Чайльд Гарольд.
Примечания.
Песнь четвертая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Чайльд Гарольд. Примечания. Песнь четвертая (старая орфография)

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

В рукописи IV песнь сопровождается пометками: "Венеция и Ла-Мира на Бренте. Переписано в августе 1817. Начато июня 26. Кончено июля 29". В конце находятся две приписки: "Laus Deo! - Байрон. - 19 июля 1817. на Мира, близ Венфция" и "Laus Deo! - Байрон. - Ла-Мира, близ Венеции, 3 сентября 1817". Первая строфа была дослана Байроном Меррею 1-го июля 1817 г., "как образец для набора". В последующих письмах к Меррею Байрон, говоря об этой заключительной песне своей поэмы, отмечает троякое отличие её от предшествующих песен: во-первых, она - самая длинная; во-вторых, в ней говорится "более о произведениях искусства, чем о природе", и в-третьих - "в ней вовсе нет метафизики, - так, по крайней мере, мне кажется". Другими словами, - "четвертая песнь не есть продолжение третьей. И тема, и её обработка здесь совершенно новые".

Окончательную обработку, со всеми дополнениями, эта песнь получила в декабре 1817 г., а в начале января 1818 Гобгоуз повез ее в Англию вместе с своими собственными сочинениями, - очерком итальянской литературы, римских древностей и пр., составленным во время пребывания в Венеции; этот очерк он предполагал напечатать в виде прибавления к Чайльд-Гарольду, были напечатаны под заглавием: "Историческия примечания к IV песне" (они и воспроизводятся в настоящем издании), а более пространные разсуждения были изданы отдельной книгой (1818), под заглавием: "Историческия объяснения к IV песне "Чайльд-Гарольда".  

Стр. 122. Строфа I.

"Мост вздохов" (Ponte de'Sospiri) разделяет или, лучше сказать, соединяет дворец дожей и государственную тюрьму: таково объяснение Байрона, который в трагедии "Двое Фоскари" (д. IV, явл. 1) также упоминает о мосте, "через который многие проходят, но не многие возвращаются". Это последнее упоминание заключает в себе, однако же, анахронизм: Мост Вздохов был построен Антонио де-Понте в 1597 г., более ста лет спустя после смерти Франческо Фоскари. По замечанию Рескина, он представляет "произведение незначительное и позднейшого периода, обязанное своей славой только красивому названию да сентиментальному неведению Байрона". Ср. "Историческия Примечания", I.

"Крылатый лев", опирающийся одною лапою на раскрытое евангелие от Марка, - герб Венецианской республики, украшающий, между прочим, одну из исторических двух колонн Пьяццетты. В 1797 г. он был, вместе с другими венецианскими сокровищами, увезен в Париж, откуда возвращен в 1815 г., но без двух больших карбункулов, которые прежде были вставлены в его глаза.

Стр. 120. Строфа II.

Она подобна, госпожа морей.

"Сабеллик, описывая внешность Венеции, употребил это сравнение, которое не имело бы поатического достоинства, если бы не было верно: "Quo fit ut qui superne (ex specula aliqua eminentiore) urbem contempletur, turritam telluris imaginem medio oceano fоguratam se putet inspicere" (Примеч. Байрона).

(De Venetae urbis situ narratio, lib I, st. III. Script., 1600, p. 4). Marcus Antonius Coccius Sabellicus (1436--1106) написал между прочим "Историю Венеции", изд., 1487 г., и Rhapsodiae historiarum enneades, а condito mundo usque ad А. C. 1504.

"мать богини, изображалась в короне из башен, - "coronamque turritam gestare dicitur".

Лились с Востока все богатства в мире.

На лоно к ней.

"Сосуды для питья, отделанные самоцветными каменьями, из коих наименее драгоценными были бирюза, яшма, аметист... безчисленное множество гиацинтов, изумрудов, сафиров, хризолитов и топазов и, наконец, те несравненные карбункулы, которые, находясь на высоком алтаре св. Марка, слепили своим внутренним блеском и прогоняли тьму собственным сиянием, таковы лишь немногие образцы тех богатств, какие стекались в Венецию", говорит историк крестовых походов Вилгаардуэн

Стр. 122. Строфа Ш.

В Венеции замолкла песнь Торквато.

Ср. "Историческия Примечания", II. В старину у гондольеров было в обычае петь поочередно строфы из "Освобожденного Иерусалима" Тассо, прерывая друг друга на манер пастухов в "Буколиках". Иногда оба певца помещались на одной и той же гондоле; но часто ответ давался и проезжавшим мимо гондольером, посторонним тому, кто первый начал петь. Ср. Гете, Письма из Италии, 6 окт. 1786: "Сегодня вечером я разговаривал о знаменитых песнях моряков, которые распевают Тассо и Ариосто на своя собственные мотивы. В настоящее время это пение можно слышать только по заказу, так как оно принадлежит уже к полузабытым преданиям минувшого. Я сел в гондолу при лунном свете; один певец поместился впереди, другой - сзади меня; они запели, чередуясь", и пр. Ср. также переведенное Пушкиным (1827) стихотворение Андре Шенье:

Близ мест, где царствует Венеция златая,

При свете Веспера по взморию плывет:

Ринальда, Годфреда, Эрминию поет...

То же стихотворение переведено И. И. Козловым и В. И. Туманским. В позднейшем своем "Элегическом отрывке" - "Поедем, я готов"... (1829) Пушкин, вспоминая стих Байрона, говорит:

"Где Тасса не поет уже ночной гребец".

Падет Риальто, но безсмертны в ней

Трофеи наши Мавр и Шейлок.

В подлиннике: "Нам принадлежат трофеи, которые не падут вместе с Риальто: Шейлок и Мавр и Пьер не могут быть сметены или выброшены вон, - краеугольные камни свода".

Риальто (Rivo alto) - средняя группа островов между берегом лагуны и материком, на левой стороне большого Канала. Здесь было место первоначального поселения венецианцев, и самый город до XVI столетия формально носил это название. На площади у церкви Сан-Джиакомо, к северу от моста Риальто, находилась биржа (Banco Giro). "Что нового на Риальто"? этот вопрос часто слышится в "Венецианском Купце" Шекспира. Байрон употребляет это название символически, для обозначения венецианской торговли. Шейлок и Мавр действительно безсмертны; но поставленный наряду с ними "Пьер" уже основательно забыт. Это - герой трагедии Отуэя: "Спасенная Венеция или открытый заговор", представленной в первый раз в 1682 г., а в последний - 27 окт. 1837 г. Байрон был большим поклонником этого драматического писателя, известного теперь только историкам английской литературы.

Разстанься дух мой на чужбине с телом,

Вернулся бы мой дух к стране родной,

Когда б он мог за гробовым пределом

Сам избират приють себе земной.

"Надеюсь, они не вздумают замариновать и отвезти меня домой... Я уверен, что мои кости не будут лежать в английской могиле, и мой прах не смешается с землею этой страны". В этих полу-юмористических словах поэт как бы указывает на то, что ему вовсе не желательна была участь, в действительности постигшая его останки, - погребение в фамильном склепе в Гекналл-Торкарде. В первых стихах следующей строфы Байрон признает возможность своего удаления "из храма, где чтут имена покойных", т. е. из храма Славы; может быть, в этих словах есть намек на Вестминстерское аббатство, - усыпальницу великих людей Англии.

Стр. 124. Строфа X.

"У Спарты есть сыны славней, чем он".

"Так ответила мать спартанского полководца Бразида одному чужеземцу, восхвалявшему доблести её сына" (Прим. Байрона).

На Буцентавре снасти обветшали.

Бyцентавр - государственный корабль, на котором венецианский дож, в день Вознесения, совершал свое "обручение с Адриатикой", бросая в море кольцо. Гете, в письмах из Италии, 5 окт. 1786 г., говорит: "Чтобы дать понятие о Буцентавре одним словом, следует сказать, что это - государственная галера. Старое судно, рисунки которого сохранились, более соответствовало этому названию, чем нынешнее, которое уже черезчур богато всевозможными украшениями; оно, можно сказать, все состоит из одних орнаментов, до такой степени оно ими переполнено..." Буцентавр был сломан французами в 1797 г.

Как жалок ныне Лев среди громад

На площади...

"Историч. Примечания", III.

Стр. 125. Строфа XII.

Ср. "Историч. Примечания". IV, "О, хоть бы на часок в Денди"! - восклицание одного шотландского вождя в сражении при Шериф-Мьюре, 13 ноября 1715 г., переданное Вальтер Скоттом в "Разсказах дедушки", ч. III, гл. 10.

Стр. 126. Строфа XIII.

Разсказ Гобгоуза в "Историч. Прим", VI, о войне в Киодже не подтверждается новейшими исследованиями. Так, напр., длинная речь, приписываемая Кинаццо генуэзскому адмиралу Пьеиро Дориа, по всей вероятности, вымышлена. Угроза "побить и взнуздать коней св. Марка" приписывается другими историками Франческо Карраре. Дориа был убит не каменным ядром из пушки, называемой "Тревизера", а падением колокольни в Киодже, в которую попало ядро.

Присвоила побед её молва

Ей имя "Насадительницы Льва".

"То есть - Льва св. Марка, венецианского знамени, откуда происходить слово "Панталон" - Pianta-Leone, Pantaleon". (Прим. Байрона).

"Pantaloni". - Байрон, видимо доверившись авторитету какого-нибудь венецианского словаря, полагает, что это прозвище обязано своим происхождением патриотизму венецианцев, о которых говорили, что они водружают свои знамена с изображением Льва на каждой скале и на всяком безплодном мысе в водах европейского Востока, и что эта страсть к разбрасыванию своих знамен послужила поводом для соседей в шутку называть венецианцев "насадителями Льва". Вернее другое объяснение, сближающее это прозвище с Pantalone, одним из типов итальянской commedia dell'arte, и с именем Pantaleone, которое венецианцы часто давали своим детям, в честь святого Панталеона или Пантелеймона Никомидийского, врача-мученика, очень почитаемого в северной Италии и особенно в Венеции, где находились и его мощи, прославленные чудесами.

Стр. 126. Строфа XIV.

Ты это помнишь, Кандия! Жива

Лепанто память, волны океана!

Кандия и весь остров Крит были отняты у Венеции 29 сентября 1669 г., после геройской защиты, продолжавшейся 25 лет и несравненной по храбрости в летописях венецианской республики. Битва при Лепанто, 7 октября 1751 г.,

Стр. 126. Строфа XV.

См. "Историч. Прим.", VII.

Стр. 126. Строфа XVI.

Когда в цепях вступали в Сиракузы

Их выкупом явился голос Музы

Аттической звуча издалека.

Плутарх, в биографии Никия, гл. 29, рассказывает, что трагедии Эврипида пользовались повсюду в Сицилии такой славой, что афинские пленники, знавшие отрывки из них, приобрели расположение своих господ.

Стр. 126. Строфа XVII.

                    Позорен жребий твой

Для всех земель, и вдвое - Альбиону.

