Чайльд Гарольд.
Примечания.
Песнь третья
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Чайльд Гарольд. Примечания. Песнь третья

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.

Начата въ Мае и окончена 27 Іюня 1816 г. на берегу Женевскаго озера въ Уши, гавани Лозанны.

Стр. 86. Строфа 1.

О Ада, дочь моя.

"Перелистывая первыя страницы исторiи Гунтингдонскаго перства, вы увидите, какъ часто встречалось имя Ады въ раннiе дни Плантагенетовъ. Я нашелъ его въ своей собственной родословной временъ Джона и Генриха... Оно кратко, древне, звучно и встречалось въ моемъ роде; по этимъ причинамъ я и далъ его моей дочери". Такъ писалъ Байронъ Мерею, 8 окт. 1820. Въ другомъ, более раннемъ (1816) письме онъ говоритъ, что это было имя сестры Карла Великаго,--"какъ я прочелъ въ одной книге, трактующей о Рейне."

Августа-Ада Байронъ родилась 10 декабря 1815 г.; въ 1835 г. вышла замужъ за Вильяма Кинга Ноэля, барона Кинга, получившаго потомъ титулъ графа Ловлэса; скончалась 27 ноября 1852 г. У нея было отъ этого брака трое детей: виконтъ Окхэнъ, нынешнiй графъ Ловлэсъ и лэди Анна-Изабелла Ноель, въ супружестве за Вильфридомъ Скауэномъ Блентомъ. "Графиня Ловлэсъ", сказано было въ одномъ изъ ея некрологовъ, "была личностью совершенно оригинальною, и поэтическiй темпераментъ былъ единственной общей чертою ея характера съ характеромъ ея отца. Но ея генiй (а она действительно обладала генiемъ) былъ не поэтическiй, а метафизическiй и математическiй; ея умъ былъ постоянно занятъ строгими и точными изследованiями. Объ ея преданности науке и оригинальныхъ математическихъ дарованiяхъ свидетельствуетъ ея переводъ, съ объяснительными примечанiями, сочиненiя Менабреа объ аналитической машине Ваббэджа (1842)". Она была не похожа на отца ни чертами лица, ни складомъ ума, но унаследовала его умственную силу и настойчивость. Подобно ему, она скончалась на 37-мъ году, и гробъ ея, по ея желанiю, былъ поставленъ рядомъ съ его гробомъ, въ фамильномъ склепе Гэкналлъ Торкарда.

Стр. 86. Строфа I.

Я въ даль несусь...

"слуга" и "пажъ" первой песни, докторъ Полидори и лакей-швейцарецъ.

Стр. 87. Строфа II.

Какъ конь, что веренъ всаднику, волна

Покорна мне.

Ср. припис. Шекспиру пьесу "Два знатныхъ родича", II, 2 (Шекспиръ, изд. Подъ ред. С. А. Венгерова, V, 244):

Какъ море волноваться и кипеть.

"Изъ этого несколько натянутаго сравненiя, съ помощью удачной перестановки уподобленiй и замены общаго понятiя "море" более определеннымъ - "волна" развилась ясная и благородная идея Байрона". (Муръ).

Стр. 88. Строфа VIII.

"Первая и вторая песни "Паломничества Чайльдъ-Гарольда", при своемъ появленiи въ 1812 году, произвели на публику впечатленiе, превосходящее впечатленiе, когда-либо произведенное какимъ бы то ни было сочиненiемъ прошлаго или настоящаго столетiя, и сразу украсили чело лорда Байрона темъ венкомъ, ради котораго другимъ генiальнымъ людямъ приходилось долго трудиться и который доставался имъ лишь черезъ долгое время. Общимъ одобренiемъ онъ былъ поставленъ на первое место среди писателей своей родины. Среди этого общаго восторга онъ и началъ появляться въ обществе. Его личныя свойства, его манеры и обращенiе поддерживали очарованiе, разлитое вокругъ него генiальностью; люди, имевшiе возможность съ нимъ беседовать, вовсе не замечая, что вдохновенный поэтъ часто являлся самымъ зауряднымъ смертнымъ, чувствовали влеченiе къ нему не только въ силу его благородныхъ качествъ, но вследствiе какого-то таинственнаго, неопределеннаго и почти болезненнаго любопытства. Его наружность, какъ нельзя более подходившая для выраженiя чувствъ и страстей и представлявшая замечательный контрастъ очень темныхъ волосъ и бровей съ светлыми и выразительными глазами, являлась для физiономиста чрезвычайно интереснымъ предметомъ наблюденiя. Преобладающимъ выраженiемъ его лица было выраженiе привычной глубокой задумчивости, уступавшей место быстрой игре физiономiи, когда онъ увлекался интереснымъ разговоромъ, такъ что одинъ поэтъ сравнилъ его лицо съ скульптурнымъ изображенiемъ на прекрасной алебастровой вазе, которое можно вполне разглядеть только тогда, когда она освещена изнутри. Вспышки веселья, радости, негодованiя или сатирической досады, которыми такъ часто оживлялось лицо лорда Байрона, человекъ постороннiй, проведя съ нимъ только одинъ вечеръ, могъ бы, по ошибке, принять за его привычное выраженiе, - такъ легко и такъ удачно все эти настроенiя отражались въ его чертахъ; но те, кто имелъ случай изучать эти черты въ продолженiе более долгаго времени, и при различныхъ обстоятельствахъ, какъ въ состоянiи покоя, такъ и въ минуты возбужденiя, должны признать, что обычнымъ ихъ выраженiемъ была грусть. Иногда тени этой грусти скользили по его лицу даже въ самыя веселыя и счастливыя минуты" (Вальтеръ Скоттъ).

Стр. 91. Строфа XVI.

"Въ третьей песне Чайльдъ-Гарольда много неровностей. Мысли и образы иногда представляются искусственными, но все-таки въ нихъ виденъ значительный шагъ впередъ по сравненiю съ первыми двумя песнями. Лордъ Байронъ здесь говоритъ отъ себя, а не отъ чужого лица, и изображаетъ свой собственный характеръ; онъ описываетъ, а не изобретаетъ, а потому не имеетъ и не можетъ иметь той свободы, которою пользуется авторъ совершенно вымышленнаго произведенiя. Иногда онъ достигаетъ сжатости очень сильной, но въ большинстве случаевъ - отрывочной. Полагаясь только на самого себя и разработывая собственныя, глубоко запавшiя въ душу, мысля, онъ, можетъ быть, именно вследствiе этого прiобрелъ привычку усиленно работать даже тамъ, где не было повода для подобнаго труда. Въ первыхъ шестнадцати строфахъ мы видимъ сильный, но печальный взрывъ темной и страшной силы. Это, безъ сомненiя, не преувеличенный отпечатокъ бурной и мрачной, но возвышенной души"! (Бриджесъ).

"Эти строфы, въ которыхъ авторъ, более ясно принимая не себя характеръ Чайльдъ-Гарольда, чемъ это было въ первоначальномъ замысле поэмы, указываетъ причину, побудившую его снова взять въ руки свой странническiй посохъ въ то время, когда все надеялись, что онъ уже на всю жизнь останется гражданиномъ своей родины, - представляютъ глубокiй моральный интересъ и полны поэтической красоты. Комментарiй, разъясняющiй смыслъ этой грустной повести, еще живо сохраняется въ нашей памяти, такъ какъ заблужденiя людей, выдающихся своими дарованiями и совершенствами, не скоро забываются. Событiя, весьма тягостныя для души, сделались еще более тягостными вследствiе публичнаго ихъ обсужденiя; возможно также, что среди людей, всего громче восклицавшихъ по поводу этого несчастнаго случая, были и такiе, въ глазахъ которыхъ обида, нанесенная лордомъ Байрономъ, преувеличивалась его литературнымъ превосходствомъ.Самое происшествiе можетъ быть описано въ немногихъ словахъ: умные люди осуждали, добрые сожалели; толпа, любопытная отъ нечего делать или отъ злорадства, волновалась, собирая сплетни и повторенiемъ раздувала ихъ; а безстыдство, всегда жаждущее протискаться къ известности, "цеплялось", какъ училъ Фальстафъ Бардольфа, шумело, хвасталось и заявляло о томъ, что оно "защищаетъ дело" или "беретъ сторону". (Вальтеръ Скоттъ).

На месте томъ что-жъ нетъ трофеевъ славы

И нетъ победой созданныхъ колоннъ?

Насыпь съ изображенiемъ бельгiйскаго льва была воздвигнута голландскимъ королемъ Вильгельмомъ I позднее въ 1823 году.

