты и любовь и правду проверяешь;

          Светлей всехъ истинъ - истина твоя;

          Къ тебе свой взоръ и руки поднялъ я,

          Къ тебе, о мститель нашъ, летитъ мольба моя.

                              CXXXI.

          Здесь, где твой храмъ воздвигло разрушенье,

          Обломки летъ прими ты въ приношенье.

          Ихъ надо мной не много пронеслось,

          Но много бедъ на долю ихъ пришлось...

          Не внемли мне, коль я надменнымъ былъ,

          Какъ гневъ враговъ, спокойно я сносилъ,--

          То сделай, чтобъ въ груди не я лишь мечъ хранилъ.

                              СХХХІІ.

          О, Немезида! ты не забывала

          Молитва въ храмахъ здесь тебе звучала.

          Ты, вызвавъ дикихъ фурiй мрачный рой,

          Ореста отдала ихъ мести злой

          За то, что кровь имъ пролита родная.

          Какъ бьется сердце, грудь мне разрывая...

          Должна-же разбудить тебя мольба живая.

                              СХХХІІІ.

          Иль, чтобъ меня за грехъ отцовъ карать,

          Не сталъ бы кровь я вовсе унимать,

          Когда-бъ былъ честнымъ мечъ враговъ жестокихъ.

          Теперь щажу я пурпуръ струй широкихъ,

          Тебе я эту кровь передаю,

          Я могъ бы самъ готовить месть мою,

          Когда-бъ... но бодрствуй ты, пока я мирно сплю.

                              СХХХІV.

          Хоть речь моя свободно изливалась,

          Когда, предъ кемъ мое чело склонялось?

          Кто виделъ слезы сердца моего?

          Но мавзолей минувшаго всего

          Въ моихъ стихахъ потомкамъ сохранится,

          И словъ моихъ пророчество свершится

          И, какъ проклятiе, надъ мiромъ разразится.

                              СХХХV.

          Прощенiе, - вотъ будетъ месть моя.

          Къ свидетельству небесъ взываю я!

          Иль я съ судьбой сражаться не желаю?

          Иль я страданiй жгучихъ не прощаю?

          Разбито сердце. Мозгъ мой изсушенъ.

          И лишь затемъ досель не побежденъ,

          Что не изъ рыхлой все-жъ я глины сотворенъ.

                              СХХХVІ.

          Испилъ до дна я чашу золъ возможныхъ,

          До мелочныхъ обидъ, изменъ ничтожныхъ;

          Отъ громкой клеветы до тихихъ словъ,

          Оружiя презреннейшихъ лжецовъ,

          Что могутъ лгать однимъ значеньемъ взгляда

          Пожатьемъ плечъ иль вздохомъ, полнымъ яда,

          Пускай молчатъ они - поймутъ ихъ такъ, какъ надо.

                              СХХХVІІ.

          Но не напрасно все-жъ я въ мiре жилъ.

          Хотя огонь души моей остылъ,

          Хотя борьба мне тело изнуряетъ,--

          Все-жъ нечто есть, чего не убиваетъ

          Ни время, ни страданье. Будетъ жить

          Какъ отзвукъ лиры, станетъ техъ будить,

          Чьихъ каменныхъ сердецъ теперь мне не пробить.

                              СХХХVІІІ.

          Довольно... Я молчу предъ силой мощной,

          Проходишь ты безмолвно въ часъ полнощный,

          Вселяешь ужасъ ты, не мелкiй страхъ.

          Бродить ты любишь тамъ, где на стенахъ

          Плющъ шелеститъ зелеными листами;

          Сливаемся мы съ прошлыми веками

          И созерцаемъ жизнь, невидимые сами.

                              CXXXIX.

          Толпа гудитъ, какъ пчелъ жужжащiй рой;

          А тамъ, внизу, кипитъ смертельный бой...

          Къ чему вся эта кровь и преступленье?