По Парижскому трактату 3 мая 1814 г., Ломбардия и Венеция, составлявшия со времени Аустерлицкого сражения часть французского Неаполитанского королевства, были переданы Австрии. Представителем Великобритании на конгрессе был лорд Кэстльри.

Стр. 127. Строфа XVIII.

Созданьями навек в душе моей

Запечатлен твой светлый образ живо.

Ратклифф "Удольфския Таинства"; Отуэй - "Спасенная Венеция"; Шиллер - "Духовидец"; Шекспир - "Венецианский Купец" и "Отелло". В письме к Меррею от 2 апреля 1817 г. Байрон говорит: "Дворец дожей сильнее всего поразил мое воображение, - больше, чем Риальто, которое я посетил ради Шейлока, и даже больше, чем шиллеровский "Духовидец", который в детстве производил на меня очень сильное впечатление. Я ни разу не мог пройти при лунном свете мимо св. Марка, не вспомнив о нем и о том" что "он умер в девять часов"! Но я ненавижу произведения, вполне выдуманные; вот почему "Купец" и "Отелло" не действуют на меня так сильно, как "Пьер" (в драме Отуэя, о которой см. выше).

Стр. 130. Строфа XXVII.

                    морем света

Залит Фриульских хор лазурный скат.

Фриульския горы - отроги Альпов, лежащие к северу от Триеста и к сев.-востоку от Венеции; их можно видеть с Лидо.

"Заключающееся в этой строфе описание может показаться фантастическим или преувеличенным тому, кто никогда не видел восточного или итальянского неба; но здесь лишь буквально и едва ли с достаточною яркостью изображен один августовский вечер (18-го числа), виденный автором во время поездки верхом вдоль берегов Бренты, близ Ла-Миры".

Стр. 130. Строфа XXVIII.

Еще струится солнечное море

И заливает высь Ретийских гор.

Ретийския горы лежат на запад от Венеции.

Брента берет начало в Тироле и, протекая мимо Падуи, впадает в лагуну у Фузины. Мира или "Ла-Мира", где Байрон провел лето 1817 г. и опять был в 1819, лежит на Бренте, в шести или семи милях от лагуны.

Стр. 131. Строфа XXX.

Ср. "Историч. Прим.", VIII. Аббат де-Сад, в своем сочинении: "Mémoires pour la vie de Pétrarque" (1767), утверждал, основываясь на документальных данных, что упоминаемая в сонетах Лаура, урожденная de Noves, была женою его предка, Гуго де-Сада, и матерью многочисленного семейства. "Гиббон, говорит Гобгоуз, назвал мемуары аббата "трудом любви" и следовал им с доверием и удовольствием"; но поэт Джемс Битти, в письме к герцогине Гордон от 17 августа 1782 г., назвал их "романом", а в позднейшее время "один остроумный шотландец" (Александр Фрэзер Тайтлер, лорд Удоусли, в "Историческом и критическом очерке жизни и характера Петрарки", 1810) вновь возстановил "старинный предразсудок" в пользу того, что Лаура была девушка. Гобгоуз, повидимому, разделяет мнение этого "остроумного шотландца", хотя его примечание несколько двусмысленно. Новейший историк итальянской литературы, д-р Гарнетт (1898), не пытаясь окончательно разрешить "нескончаемый спор", признает документальные доказательства аббата большею частью лишенными значения и, основываясь на содержании сонетов и диалога и на фактах из жизни Петрарки, засвидетельствованных его перепиской (полное собрание писем Петрарки издано Джузеппе Фракассетти в 1859 г.), склоняется к тому мнению, что препятствием к браку поэта с Лаурою служило не то, что она была замужем, а то, что он принадлежал к духовному званию. Впрочем, в отношении одного из "документальных свидетельств" аббата, а именно - завещания Лауры де-Сад, д-р Гарнетт допускает, что если бы это завещание было предъявлено и подлинность его доказано, то одного совпадения даты этого документа, 3 апреля 1348 г., с датою одной рукописной заметки Петрарки, - 6 апреля того же года, где упоминается о смерти Лауры, достаточно было бы для того, чтобы оправдать теорию аббата и "оградить ее от всяких возражений".

Стр. 129--130. Строфа XXVI--XXIX.

"Вся эта песнь богата описаниями природы. Любовь к природе является теперь весьма заметною страстью Байрона. Эта любовь не довольствуется одним созерцанием и не удовлетворяется описанием того, что находится перед глазами; как могучая сила, она проникает всю жизнь поэта. Хотя Байрон в действительности видел, может быть, больше красот природы, нежели какой-либо другой поэт, но его сердце, повидимому, прфжде не раскрывалось вполне для её гениальных воздействий, теперь же в этом отношении он изменился, и в настоящей песне может выдержать сравнение с лучшими описательными поэтами, в наш век описательной поэзии". (Вильсон).

Стр. 130. Строфа ХХХХ--ХХИ.

Ср. "Истор. Прим.", IX.

"Кто, подобно мне, желал бы поискать следов жизни и смерти Петрарки в этой уединенной Эвганейской деревне (Арква лежит около 20 миль к ю.-в. от Падуи), тот может их там найти. Скромный дом, повидимому, очень древней постройки, считается его последним жилищем. Там показывают кресло, в котором, как говорят, он умер. Если же эти предметы покажутся не совсем достоверными, то гробница из красного мрамора, поставленная на столбах на кладбище Арквы, несомненно заключает в себе, или, по крайней мере, некогда заключала, прах Петрарки. Лорд Байрон и г. Гобгоуз посетили это место более 60-ти лет тому назад, в скептическом настроении, так как в ту пору возбуждались сомнения в самом существовании Лауры, и различные подробности жизни поэта, с такого верностью сохраненные в его переписке, были уже почти забыты", ("Петрарка", Г. Рива 1879). в "Мне хотелось бы посетить эту могилу вместе с тобой, - пара поэтов-паломников, а, Том, что скажешь?" Но "Том" стоял за поездку в Рим с лордом Джоном Росселем, и впоследствии всегда сожалел, что упустил этот удобный случай, - "удивляясь, как могло это быть, и упрекая себя".

Стр. 132. Строфа XXXIII--XXXIV.

В единоборство мы вступаем с нашим Богом,

Иль с демоном, что ослабляет дум

Благих порыв, людьми овладевая.

"Борьба как с демонами, так и с лучшими нашими мыслями совершенно одинакова. Сатана избрал пустыню местом для искушения Спасителя. А наш непорочный Джон Локк предпочитал присутствие ребенка полному уединению" (Прим. Байрона).

Стр. 132. Строфа XXXV.

Байрон провел в Ферраре один день, в апреле 1817 г., осмотрел замок, монастырь и пр. и несколько дней спустя написал "Жалобу Тассо", в рукописи помеченную "20 апр. 1817". Настоящая песнь Чайльд-Гарольда "Один из феррарцев спрашивал меня", рассказывает он в письме к другу, - не знаю ли я одного из его знакомых, лорда Байрона, который теперь находится в Неаполе. Я отвечал: "Нет!" - и это было верно в обоих отношениях, потому что, во-первых, я вовсе не был знаком с вопрошателем, а во-вторых, ведь никто не знает самого себя. Другой спрашивал, не я ли перевел Тассо. Видишь, какова слава, - как она аккуратна и безпредельна! Не знаю, как чувствуют себя другие, а я всегда чувствую себя легче и лучше, когда мне удается отделаться от своей славы, она сидит на мне, как латы на оруженосце лорда-мэра, и я отделался от всякой литературной шелухи и болтовни, ответив, что Тассо переводил не я, а мой однофамилец; слава Богу, я так мало похож на поэта, что все мне поверили".

Стр. 132. Строфа XXXV.

Мне кажется, что злых проклятий чары

Из представителей древней фамилии Эсте, маркизов Тосканских, Аццо V впервые получил власть над Феррарой в XII столетии. Его дальний потомок, Николо III (1384--1441), основал Пармский университет. Его второю женою была Паризина Малатеста (героиня Байроновской Паризины, изд. в 136 г.), обезглавленная за нарушение супружеской верности в 1425 г. Три его сына - Лионель (ум. 1450), друг Поджио Браччиолини, Борсо (ум. 1471), который ввел в своих владениях книгопечатание, и Эрколо (ум. 1505), друг Боярдо, - все были покровителями наук и ревнителями Возрождения. Их преемник, Альфонс I (1486--1536), женившийся (1502) на Лукреции Борджиа, прославил себя, приблизив к своему двору Ариосто; а его внук, Альфонс III (ум. 1597), сначала был другом Тассо, а потом объявил его сумасшедшим и заключил в больницу св. Анны ( 1579--86).

Стр. 132. Строфа XXXVI.

Куда поэта вверг Альфонс надменный.

Тассо, несомненно, был заключен в больницу св. Анны в Ферраре и провел там семь лет и четыре месяца, - с марта 1579 по июль 1586 г; но причины этого заключения и обстоятельства, его сопровождавшия, были предметом легенды и изображались неверно. Уже давно стало известно и было всеми признано, что действительная или воображаемая страсть поэта к сестре герцога Альфонса, Элеоноре, не играла тут никакой роли, и что знаменитая "келья" или камера (9 шагов в длину, 6 в ширину и 7 футов в вышину) не была первоначальным местом его заточения. Это была, как говорит Шелли в одном из своих писем, - "очень приличная тюрьма", но не тюрьма Тассо. Издание писем Тассо (Гвасти, 1853), его характеристика в книге Саймондса "Возрождение в Италии" и затем монументальный труд Анджело Солерти - "Vita di Torquato Tasso", основанный на несомненных документальных свидетельствах, в значительной степени снимают вину с герцога, перенося ее на самого злополучного поэта. Интриги Тассо с соперниками Феррары, - с Медичи во Флоренции, с папским двором, с болонской инквизицией, возбудили в герцоге подозрения и тревогу, а поведение поэта, его раздражительность и взрывы гнева, послужили предлогом для помещения его в больницу. Ранее своего окончательного и рокового возвращения в Феррару он получил должное предостережение, что его следует лечить, как человека, страдающого умственным разстройством, и что если он будет продолжать высказывать намеки на замыслы против его жизни и на преследование со стороны высокопоставленных лиц, то будет удален от герцогского двора и изгнан из герцогских владений. Не смотря на это, он все-таки вернулся в Феррару, и притом - в неблагоприятную минуту, когда герцог был занят церемониями и празднествами по случаю своего третьяго брака. Тассо никто не ожидал, никто даже не заметил его присутствия, - и, говоря его собственными словами, он, "в порыве безумия", разразился проклятиями на герцогский двор и семейство и на весь феррарский народ. За это оскорбление он и был заключен в больницу св. Анны, где в продолжение нескольких месяцев с ним обращались как с настоящим сумасшедшим. Кроме писем самого Тассо, до нас не дошло никаких сведений о том, как его содержали в течение первых восьми месяцев заключения: отчеты больницы утрачены, а "счетовые книги" (Libri di spesa, - в Моденском госуд. архиве) начинаются только с ноября 1579 г. Двумя годами позже (начиная с января 1582) из документов видно, что его стали кормить лучше и что ему мало по малу предоставлена была некоторая доля свободы и делались разные снисхождения; но перед тем в течение нескольких месяцев, кажется, с уверенностью можно сказать, что его и кормили хуже, и что он был лишен медицинской помощи, точно так же, как и участия в церковных таинствах: его считали сумасшедшим, а такого, конечно, не позволялось ни исповедывать, ни причащать. Но хуже всего для него было ужасное одиночество. "Е sovra tutto", пишет он в мае 1580 г., "m'affligge la solitudine, mia crudele et natural nemica". Нет ничего удивительного, если с ним бывали припадки бреда, когда он видел "необычный свет", беседовал с духами и т. и. Байрон и Шелли этих фактов не знали, а потому их негодование преувеличено и направлено не туда, куда следует. Но "сожаление", конечно, остается в полной силе.