Стр. 92. Строфа XVIII.

Кровавыми когтями землю взрылъ.

Въ рукописи этой строфы, написанной, какъ и предыдущая, после посещенiя Байрономъ поля битвы при Ватерлоо, соответствующiе стихи читались:

Въ последнiй разъ взлетевъ, орелъ надменный

Кровавымъ клювомъ

Прочитавъ эти стихи, художникъ Рейнэгль нарисовалъ гневнаго орла, опутаннаго цепью и взрывающаго землю когтями. Объ этомъ разсказывали Байрону, и онъ написалъ одному изъ своихъ друзей въ Брюссель: "Рейнэгль лучше понимаетъ поэзiю и лучше знаетъ птицъ, нежели я: орлы, какъ и все хищныя птицы, пользуются для нападенiя когтями, а не клювомъ; поэтому я и переделалъ это место такъ:

Кровавыми когтями землю взрылъ.

".

Стр. 92. Строфа XIX.

Для сравненiя см. выше (стр. 417) "Оду съ французскаго", 1815 г. и "Съ французскаго " (стр. 41ъ) "Бронзовый Векъ" и "Донъ-Жуанъ", и VIII, строфы 48--50. Шелли, въ своемъ сонете "Чувства республиканца при паденiи Бонапарта", говоритъ: "Слишкомъ поздно, когда и ты, и Францiя уже лежали во прахе, узналъ я, что у доблести есть враги еще более вечные, чемъ сила или коварство, - старый обычай, легальное преступленiе и кровожадная вера, это гнуснейшее порожденiе времени". Даже Уордсвортъ, въ сонете "Императоры и короли", после должнаго восхваленiя "возвышенной победы", торжественно увещеваетъ "державы" быть "справедливыми и милосердными".

Темъ мечъ Гармодiя былъ славенъ и могучъ.

"Смотри знаменитую песнь о Гармодiи и Аристогитоне: "Я миртомъ мечъ свой обовью". и проч. Лучшiй переводъ ея въ "Антологiи" Блэнда - принадлежитъ Динмэну". (Прим. Байрона).

Эта древнегреческая песнь приписывается Калистрату.

Бельгiйская столица ликовала.

"Трудно найти более разительное свидетельство величiя генiя Байрона" чемъ эта пылкость и интересъ, которые онъ сумелъ придать изображенiю часто описываемой и трудной сцены выступленiя изъ Брюсселя накануне великаго боя. Известно, что поэтамъ вообще плохо удается изображенiе великихъ событiй, когда интересъ къ нимъ еще слишкомъ свежъ и подробности всемъ хорошо знакомы и ясны. Нужно было известное мужество для того, чтобы взяться за столь опасный сюжетъ, на которомъ многiе раньше уже потерпели пораженiе. Но посмотрите, какъ легко и съ какой силой онъ приступилъ къ своему делу и съ какимъ изяществомъ онъ затемъ снова возвратился къ своимъ обычнымъ чувствамъ и ихъ выраженiю"! (Джеффри).

Стр. 92. Строфа XXI.

"Говорятъ, что въ ночь накануне сраженiя въ Брюсселе былъ балъ". (Прим. Байрона).

Распространенное мненiе, будто герцогъ Веллингтонъ былъ захваченъ врасплохъ, накануне сраженiя при Ватерлоо, на балу, данномъ герцогиней Ричмондъ въ Брюсселе неверно. Получивъ известiе о решительныхъ операцiяхъ Наполеона, герцогъ сначала хотелъ отложить этотъ балъ; но, по размышленiи, онъ призналъ весьма важнымъ, чтобы населенiе Брюсселя оставалось въ неведенiи относительно хода событiй, и не только высказалъ желанiе, чтобы балъ былъ данъ, во и приказалъ офицерамъ своего штаба явиться къ герцогине Ричмондъ, съ темъ, чтобы въ десять часовъ, стараясь, по возможности, не быть замеченными, покинуть ея апартаменты и присоединиться къ своимъ частямъ, бывшимъ уже въ походе. Наиболее достоверное описанiе этого знаменитаго бала, происходившаго 15 iюня, накануне сраженiя при Катребра, находится въ Воспоминанiяхъ дочери Герцогини Ричмондъ лэди Де-Росъ (А Sketch of the life of Georgiana, Lady do Ros. 1893). "Герцогъ прибылъ на балъ поздно", - разсказываетъ она. - "Я въ это время танцовала, но сейчасъ же подошла къ нему, чтобы осведомиться по поводу городскихъ слуховъ. "Да, эти слухи верны: мы завтра выступаемъ". Это ужасное известiе тотчасъ же облетело всехъ; несколько офицеровъ поспешили уехать, другiе же остались и даже не имели времени переодеться, такъ что имъ пришлось идти въ сраженiе въ бальныхъ костюмахъ".

Портретъ дававшей знаменитый балъ герцогини Ричмондъ, см. выше, стр. 493.

Брауншвейгскiй герцогъ первый этотъ грохотъ услышалъ.

Фридрихъ-Вильгельмъ, герцогъ Брауншвейгскiй (1771--1815), братъ Каролины, принцессы Уэльской, и племянникъ англiйскаго короля Георга III, сражался при Катребра въ первыхъ рядахъ и былъ убитъ почти въ самомъ начале сраженiя. Его отецъ, Карлъ Вильгельмъ-Фердинандъ, былъ убитъ при Ауэрбахе, 14 октября 1800 г.

"Эта строфа истинно великое произведенiе, особенно потому, что она лишена всякихъ украшенiй. Здесь мы видимъ только обычный стихотворный разсказъ; но не даромъ заметилъ Джонсонъ, что "тамъ, где одной истины достаточно для того, чтобы наполнить собою умъ, украшенiя более чемъ безполезны". (Бриджесъ).

Чу! Камероновъ песня прозвучала!

Те звуки Лохiеля бранный зовъ.

"Сэръ Ивэнъ Камеронъ и его потомокъ, Дональдъ, "благородный Лохiель" изъ числа "сорока пяти". (Прим. Байрона).

"Предупрежденiе Лохiеля", былъ раненъ при Коллодене, въ 1716 г.; его праправнукъ, Джонъ Камеронъ изъ Фассиферна (род. 1771), въ сраженiи при Катребра командовалъ 92-мъ шотландскимъ полкомъ и былъ смертельно раненъ. Ср. стансы Вальтеръ Скотта "Пляска Смерти".

Где, въ пылу кровавомъ боя,

Палъ подъ градомъ пуль, средь строя,

Внукъ Лохьельскаго героя,

Храбрый Фассифернъ и т. д. 

Войска идутъ Арденскими лесами.

"Лесъ Соаньи, какъ полагаютъ, есть остатокъ Арденскаго леса, прославленнаго въ "Орланде" Боярдо и получившаго безсмертiе благодаря пьесе Шекспира "Какъ вамъ угодно". Его прославляетъ также и Тацитъ, какъ место успешной обороны германцевъ противъ римскаго нашествiя. Я позволилъ себе усвоить это названiе, съ которымъ связаны воспоминанiя более благородныя, нежели только память о побоище". (Прим. Байрона).

Отъ Соаньи (въ южномъ Брабанте) до Арденнъ (въ Люксембурге) довольно большое разстоянiе. Байронъ, вероятно, смешалъ "saltus quibus nomen Arduenna" (Tacit. Ann. III, 42), место возстанiя тревировъ, съ "saltus Teutoburgiensis", Тентобургскимъ или Липпскимъ лесомъ, отделяющимъ Липпе-Детмольдъ отъ Вестфалiи, где Арминiй нанесъ пораженiе римлянамъ (Ann. I, 60). "Арденна" упоминается въ поэме Боярдо "Влюбленный Орландъ". Шекспировскiй "безсмертный лесъ" Арденъ собственно навеявъ "Арденомъ" изъ окрестностей родного Стратфорда; но названiе это Шекспиръ нашелъ въ "Розалинде" Лоджа.

Здесь вместе другъ и врагъ; где всадникъ, тамъ же конъ.

"Хотя Чайльдъ-Гарольдъ и избегаетъ прославленiя победы при Ватерлоо, однако онъ даетъ прекраснейшее описанiе вечера накануне сраженiя при Катребра, тревоги, овладевшей войсками, поспешности и смятенiя, предшествовавшихъ ихъ походу. Я не знаю на нашемъ языке стиховъ, которые, по силе и по чувству, были бы выше этого превосходнаго описанiя" (Вальтеръ Скоттъ).