          То цезарей великихъ развлеченье,

          Забава римлянъ... Что-жъ, ведь умирать

          Не все-ль равно, где мы должны играть,

          И где должны потомъ актеры истлевать?

                              CXL.

          Вотъ гладiаторъ, вражескимъ мечомъ

          Онъ съ неизбежной смертью примирился,

          Следовъ предсмертной муки нетъ на немъ.

          Вотъ на песокъ онъ тихо опустился,

          И, словно капли тучъ передовыхъ,

          И умеръ онъ, а ревъ еще не стихъ,

          Какимъ толпа венчаетъ баловней своихъ.

                              CXLI.

          Хотя онъ слышалъ крикъ толпы жестокой,

          Всемъ существомъ онъ былъ въ стране далекой.

          Что жизнь его? Онъ ей не дорожилъ.

          Предъ нимъ Дуная берегъ, где онъ жилъ,

          Жена его... вотъ дети вкругъ резвятся...

          О, поскорей пусть раны отомстятся,

          И на порочный Римъ пусть готы устремятся!

                              CXLII.

          Где встарину лилась ручьями кровь

          То отливая, то сгущаясь вновь,

          И, какъ потокъ весеннiй, бушевала

          И жизнь иль смерть свободно раздавала,--

          Звучалъ одинъ мой слабый голосъ тамъ,

          По галереямъ, аркамъ и стенамъ,

          Да эхо гулкое лишь вторило шагамъ.

                              CXLIII.

          Изъ мощныхъ стенъ, что пощадило тленье,

          Не отличить вамъ сразу никогда,

          Что было здесь, - простое-ль расхищенье

          Или развалинъ древнихъ обновленье.

          Но подойдите, - тотчасъ передъ вами

          И светъ дневной пытливыми лучами

          Откроетъ бреши вамъ, пробитыя веками.

                              CXLIV.

          Когда-жъ луна надъ городомъ встаетъ

          И свой печальный светъ оттуда льетъ;

          Когда звезда сквозь трещину мерцаетъ

          И въ тишине зефиръ ночной играетъ

          Душистою гирляндою цветной,

          И всюду светъ, печальный и простой -

          Герои тамъ встаютъ, что дремлютъ подъ землей.

                              CXLV.

          "Римъ съ Колизеемъ связаны судьбою:

          "Падетъ одинъ, коль рушится другой,

          "Въ паденье-жъ Римъ - мiръ увлечетъ съ собою".

          Произнесенъ здесь приговоръ такой

          Пришельцами изъ Англiи родной.

          Живутъ еще пока все три творенья:

          Живъ Колизей - искусствъ произведенье,

          Живъ старый грешный мiръ - обитель преступленья.

                              CXLVI.

          А ты, простой, но величавый храмъ,

          Где возносились жертвы всемъ богамъ.

          Одинъ лишь ты стоишь спокойный, ясный,

          А родъ людской вокругъ, въ борьбе напрасной

          Волнуется, на гибель обреченъ...

          Сломалась о тебя коса временъ,

          Ты живъ, о храмъ искусствъ, о славный Пантеонъ!

                              CXLVII.

          Прекрасныхъ летъ, прекраснаго искусства

          Ты будишь въ насъ возвышенныя чувства,

          О, зодчества разграбленный дворецъ!

          На все, что древнiй создалъ здесь резецъ,

          Въ отверстье сверху слава разливаетъ

          Предъ алтаремъ колена преклоняетъ,

          Поклонникъ генiя своихъ боговъ встречаетъ.

                              CXLVIII.

          Темница предо мной. Что вижу я

          Рисуетъ мне въ тиши мечта моя

          Два призрака, два легкiя виденья...

          Нетъ, то не сонъ, не бредъ воображенья:

          Вотъ на одномъ мелькаетъ седина,

          Что въ этотъ часъ тамъ делаетъ она?

          Грудь нежная ея зачемъ обнажена?

                              CXLIX.