Стр. 133. Строфа XXXVIII.

См. "Историч. Прим.", X. Солерти (Vita etc.) возражает против разделяемого Гобгоузом мнения, будто Леонардо Сальвиати, стремясь приобрести благосклонность Альфонса, сделался виновником той оппозиции, какою был встречен "Иерусалим" со стороны академии Круски. Её неблагоприятный отзыв объясняется литературными вкусами или предразсудками, но отнюдь не личным раздражением или интригою. "Иерусалим" был посвящен прославлению дома Эсте, и хотя поэт попал в немилость, однако герцогу нельзя было подслужиться нападками на эту поэму. Кроме того, Сальвиати напечатал свои тезисы не под собственным именем, а под псевдонимом.

Tous les jours, à la cour, un sot de qualité

Peut juger de travers avec impunité,

А Malherbe, а Racan préfère Théophile,

Et le clinquant du Tasse à tout l'or de Virgile.

é иные могут применить к "знатному поэту", который сам сознавался, что недолюбливает Горация и, проехав мимо Мантуи и памятников Виргилия, посетил Феррару, чтобы посмотреть на "клетку", в которую был посажен Тассо. Если бы Байрон дожил до появления в печати стихотворения Виктора Гюго: "Dédain. А Lord Byron" (1833), он, вероятно, изменил бы свое слишком строгое мнение о французской поэзии:

En vain vos légions l'environnent sans nombre,

Il n'а qu'а se lever pour couvrir de son ombre

     А la fois tous vos fronts;

Il n'а qu'а dire un mot pour couvrir vos vois grèles,

De mille moucherons! 

Стр. 134. Строфа XL.

И южный Скотт, что флорентинцу равный,

И Ариосто севера стих плавный

Воспел войну, любовь, героев подвиг славный.

"Вальтер Скотт", говорит Байрон в своем дневнике 1821 г., "конечно, - самый удивительный писатель наших дней. Его романы представляют совершенно новый литературный род, а его стихотворения так же хороши, как и всякия другия, если не лучше,... и только оттого перестали быть популярными, что черни надоело слышать, как "Аристида называют справедливым, а Скотта лучшим, и она подвергла его остракизму. Я ничего не читаю с таким увлечением, как его сочинения. Я люблю его также за его мужественный характер, за чрезвычайную любезность в обращении и за добродушие в отношении лично ко мне. Дай ему Бог всего хорошого, - он этого стоит". В письме к самому В. Скотту из Пизы, 1822 г., Байрон говорит: "я вам обязан гораздо больше, чем обычною благодарностью за литературные любезности и за дружбу: в 1817 г. вы сошли с своей дороги для того, чтобы оказать мне услугу в такое время, когда для этого требовалась не одна только любезность, но и мужество; вы вспомнили обо мне в таких выражениях, которыми я мог бы гордиться во всякую пору; но в ту именно пору, когда, по пословице, "весь свет и его жена" старались топтать меня ногами, эти выражения имели еще более высокое значение для моего мнения о самом себе. Будь это обыкновенная критика, хотя бы и красноречивая, и хвалебная, - я, конечно, был бы тронут и благодарен, но не до такой степени, в какой я почувствовал вашу необыкновенную доброту ко мне"...

Относительно названия "Ариосто севера" Байрон думал, что оно, пожалуй, не понравится В. Скотту; он сообщил об этом Меррею, и последний также высказал это опасение. "Что касается Ариосто севера, писал ему Байрон 17 сент. 1817 г. - то, конечно, оба пишут на одне и те же темы: рыцарство, войны, любовь; а что касается комплимента, то если бы вы знали, как итальянцы отзываются об Ариосто, то вы бы не усомнились на этот счет... Но если вы все-таки думаете, что Скотту это не понравится, - сообщите мне, я исключу эти слова". Байрон не знал, что В. Скотт, еще будучи в Эдинбургском колледже, "имел смелость представить сочинение, в котором сравнивал Гомера с Ариосто, отдавая первенство последнему, и что он каждый год прочитывал от доски до доски. Основной мотив "северных песен" В. Скотта прославление рыцарства, с его щитами, мечами и копьями, с его "благородной любезностью" и "львиною храбростью" - прямо напоминает начальные строки "Неистового Орланда".

Le donne, i cavalier', l'arme, gli amori,

Le cortesie, l'audaci imprese io canto.

Сам В. Скотт никогда не высказывал неудовольствия на это сравнение; но Байрону досталось на него от одного из приятелей: Фрэнсис Годжсон, в своем анонимном разборе (1818) говорит: "Вальтер Скотт назван в IV песне "Ариосто севера" (credite posteri или лучше, - praeposteri!), а Ариосто (еще забавнее!) называется "южным Скоттом". Это напоминает смешение лошадиных каштанов с каштановыми лошадьми".

Стр. 134. Строфа XLI.

См. "Историч. Прим.", XI, XII, XIII.

Строфы XLII и XLIII представляют почти буквальный перевод знаменитого сонета Филякайи:

     Dono infelice di bellezza, ond'hai

     Funesta dote d'infiniti guai

     Che in fronte scritti per gran doglia porte:

Deh, fossi tu men bella, o almen più forte,

     ù ti paventasse, o assai

     T'amasse men, chi del tuo bello ai rai

     Par che si strugga, e par ti sfida а morte,

Che or giù dall'Alpi non vedrei torrenti

     Scender d'armati, nè di sangue tinta

Nè te vedrei, dél nou tuo ferro cinta,

     Pugnar col braccio di straniere genti,

     Per servir sempre, o vincitrice, o vinta.

Стр. 135. Строфа XLIV.

Того, кто другом Туллия и Рима

Безсмертного, и римлянином был.

"Знаменитое письмо Сервия Сульпиция к Цицерону, по случаю смерти дочери последняго, описывает - в том виде, в каком он был тогда и находится еще и теперь - тот самый путь, по которому я часто проезжал в Греции во время различных моих поездок и путешествий по суше и по морю: "Возвращаясь из Азии, я плыл от Эгины к Мегаре и созерцал окружавшия меня страны; Эгина была за мною, Мегара - впереди, Пирей - направо, Koринф налево; все эти города, некогда столь славные и цветущие, теперь лежат в развалинах и запустении. При этом зрелище я не мог не подумать: увы! что же мы, жалкие смертные, волнуемся и мучится, когда кто-нибудь из ваших друзей случайно умрет или будет убит, если жизнь человеческая вообще кратка, и если здесь, передо мною, лежат останки столь многих славных городов". (Примеч. Байрона).

Италия, твою обиду знать должны везде, от края и до края.

"Поджио, смотря с Капитолийского холма на разрушенный Рим, воскликнул: "Ut nunc omni decore nudata, prostrata jaceat, instar gigantei cadaveris corrupti atque indique exesi". (Прим. Байрона).

Стр. 137. Строфа XLVIII.

На берегах смеющихся Арно

Явилася для жизни возрожденной

Наука, бывшая так долго погребенной.

Богатство, благодаря которому флорентинская знать могла удовлетворять своему вкусу к утонченной роскоши, было продуктом успешной торговли. Так, напр., Джиованни Медичи (1360--1428), отец Козимо и прадед Лоренцо, был банкиром и торговал на европейском Востоке. Что касается эпохи Возрождения, то, не говоря уже о флорентинском происхождении Петрарки, двое величайших итальянских ученых и гуманистов, Фичино (род. 1430) и Полициано (род. 1454) были флорентинцы; а Поджио родился (1380) в Терра-Нова, также на флорентинской земле.

См. "Историч. Прим.", XIV. Статуя Венеры Медицейской, находящаяся в галлерее "Уффици" во Флоренции, представляет, как полагают, позднейшую греческую (I или II в. до Р. X.) копию более ранняго произведения, Афродиты Книдской, изваянной, может быть, Кефисодотом или Тимархом. Наполеон увез ее в Париж; во в то время, когда Байрон был во Флоренции и "упивался красотою" в двух галлереях, она была уже возвращена на свое прежнее место.

Стр. 138. Строфа L.

Байрон заехал во Флоренцию в 1817 г., на пути из Рима. "Я пробыл там, говорить он, только один день; но, все-таки, успел побывать в двух галлереях, откуда вернулся опьяненный красотою. Венера заслуживает больше удивления, чем любви; но там есть другия произведения скульптуры и живописи, которые впервые дали мне понять, как неверно судят люди об этих двух наиболее искусственных искусствах. {Всего за неделю до посещения флорентинских галлерей Байрон писал одному из друзей своих: "Я ничего не понимаю в живописи. Поверьте, из всех искусств это - наиболее искусственное и неестественное, в котором всего сильнее сказалось человеческое безсмыслие. Я еще не видал ни одной картины или статуи, которая была бы согласна с моими представлениями или ожиданиями; но я видал много гор, озер, рек и пейзажей, а также двух или трех женщин, вполне отвечавших моим ожиданиям, и даже более".} Особенно поразили меня: портрет любовницы Рафаэля: портрет любовницы Тициана; Венера Тициана в галлерее Медичи; знаменитая групп из мрамора; гений смерти, - спящая фигура, и пр. и пр. Я побывал также и в капелле Медичи. Красивая ветошь на больших плитах из разных дорогих камней, на намять о полусотне стоявших и забытых скелетов. Она не докончена, и такою и останется". После вторичного посещения галлерей, в 1821 г., Байрон заметил: "Моя первые впечатления подтвердились; но слишком большое число посетителей не давало мне возможности как следует прочувствовать каждую вещь. Когда нас всех (человек тридцать или сорок) впихнули в кабинет гемм и т. п. безделушек, в углу одной из галлерей я сказал Роджерсу, что я чувствую себя точно в полицейской будке. Я слышал, как один лысый британец заявил женщине, с которою он шел под-руку, смотря на тициановскую Венеру: "Да, это, в самом деле, очень хорошо!" - замечание, которое, подобно словам помещика у Джозефа Андрьюса о "неизбежности смерти", было (как заметила супруга этого помещика) "в высшей степени верно". Во дворце Питти я не преминул вспомнить замечание Гольдсмита к сведению знатоков, что "картины были бы еще лучше, если бы живописец больше над ними потрудился", и похвалил произведения Пьетро Перуджино".