Стр. 95. Строфа XXIX. О,

"Въ последнихъ сраженiяхъ я, какъ и все лишился родственника, беднаго Фредерика Говарда, лучшаго изъ его семьи. Въ последнiе годы я имелъ мало сношенiй съ его семействомъ, но я никогда не видалъ въ немъ и не слыхалъ о немъ ничего, кроме хорошаго", писалъ Байронъ Муру. Фредерикъ Говардъ (1785--1815), третiй сынъ графа Карлейля, былъ убитъ поздно вечеромъ 18 iюня, во время последней аттаки на левое крыло французской гвардiи.

Стр. 95. Строфа XXX.

Я думалъ лишь о техъ, что не вернутся къ ней.

"Мой проводникъ съ горы Сенъ-Жанъ черезъ поле сраженiя оказался человекомъ умнымъ и аккуратнымъ. Место, где былъ убитъ майоръ Говардъ, было недалеко отъ двухъ высокихъ уединенныхъ деревьевъ, тамъ было еще и третье дерево, но оно или срублено, или разбито во время сраженiя, которыя стояли въ несколькихъ ярдахъ другъ отъ друга, по сторонамъ тропинки. Подъ этими деревьями онъ умеръ и былъ похороненъ. Впоследствiи его тело было перевезено въ Англiю. Въ настоящее время место его могилы отмечено небольшимъ углубленiемъ, но этотъ следъ, вероятно, скоро изгладится, такъ какъ здесь уже прошелъ плугъ и выросла жатва. Указавъ мне разныя места, где пали Пиктонъ и другiе храбрецы, проводникъ сказалъ: "А здесь лежитъ майоръ Говардъ; я былъ возле него, когда его ранили". Я сказалъ ему, что майоръ - мой родственникъ, и тогда онъ постарался еще обстоятельнее определить место и разсказать подробности. Это место - одно изъ самыхъ заметныхъ на всемъ поле, благодаря упомянутымъ двумъ деревьямъ. Я два раза проехалъ по полю верхомъ, припоминая другiя подобныя же событiя. Равнина Ватерлоо кажется предназначенною служить ареной какого-нибудь великаго деянiя, - хотя, можетъ быть, это такъ кажется; я внимательно разсматривалъ равнины Платеи, Трои, Мантинеи, Левктры, Херонеи и Марафона; поле, окружающее гору Сенъ-Жанъ и Гугемонъ, представляется созданнымъ для лучшаго дела и для того неопределеннаго, но весьма заметнаго ореола, который создается веками вокругъ прославленнаго места; по своему значенiю оно смело можетъ соперничать со всеми, выше названными, за исключенiемъ, можетъ быть, только Марафона".

Стр. 96. Строфа XXXII.

"Контрастъ между непрерывною творческою деятельностью природы и невозвратною смертью побуждаетъ Байрона подвести итоги победы. Сетующему тщеславiю онъ бросаетъ въ лицо горькую действительность несомненныхъ утратъ. Эта пророческая нота - "гласъ вопiющаго въ пустыне", - звучитъ въ риторическихъ фразахъ Байрона, обращенныхъ къ его собственному поколенiю". (Кольриджъ). 

Стр. 96. Строфа XXXIII.

Въ нихъ тотъ же отражается предметъ.

Сравненiе заимствовано изъ "Анатомiи меланхолiи" Бертона, о которой Байронъ говорилъ: "Вотъ книга, которая, по моему мненiю, чрезвычайно полезна для человека, желающаго безъ всякаго труда прiобрести репутацiю начитанности". Бертонъ разсуждаетъ объ обидахъ и о долготерпенiи: "Это - бой съ многоглавой гидрой; чемъ больше срубаютъ головъ, темъ больше ихъ выростаетъ; Пракситель, увидевъ въ зеркале некрасивое лицо, разбилъ зеркало въ куски, но вместо одного лица увиделъ несколько, и столь же некрасивыхъ; такъ и одна нанесенная обида вызываетъ другую, и вместо одного врага является двадцать".

"Эта строфа отличается богатствомъ и силой мысли, которыми Байронъ выдается среди всехъ современныхъ поэтовъ, множествомъ яркихъ образовъ, вылившихся сразу, съ такою легкостью и въ такомъ изобилiи, которое писателю более экономному должно показаться расточительностью, и съ такою небрежностью и неровностью, какiя можно видеть только у писателя, угнетаемаго богатствомъ и быстротою своихъ идей". (Джеффри).

Такъ возле моря Мертваго плоды,

Что пепелъ начинялъ, съ деревъ срывали.

"На берегу Асфальтоваго озера, говорятъ, росли мифическiя яблоки, красивыя снаружи, а внутри содержавшiя золу". Ср. Тацита, Ист., V, 7. (Прим. Байрона).

Псалмистъ определилъ границу жизни.

Счетъ Псалтыри - "трижды двадцать и еще десять" летъ указывается здесь, какъ противоположность возрасту павшихъ при Ватерлоо, далеко не достигшему этого "предела дней человеческихъ".

Стр. 97. Строфа XXXVI.

Байронъ, повидимому, не могъ составить себе какое либо определенное мненiе о Наполеоне. "Нельзя не поражаться и не чувствовать себя подавленнымъ его характеромъ и деятельностью", писалъ онъ Муру 17 марта 1815, когда "герой его романа" (такъ называлъ онъ Наполеона) сломалъ свою "клетку пленника" и победоносно шествовалъ къ своей столице. Въ "Оде къ Наполеону Бонапарту", написанной въ апреле 1814 г., после перваго отреченiя въ Фонтэнебло, преобладающею нотою является удивленiе, смешанное съ презренiемъ. Это - жалоба на павшаго кумира. Въ 30 - 45 строфахъ III песни Байронъ признаетъ все величiе этого человека и, явно намекая на собственную личность и деятельность, объясняетъ его окончательное паденiе особенностями его генiя и темперамента. Годъ спустя, въ IV песне (строфы 89--92), онъ произноситъ надъ Наполеономъ строгiй приговоръ: тамъ онъ - "побочный сынъ Цезаря", самъ себя победившiй, порожденiе и жертва тщеславiя. Наконецъ, въ Бронзовомъ Веке поэтъ снова возвращается къ прежней теме, - къ трагической иронiи надъ возвышенiемъ и паденiемъ "царя царей, и все жъ раба рабовъ".

Еще будучи мальчикомъ, въ Гарроуской коллегiи, Байронъ воевалъ за сохраненiе бюста Наполеона и всегда былъ готовъ, вопреки англiйскому нацiональному чувству и нацiональнымъ предразсудкамъ, восхвалять его, какъ "славнаго вождя"; но когда дошло до настоящаго дела, тогда онъ уже не хотелъ видеть его победителемъ Англiи и съ проницательностью, усиленною собственнымъ опытомъ, не могъ не убедиться, что величiе и генiй не обладаютъ чарующей силою въ глазахъ мелочности и пошлости, и что "слава земнородныхъ" сама себе служитъ наградой. Мораль эта очевидна и такъ же стара, какъ исторiя; но въ томъ то и заключалась тайна могущества Байрона, что онъ умелъ перечеканивать и выпускать съ новымъ блескомъ обычныя монеты человеческой мысли. Кроме того, онъ жилъ въ ту великую эпоху, когда все великiя истины снова возродились и предстали въ новомъ свете".

Стр. 98. Строфа XLI.

. . . венчанному кумиру

Позорно циника изображать собой.

"Великая ошибка Наполеона, "коль верно хроники гласятъ", состояла въ томъ, что онъ постоянно навязывалъ человечеству собственный недостатокъ одинаковыхъ съ нимъ чувствъ и мыслей; это, можетъ быть, для человеческаго тщеславiя было более оскорбительно, чемъ действительная жестокость подозрительнаго и трусливаго деспотизма. Таковы были его публичныя речи и обращенiя къ отдельнымъ лицамъ; единственная фраза, которую онъ, какъ говорятъ, произнесъ по возвращенiи въ Парижъ после того, какъ русская зима сгубила его армiю, - была: "Это лучше Москвы". Эта фраза, которую онъ сказалъ, потирая руки передъ огнемъ, по всей вероятности, повредила ему гораздо сильнее, нежели те неудачи и пораженiя, которыми она была вызвана". (Прим. Байрона).

Стр. 100. Строфа XLV.