          Источникъ чистый бьется, грудь вздымая,

          Когда, ребенка къ сердцу прижимая,

          Его целуетъ молодая мать.

          Нетъ, никогда мужчине не понять,

          Какъ ей тепло отъ глазокъ ясныхъ взгляда,

          И возрастъ наблюдать родного чада...

          Что-жъ, даже Каинъ былъ для матери отрада.

                              CL.

          Но здесь у нежной дочери своей

          Тотъ чудный даръ, что раньше далъ онъ ей.

          И не умретъ онъ, юностью хранимый,

          Пока огонь любви неугасимый

          У ней въ крови, пока неистощимъ

          Пей изъ него, старикъ, питайся имъ:

          Гордиться могъ бы рай источникомъ такимъ.

                              CLI.

          Пленяетъ умъ про млечный путь сказанье,

          Здесь видимъ мы иныхъ лучей сiянье,

          Въ темнице этой льетъ природа светъ

          Сильней, чемъ въ пышномъ сонмище планетъ.

          Такъ пусть-же, пусть струя живая бьется,

          И въ старомъ сердце снова жизнь проснется.

          Такъ духъ, освободясь, съ источникомъ сольется.

                              CLII.

          Холмъ Адрiана дальше виденъ мне.

          Теряется въ лазурной глубине.

          Взявъ образецъ гробницы колоссальной

          У пирамиды Нила погребальной,

          Всесильный цезарь повелелъ создать

          Лишь жалкiй прахъ тамъ долженъ истлевать!

          И зритель горькiй смехъ не въ силахъ удержать.

                              CLIII.

          Вотъ дивный храмъ предъ взоромъ выступаетъ.

          Христосъ моленьямъ верныхъ здесь внимаетъ

          Надъ дорогимъ апостоломъ своимъ.

          Эфесскiй храмъ знакомъ глазамъ моимъ:

          Лежитъ колоннъ тамъ мраморъ раздробленный,

          Софiи зрелъ я куполъ позлащенный,

          Османами въ мечеть безславно превращенный.

                              CLIV.

          Но средь былыхъ и новыхъ алтарей

          Отъ глубины вековъ до нашихъ дней.

          Съ техъ поръ, какъ палъ Сiона градъ несчастный,

          Грехами вызвавъ Бога гневъ ужасный, -

          Что, гордый храмъ, сравняется съ тобой

          Могущество и Слава съ Красотой

          Въ ковчеге дивномъ томъ приделъ имеютъ свой.

                              CLV.

          Вотъ ты вошелъ. Твой духъ не подавило

          Хотя оно все то-же, что и было.

          Здесь слабый духъ, внезапно воспаря,

          Надеждами священными горя,

          Себя достойнымъ мнитъ сего чертога.

          Лицомъ къ лицу, какъ зритъ жилище Бога, -

          То взоръ Его очей не заблистаетъ строго.

                              CLVI.

          Чемъ дале ты, темъ выше онъ встаетъ,

          Вершина Альпъ предъ взоромъ такъ растетъ,

          Громадностью изящной поражая...

          Тамъ живопись, тамъ мраморъ, тамъ златая

          Горитъ лампада въ пышныхъ алтаряхъ,

          Чье основанье неподвижный прахъ, -

          Тамъ куполъ царственный, парящiй въ облакахъ.

                              CLVII.

          Не въ силахъ все обнять въ единомъ взоре,

          Коль много бухтъ насъ манитъ въ синемъ море,

          Не знаемъ мы, куда сперва пристать.

          Здесь постепенно нужно созерцать

          Детали все, какъ цепи чудной звенья,

          Все дивныя отъ храма впечатленья,

          Чью славу онъ не могъ обнять въ одно мгновенье.

                              CLVIII.

          Виной тому не храмъ, но мы лишь сами;

          Я не умею слабыми устами

          Вамъ о восторгахъ разсказать своихъ...

          Прекраснейшiй изъ алтарей земныхъ

          Надъ чувствами безсильными смеется,

          Пока нашъ робкiй духъ не встрепенется...