"Наш странник созерцает древния греческия статуи во Флоренции и затем - в Риме с таким наслаждением, какого и следовало ожидать от великого поэта, с юности напитанного классическими идеями, доставляющими так иного удовольствий во всякую пору жизни. Он смотрел на эти образцовые произведения искусства гораздо более проницательным и, несмотря на его отговорки, гораздо более ученым взором, нежели какой-либо иной поэт, ранее его выражавший свое удивление пред их красотою. Может быть, скажут, что мы фантазируем, - но мы полагаем, что гений Байрона был гораздо ближе, чем гений какого-либо другого из современных поэтов. К тому особенному духу, которым были проникнуты все поэты и художники древней Греции и выражением которого служат великие образцы её скульптуры. Его собственные создания, являясь воплощением красоты или энергии, все одиноки: он не прибегает к группировке для того, чтобы лучше оттенить своих любимцев или рассказать их историю. Его героини являются одинокими символами любви, не знающей поражений; его герои одиноко стоят, словно на мраморных пьедесталах, обнаруживая обнаженную силу страсти или скрытую энергию скорби. Художник, который пожелал бы иллюстрировать произведения кого-либо из прочих наших поэтов, должен обратиться к карандашу; тот же, кто захотел бы выразить дух Байрона в другой художественной форме, должен отливать из расплавленного металла или изсекать из твердого камня. То, что он потеряет в легкости, будет выиграно в силе. Медора, Гюльнара, Лара или Манфред могут дать содержание для скульптурных произведений, достойных почтя такого же энтузиазма. какой был проявлен самим Чайльд-Гарольдом при созерцании драгоценнейших реликвий неподражаемого греческого гения". (Вильсон).

"Как безсмертные, ради любви, слагают с себя свою божественность, так и смертные, в экстазе страсти, видят в предмете своей любви воплощение божества. Любовь, подобно музыке, может "вознести смертного до небес" и "свести ангела на землю". В этой строфе, может быть, намеренно, допущена некоторая темнота и смешение идей, выраженных так, что читатель сам может истолковывать их, как ему будет угодно". (Кольридж).

Стр. 140. Строфа LIV.

См. "Историч. Прим.", XV, XVI, XVII. - "Церковь Санта-Кроче заключает в себе много знаменитых ничтожеств", писал Байрон Меррею 20 апреля 1817 г. "Гробницы Маккиавелли, Микель Анджело, Галилея и Альфиери делают ее итальянским Вестминстерским аббатством. Я не восхищался ни одной из этих гробниц (конечно, говорю не о людях, в них похороненных). Памятник Альфиери тяжел; да и все прочие как-то излишне обременены. Нужно ли что-нибудь, кроме бюста и имени, да, может быть, еще даты? Последняя - для незнающих хронологии, к которым принадлежу и я. Но все эти различные аллегории и восхваления никуда не годятся; это - хуже, чем длинные парики английских голов на римских туловищах в статуях времен Карла II, Вильгельма и Анны". - Микель Анджело, Альфиери и Маккиавелли похоронены в южном приделе церкви; Галилей, первый из погребенных здесь, лежит теперь вместе с своим любимым учеником Винченцо Вивиани в склепе южного придела. Памятник Альфиери, работы Кановы, поставлен на счет так называемой его вдовы, Луизы, урожденной Штольберг, бывшей замужем за принцем Карлом-Эдуардом (1772--78).

самим Альфиери, который говорит в своей автобиографии: "Вот очерк характера, обнаруженного мною в первые годы пробуждения моего разума. Обыкновенно молчаливый и спокойный, я бывал иногда крайне возбужден и болтлив, почти всегда переходил из одной крайности в другую; упрямый и не выносивший насилия, я был склонен следовать дружеским увещаниям, сдерживаясь скорее из опасения навлечь на себя брань, чем по какой-либо иной причине; я отличался крайней застенчивостью, но был неодолим, когда меня хотели насильно заставить что-нибудь сделать".

Сходство между обоими поэтами, как допускал и сам Байрон, было преимущественно внешнее: оба были знатного рода, оба поэты, оба "патрицианские республиканцы", оба любили удовольствия точно так же, как любили и изучали литературу; но сравнивать между собою их сочинения - невозможно.

Стр. 140. Строфа LVII.

См. "Историч. Прим.", ХVПИ, XIX, XX. - Данте умер в Равенне и был похоронен в церкви св. Франческо. Затем его останки перенесены были в мавзолей на монастырском кладбище, на северной стороне церкви, воздвигнутый в его память его другом и покровителем, Гвидо из Поленты. Этот мавзолей много раз ремонтировался, а в нынешнем своем виде был построен в 1780 г., на счет кардинала Луиджи Ванти Гонзага. Во время празднования шестисотлетия Данте, в 1865 г., было открыто, что - неизвестно, в какое именно время - его скелет, за исключением нескольких небольших костей, оставшихся в урне, составляющей часть постройки Гонзага, был переложен, для большей сохранности, в деревянный ящик и замурован в стену старой капеллы Браччиофорте, которая находится в стороне от церкви, по направлению к площади. Кости, найденные в этом деревянном ящике, были вновь положены в мавзолей, с большим торжеством и энтузиазмом, так как на поэта стали смотреть как на символ объединенной Италии. Самый же ящик сдан на хранение в публичную библиотеку. Во время своего первого пребывания в Равенне, с 8 июня по 9 августа 1819 г., Байрон жил в доме рядом с капеллой Браччиофорте.

Тит Ливий (кн. XXXVIII, гл. 53) рассказывает о Сципионе следующее: "С тех пор об Африканском ничего не было слышно. Он проводил свои дни в Литерне (на берегу Кампании) без мысли и без сожаления о Риме. Говорят, что когда он умирал, он отдал приказание, чтобы его и похоронили в этом же городке, и чтобы там же, а не в Риме, был поставлен и его надгробный памятник. Отечество было к нему неблагодарно, - и он не пожелал быть погребенным в Риме. "На его гробнице, по преданию, находилась надпись: "Ingrata patria, cineres meos non habebis". По другому преданию, он был похоронен вместе с своей семьей, в Риме, у Капенских ворот, близ Целийского холма.

См. "Историч. Прим.", XXI. Джиованни Боккаччио род. в Париже или в Чертальдо в 1313 г., большую часть своей жизни провел во Флоренции, ум. в 1375 г. и был похоронен в Чертальдо, откуда, как говорили, происходила его фамилия. Его гробница, стоявшая посреди церкви св. Михаила и св. Иакова, была уничтожена в 1783 г., под тем предлогом, что новейший указ, запрещавший хоронить в церквах, должен был применяться также и к погребенным ранее. Камень, покрывавший гробницу, был сломав и выброшен, как негодный, в ограду. По словам Гобгоуза, в этом виновато столько же ханжество, сколько невежество; но трудно предположить, чтобы "ханжи-гиены", т. е. церковные власти, не знали о том, что Боккаччио был автором язвительных сатир на церковников. Они отомстили поэту, а Байрон, в свою очередь, отомстил им за Боккаччио.

Стр. 141. Строфа LIX.

Отсутствовавший Марка Брути бюст

В триумфе Цезаря - сильнее вдвое

Байрон имеет в виду одну из торжественных процессий, устроенных по повелению Тиберия. Ср. Дон-Жуан, п. XV, стр. 49.

На похоронах Юнии, вдовы Кассия и сестры Брута, в 22 г. по Р. X., не позволено было нести бюсты её мужа и брата, участвовавших в убийстве Цезаря. Тем не менее, по словам Тацита (Ann., III, 76), "Брут и Кассий блистали именно тем, что не видно было их изображений".

Надпись на памятнике Данте в церкви Санта-Кроче: "А majoribus ter frustra decretum" - относится к напрасным попыткам Флоренции приобрести останки своего некогда изгнанного поэта.

Стр. 141. Строфа LX.

См. "Историч. Прим.", XXII.

Стр. 142. Строфа LXIII.

"Историч. Прим", XXIII. Tantusque fuit ardor armorum, adeo intentas nugnae animas ut eum motum terrae, qui multarum urbiura Italiae magnas partes prostravit, avertitque cursa rapidos amnes, mare fluminibus invexit, montes lapsu ingenti proruit, nemo pugnantium senserit" (Liv. XXII, 5). Полибий ничего не говорит об этом землетрясении; но Плиний (Hist. Nat, II, 84) и Целий Антипатр (у Цицерона, De Div., I, 35), писавший свои Анналы лет через сто после сражения при Тразименском озере (217 г. до Р. X.), говорят, что землетрясение произошло во время самой битвы.

Стр. 142. Строфа LXV.

Что красной некогда была его струя.

"Красивое и спокойное зеркало озера отражало вершины Монте-Пульчаны, и какая-то дикая птица, порхая над его обширной поверхностью, задевала воду своими быстрыми крыльями, оставляя светлые круги и полосы, блестевшия на его сером фоне. По мере того, как мы подвигались вперед, один красивый пейзаж сменялся другим, и почти каждый новый вид вызывал новые восторги. Но не здесь ли, среди этой спокойной и " (Вильямс).

Стр. 143. Строфа LXVI.

А ты, Клитумн, с кристальною волною!

"Все путеводители подробно распространяются о храме Клитумна, между Фолиньо и Сполето; и действительно, нигде, даже в Италии, нет картины. Более достойной описания. Разсказ о разрушении этого храма см. в "Историч. объяснениях к ИV-й песне ". (Прим. Байрона).

Прекрасное описание Клитумна находится в письме Плиния "Bomano suo", Epistolae, VIII, 8: "У подошвы небольшого холма, покрытого старыми, тенистыми кипарисами, течет ручей, разбивающийся на множество мелких ручейков бегущих по различным направлениям. Выбившись, так сказать, из своих границ, он разливается в широкий бассейн, такой чистый и прозрачный, что можно пересчитать все камешки на дне и брошенные туда мелкия монетки... Берега покрыты множеством ясеней и тополей, которые так отчетливо отражаются в прозрачной воде, что кажутся растущими на дне речки и также могут быть сосчитаны... Вблизи стоит древний и почтенный храм, в котором находятся статуя речного бога Клитумна".

Существующий ныне храм, обращенный в капеллу Сан-Сальватора, едва ли тот самый, который упоминается у Плиния. Гобгоуз, в своих "Исторических объяснениях", защищает древность фасада, который "состоит из фронта, поддерживаемого четырьмя колоннами и двумя коринфскими столбами; две колонны со спиральными дорожками, а остальные покрыты резьбой в вид рыбьей чешуи". Но, по мнению новейших археологов, вся эта постройка относится к IV или V веку по Р. X. Впрочем, возможно, и даже вероятно, что при перестройке храма был употреблен в дело старый материал. Плиний говорит, что вокруг храма Клитумна было много небольших часовенок, посвященных другим божествам.