"Это разсужденiе, конечно, написано блестяще; но мы полагаемъ, что оно неверно. Отъ Македонскаго безумца до Шведскаго и отъ Немврода до Бонапарта, охотники на людей предаются своему спорту съ такой же веселостью и съ такимъ же отсутствiемъ раскаянiя, какъ и охотники на прочихъ животныхъ; въ дни своей деятельности все они жили такъ же весело, а въ дни отдыха - съ такими же удобствами, какъ и люди, стремящiеся къ лучшимъ целямъ. Поэтому странно было бы, если бы другiе, не менее деятельные, но более невинные умы, которыхъ Байронъ подводитъ подъ одинъ уровень съ первыми и которые пользуются наравне съ ними всеми источниками удовольствiй, не будучи виновными въ жестокости, которой они не могли совершить, - являлись бы более достойными сожаленiя или более нелюбимыми въ сравненiи съ этими блестящими выродками; точно такъ же было бы странно и жалко, если бы драгоценнейшiе дары Провиденiя приносили только несчастье, и если бы человечество враждебно смотрело на величайшихъ своихъ благодетелей". (Джеффри).

Что жъ, какъ вождямъ, недоставало имъ?

"Чего не хватаетъ этому плуту изъ того, что есть у короля"? спросилъ король Іаковъ, встретивъ Джонни Армстронга и его товарищей въ великолепныхъ одеянiяхъ. См. балладу (Прим. Байрона).

Джонни Армстронгъ, лэрдъ Джильнокки, долженъ былъ сдаться королю Іакову V (153 г.) и явился къ нему въ такомъ богатомъ одеянiи, что король за это нахальство велелъ его повесить. Объ этомъ повествуетъ одна изъ шотландскихъ балладъ, изданныхъ В. Скоттомъ.

Те же самыя чувства - верность и преданность поэта своей сестре - выражаются въ двухъ лирическихъ стихотворенiяхъ: "Стансы къ Августе" и "Посланiе къ Августе", напечатанныхъ въ 1816 г.

Стр. 102. Строфа LV. Здесь Козловъ, къ сожаленiю, слишкомъ далеко отступилъ отъ подлиннаго байроновскаго текста, имеющаго особенное значенiе. Вотъ дословный переводъ этой строфы:

"Какъ уже было сказано, была одна нежная грудь, соединенная съ его грудью узами более крепкими, нежели те, какiя налагаетъ церковь; и, хотя безъ обрученiя, эта любовь была чиста; совершенно не изменяясь, она выдержала испытанiе смертельной вражды и не распалась, но еще более укреплена была опасностью, самой страшной въ глазахъ женщины. Она осталась тверда - и вотъ, пусть летитъ съ чужого берега къ этому сердцу приветъ отсутствующаго".

"Стансахъ къ Августе", заключается намекъ да "единственную важную клевету", говоря словами Шелли, "какая когда-либо распространялась насчетъ Байрона". По замечанiю Эльце, "стихотворенiя къ Августе показываютъ, что и ей были также известны эти клеветническiя обвиненiя, такъ какъ никакимъ другимъ предположенiемъ нельзя объяснить заключающихся здесь намековъ". Кольриджъ, однако, полагаетъ, что достаточно было одного только факта - что г-жа Ли сохранила близкiя дружескiя отношенiя къ своему брату въ то время, когда все общество отъ него отвернулось, - чтобы подвергнуть ее всякимъ сплетнямъ и обиднымъ комментарiямъ, - "опасности, самой страшной въ глазахъ женщины"; что же касается клеветническихъ изветовъ иного рода, если они и были, къ нимъ можно было относиться или только съ презрительнымъ молчанiемъ, или съ пылкимъ негодованiемъ.

Стр. 102. Строфа LV.

Скала Драхенфельза, съ зубчатымъ венцомъ.

"Замокъ Драхенфельзъ стоитъ на самой высокой изъ числа "семи горъ" на берегахъ Рейна; онъ теперь въ развалинахъ и съ нимъ связано несколько странныхъ преданiй. Онъ первый бросается въ глаза на пути изъ Бонна, но на противоположномъ берегу реки; а на этомъ берегу, почти напротивъ Драхенфельза, находятся развалины другого замка, называемаго "замкомъ еврея", и большой креcтъ, поставленный въ память убiйства одного вождя его братомъ. Вдоль Рейна, по обоимъ его берегамъ, очень много замковъ и городовъ, и местоположенiе ихъ замечательно красиво". (Прим. Байрона).

Вотъ отчего въ тотъ день былъ всюду слышенъ плачъ.

"Памятникъ молодого и всеми оплакиваемаго генерала Марсо (убитаго при Альтеркирхене, въ последнiй день четвертаго года французской республики) до сихъ поръ остается въ томъ виде, въ какомъ онъ описанъ. Надписи на памятнике слишкомъ длинны и ненужны: довольно было и одного его имени; Францiя его обожала, непрiятели изумлялись ему; и та, и другiе его оплакивали. Въ его погребенiи участвовали генералы и отряды обеихъ армiй. Въ той же могиле похороненъ и генералъ Гошъ, - также доблестный человекъ въ полномъ смысле этого слова; но хотя онъ и много разъ отличался въ сраженiяхъ, онъ не имелъ счастiя пасть на поле битвы: подозреваютъ, что онъ былъ отравленъ.

Отдельный памятникъ ему поставленъ (не надъ его теломъ, которое положено рядомъ съ Марсо) близъ Андернаха, противъ котораго онъ совершилъ одинъ изъ наиболее достопамятныхъ своихъ подвиговъ - наведенiе моста на одинъ рейнскiй островъ (18 апреля 1797). Видъ и стиль этого памятника отличаются отъ монумента Марсо, и надпись на немъ проще и удачнее:

"Армiя Самбры и Мези своему главнокомандующему Гошу".

командующимъ армiей, которая должна была вторгнуться въ Ирландiю". (Прим. Байрона).

Стр. 101. Строфа LVIII.

Эренбрейтштейнъ передо мною...

"Эренбрейтштейнъ, т. е. "широкiй камень чести", одна изъ сильнейшихъ крепостей въ Европе, былъ лишенъ укрепленiй и разрушенъ французами после заключеннаго въ Леобене перемирiя. Онъ былъ - и могъ быть - взятъ только или голодомъ, или изменою. Онъ уступилъ первому, а также и неожиданности нападенiя. Я виделъ укрепленiя Гибралтара и Мальты, а потому Эренбрейтштейнъ не особенно меня поразилъ; но его положенiе, действительно, командующее. Генералъ Марсо тщетно осаждалъ его въ продолженiе некотораго времени, и я ночевалъ въ комнате, где мне показывали окно, у котораго, говорятъ, онъ стоялъ, наблюдая за успехами осады_" при лунномъ свете, когда одна пуля ударила какъ разъ подъ этимъ окномъ". (Прим. Байрона).

Стр. 106. Строфа LXIII.

И души безпрiютныя бродили

"Часовня разрушена и пирамида изъ костей уменьшена до очень незначительнаго количества бургундскимъ легiономъ на службе у Францiи, который старался изгладить это воспоминанiе о менее удачныхъ набегахъ своихъ предковъ. Кое-что все-таки остается еще, не взирая на заботы бургундцевъ въ продолженiе ряда вековъ (каждый, проходя этой дорогой, уносилъ кость къ себе на родину) и на менее извинительныя хищенiя швейцарскихъ почталiоновъ, уносившихъ эти кости, чтобы делать изъ нихъ ручки дли ножей: дли этой цели оне оказывались очень ценными вследствiе своей белизны, прiобретенной долгими годами. Я рискнулъ изъ этихъ останковъ увести такое количество, изъ котораго можно, пожалуй, сделать четверть героя: единственное мое извиненiе состоитъ въ томъ, что если бы я этого не сделалъ, то ночные прохожiе могли бы употребить ихъ на что-нибудь менее достойное, нежели заботливое сохраненiе, для котораго я ихъ предназначаю". (Прим. Байрона).

Карлъ Смелый былъ разбитъ швейцарцами при Морате, 22 iюня 1476 г. "Предполагаютъ, что въ этомъ сраженiи было убито более 20,000 бургундцевъ. Чтобы избежать появленiя моровой язвы, сначала тела ихъ были зарыты въ могилы; но девять летъ спустя кости были выкопаны и сложены въ особомъ зданiи на берегу озера, близъ деревни Мейрiе. Въ теченiе трехъ следующихъ столетiй это хранилище несколько разъ перестроивалось. Въ конце XVIII века, когда войска французской республики заняли Швейцарiю, одинъ полкъ, состоявшiй главнымъ образомъ изъ бургундцевъ, желая загладить оскорбленiе, нанесенное ихъ предкамъ, разрушилъ "домъ костей" въ Морате, кости закопалъ въ землю, а на могиле посадилъ "дерево свободы". Но это дерево не пустило корней, дожди размыли землю, кости опять показались на светъ и лежали, белея на солнце, целую четверть века. Путешественники останавливались здесь, чтобы поглядеть, пофилософствовать и что-нибудь стащить; почтальоны и поэты уносили черепа и берцовыя кости. Наконецъ, въ 1822 г. все остатки были собраны и вновь похоронены, и надъ ними поставленъ простой мраморный обелискъ".("Исторiя Карла Смелаго", Керка, 1858).