          Тогда лишь гордый храмъ обзору поддается.

                              CLIX.

          Блеснетъ здесь светъ въ сознанiи твоемъ,

          Или восторгъ предъ славнымъ алтаремъ,

          Иль предъ великимъ чудомъ умиленье,--

          Сильнее, чемъ талантомъ восхищенье,

          Дотоль еще невиданнымъ землей, -

          И, черпая песокъ въ немъ золотой,

          Поймешь ты весь просторъ идеи неземной.

                              CLX.

          Вотъ Ватиканъ. Взгляни, какъ близъ дворца

          И смертный ужасъ, и любовь отца

          Съ безсмертнымъ онъ терпенiемъ сливаетъ.

          Борьба кипитъ... Но тщетно напрягаетъ

          Свои усилья бедный Лаоконъ,--

          За мукой страшной муку терпитъ онъ.

          И замираетъ въ немъ за стономъ тяжкiй стонъ.

                              CLXI.

          Иль посмотри на изваянье это:

          Стоитъ онъ, богъ поэзiи и света,

          Какъ воплощенье солнца самого.

          Победой дышетъ гордый ликъ его,

          Уже летитъ пучекъ перуновъ мстящихъ.

          Презренiе и мощь въ ноздряхъ дрожащихъ

          И яркихъ молнiй блескъ въ его очахъ грозящихъ.

                              CLXII.

          И кажется, те дивныя черты

          Влюбленной нимфы сладкiя мечты

          О юномъ боге, тамъ, въ стране далекой.

          Мечтать объ этой красоте высокой

          Могли бы мы лишь въ мигъ, когда въ сердцахъ

          Когда, блестя, какъ звезды въ небесахъ,

          Сольются мысли все въ божественныхъ чертахъ.

                              CLXIII.

          Коль съ неба пламень сердца сокровенный,

          То этотъ долгъ ваятель вдохновенный

          Ужъ отдалъ небу статуей своей.

          Поэзiи исполнено все въ ней,

          И, кажется, задумано богами

          Нетронутый бегущими годами,

          Огнемъ рожденный богъ досель стоитъ предъ нами.

                              CLXIV.

          Но где-жъ теперь мой верный пилигримъ,

          Что-жъ медлитъ такъ приходомъ онъ своимъ?

          Нетъ, не придетъ онъ, лиры добрый генiй,

          Бледнеетъ онъ съ толпой своихъ виденiй

          И свой прощальный вздохъ въ стихе намъ шлетъ.

          Оставь его... Онъ все равно умретъ,

          И ночь небытiя печаль его возьметъ.

                              CLXV.

          Все въ хаосе томъ мрачномъ утопаетъ,

          Онъ свой покровъ туманный разстилаетъ;

          Все кажется намъ призраками въ немъ,

          И исчезаетъ въ облаке густомъ

          Земныхъ лучей непрочное сiянье,

          Виднеется вдали ея мерцанье.

          Печальный этотъ светъ приноситъ намъ страданье

                              CLXVI.

          И заставляетъ жадный взоръ вперять

          Что насъ должно за гробомъ ожидать,

          Когда мы прахъ свой жалкiй покидаемъ.

          И мы о славе суетной мечтаемъ,

          Хоть знать о ней не будемъ ничего.

          Тогда мы бремя сердца своего,

          Не будетъ литься впредь кровавый потъ его.

                              CLXVII.

          Но чу! Изъ тьмы ночной мы услыхали

          Понятенъ этотъ тяжкiй вздохъ печали,

          Коль весь народъ несчастьемъ пораженъ.

          Земля разверзлась. Мракъ со всехъ сторонъ...

          Но средь толпы виденiй безтелесной

          То бледный образъ матери прелестной,

          Къ груди прижавшей сына съ ласкою небесной.

                              CLXVIII.

          О где-жъ ты, отпрыскъ славныхъ королей?