"Быть может, на нашем языке нет более удачного стихотворного описания, чем эти две строфы, посвященные Клитумну. Поэты обыкновенно не легко разстаются с интересным сюжетом и вредят ясности описания, обременяя его подробностями, которые скорее затрудняют, нежели возбуждают фантазию читателя; или же, наоборот, желая избежать этой ошибки, ограничиваются холодными и отвлеченными общими фразами. Байрон, в указанных двух строфах, удивительно съумел удержаться посредине между этими двумя крайностями: здесь дан абрис картины столь же ясной и блистательной, как пейзажи Клода Лоррэна, а дополнение этого абриса более мелкими подробностями благоразумно предоставлено воображению читателя; и, конечно, только слабое воображение не в состоянии будет дополнить того, что поэт оставил недосказанным, или на что он только намекнул. Пробегая эти строки, мы как будто чувствуем свежий холодок окружающого нас пейзажа, слышим журчанье быстрых ручейков и видим отражение изящного небольшого храма в кристальной глубине спокойного потока".

Стр. 144. Строфа LXXI.

Поток несется в пене с диких гор,

Как вечность, все с пути сметая, словно сор.

"Я видел Cascata del Marmore в Терни дважды, в разное время, - один раз - с вершины пропасти, а другой - снизу, из долины. Вид снизу гораздо лучше, если у путешественника нет времени подниматься наверх; но откуда бы ни смотреть, - сверху или снизу, - этот водопад стоит всех швейцарских, вместе взятых: - Штауббах, Рейхенбах, Пис-Ваш, водопад Арпена ". (Прим. Байрона).

Стр. 144. Строфа LXXIL

Блистая красок гаммою живою,

В лучах восхода радуга встает.

"О времени, месте и свойствах этого рода радуги читатель найдет краткия сведения в одном из примечаний к Манфреду. {Манфред, д. II, явл. 1, прим. Эта радуга образуется солнечными лучами в нижней части альпийских потоков; она совсем похожа на небесную радугу, спустившуюся на землю, и так близко, что вы можете к ней подойти; этот эффект можно наблюдать до полудня.} Этот водопад так похож на "водяной ад", что Аддисон считал его той самой пучиной, через которую Алекто погрузилась в подземное царство. {*} Замечательно, что два самых красивых водопада в Европе, - Велино и Тиволи - устроены искусственно. Путешественнику непременно следует проехать в Велино, по крайней мере - до небольшого озера, называемого Pie'di Lup. Реатинская территория у римлян называлась "Темпе", и древние натуралисты в числе других красивых особенностей этой местности отмечали ежедневные радуги на Велинском озере ("Jnlacu Velinonullo non die apparere arcus", Plin, " (Прим. Байрона).

{* "Это - та пучина, через которую у Виргилия Алекто низвергается в ад: именно это самое место, его громкая слава, падение вод, окружающие его леса, исходящий из пучины дым и шум, - все это указано в описании Виргилия:

Est locus italiae... densis hunc frondihus atrum

Urguet utrimque latus nemoris, medioque fragosus

Hic specus horrendum et saevi spiracula

Ditis Monstrantur, ruptoque ingens Acheronte vorago

Pestoferas aperit fauces. (Aeneid. VII, 563--570).

Без сомнения, это самое подходящее место в целом свете для фурии... и я думаю, читатель с удовольствием вообразит, как эта злобная богиня в шуме бури погружается в ад посреди такого ужасного пейзажа". Remarks on several parts of Italy 1761, стр. 100, 101.}

Стр. 145. Строфа LXXV.

В дни юности без смысла затверженный

Латинский стих меня не восхитит.

"Эти строфы, вероятно, напомнят читателю замечания прапорщика Нортертона: "Проклятый Homo", и пр.; по причины нашего нерасположения не совсем одинаковы {"Не представляйтесь более невежественным, чем вы есть на самом деле, мистер Нортертон; ведь вы, наверное, слыхали и о греках, и о троянцах, хотя, может быть, и не читали Гомера в переводе Попа". - Ах, проклятый Гомер!" отвечал Нортертон: "я еще до сих пор его помню. У нас в полку Томас всегда таскает Homo в кармане". Фильдинг, История Тома Джонса.}. Я хотел сказать, что уроки утомляют нас прежде, чем мы оказываемся в состоянии понимать красоты; что мы зубрим без разумения, а не заучиваем сознательно; что свежесть впечатления исчезает, и будущее удовольствие и польза заранее уничтожаются дидактическою преждевременностью в том возрасте, когда мы не можем ни чувствовать, ни понимать силы изучаемых произведений, так как для того, чтобы наслаждаться ими и разсуждать о них, требуется знание жизни и настолько же, как и знание языков латинского и греческого. По той же причине мы никогда не можем постигнуть во всей полноте некоторых прекраснейших мест в Шекспире, напр. "Быть или не быть" оттого, что они были в нас вколочены, когда вам было всего восемь лет, - для упражнения памяти, а не ума; и вот, когда мы уже выросли настолько, что могли бы ими наслаждаться, вкус к ним уже потеряв и аппетит исчез. В некоторых странах на континенте молодью люди учатся на более заурядных писателях, а лучших классиков не читают до более зрелого возраста. Конечно, я не хочу этими словами выразить какое-нибудь неудовольствие или порицание месту моего воспитания. Хотя я и был ленив, однако, я вовсе не был тупым мальчиком; и я уверен, что никто больше меня не чувствует привязанности к Гарроу, и вполне основательно: не говоря уже о том, что там я провел счастливейшее время своей жизни, - мой наставник, почтенный д-р Джозеф Друри, был самым лучшим и драгоценнейшим моим другом; я слишком хорошо, хотя и слишком поздно, вспоминал его предостережения, когда мне случалось ошибаться, и всегда следовал его советам, когда мне удавалось поступать хорошо или умно. Если это слабое выражение моих чувств к нему когда-нибудь попадется ему на глаза, то пусть оно напомнят ему о человеке, который всегда вспоминает о нем не иначе, как с благодарностью и уважением, о человеке, который с еще большею радостью гордился бы тем, что был его воспитанником, если бы, более внимательно следуя его внушениям, мог принести своему воспитателю какую-нибудь честь". (Прим. Байрона).

Стр. 146. Строфа LXXVII.

Я не ценил, - я сам тому виною.

"Предубеждение Байрона против Горация не представляет исключительного явления: Грэй только тогда почувствовал себя способным наслаждаться красотами Виргилия, когда избавился от обязанности заниматься этим поэтом, как уроком

Стр. 146. LXXIX.

О, Ниобея павших городов!

"Я провел несколько дней в чудесном Риме", говорит Байрон в одном из своих писем 1817 г. "И в восторге от Рима. В целом, Рим - и древний, и новый - выше Греции. Константинополя, всего на свете, по крайней мере, всего, что я видел. Но я не могу его описывать, потому что мои первые впечатления всегда сильны и смутны, и только впоследствии моя намять разбирается в них и приводит их в порядок; тогда я разсматриваю их, точно пейзаж на известном разстоянии, и различаю лучше, хотя они уже и менее ясны. Все время, с самого приезда, я большую часть дня проводил верхом на лошади. Я ездил в Альбано, к его озерам, на вершину Monte Albano, в Фрескати, Аричию и т. д. Что касается Колизея, Пантеона, св. Петра, Ватикана, Палатина и пр., и пр., - то они совершенно неописуемы: их надо видеть".

Строфа LXXIX.

Где Сципиона благородный прах?

Могила Сципионов, близ Латинских ворот, была открыта братьями Сасси в мае 1780 г. Она состоит из нескольких камер, выдолбленных в туфе. В одной из более обширных камер находилась знаменитая гробница Л. Сципиона Бородатого, прадеда Сципиона Африканского, которая теперь стоит в Ватикане, в Atrio Quadrato. Когда эту гробницу открыли, в 1780 г. в ней оказался целый скелет. Кости были собраны и перенесены Анджело Квирини в его виллу в Падуе. В камерах найдено было много надписей, перенесенных потом в Ватикан.

Где прах твоих сынов, земля родная?

"или для того, чтобы добывать реликвии, необходимые для церквей, посвященных христианским святым или мученикам, или (что более вероятно) в надежде найти украшения, погребенные вместе с покойниками. Гробницы иногда переносились на другое место и опустошались для помещения другого праха. Так, напр., гробницы пап Иннокентия И и Климента XII без сомнения, были сооружены для языческих покойников".

Так затопи ж скорей их скорбь в своих волнах!

Намек на историческия наводнения Тибра, которых насчитывали 132 со времени основания города до декабря 1870 г., когда вода в реке поднялась на 30 футов выше обычного своего уровня.

Стр. 147. Строфа LXXX.

Ее христьяне, готы изнуряли,

"Христиане" - по мотивам фанатическим, как напр. Феодосий в 426 г. и Стилихон, сжегший сивиллины книги, грабили и разрушали храмы. Впоследствии многие папы также разрушали храмы ради постройки, перестройки и украшения церквей: много раз древния постройки обращались в каменные пушечные ядра. Не было недостатка также и в христианских завоевателях и опустошителях Рима, как напр. Робер Гюискар в 1004 г., Фридрих Барбаросса в 1107, коннетабль Бурбонский в 1527. "Готы" взяли и разграбили Рим под предводительством Алариха, в 410 г., и при Тотиле, в 5I6 г. Сюда же могут быть причислены и другие варвары-завоеватели: вандал Гензерих в 455 г., свев Рицимер в 472, далматинец Витигес в 537, лангобард Арнульф в 756. Что касается "пожаров", то в 1032--84 гг. император Генрих IV сжег "большую часть города", а Гюискар сжег город "от Фламиниевых ворот до колонны Антонина и опустошил все пространство от Эсквилина до Латерана; затем сжег местность от Латерана до Колизея и Капитолия". Байрон ничего не говорит о землетрясениях; но и они бывали, напр. в 422 и 1349 г.

Стр. 148. Строфа LXXII.

О гордый Рим! Увы! Куда сокрылись

Твои триумфы?

"Орозий насчитывает 320 триумфов от Ромула до двойного триумфа Веспасиана и Тита. Ему следовал Папвиний, а Папвинию Гиббон и новейшие писатели" (Прим. Байрона).

Стр. 148. Строфа LXXXIII.

Великий Сулла, баловень богов!

"Если бы в жизни Суллы не было тех двух событий, на которые намекает эта строфа, то. без сомнения, мы должны были бы считать его чудовищем, которого не оправдывают никакия удивительные качества. Мы готовы видеть в его добровольном отказе от власти, так как оно, повидимому, удовлетворило римлян, которые должны были бы уничтожить Суллу, если бы не уважали его. Тут не может быть спора и разницы во взглядах: они должны были все, подобно Эвкрату, признать, что то, что казалось им честолюбием, было любовью к славе, а то, что они ошибочно принимали за гордость, было в действительности величием души. ("Seigneur, vous changez toutes mes idées de la faèon dont je vous vois agir. Je croyois que vous avez de l'ambition, mais aucun amour pour la gloire; je voyois bien que votre âme étoit haute; mais je ne soupèonnois pas qu'elle fût grande". - Dialogue de Sylla et d'Eucrate, Considérations... de la grandeur des Romains, par Montesqieu. (Прим. Байрона).