Какъ съ Каннами своей резней кровавой

Сразилось Ватерло, такъ и Моратъ

Сiяетъ Марафона чистой славой.

Байронъ указываетъ этими стихами, что при Морате швейцарцы бились за славное дело - за защиту своей республики противъ нашествiя иноземнаго тирана, между темъ какъ жизнь людей, павшихъ при Каннахъ и Ватерлоо, была принесена въ жертву честолюбiю соперничавшихъ между собою государствъ, боровшихся за господство, т.е. за порабощенiе людей.

Когда исчезъ Авентикумъ, гремевшiй

Красой своей среди созданiй рукъ людскихъ.

"Авентикумъ, близъ Мората, былъ римской столицей Гельвецiи - тамъ, где теперь стоитъ Аваншъ". (Прим. Байрона)

имелъ 60,000 жителей. Онъ былъ разрушенъ сперва аллеманами, а потомъ Аттилою. "Императоръ Веспасiанъ, сынъ одного банкира изъ этого города", - говоритъ Светонiй, - "окружилъ городъ толстыми стенами, защитилъ его полукруглыми башнями, украсилъ капитолiемъ, театромъ, форумомъ и даровалъ ему право суда надъ лежавшими вне его пригородами". Въ настоящее время на месте забытыхъ улицъ Авентикума находятся табачныя плантацiи, и только одинокая коринфская колонна съ остаткомъ разрушенной арки напоминаетъ о прежнемъ величiи.

Стр. 106. Строфа LXVI.

Въ ихъ общей урне скромная могила

Единый духъ, единый прахъ укрыла.

"Юлiя Альпинула, молодая авентская жрица, умерла вскоре после тщетной попытки спасти своего отца, осужденнаго Авломъ Цециной на смерть за измену. Ея эпитафiя была открыта много летъ тому назадъ. Вотъ она: "Julia Alpinula: hic jaceo. Infelicis patris infelix proies. Deae Aventiae sacerdos. Exorare patris necem non potui: male mori infatis illi erat. Vоxi annos XXIII". Я не знаю человеческаго сочиненiя более трогательнаго, чемъ это, а также не знаю и исторiи, полной более глубокаго интереса. Вотъ имена и поступки, которые не должны забываться и къ которымъ мы обращаемся съ искреннимъ и здоровымъ сочувствiемъ после жалкихъ мишурныхъ подробностей целой кучи завоеванiй и сраженiй, которыя на время возбуждаютъ умъ ложною, лихорадочною симпатiею, а затемъ ведутъ его ко всемъ тошнотворнымъ последствiямъ такого отравленiя".

Возстанiе гельветовъ, вызванное грабительствомъ одного изъ римскихъ легiоновъ, было быстро подавлено полководцемъ Авломъ Цециной. Авентикумъ сдался (69 г. до Р. Хр.), и Юлiй Альпинъ, начальникъ города и предполагаемый глава возстанiя, былъ казненъ. (Тацитъ, Ист. I, 67, 68". Что касается Юлiи Альпинулы и ея эпитафiи, то оне были удачнымъ изобретенiемъ одного ученаго XVI века. Лордъ Стэнгопъ говоритъ, что "по всей вероятности, эта эпитафiя была доставлена некимъ Паулемъ Вильгельмомъ, заведомымъ подделывателемъ (falsarius), Липсiусу, а последнимъ передана Грутерусу. Никто ни раньше, ни позже Вильгельма не уверялъ, что виделъ этотъ надгробный камень; равнымъ образомъ, исторiя ничего не знаетъ ни о сыне, ни о дочери Юлiя Альпина".

Стр. 106. Строфа LXVII.

"Это писано въ виду Монблана (3 iюня 1816), который даже и на этомъ разстоянiи поражаетъ меня (20 iюля). Сегодня я въ продолженiе некотораго времени наблюдалъ отчетливое отраженiе Монблана и Аржантьера въ спокойномъ озере, черезъ которое я переправлялся въ лодке; разстоянiе отъ этихъ горъ до зеркала составляетъ шестьдесятъ миль". (Прим. Байрона).

Стр. 107. Строфа LXVIII.

Чтобъ этой мощью любоваться взоръ

-- уединиться надо.

Байронъ, преследуемый англiйскими туристами и сплетниками, уединился (10 iюня) въ вилле Дiодати; но преследователи все-таки старались вознаградить себя, подстерегая его на дороге или направляя телескопы на его балконъ, возвышавшiйся надъ озеромъ, и на пригорки, покрытые виноградникомъ, где онъ сиживалъ. Возможно также, что для него тягостно было и сожительство съ Шелли, - и онъ искалъ случая остаться наедине, лицомъ къ лицу съ природой. Но и природа оказывалась не въ состоянiи исцелить его потрясенные нервы. После своей второй поездки вокругъ Женевскаго озера (29 сент. 1816) онъ писалъ: "Ни музыка пастуха, ни трескъ лавинъ, ни горные потоки, ни горы, ни ледники, ни лесъ, ни тучи ни на минуту не облегчили тяжести, которая лежитъ у меня на сердце, и не дали мне возможности позабыть о моей жалкой личности среди величiя, могущества и славы окружавшей меня природы". Можетъ быть, Уордсвортъ имелъ въ виду это признанiе, сочиняя, въ 1831 г., свое стихотворенiе: "Не въ светлыя мгновенья бытiя", въ которомъ следующiя строки, какъ онъ самъ говоритъ, "навеяны характеромъ лорда Байрона, какъ онъ мне представлялся, и характеромъ другихъ его современниковъ, писавшихъ подъ аналогичными влiянiями".

Всегда покорствуя таланту, слово

Легко течетъ съ привычнаго пера;

Въ душе все струны правды и добра,

Когда съ восторгомъ жаркимъ умиленья,

Проникнутый душевной красотой,

Не будетъ генiй ставить въ ослепленье

Забывъ, что благодатное смиренье -

Великихъ, чистыхъ душъ уделъ земной.

(Переводъ П. О. Морозова). 

"Основная мысль этой строфы заключается въ томъ, что человекъ есть созданiе судьбы и ея рабъ. Въ обществе, въ свете, онъ подвергается всемъ случайностямъ страстей, которымъ онъ не въ силахъ противиться и отъ которыхъ не можетъ избавиться безъ мученiй. Светъ удручаетъ его, - и онъ обращается къ природе и уединенiю, какъ къ последнему убежищу. Онъ поднимаетъ взоры къ вершинамъ горъ не въ ожиданiи божественной помощи, а въ надежде, что, сознавая свое родство съ природою и становясь "частицей окружающаго мiра", онъ получитъ возможность удалиться отъ человечества со всеми его тягостями и избежать проклятiя". Ср. "Сонъ" (Кольриджъ).

Стр. 108. Строфа LXXI. Где мчится Рона

.

"Цветъ Роны въ Женеве - синiй, и такой темной окраски я никогда не видалъ ни въ соленой, ни въ пресной воде, кроме Средиземнаго моря и Архипелага". (Прим. Байрона). Ср. Донъ-Жуанъ, XIV, 87.

"Гобгоузъ и я только что вернулись изъ путешествiя по озерамъ и горамъ. Мы были въ Гриндельвальде и на Юнгфрау, стояли на вершине Венгернъ-Альпа, видели паденiе водопадовъ въ 900 футовъ вышины и ледянки всевозможныхъ размеровъ, слышали рога пастуховъ и трескъ лавинъ, смотрели на тучи, поднимавшiяся подъ нами изъ долинъ, словно пена адскаго океана. Шамуни и его окрестности мы видели уже месяцъ тому назадъ; но Монбланъ, хотя и выше, не можетъ равняться по дикости съ Юнгфрау, Эйгеромъ, Шрекгорномъ и ледниками Монте-Розы". (Изъ письма 1816 г.).

Стр. 109. Строфа LXXVII.