          О, почему-же смерть косой своей

          Взаменъ тебя сразить не пожелала

          Техъ, чью главу любовь не осеняла?

          Ты умерла въ печальный часъ ночной,

          Горячей кровью... Унесла съ собой

          Ты радость и мечты своей страны родной.

                              CLXIX.

          Ведь безъ вреда крестьянка молодая

          Во цвете летъ, любовь вокругъ вселяя.

          И нетъ души, чтобъ слезъ здесь не лила,

          Какой бы хладной раньше ни была.

          Тебя оплачетъ скорбная Свобода, -

          А бедный твой супругъ... Зачемъ Природа

          Соединила васъ для одного лишь года?

                              CLXX.

          Какъ грубъ онъ, белый холстъ одеждъ твоихъ.

          Нетъ златокудрой дочери въ живыхъ,

          Любимицы Британiи свободной.

          Надеждами былъ полонъ духъ народный,

          Мечтали мы, для счастiя детей,

          Взойдетъ на тронъ... Онъ былъ для всехъ очей

          Какъ светлый лучъ, и вдругъ - исчезъ во тьме ночей.

                              CLXXI.

          Мне больше жаль британцевъ сиротливыхъ,

          Любви народной; ложь придворныхъ льстивыхъ

          Съ младенчества привычна королямъ;

          И лести звонъ прiятенъ ихъ сердцамъ,

          Пока народъ не потерялъ терпенья...

          Онъ броситъ гирю въ чашу - въ то-жъ мгновенье

          Вдругъ постигаетъ власть нежданное крушенье.

                              CLXXII.

          Таковъ быть могъ ея уделъ земной.

          Она сiяла благостью, красой,

          Въ величiи, - она враговъ не знала.

          Какъ быстро смерть ее отъ насъ умчала,

          Какъ много узъ порвала вдругъ она!

          Отъ короля до нищаго, страна

          Какъ громомъ смертью той была потрясена.

                              CLXXIII.

          Вотъ дремлетъ Неми средь холмовъ лесистыхъ

          И гонитъ волны изъ бреговъ скалистыхъ,

          И пеной ихъ до неба достаетъ,--

          Тотъ гневный вихрь до Неми не дойдетъ.

          На озере спокойна гладь немая,

          И спитъ оно, какъ ненависть глухая,

          Иль какъ змея, на солнце кольцами блистая.

                              CLXXIV.

          Альбано плещетъ межъ соседнихъ скалъ;

          И омываетъ моря синiй валъ

          Брегъ Лацiума дальнiй... Песнь про Трою

          Тамъ загорелась яркою звездою.

          Направо вилла: Туллiй находилъ

          А тамъ, где кряжъ полъ-неба обхватилъ,

          Измученный поэтъ въ прелестной мызе жилъ.

                              CLXXV.

          Но я забылъ: мой странникъ близокъ къ цели.

          Пусть будетъ такъ. Но прежде захотели

          На море мы взглянуть въ последнiй разъ.

          Вотъ впереди, насколько видитъ глазъ,

          Оно блеститъ лазурной пеленою...

          Ты отъ Кальпэ пленяло взоръ красою

          До местъ, где Эвксисъ плещетъ темною волною

                              CLXXVI.

          У Симплегадеса. Рядъ быстрыхъ летъ,

          Оставили на насъ обоихъ следъ.

          Плодъ не великъ отъ нашего стремленья,--

          Его сушили слезы и сомненья.

          Но не напрасно пройденъ путь земной:

          И море, и земля пленитъ порой,

          И забываемъ мы про злобный родъ людской.

                              CLXXVII.

          Въ пустыню я-бъ хотелъ бежать глухую

          Забылъ-бы тамъ про ненависть людскую

          Молился-бы въ тиши я только ей.

          Стихiя! Въ мощи пламенной твоей

          Себя порой я вижу обновленнымъ.

          Иль не живетъ въ краю уединенномъ

          Она, боясь предстать предъ взоромъ умиленнымъ?..