В строфе LXXXIII речь идет о следующих событиях в жизни Суллы: в 81 г. до Р. X. он принял прозвание "Счастливого" (Felix или, по Плутарху, "Энафродита"). За пять лет перед тем, в консульство Мария и Цинны, его партия была побеждена, и все его распоряжения отменены; но он не вернулся в Италию до тех пор, пока не окончил войны с Митридатом полною над ним победою. В 81 г. до Р. X. он был сделан диктатором, но через два года отказался от власти и удалился в частную жизнь.

Двойной победой он венца достиг

И в тот же славный день его конец постиг.

"3-го сентября 1650 г. Кромвелль выиграл сражение при Денбаре: год спустя, в тот же день, он одержал свою "коронационную" победу при Уоретере; а в 1658 г., в тот же день, который он считал дли себя особенно счастливым, - он умер". (Прим. Байрона).

О, статуя! Виднеешься одна

Ты в наготе божественной пред нами.

Смерть Цезаря была тебе видна.

Статуя Помпея в "зале аудиенций" в палаццо Спада несомненно представляет портрет и относится к концу республиканского периода. Но ее нельзя с полной уверенностью отождествлять с той статуей, которая стояла в курии и к подножию которой упал убитый Цезарь. Ср. дальше "Историч. Прим.", XXIV.

О, славная волчица, матерь Рима!

См. "Историч. Прим.", XXV. Сохранившееся до нашего времени бронзовое изображение "Капитолийской волчицы" несомненно древнее; оно относится к концу VI или началу V века до Р. X. и по работе принадлежит греко-итальянской школе. Близнецы, как указано еще Винкельманом, новейшее произведение; они были прибавлены в убеждении, что именно эта статуя описана Цицероном (Cat. III, 8) и Виргилием (Aen., VIII, 631).

Стр. 150. Строфа ХС.

См. "Историч. прим.", XXVI. Кольридж, в статье: "Сравнение современного положения Франции с положением Рима", напеч. в Могning Post 21 сент. 1802 г., называя Бонапарта "новым Цезарем", замечает: "Но если сдержанность, скрытность, пользование шпионами и разведчиками, равнодушие ко всем религиям, когда оне не служат орудиями государственной политики, в соединении с каким-то странным и мрачным суеверием относительно судьбы и с слепой верой в свою звезду, если все это составляет черты характера первого консула, то эти черты приходят нам на память, даже против вашей воли, имя и историю Тиберия".

Он приходил, смотрел и побеждал.

По свидетельству Светония, знаменитые слова: "Veni, vidi, vici" были написаны на щитах, несенных в триумфальной процессии по случаю победы Цезаря над Фарнаком II, в сражении при Зеле, 47 г. до Р. X.

Стр. 151. Строфа XCIII.

Где видим мы ничтожной жизни плод?

"Omnes poene veteres qui nihil cognosci, nihil percipi, nihil sciri posse dixerunt, angustos sensus, imbecilles animos, brevia curricula vitae et (ut Democritus) in profundo veritatem esse demersam; opinionibus ot institutis omnia teneri; nihil veritati relinqui; de inceps omnia tenebris circumfusa esse dixerun". (Academ. I, cap. 12". Тысяча восемьсот лет, прошедшие с тех пор, как Цицеров написал эти строки, не устранили ни одного из несовершенств человеческого рода; и жалобы древних философов могут быть, без несправедливости и преувеличения, повторены в поэме, написанной вчера". (Прим. Байрона).

Стр. 152. Строфа ХСVИ.

В речи "О продолжении войны с Францией", произнесенной в палате общин 17 февраля 1800 г., Питт назвал Наполеона "сыном и бойцом якобниства". По крайней мере, эти слова стоят в отчете, написанном Кольриджем в Morning Post и в позднейшем издании речей Питта, хотя их и нет в современной передаче Times'а. Любопытно, что в заметках, которые Кольридж, бывший тогда парламентским репортером, набросал карандашем в своей записной книжке, вместо слова "сын" стоит "питомец"; возможно, что замена одного слова другим сделана самим поэтом. Эта фраза стала затем ходячей, и Кольридж много раз повторял ее в своих статьях в Morning Post 1802 г.

Стр. 153. Строфа ХСVИИ.

Чтоб грубая рука весь мир сковала.

"Последним актом трагедии" Байрон называет Венский конгресс и Священный Союз (сент. 1815), к которому не захотел присоединиться герцог Веллингтон, а также второй Парижский трактат, 20 ноября 1815 г.

Стр. 154. Строфа XCIX.

Есть башни грозная...

"Говорится о могиле Цецилии Метеллы, называемой Саро di Bove. См. "Историч. Объяснения". (Прим. Байрона).

"Четыре слова и две заглавных буквы составляют всю надпись, которая прежде была неизвестно где, а теперь поставлена при входе в эту башню могилу: "Caeciliae. Q. Cretici. F. Metellae. Crassi". Повидимому, не столько любовь, сколько гордость побудила Красса воздвигнуть такой великолепный памятник своей жене. Её имя не упоминается в истории, если только не допустить, что она была та самая женщина, дружба которой с Долабеллою была так оскорбительна для Туллии, дочери Цицерона, или та, которая развелась с Лентулом Спинтером, или, наконец, та, из уха которой сын Эвона вынул драгоценную серьгу для подарка своей дочери". (Гобгоуз).

Стр. 157. Строфа CVII.

"Палатин представляет массу развалин, особенно - в стороне, обращенной к Circus Maximus. Здесь вся почва состоит из кирпичного щебня. Ничего не было сказано, - да и нельзя ничего сказать о нем такого, чему бы кто-нибудь поверил, кроме римских антиквариев". (Прим. Байрона).

Палатин был местом, где последовательно находились дворцы Августа, Тиберия и Калигулы, а также и "временный дворец" Нерона (Domus Transitoria), погибший во время римского пожара. Позднейшие императоры - Веспасиан, Домициан, Септимий Север - содействовали украшению Палатина. Войска Гензериха, заняв его, разграбили все его богатства, и с тех пор он остался в развалинах, систематическия раскопки в течение последних пятидесяти лет обнаружили многое и отчасти дали возможность возстановить древний план этой части Рима; но в 1817 г. "безформенная масса развалин" была еще полной загадкой для изследователей древности.

Стр. 157. Строфа CVIII.

Автор "жизни Цицерона", говоря о мнении, высказанном насчет Британии этим оратором и современными ему римлянами, сам высказывает следующия красноречивые суждения: "читая этого рода насмешки над варварством и бедностью нашего острова, нельзя не задуматься над удивительною судьбою и переворотами, постигшими многия царства. Рим, некогда - владыка мира, центр искусства. власти и славы, теперь пресмыкается в уничижении, невежестве и бедности, порабощенный самым жестоким и самым презренным из всех тиранов - суеверием и религиозным обманом, между тем как эта отдаленная страна, бывшая в древности предметом насмешки и пренебрежения для образованных римлян, сделалась счастливою областью свободы, богатства и учености: здесь процветают все искусства, все утонченности цивилизованной жизни. Но, может быть, и эту страну ожидает тот же путь, пройденный в свое время Римом, - от доблестной деятельности к богатству, от богатства - к роскоши, от роскоши к пренебрежению дисциплиною и порче нравов; и, наконец, посреди полного вырождения и утраты всякой доблести, созрев для разрушения, она может стать добычею какого-нибудь отважного притеснителя и, лишившись своей свободы, потеряв все, что у нея есть ценного, малу по малу снова впадет в первобытное варварство". См. "Life of M. Tullius Cicero, by Conyers Middleton". (Прим. Байрона).

Стр. 156. Строфа СИХ.

Где ж золото, что раньше здесь блистало,

Говорится о "Золотом Дворце" Нерона, занимавшем пространство от северо-западного угла Палатина до садов Мецената на Эсквилине, на месте позднейшого храма Весты, Колизея и терм Тита. На переднем его дворе стояла колоссальная статуя Нерона. Колоннада, тянувшаяся на протяжении тысячи футов, была углублена в землю на три фута. Все, кроме озера, леса, виноградников и лугов, было покрыто золотыми плитами, которые украшены были драгоценными камнями и перламутром См. Светония, VI, 31; Тацита, Анн., XV, 42. Марциаил прославляет Веспасиана за возстановление этого дворца.

Стр. 156. Строфа СХ.

Не будет Туллий столь красноречив,

Как сломанной колонны вид печальный.

"безыменною". Это - колонна императора Фоки, на форуме. Но, насколько известно, в 1817 г., когда Байрон был в Риме, колонна эта уже перестала быть безыменною. Во время раскопок, произведенных в 1813 г. под покровительством герцогини Девонширской, удалена была земля, скрывавшая основание колонны, причем обнаружилась надпись о том, что колонна воздвигнута экзархом Смарагдом, в 608 г., в честь императора Фоки. На вершине колонны первоначально стояла позолоченная статуя; но, вероятно, и колонна, и эта статуя были взяты из какой-либо постройки более ранняго времени и только посвящены Фоке. Гобгоуз, в "Историч. Объяснениях", говорит об этом открытии и приводит, в извлечении, надпись.

Стр. 156. Строфа СХ.

Где прах Траяна был, там Петр стоит святой.

"На Траяновой колонне поставлена статуя ап. Петра, а на колонне Аврелия - статуя ап. Павла" (Прим. Байрона).

статуей ап. Петра. Существовало предание, что внутри шара находился прах Траяна; говорили также, что император Адриан поместил этот прах в золотой урне, в своде под колонною. Известно, однако, что когда Сикст V открыл этот свод, там ничего не оказалось. По случаю обновления колонны выбита была медаль с надписью: "Exaltavit humiles".

Стр. 156. Строфа СХИ.

. . . За то в веках он чтится.

"ИмяТраяна вошло в пословицу, как имя лучшого из римских государей; легче найти государя, соединяющого в своем характере самые противоположные свойства, нежели такого, который обладал бы всеми счастливыми качествами, приписываемыми этому императору. "Когда он вступил на престол", говорит историк Дион Кассий, - "он был крепок телом и силен умом; годы не уменьшили этих сил, он был также освобожден от зависти и злословия: он почитал всех добрых людей и поддерживал их, так что они не могли быть предметом его страха или ненависти; он никогда не слушал наушников; не давал воли своей досаде; одинаково воздерживался и от неправильных действий, и от несправедливых наказаний; он более желал, чтобы его любили как человека, нежели почитали как государя; он был ласков с народом, почтителен с сенатом и равно любим и тем, и другим; он никому не внушал страха, кроме врагов своего отечества". См. Евтропия, Hist. Rom. Brev., 1. VIII, cap. 5; Дион, Hist. Rom., l. LXIII, cap. 6, 7.

Стр. 159. Строфа СХИИ.

А ты, скала триумфа..