"Страницы романа Руссо, одушевленныя страстью, очевидно, оставили глубокое впечатленiе въ душе благороднаго поэта. Выражаемый Байрономъ восторгъ является данью тому могуществу, какимъ обладалъ Руссо надъ страстями, и - сказать правду - мы до известной степени нуждались въ этомъ свидетельстве, потому что (хотя иногда и стыдно бываетъ сознаваться, во все-таки подобно брадобрею Мидаса, чувствуешь неодолимую потребность высказаться) мы никогда не были въ состоянiи заинтересоваться этимъ пресловутымъ произведенiемъ или определить, въ чемъ заключаются его достоинства. Мы готовы признать, что эти письма очень красноречивы, и что въ этомъ заключается сила Руссо; но его любовники, - знаменитый Сенъ-Прё и Юлiя, съ первой же минуты, когда мы услышали разсказъ о нихъ (а мы эту минуту хорошо помнимъ) и до настоящаго времени не возбуждаютъ въ насъ никакого интереса. Можетъ быть, это объясняется какой-нибудь органической сухостью сердца, - но наши глаза оставались сухими въ то время, когда все вокругъ насъ плакали. И теперь, перечитывая эту книгу, мы не видимъ въ любовныхъ излiянiяхъ этихъ двухъ скучныхъ педантовъ ничего такого, что могло бы внушить намъ интересъ къ нимъ. Выражая свое мненiе языкомъ, который гораздо лучше нашего собственнаго (см. "Размышленiя" Берка), мы скажемъ, что имеемъ несчастiе считать эту прославленную исторiю философской влюбленности "неуклюжей, неизящной, непрiятной, унылой, жестокой смесью педантизма и похотливости, или метафизическимъ умозренiемъ, къ которому примешалась самая грубая чувственность".

Стр. 109. Строфа LXX1X.

"Эта строфа относится къ разсказу Руссо въ его "Исповеди", объ его страсти къ графине Удето и о томъ, какъ онъ каждое утро ходилъ очень далеко ради единственнаго поцелуя, который въ то время былъ обычнымъ приветствiемъ между знакомыми во Францiи. Описанiе имъ того, что онъ при этомъ чувствовалъ, можно признать самымъ страстнымъ, но не нечистымъ, описанiемъ и выраженiемъ любви, какое когда-либо было сделано словами; надо, однако, сказать, что слова, по самому своему свойству, непригодны для подобнаго описанiя, такъ же, какъ рисунокъ не можетъ дать надлежащаго понятiя объ океане"" (Прим. Байрона).

"Отрывочныхъ мыслей": "Моя мать, раньше, чемъ мне минуло двадцать летъ, находила во мне сходство съ Руссо; то же говорила и г-жа Сталь въ 1813 г.; нечто подобное высказано въ его критике на 4-ю песнь Чайльдъ-Гарольда. летъ, а я свое - восемнадцати; его первый опытъ вызвалъ общее одобренiе, а мой - наоборотъ; онъ женился на своей домоправительнице, а я не могъ править домомъ съ своей женой; онъ думалъ, что весь мiръ въ заговоре противъ него, a мой маленькiй мiръ считаетъ меня заговорщикомъ противъ него, если судить по его злоупотребленiямъ печатнымъ и устнымъ словомъ; онъ любилъ ботанику; я люблю цветы, травы и деревья, но вовсе не знаю ихъ родословной; онъ писалъ музыку; мое знакомство съ нею ограничивается темъ, что я ловлю ухомъ; я никогда не могъ научиться чему-нибудь путемъ штудированiя, нерешительно и осторожно, я быстро и почти безъ усилiй. онъ никогда не ездилъ верхомъ, не плавалъ, не умелъ фехтовать, я превосходный пловецъ, приличный, хотя вовсе не блистательный, наездникъ (восемнадцати летъ, во время бешеной скачки, я сломалъ себе ребро), и былъ довольно порядочнымъ фехтовальщикомъ, особенно - на шотландскихъ палашахъ, недурнымъ боксеромъ, когда мне удавалось сдерживать свой темпераментъ; это было трудно, но я всегда старался это делать съ техъ поръ, какъ побилъ г. Перлинга и вывернулъ ему коленную чашку (въ перчаткахъ) во время кулачнаго боя въ зале Анджело и Джэксона, въ 1803 году. Кроме того, я былъ хорошимъ крикетистомъ, однимъ изъ одиннадцати представителей Гарроуской коллегiи, когда мы играли противъ Итона въ 1805 году. Далее, весь образъ жизни Руссо, его страна, его манеры, весь его характеръ до такой степени отличаются отъ моихъ, что я не могу даже понять, какъ могла явиться мысль о подобномъ сравненiи, высказанная трижды въ равное время и въ очень определенной форме. Я забылъ еще сказать, что онъ былъ близорукъ, а мои глаза до сихъ поръ представляютъ совершенную противоположность, до такой степени, что въ самомъ большомъ театре въ Болонье я могъ различать и читать фигуры и надписи, нарисованныя возле сцены, - изъ ложи, настолько отдаленной и такъ темно освещенной, что никто изъ нашего общества (состоявшаго изъ молодыхъ и очень светлоглазыхъ особъ, сидевшихъ въ той же ложе) не могъ разобрать ни одной буквы, и думали, что я ихъ обманываю, хотя я никогда раньше въ этомъ театре не бывалъ.

Какъ бы то ни было, я считаю себя вправе думать, что это сравненiе неосновательно. Я говорю это не отъ досады, потому что Руссо былъ великiй человекъ, и сравненiе, если бы оно было верно, было бы для меня очень лестно; но у меня нетъ охоты утешаться химерами".

"Я не знаю, похожъ ли я на Руссо", писалъ Байронъ матери, 7 октября 1608 г: "у меня нетъ притязанiй быть похожимъ на такого знаменитаго безумца; я знаю только, что буду жить по-своему я, насколько возможно, одинъ".

"Характеристика Руссо, сделанная Байрономъ, отличается большой энергiей, проницательностью и замечательнымъ красноречiемъ. Я не знаю, сказалъ ли онъ что-нибудь такое, чего не было бы сказано раньше, но то, что онъ говоритъ, видимо, истекаетъ изъ самыхъ сокровенныхъ изгибовъ его собственнаго ума. Эта характеристика несколько искусственна, что, вероятно, объясняется темъ, что ее необходимо было заключить въ форму строфы; но нетъ сомненiя, что поэтъ чувствовалъ симпатiю къ восторженной нежности Руссо и не могъ бы выразить этой симпатiи съ такимъ одушевленiемъ, если бы не сознавалъ, что онъ и самъ испытывалъ подобныя же волненiя".

Всю жизнь свою онъ бился неуклонно

Съ толпой враговъ, которыхъ прiобрелъ,

Преследуя всехъ близкихъ изступленно.

кроме только его неграмотной любовницы, Терезы Левассеръ. (См. "Руссо" Джона Морлея).

Стр. 111. Строфа LXXXVII.

Байронъ жилъ на вилле Дiодати, въ местечке Колиньи. Вилла эта стоитъ на вершине круто спускающагося холма, покрытаго виноградникомъ; изъ оконъ открывается прекрасный видъ съ одной стороны на озеро и на Женеву, а съ другой - на противоположный берегъ озера. Поэтъ каждый вечеръ катался въ лодке по озеру, и эти прекрасныя строфы вызваны чувствами, которыя онъ испытывалъ во время этихъ прогулокъ. Следующiй отрывокъ изъ дневника даетъ понятiе о томъ, какъ онъ проводилъ время:

"Сентября 18. Всталъ въ пять. Остановился въ Вевэ на два часа. Видъ съ кладбища превосходенъ. На кладбище - памятникъ Ледло (цареубiйцы): черный мраморъ, длинная надпись, латинская, но простая. Недалеко отъ него похороненъ Броутонъ (который читалъ Карлу Стюарту приговоръ надъ королемъ Карломъ), съ оригинальною и несколько фарисейскою надписью. Осмотрели домъ Ледло. Спустились на берегъ озера: по какой-то ошибке, прислуга, экипажи, верховыя лошади - все уехали и оставили насъ plantés lá. Гобгоузъ побежалъ за ними и привелъ. Прiехали въ Кларанъ. Пошли въ Шильонъ, среди пейзажа, достойнаго не знаю кого; опять обошли замокъ. Встретили общество англичанъ въ коляскахъ; дама почти спитъ въ коляске, - почти спитъ въ самомъ анти-сонномъ месте въ мiре, - превосходно! После легкаго и короткаго обеда, посетили Кларанскiй замокъ. Видели все, заслуживающее вниманiя, и затемъ спустились въ "рощу Юлiи", и пр. и пр.; вашъ проводникъ весь полонъ Руссо, котораго вечно смешиваетъ съ Сенъ-Пре, не отличая романа отъ его автора. Опять вернулись къ Шильону, чтобы посмотреть на небольшой водопадъ, падающiй съ холма сзади замка. Капралъ, показывавшiй чудеса Шильона, былъ пьянъ, какъ Блюхеръ, и, по моему мненiю, столь же великiй человекъ; при этомъ онъ былъ еще глухъ и, думая, что и все прочiе люди такъ же глухи, выкрикивалъ легенды замка такъ ужасно, что Гобгоузъ чуть не лопнулъ со смеха. Какъ бы то ни было, мы разглядели все, начиная съ виселицы и кончая тюрьмой. Въ озере отражался закатъ солнца. Въ девять часовъ - спать. Завтра надо встать въ пять часовъ утра".