                              CLXXVIII.

          Есть наслажденье въ девственныхъ лесахъ;

          Есть красота въ синеющихъ валахъ

          И въ музыке таинственной прибоя.

          Природа стала мне теперь родною,

          Я больше, чемъ людей люблю ее;

          Кто я, чемъ былъ, - я забываю все,

          И сердце дивныхъ чувствъ исполнено мое.

                              CLXXIX.

          Стремись, о, море, вдаль волной широкой.

          Все давитъ человекъ пятой жестокой,

          Лишь до тебя досель не достаетъ.

          Порой обломки шумный валъ несетъ,

          Но это следъ твоей-же бури грозной.

          Природы царь, - пловецъ неосторожный,

          И гроба не найдетъ тамъ прахъ его ничтожный.

                              CLXXX.

          Нетъ на твоемъ пути его следовъ,

          Ты, презирая власть его оковъ,

          Съ своей груди долой его бросаешь.

          Ты къ небу въ пене волнъ его вздымаешь.

          Трепещущiй, онъ молится богамъ

          Вдругъ съ вышины къ скалистымъ берегамъ.

          О, дерзновенный червь! Пускай лежитъ онъ тамъ.

                              CLXXXI.

          Пусть громъ орудiй воздухъ сотрясаетъ,

          Сердца народовъ въ ужасъ повергаетъ,

          Борта колеблетъ тяжкихъ кораблей, -

          Свободенъ все-же бегъ твой величавый

          И служитъ царь земли для волнъ забавой.

          Армада тонетъ на пути за славой

          И гибнетъ Трафальгара доблестный трофей.

                              CLXXXII.

          Нетъ древнихъ царствъ на берегахъ твоихъ.

          Где Карфагенъ? Ты омывало ихъ

          Во времена свободы золотыя,

          Въ тяжелые года тирановъ злыхъ.

          Ты видело могучихъ царствъ паденье,

          Одно лишь ты не знаешь измененья,

          Твой такъ-же светелъ ликъ, какъ въ первый день творенья.

                              CLXXXIII.

          Ты въ часъ грозы умеешь отражать

          Когда зефиръ твою волнуетъ гладь,

          Иль ураганъ подниметъ ревъ нестройный, -

          Среди-ль холодныхъ льдовъ, въ стране-ли знойной

          Свои ты волны мрачныя стремишь,--

          Ты чудища на дне своемъ родишь

          И, покоряя все, ты грозно вдаль летишь.

                              CLXXXIV.

          Я мальчикомъ еще съ тобой сдружился.

          Несла меня... Съ прибоемъ я резвился;

          Когда-жъ предъ близкой бурею волна

          Вдругъ пенилась, бурлива и темна, -

          То хоть тревога въ сердце проникала,

          И какъ ребенка, ты меня качало

          И гриву волнъ твоихъ рука моя ласкала.

                              CLXXXV.

          Оконченъ трудъ. Умолкнулъ лиры звонъ,

          Разсейся-же, о мой волшебный сонъ,

          И лампа гаснетъ пусть моя ночная.

          Хотелось-бы, чтобъ ярче песнь живая

          Струилася... Но что жалеть о ней?

          Ужъ призраки бледнеютъ прежнихъ дней,

          Огонь фантазiи уже горитъ слабей.

                              CLXXXVI.

          Итакъ - прощайте. Близкую разлуку

          Но на прощанье крепко жму вамъ руку.

          Коль вы бродили съ путникомъ моимъ,

          Коль мысль, порою брошенную имъ,

          Хоть разъ одинъ потомъ вы вспоминали,--

          Останутся при немъ его печали,

          А вы въ речахъ его благой урокъ познали.

                                        С. Ильинъ и О. Чюмина ¹).

¹) Первыя LX строфъ переведены для настоящаго изданiя О. Н. Чюминой, строфы LXI--CLXXXVI (тоже для настоящаго изданiя) - С. А. Ильинымъ.