Археологи времен Байрона не в состоянии были точно определить местоположение храма Юпитера Капитолийского. "На которой стороне стояла цитадель, на которой большой Капитолийский храм, и находился ли последний внутри цитадели?" спрашивал Гобгоуз. Раскопки, произведенные в 1870--7 гг. профессорами Иорданом и Лавчиани, дали возможность "с достаточною верностью" определить местоположение центрального храма и его боковых корпусов на месте нынешняго палаццо Каффарелли и прилежащих к нему зданий, занимающих юго-восточную часть Капитолийского холма. До сих пор существуют и две Тарпейския скалы: одна в Vicolo della Rupe Tarpea, - в западном углу холма, обращенного к Тибру, а другая близ Casa Tarpea, - на юго-востоке, в направлении к Палатину. Но если верить Дионисию, который говорит, что "скала изменников" была видна с форума, то надо полагать, что "пропасть", в которую сбрасывали изменников и других преступников (напр. лжесвидетелей), находилась где-нибудь на южном, теперь менее обрывистом склоне горы.

Стр. 159. Строфа СХИV.

Николай Габрино из Риевцо, обыкновенно называемый Кола ди Риенци, род. в 1313 г. Сын содержателя постоялого двора в Риме, он обязан своей известностью и славой собственным дарованиям. Он поставил себе задачею избавить Рим от притеснения знатных вельмож и возстановить еще раз "доброе правление", т.е. республику. Этой цели ему и удалось достигнуть в короткое время. В 1347 г., 20 мая, Риевци был провозглашен трибуном и освободителем Священной Римской Республики "благодатию всемилосерднейшого Господа Иисуса Христа". Вдохновляясь возвышенными целями и широкими замыслами, он был, однако, в сущности, довольно жалким существом, - "незаконнорожденным Наполеоном", - и успех, видимо, ему вскружил голову. После восьми месяцев, проведенных им в царском блеске, народное чувство обратилось против него, и он вынужден был искать себе убежища в замке св. Ангела (декабрь 1347). Затем последовали годы плена и странствований; только в 1354 г. ему позволено было вернуться в Рим, и он снова, после быстрой и успешной борьбы с соседними государствами, стал во главе власти. Но один насильственный поступок, соединенный с коварством, а больше всего - необходимость установить более тяжелые налоги, опять возмутили против него римскую чернь; во время возстания, в октябре 1354 г., он тщетно пытался укрыться и бежать, был узнан толпою и убит. Петрарка познакомился с ним в 1340 г., во время своего торжественного венчания в Риме. Впоследствии, когда Риенци жил в плену в Авиньоне, поэт хлопотал о нем у папы, но некоторое время безуспешно. Петрарка верил в его энтузиазм и разделял его мысли; весьма вероятно, что знаменитая канцова: "Spirto gentil, che quelle membra reggi" посвящена "последнему трибуну".

История Риенци послужила сюжетом для трагедии Гюстава Друино, представленной в Одеоне 28 янв. 1826, для романа Бульвера "Последний Трибун", изд в 1835 г., и для оперы Рихарда Вагнера, 1842 г.

Стр. 160. Строфа СХV.

См. "Историч. Прим.", XXVII. В следующей строфе Байрон описывает так наз. грот Эгерии, находящийся влево от Аппиевой дороги, милях в двух на ю.-в., от Себастиановых ворот. В действительности источник Эгерии находился на полях виллы Маттеи, к ю.-в. от Целийского холма, недалеко от Porta Metronia. Он был засыпан в 1867 г. военными инженерами, во время постройки ими новой больницы близ церкви.

In vallen Egeriae descendimus et speluncas

Dissimiles veris. Quanto praestantius esset

Numen aquae, viridi si margine clauderet undas

Herba, nec ingenuum violarent marmora topрum!

Стр. 162. Строфа СХХИ.

Как светлый дух, ты не мелькнешь в глазах.

Дарместотер сближает этот стих с одной из "мыслей" Ларошфуко (No 76): "Il est du véritable amour comme de l'apparition des ésprits: tout le monde en parle, mais peu de gens en ont vu".

Стр. 164. Строфа CXXVII.

В ней мой приют и радость вся моя.

"Во всяком случае", говорит автор "Академических Вопросов", "я уверен, что какова бы ни была судьба моих разсуждений, философия вновь приобретет то уважение, которым она должна пользоваться. Свободный и философский дух нашей нации был предметом удивления для всего мира; здесь заключалось лестное отличие англичан от других народов и светлый источник всей их славы. Неужели же мы забудем мужественные и полные достоинства чувства наших предков и опять пустимся болтать языком мамки или кормилицы о ваших добрых старых предразсудках? Не так защищают дело истины. Не так отцы наши поддерживали ее в блестящия эпохи нашей истории. Предразсудок может овладевать на короткое время внешними укреплениями, пока разум спит в самой крепости; но если последний впадет в летаргический сон, то первый быстро водрузит свое знамя. Философия, мудрость и свобода взаимно друг друга поддерживают; кто не хочет разсуждать логически, тот ханжа, кто не может, тот глупец, а кто не смеет, тот раб". (Прим. Байрона).

Автор книги "Академические вопросы" был сэр Вильям Друммонд (1770--1828), член парламента, впоследствии посланник в Неаполе и Константинополе, переводчик сатир Персия и автор целого ряда сочинений политических и литературных. Байрон очень высоко ценил этого писателя и говорил лэди Блессингтов: "Когда будете в Неаполе, познакомьтесь с сэром В. Друммондом: это - один из образованнейших людей и удивительнейших философов нашего времени. Он обладает чисто-вольтеровским остроумием, с прибавкою глубокомыслия, которое редко соединяется с остроумием, и пишет так убедительно, таким изящным и чистым слогом, что его сочинения полны особенной прелести. Читали ли вы его "Академические вопросы"? Если не читали, - достаньте их сейчас же, и я уверен, что вы согласитесь со мною, что одного только предисловия к этому сочинению достаточно было бы для того, чтобы признать сэра В. Друммонда удивительным писателем. Там, в конце, есть следующее место, - по моему мнению, лучшее из всего, написанного на нашем языке (выписаны приведенные выше строки). Разве это не прекрасно? Как мало людей, которые могли бы это написать! И как мало людей, которые читают сочинения Друммонда! Они слишком хороши для того, чтобы быть популярными"...

Над аркой - арка...

Первый, второй и третий этажи амфитеатра Флавия или Колоссея (Колизея) были выстроены на сводах. Между арками, которых в каждом этаже или ярусе было по 80, стояли колонны, в каждом ярусе различного ордена: в нижнем - римско-дорического или, вернее, тосканского, в следующем ионического, а в третьем коринфского. Четвертый ярус, построенный императором Гордианом III в 244 г. взамен бывшей прежде наверху деревянной галлереи, сгоревшей от молнии в 217 г, представлял толстую стену, украшенную коринфскими пилястрами, с 40 квадратными окнами или отверстиями. Пространство между пилястрами было, как полагают, украшено металлическими щитами, арки же второго и третьяго ярусов - статуями. До нашего времени сохранилось около третьей части всей постройки.

Стр. 164. Строфа СХХХ.

О время, смерть красой венчаешь ты...

"флоре Колизея", в которой насчитывалось до 400 видов. Но все эти материалы для гербариев, излюбленные посетителями развалин, были уничтожены в 1871 г., когда все развалины были вычищены и вымыты, - из опасения, что распространение корней растений может ускорить разрушение исторического памятника.

Стр. 165. Строфа СХХХИИ и следующия.

См. "Историч. Прим.", XXVIII. Воззвание к Немезиде должно сравнить с "Домашними стихотворениями" 1816 г., с III песнью Чайльд-Гарольда (особенно стр. LXIX--LXXV и СХИ--CXVIII) и с "Воззванием" в И-м акте Предполагали, что эти строфы были написаны Байроном с целью вызвать сочувствие к себе в деле с своей женой.

Стр. 167. Строфа CXL.

Вот гладиатор, вражеским мечем

Пронзен, лежит.

антикварий, она изображает греческого герольда {"Или Полифонта, герольда Лайя, убитого Эдипом, или Копрея, герольда Эврисеея, убитого афинянами в то время, когда он намеревался удалить Гераклидов от алтаря (в честь его установлены были ежегодные игры, продолжавшияся до времен Адриана), или Анфемокрита, афинского герольда, убитого мегарцами, которые ничем не искупили этого нечестивого поступка". (Примечание Байрона к своему примечанию).}, или же, наконец, ее следует признать, согласно мнению итальянского переводчика Винкельмана, изображением спартанского или варварского щитоносца, - во всяком случае, в ней с уверенностью можно видеть копию с мастерского произведения Ктезилая, изобразившого "умирающого раненого человека, в котором еще сохранился остаток жизни". Монфокон и Маффеи полагали, что перед нами - подлинная статуя Ктезифона; но эта статуя была бронзовая. Гладиатор находился первоначально на вилле Людовизи, и был куплен папой Климентом XII. Его правая рука целиком реставрирована Микель-Анджело" (Прим. Байрона).

Современная художественная критика установила с несомненностью, что эта статуя (изображена выше на стр. 165) изображает умирающого галла.

См. "Историч. Прим", XXIX, XXX.

Стр. 169. Строфа CXLIV.

И в тишине зефир ночной играет

Душистою гирляндою цветной,

"Светоний (кн. I, гл. 45) сообщает, что Цезарю было в особенности приятно постановление сената, разрешавшее ему постоянно носить лавровый венок: он заботился не o том, чтобы показать себя покорителем мира, а o том, чтобы скрыть свою плешь. Конечно, иностравцу в Риме ни за что не отгадать бы этой причины, - да и мы не угадали бы её без помощи историка". (Прим. Байрона)

Стр. 169. Строфа CXLV.

Рим с Колизеем связаны судьбою...

"Эти слова приводятся в "Падении Римской Империи" в доказательство того, что Колизей был еще цел, когда его видели Англосаксонские паломники в конце VII или в начале VIII века. Заметку о Колизее можно найти в "Историч. Объяснениях", стр. 263". (Прим. Байрона).

"Quamdiu stabit Colyseus, stabit et Roma; quando cadet Colyseus, cadet Roma; quando cadet Roma, cadet et mundus". (Beda in Excerptis seu Collectanels, ap. Ducange, Glossarium ad Scriptores mediae et infimae latinitatis, t. II, p. 407, edit. Basil) "Это изречение должно быть приписано англо-саксонским паломникам, посетившим Рим ранее 735 г., - года смерти Беды, ибо я не думаю, что наш почтенный монах бывал за морем". Гиббон, Decline and Fall of the Roman Empire, 1855, VIII, 281, прим.

Стр. 170. Строфа CXLVI.

А ты простой, но величавый храм...

"Хотя и лишенный всех своих бронзовых украшений, за исключением лишь одного кольца, которое было необходимо для сохранения верхняго отверстия; хотя много раз подвергавшияся пожарам, нередко заливаемый наводнениями и всегда открытый дождю, этот храм сохранился, все-таки, лучше всех прочих памятников древности. С небольшими изменениями он перешел от языческого культа к христианскому, - и его ниши оказались настолько удобными для христианского алтаря, что Микель-Анджело, всегда внимательно изучавший античную красоту, избрал их план образцом для католической церкви". Форсайт, Италия, 1816, стр. 137.