                    Заключено

Въ немъ пояса Цитеры обольщенье...

"Какъ поясъ Венеры одарялъ носившаго его волшебною привлекательностью, такъ и присутствiе безконечнаго и вечнаго "во всемъ, что бренно и скоротечно" опоясываетъ это последнее красотою и производить сверхъестественное очарованiе, противъ котораго безсильна даже смерть". (Кольриджъ).

Персъ древнiй не напрасно алтарямъ

Царицей надъ землей.

"Надо иметь въ виду, что прекраснейшiя и наиболее трогательныя поученiя Божественнаго Основателя христiанства были преподаны не а Оставляя область религiи и обращаясь къ человеческому красноречiю, мы видимъ, что самыя выразительные и блестящiе его образцы были произнесены не въ оградахъ, Демосфенъ обращался къ толпе въ народныхъ собранiяхъ, Цицеронъ говорилъ на форуме. Что это обстоятельство оказывало влiянiе на настроенiе какъ самихъ ораторовъ, такъ и ихъ слушателей, - становится понятнымъ, когда мы сравнимъ то, что мы читаемъ о произведенномъ ими впечатленiи, съ результатами своего собственнаго опыта въ комнате. Одно дело - читать Илiаду въ Сигее и на курганахъ, или у источниковъ близъ горы Иды, видя вокругъ равнины, реки и Архипелагъ, а другое дело - разбирать ее при свечке въ маленькой библiотеке: это я знаю по себе. Если бы раннiе и быстрые успехи такъ называемаго методизма объяснялись чемъ-нибудь инымъ, кроме энтузiазма, возбужденнаго его пылкою верою и ученiемъ (истиннымъ или ложнымъ - это въ данномъ случае не имеетъ значенiя), то я решился бы объяснить этотъ успехъ усвоеннымъ его проповедниками обычаемъ говорить и также - неподготовленнымъ заранее, вдохновеннымъ излiянiемъ чувствъ. Мусульмане, религiозныя заблужденiя которыхъ (по крайней мере, - въ низшемъ классе) более искренни и потому более трогательны, имеютъ привычку повторять въ определенныф часы предписанныя закономъ молитвы и воззванiя, где бы они ни находились, а стало быть, - часто и подъ открытымъ небомъ, становясь на колени на циновку (которую они возятъ съ собой, для того, чтобы на ней спать, или пользоваться ею, какъ подушкой, смотря по надобности). Эта церемонiя продолжается несколько минутъ, въ теченiе которыхъ они совершенно поглощены своего молитвою и живутъ только ею; ничто не въ состоянiи въ это время ихъ отвлечь. На меня простая и цельная искренность этихъ людей и то присутствiе духовнаго начала, которое при этомъ чувствовалось среди нихъ, производили впечатленiе, гораздо более сильное, чемъ какой-либо общiй обрядъ, совершавшiйся въ местахъ религiознаго поклоненiя; а я виделъ обряды почти всехъ существующихъ вероисповеданiй, - большинства нашихъ собственныхъ сектъ, греческiе, католическiе, армянскiе, лютеранскiе, еврейскiе и магометанскiе. Многiе изъ негровъ, которыхъ не мало въ Турецкой имперiи, идолопоклонники, пользуются свободою вероученiя и исполненiя своихъ обрядовъ; некоторые изъ нихъ я наблюдалъ издали въ Патрасе: насколько я могъ заметить, они имели характеръ совершенно языческiй и не особенно-прiятный для зрителя". (Прим. Байрона).

Стр. 112. Строфа XCII.

"Гроза, къ которой относятся эти стихи, происходила въ полночь 13 iюня 1816 г. Въ Акрокеравнскихъ горахъ, въ Кимари, я виделъ несколько грозъ, более ужасныхъ, но ни одной, более красивой". (Прим. Байрона).

Стр. 113. Строфа XCIII.

"Эта строфа - одна изъ самыхъ прекрасныхъ во всей поэме. "Гордое наслажденiе" грозою описано здесь стихами, почти такими же живыми, какъ молнiи. "Горный смехъ, прокатившiйся среди громадъ", голоса горъ, какъ будто переговаривающихся одна съ другою, "прыганье крупнаго дождя, волненiе обширнаго озера, светящагося, точно фосфорное море, - все это представляетъ картину высокаго ужаса и вмести съ темъ - радости, картину, которую часто пытались изображать, но никогда еще не изображали въ нашей пофзiи такъ хорошо". (В. Скоттъ).

Дневникъ путешествiя по Швейцарiи, веденный Байрономъ для сестры, заключается следующими грустными словами: "Во время этой поездки, въ теченiе тринадцати дней, мне посчастливилось иметь хорошую погоду, хорошаго товарища (Гобгоуза) и удачу во всехъ нашихъ планахъ; не было даже и техъ мелкихъ случайностей и задержекъ, которыя делаютъ непрiятнымъ путешествiе даже и по менее дикимъ местностямъ. Я разсчитывалъ получить удовольствiе. Ведь я люблю природу, я - поклонникъ красоты. Я могу выносить усталость и лишенiя, лишь бы видеть несколько прекраснейшихъ въ мiре пейзажей. Но среди всего этого меня мучило воспоминанiе объ огорченiяхъ и та скорбь, которая будетъ угнетать меня всю жизнь, - и ничто не облегчило тяжести, лежащей у меня на сердце"...

Ласкаетъ ихъ закатъ сiяньемъ алымъ.

"См. Руссо, "Эти горы такъ высоки, что черезъ полчаса после захода солнца, ихъ вершины все еще озарены его лучами, красный цветъ которыхъ даетъ на этихъ белыхъ вершинахъ красивый розовый отблескъ, видимый на очень большомъ разстоянiи". Это въ особенности применимо къ высотамъ надъ Мейери. "Въ Вевэ я поселился "У Ключа", и въ теченiе двухъ дней, которые я тамъ провелъ, никого не видя, я почувствовалъ къ этому городу любовь, сохранившуюся во всехъ моихъ путешествiяхъ, которая, наконецъ, и побудила меня поселить тамъ героя моего романа. Темъ, кто обладаетъ вкусомъ и чувствительностью, я готовъ сказать: поезжайте въ Вевэ, посетите его окрестности, разсмотрите его местоположенiе, сделайте прогулку по озеру, и потомъ скажите, не создано ли это прекрасное место самою природою для Юлiи, для Клары и для Сенъ-Пре; но не ищите ихъ тамъ". ("Исповедь", ч. I, кн. 4). Въ поле 1816 г. я совершилъ поездку вокругъ Женевскаго озера {Байронъ и Шелли совершили эту поездку въ конце iюня: 27 iюня Б. писалъ Меррехо, что онъ "объехалъ все места, описанныя у Pycco, съ Элоизой въ рукахъ". Затемъ, въ сентябре, онъ снова посетилъ Кларанъ и Шильонъ, вместе съ Гобгоузомъ.}, и насколько мои собственныя наблюденiя дали мне возможность съ интересомъ и внимательно осмотреть все местности, прославленныя Руссо въ Элоизе, соответствiемъ съ теми лицами и событiями, которыя здесь представлены. Но это еще не все: чувство, вызываемое всеми окрестностями Кларана и лежащими на противоположной стороне озера утесами Мейери, выше и доступнее, чемъ простое сочувствiе къ личной страсти; это - сознанiе существованiя любви, въ самомъ широкомъ и высокомъ ея значенiи, и вместе - сознанiе вашего собственнаго участiя во всемъ добромъ и славномъ; это - великiй принципъ вселенной, которая здесь находитъ свое отраженiе въ более сжатой форме; передъ ея лицомъ мы хотя и сознаемъ собственную личность, но утрачиваемъ чувство своей индивидуальности и становимся участниками красоты целаго. Если бы Руссо никогда не писалъ, и даже вовсе не жилъ на свете, то подобныя картины все-таки вызывали бы подобныя же мысли. Усвоивъ ихъ, онъ увеличилъ интересъ, вызываемый его сочиненiями; выборомъ ихъ онъ доказалъ свой вкусъ и пониманiе красоты; но оне сделали для него то, чего ни одно человеческое существо не можетъ сделать для нихъ. Я имелъ счастье (худо ли, хорошо ли) проплыть отъ Мейери (где мы на некоторое время останавливались) къ Сенъ-Женгольфу во время бури на озере, которая еще более увеличивала великолепiе всего этого зрелища, хотя и представляла опасность для нашей лодки, небольшой и сильно нагруженной {Байронъ упоминаетъ о "шквале въ Мейери" въ письме къ Меррею отъ 27 iюня 1816 г.: "Ветеръ постепенно дошелъ до ужасной силы и, дуя съ самой отдаленной окраины озера, производилъ волны страшной высоты и покрывалъ всю поверхность озера хаосовъ пены. Въ этой близости смерти я испытывалъ смешанное чувство, въ которомъ ужасъ, конечно, занималъ свое место, но не главное. Я чувствовалъ бы себя менее удрученнымъ, если бы я былъ одинъ; но я зналъ, что мой спутникъ будетъ пытаться спасти меня, и мне было стыдно при мысли, что его жизнь можетъ подвергнуться опасности ради сохраненiя моей жизни". Байронъ и Шелли ночевали въ Кларане 26 iюня. Изъ оконъ ихъ гостиницы была видна "роща Юлiи", и оба они несколько разъ тамъ гуляли.}. Именно въ этой части озера Руссо заставилъ лодку Сенъ-Пре и г-жи Вольмаръ плыть къ Мейери и потерпеть крушенiе во время бури. Когда мы пристали къ берегу у Сенъ-Женгольфа, оказалось, что ветеръ былъ настолько силенъ, что свалилъ несколько прекрасныхъ старыхъ каштановыхъ деревьевъ въ нижней части горъ. На противоположномъ берегу озера, на высотахъ Кларана, находится замокъ. Холмы покрыты виноградниками и отделены другъ отъ друга небольшими, во красивыми рощицами: одна изъ нихъ носитъ названiе "Bosquet de Julie"; замечательно, что хотя деревья давно уже срублены для удовлетворенiя грубой корысти сенъ-бернарскихъ монаховъ (которымъ принадлежала эта земля) и весь участокъ обращенъ въ виноградникъ для этихъ жалкихъ суеверныхъ трутней, жители Кларана до сихъ поръ еще показываютъ место, где стояли эти деревья, и называютъ его темъ именемъ, которымъ они были освящены и которое ихъ пережило. Вообще, Руссо не посчастливилось въ сохраненiи техъ "местныхъ обиталищъ", которыя онъ назначалъ своимъ "воздушнымъ существамъ". Прiоръ св. Берварда вырубилъ несколько его рощъ ради несколькихъ боченковъ вина, а Бонапартъ срылъ часть утесовъ Мейери для улучшенiя Симилонской дороги. Дорога эта превосходна; но я совсемъ не могу согласиться съ слышаннымъ мною однажды замечанiемъ, что "дорога лучше воспоминанiй". (Прим. Байрона).

Стр. 115. Строфа CI.

Все имъ полно: и роща сосенъ черныхъ,

Ср. Новую Элоизу, ч. IV, и. 17: "Потокъ, образовавшiйся отъ таянiя снеговъ, катился въ двадцати шагахъ отъ насъ грязною волною, съ шумомъ вздымая илъ, камни и песокъ... Справа надъ нами печальной тенью возвышались леса черныхъ сосенъ. Налево, за потокомъ находился большой дубовый лесъ".

Вы прiютили техъ, Фернэ съ Лозанной,

"Вольтера и Гиббона".

Вольтеръ жилъ въ Фернэ, въ пяти миляхъ къ северу отъ Женевы, съ 1759 по 1777 г. Эдуардъ Гиббонъ закончилъ въ 1788 г. свое знаменитое сочиненiе: "Паденiе римской имперiи" въ Лозанне, въ т. наз. "La Grotte", старомъ, обширномъ доме сзади церкви св. Франциска. Въ настоящее время этотъ домъ уже не существуетъ, и даже бывшiй при немъ садъ изменилъ свой прежнiй видъ: на месте знаменитой деревянной беседки и сливовой аллеи, называвшейся, по имени Гиббона, "La Gibbonière" стоитъ теперь "Отель Гиббонъ". Въ 1816 г. беседка находилась въ "самомъ печальномъ состоянiи" и садъ былъ совсемъ запущенъ, но Байронъ сорвалъ ветку съ "акацiи Гиббона" и несколько розовыхъ лепестковъ въ саду, которые и послалъ въ письме къ Меррею. Шелли, напротивъ, не захотелъ сделать того же, "опасаясь оскорбить более великое и более священное имя Руссо" и находя, что Гиббонъ былъ человекъ "холодный и безстрастный".

Стр. 118. Строфа СХІV.

Есть у двоихъ иль одного межъ нами.

"Ларошфуко говоритъ, что въ нашихъ несчастiяхъ всегда ". (Прим. Байрона).

"Причиною счастья или несчастья поэта являются не его характеръ и талантъ, а то употребленiе, которое онъ изъ нихъ делаетъ. Могучее и необузданное воображенiе служитъ источникомъ его собственныхъ непрiятностей. Его увлеченiя, преувеличенное изображенiе добра и зла и происходящiя отсюда душевныя мученiя являются естественнымъ и неизбежнымъ следствiемъ быстрой воспрiимчивости чувства и фантазiи, свойственной поэтической натуре. Но Податель всехъ талантовъ, даруя ихъ въ уделъ человеку, одарилъ его также и способностью очищать ихъ и делать более благородными. Какъ бы для того, чтобы умерить притязательность генiя, справедливость и мудрость требуютъ, чтобы онъ сдерживалъ и умерялъ пылъ своей фантазiи и спускался съ высотъ, на которыя она его возносятъ, ради облегченiя и успокоенiя мысли. Все данныя для вашего счастiя, т. е. для такой степени счастiя, которая отвечала бы вашему положенiю, въ изобилiи находятся вокругъ васъ; во человекъ, одаренный талантомъ, долженъ нагнуться, чтобы ихъ собрать, такъ какъ иначе оне были бы недоступны массе общества, для блага которой, точно также, какъ и для его блага, оне созданы провиденiемъ. Путь къ довольству и сердечному спокойствiю существуетъ не для однихъ только царей и поэтовъ; онъ открытъ для всехъ разрядовъ человечества и требуетъ лишь весьма незначительной высоты разума. Сдерживать наши стремленiя и желанiя соответственно пределамъ возможности достиженiя; смотреть на ваши неудачи, каковы бы оне ни были, какъ на неизбежную нашу долю въ наследiи Адама; обуздывать те раздражительныя чувствованiя, которыя, не будучи управляемы, скоро прiобретаютъ власть надъ нами; избегать техъ напряженныхъ, горькихъ и самоотравляющихъ размышленiй, которыя нашъ поэтъ такъ сильно изображаетъ своимъ пламеннымъ стихомъ; однимъ словомъ, склониться передъ действительною жизнью, раскаяться, если мы кого-нибудь обидели, и простить, если мы сами были обижены, смотреть на светъ не какъ на врага, а скорее - какъ на надежнаго и причудливаго друга, одобренiе котораго мы должны, по мере возможности, стараться заслужить, - вотъ, кажется, самый очевидный и верный способъ прiобрести или сохранить душевное спокойствiе". (В. Скоттъ).

"Строфы ХСІХ--СХV превосходны. Въ нихъ есть все, что нужно для совершенства поэтической картины. Оне отличаются удивительнымъ блескомъ и силою воображенiя; но самая ихъ точность служитъ причиною некоторой натянутости и искусственности языка. Поэтъ, повидимому, слишкомъ заботился о томъ, чтобы придать своимъ образамъ силу и огонь и потому небрежно отнесся къ подбору более гармоническихъ словъ, которыя, действуя на слухъ, могли бы, пожалуй, ослабить впечатленiе, производимое этими стихами на умъ. Эта способность вполне овладевать новымъ предметомъ, не только еще незатронутымъ, но представляющимъ особенное величiе и красоту, уже и сама по себе могла бы послужить доказательствомъ сильнейшаго поэтическаго дарованiя молодого въ то время автора, не говоря уже о соединенной съ нею практической умелости художника. Строфы, посвященныя Вольтеру и Гиббону, проницательны, умны и справедливы. Оне являются однимъ изъ доказательствъ весьма значительнаго разнообразiя таланта, которымъ отличается эта песнь поэмы Байрона". (Бриджесъ).