Пантеон состоит из двух частей: портика или притвора, поддерживаемого 15-ю коринфскими колоннами, и ротонды, или круглого храма, в 143 фута вышиною и 142 в поперечнике. Надпись над портиком (M. AСRIPPA. L. F. Cos. tertium. Fecit) указывает, что храм был построен Агриппой в 27 г. до Р. X.

Стр. 170. CXLVII.

Поклонник гения своих богов встречает.

"В Пантеоне помещаются бюсты современных великих или, по крайней мере, выдающихся людей. Поток света, некогда падавший сквозь широкий купол на целый круг богов, теперь освещает многочисленное собрание смертных, из которых иные были почти обоготворены уважением своих современников".

"Бюсты Рафаэля, Аннибала Карраччи, Пьеррино дель Вага, Цуккари и др. плохо гармонируют со многими новейшими фигурами, украшающими теперь ниши Пантеона. (Гобгоуз).

Стр. 170. Строфа CXLVIII.

Темница предо мной...

"В этой и следующих трех строфах говорится об истории "дочери-римлянки", место действия которой, действительное или предполагаемое, показывается путешественникам близ церкви св. Николая in Carcere. Затруднительность признать правду в этой легенде указана в "Историч. Объяснениях". (Прим. Байрона).

Местом действия сцены, изображенной в группе "Caritas Romana", была, по преданию, кельи, находящаяся теперь в фундаменте церкви св. Николая in Carcere, близ Piazza Montanara. Самая легенда рассказана у Феста (De verborum signif., 1. XIV) следующим образом: "Говорят, что Элий посвятил храм милосердию на том самом месте, где некогда жила одна женщина. Её отец был заключен в темницу, и она поддерживала его жизнь, тайком кормя его грудью. В награду за этот подвиг, она получила его освобождение. У Плиния (Hist. Nat, VII, 26) и Валерия Максима дочь спасает таким образом не отца, а мать.

Стр. 171. Строфа CLI.

Пленяет ум про млечный путь сказанье.

в пустоту, обратились в мелкия звездочки. Эта легенда рассказана Эратосфеном Киренейским в его "Катастеризмах", No 44.

Стр. 171. Строфа CLII.

Холм Адриана дальше виден мне

И мавзолей его пирамидальный.

"Замок св. Ангела. См. "Историч. Объяснения". ,

Moles Hadnani, теперь - замок св. Ангела, находится, на берегу Тибра, на месте "садов Нерона". Он состоит из квадратного фундамента, каждая сторона которого имеет в длину 247 футов. На этом фундаменте возвышается круглая башня, около 1000 футов в окружности, коническая вершина которой некогда покрыта была землей и обсажена вечнозелеными растениями. Спиральный корридор вел в центральную комнату, где стояла, как полагают, порфировая гробница, в которой Антонин Пий поместил прах Андриана. Император Гонорий (428 по Р. X.) впервые обратил этот мавзолей в крепость. Бронзовая статуя ангела-разрушителя, поставленная на вершине башни, относится к 1740 г. и заменила собой пять ранее стоявших там статуй, из коих самая ранняя воздвигнута была в 1453 г.

Стр. 172. Строфа CLIII.

Вот длинный храм пред взором выступает.

"Эта и следующия шесть строф относятся к храму св. Петра"

"Алтарь Дианы" - знаменитый в древности храм Дианы в Эфесе, сожженный Геростратом.

Стр. 174. Строфа CLXII.

И, кажется, те дивные черты

Создали грезы нимфы одинокой.

"Аполлон", писал он Муру 12 мая 1817, "портрет леди Аделаиды Форбс. Большого сходства я, кажется, никогда не видел".

Стр. 176. Строфа CLXVII.

Но - чу! из тьмы ночной мы услыхали

Неясный ропот, заглушенный стон.

Шарлотта-Августа (р. 1796) единственная дочь принца-регента, вышла за Леопольда Саксен-Кобургского и умерла в родах, в 1817 г. "Смерть принцессы Шарлотты чувствовалась даже здесь" (в Венеции), писал Байрон одному из друзей, "а на родине она, конечно, была похожа на землетрясение. Судьба этой несчастной девушки печальна во всех отношениях: смерть в двадцать лет, при рождении ребенка, и еще мальчика, какая участь для принцессы и будущей королевы, и как раз в то время, когда она только что стала чувствовать себя счастливой, и радоваться, и внушать надежды... Мне очень грустно". Ср. Строфу CLXXII. Портрет её см. стр. 407.

Рок изменяет в счастье сыновьям.

"Мария умерла на эшафоте; Елизавета от разрыва сердца; Карл V - монахом; Людовик XIV банкротом в отношении финансов и славы; Кромвель от тревог; и "величайший после всех" Наполеон живет в плену. К этому перечню государей можно было бы прибавить еще длинный, но излишний список имен, не менее знаменитых и несчастных". (Прим. Байрона).

Стр. 178. Строфа CLXXIII.

"Деревня Неми находится неподалеку от Ариции, служившей местопребыванием Эгерии. Тенистые деревья, окружавшия храм Дианы, дали ей сохранившееся до нашего времени прозвание "Рощи". Неми лежит всего в нескольких часах езды от удобной гостиницы Альбано". (Прим. Байрона).

Бассейн озера Неми - кратер потухшого вулкана. Отсюда его сравнение с свернувшейся змеей. Его голубая поверхность не дает ряби даже при таком ветре, от которого приходит в ярость соседнее море. Потому-то Байрон и сравнивает его с "глухою ненавистью", в противоположность откровенному "гневному вихрю".

Стр. 178. Строфа CLXXIV.

См. "Историч. Прим.". XXXI.

Ты от Кальпэ пленяло взор красою.

"Утес Кальпэ" Гибралтар, откуда Байрон отплыл 19 августа 1809 г. после путешествия но Греции, он приехал в Константинополь на фрегате Salsette 14 мая 1810 г. "Симилегады" - две скалы, одна близ европейского, другая другая - близ азиатского берега Босфора, там, где он выходит в Черное море. Байрон посетил их обе в июне 1810 г.

Стр. 180. Строфа CLXXXI.

Армада тонет на пути за славой,

"Буря, последовавшая за сражением при Трафальгаре, уничтожила большую часть (если не всю) захваченной добычи, - 19 линейных кораблей, взятых в этот достопамятный день. Мне стыдно было бы напоминать о подробностях, которые должны быть всем известны, если бы мы не знали, что во Франции публику держат в неведении относительно исхода этой славнейшей победы нового времени, и что в Англии вошло теперь в моду говорить о Ватерлоо, как о победе исключительно английской, и называть его рядом с Бленгеймом и Аженкуром, Трафальгаром и Абукиром. Потомство решит, кто прав; но если говорить об этом сражении, как об искусном или удивительном деле, то его можно сравнить с битвой при Заме, где наше внимание больше привлечено Аннибалом, нежели Сципионом. И, конечно, мы придаем значение этому сражению не потому, что оно было выиграно Блюхером или Веллингтоном, а потому, что оно было проиграно Бонапартом, который, не смотря на все свои пороки и ошибки, ни разу не встречал противника, равного ему по дарованиям (насколько это выражение применимо к завоевателю) или по добрым намерениям, умеренности и храбрости. Взгляните на его преемников повсюду в Европе: их подражание наиболее худшим сторонам его политики ограничивается лишь их сравнительным безсилием и их положительною неспособностью". (Прим. Байрона).

Стр. 180. Строфа CLXXXII.

"Однажды, обедая с генералом Паоли и говоря об его намерении совершить путешествие по Италии, Джонсон сказал: "Человек, не побывавший в Италии всегда сознает себя ниже других, так как не видел того, что нужно видеть. Важнейшею целью всякого путешествия должны быть берега Средиземного моря. На этих берегах находились четыре великия всемирные царства: Ассирийское, Персидское, Греческое и Римское. Вся наша религия, почти все наше право, почти все наши искусства, почти все то, чем мы возвышаемся над дикарями, пришло к нам с берегов Средиземного моря". Генерал заметил, что Средиземное море могло бы представить прекрасный сюжет для поэмы".

Я мальчиком еще с тобой сдружился...

"Эта строфа, может быть, была бы прочитана без особенного внимания, если бы мы не знали, что Байрон описывает здесь свои собственные чувства и привычки, свои наклонности и развлечения с самого детства, когда он прислушивался к шуму северного моря и наблюдал за его волнами у бурных берегов Абердиншира. Страшным и насильственным переворотом была для него, в десятилетнем возрасте, разлука с этой уединенной местностью, которая так шла к его натуре, с этой независимостью, отвечавшей его гордому и созерцательному настроению, - с этим величием дикой природы, - и переход в большое учебное заведение, где его окружали самолюбивая светская жестокость и притворно полированное фатовство. Сколько раз этот капризный, угрюмый и раздражительный мальчик желал вернуться на свежий воздух, к тем бурным волнам, которые разбивались об одинокие берега, где прошло его детство! Как он любил рассказы о привидениях, предчувствиях, о подвигах Робин-Гуда, ужасные истории о приключениях пиратов, предпочитая их всему Горацию, Виргилию и Гомеру, которых насильно навязали его упрямому уму! Мне кажется, что именно этой внезапной переменой во многом объясняется эксцентричность дальнейшей жизни Байрона. Четвертая песнь есть плод ума, который очень усердно и заботливо запасался знаниями и с большим глубокомыслием и энергией усвоил то, чему научился; его чувства не проявляются сразу, а пробуждаются лишь путем долгого размышления. Тот, кто, читая это произведение, не поражается высокими достоинствами и гигантскою силою ума его автора, доказывает этим, по моему мнению, нечувствительность своего сердца и большую тупость своего ума".

Стр. 181. Строфа CLXXXV.

"Показав нам своего паломника посреди наиболее поразительных картин земного величия и упадка, научив нас, подобно ему, скорбеть об изменчивости, непрочности и суетности человеческого величия, привести, наконец, его и нас к пределу "Великой Пропасти", - вот идея, достойная глубокого ума Байрона. Здесь мы можем видеть ту страшную и неизменную бездну Вечности, лоно которой поглотило уже многих и когда-нибудь должно поглотить всех, той Вечности, в которой навсегда успокоится человеческий гнев и презрение, грусть великих и волнения малых умов. Только истинный поэт человечества и природы мог решиться дать такое окончание своему паломничеству. Мы можем соединить образ странника то с утесами Кальпэ, то с разрушенными храмами Афин, то с гигантскими останками Рима; но если мы пожелаем представить себе эту мрачную фигуру действительно существующею личностью, то можем ли мы найти для нея лучшее место, нежели на берегу моря, при шуме волн? Так Гомер изобразил Ахилла в минуты неудержимого и неутешного горя, вызванного утратою Патрокла; так представил он и отцовское отчаяние старого Хриса -

Βή δ'᾽ὰκέων παρὰ ϑἶνα πολυφλοισβοιο ϑαλάσσης